— Что вы о нем скажете? — Жалкое, никчемное, сломленное существо. — Именно, Уотсон. Жалкое и никчемное. Но не такова ли и сама наша жизнь? Разве его судьба — не судьба всего человечества в миниатюре? Мы тянемся к чему-то. Мы что-то хватаем. А что остается у нас в руках под конец? Тень. Или того хуже: страдание.
Артур Конан Дойл
Пока Юнги скуривал вторую по счету сигарету, сглатывая прогорклый дым вместе со слюной, все не мог перестать думать о Тэхене, который столь яростно ухватился за возможность свозить Чонгука к матери. Чем это было обусловлено? И почему в глазах больного не было и капли сомнения, страха, что карманная зверушка вернется к нему обратно. Оттого ли, что зверушка эта столь ему верна? Или есть другая причина… Чонгук рыдал, рассматривая фотографию матери. Неужели не захочет вернуться к ней?.. В нормальную жизнь? Разве непонятное существование в покинутом мире домике где-то в лесной чащобе окажется притягательнее спокойной жизни с семьей? Столько вопросов и ни единого ответа. Вновь какая-то психологическая игра? С тех пор, как Тэхен завел дружбу с Шином, негласно ввязался в секту мозгоправов. Юнги не любил все это копание в чужой голове, но у Тэхена данные «процедуры» шли на уровне инстинктов. Как у зверей. Есть даже такое выражение: животные чувствуют страх. И Тэхен тоже… чувствовал. Хищник. Помните? Он знал, точно знал, что нужно делать, чтобы добиться того, что хочет. Мальчиком продолжали играться. Но как пройдет эта — новая — партия? Кто кому поставит и шах, и мат? Кроме Чонгука были и более важные вопросы. Люди. Ага. Виен. Вот кого не должно было быть здесь. Но он был. Чертов змей. Что за странные совпадения?.. Но мысль обрывается внезапным появлением мальчишки, что выскочил из дома, будто его выпнули оттуда, как нашкодившего щенка. Только вот он бежал сам, и в машину заскочил тоже — сам. Юнги даже не успел ничего сказать, приметив лишь скривившееся лицо пацана. А потом уже из той же открытой двери вышел… да, Виен. Матери видно не было. — Мин Юнги, — даже не изменил тон голоса. До мерзости надменный. Полицейский выплюнул сигарету, сверху придавив ее ботинком, размазал по асфальту белый пепел. — Да? — Вы проделали отличную работу. Даже попрощались с нами. Так чего же не уехали? И зачем вновь забираете у нас Чонгука? — цепкий взгляд. Холодный. До мурашек. — Мы с парнем договорились, что я довезу его после встречи с семьей… — Позвольте поинтересоваться: куда? — со смешком перебил на полуслове. — И с каких пор начальники полицейских отделов подрабатывают таксистами. — Это Вас не касается, — Юнги ни разу не цепенел под морозной аурой собеседника, наоборот, набираясь храбрости. — Чонгук совершеннолетний и в праве сам решать куда ему идти и где жить. Раз он не хочет оставаться с вами, то я просто отвезу его туда, куда он попросит. — Без гроша в кармане? Не рассказав нам где был и что с ним было? — вцепился, как клещ. — Неужели его мать недостойна хоть каких-то оправданий? — все еще не то, что должен спросить взрослый, нашедший заплутавшего дитя. «Оправданий»? Юнги едва удержался, чтобы не засмеяться в голос. Внезапно в груди буквально заклокотало желание защитить безвинного мальчишку. Он, уверенно и без дальнейших размышлений, встал между Виеном и машиной, в которой спрятался Чонгук, как непроходимая стена. Пусть и заглядывал нападавшему в глаза снизу вверх — недостаток в росте, вовсе не повод кого-то бояться. — Его мать даже не вышла попрощаться, если на то пошло. Видно, не так уж ей и важно знать, что с ним было все это время. — Не лезьте туда, где абсолютно ничего не смыслите, — предупреждение. — Вы тоже. До встречи, господин начальник ЦОП, — точка в диалоге — хлопок двери. Рык мотора, дернувшийся пейзаж снаружи и мелькнувшая ухмылка в зеркале заднего вида. И пу-сто-та впереди. Зачем все это было?***
Дорога домой — пытка на электрическом стуле, где каждое мгновение увеличивается напряжение. Чонгук сам себя терзает воспоминаниями, выдергивает их на поверхность, словно удачливый рыбак, у которого клев идет на ура. Именно сегодня — не-во-вре-мя. Это же тяжело! Самые теплые и важные воспоминания — детские воспоминания, а мальчику хочется — сейчас же! — каждое воспоминание стереть, выкинуть, сжечь… чтобы (боже) так не мучили! Чтобы перестало болеть. Забвение. Ха. Почему не получается его вернуть? Юнги вновь — молчаливый водитель — равно, что Харон, только вместо весла у него руль, а вместо лодки — полицейский убер. И гонит он лодку шестом, и правит сам парусами… Так частный сектор вместе с мелькнувшем вдалеке городом остаются позади, а впереди — сплошной лесной массив и длинная прямая трасса, разделяющая его надвое. Туман все так же стелется по земле, порой затрудняя обзор. Мир вокруг не изменился за все то время, что они потратили на дорогу и нанесение визита. Так всегда и случается. Но перемены произошли внутри самого Чонгука, — будто целая вселенная пару раз совершила кульбит, а потом резко остановилась, причиняя боль и переламывая надвое хребет, заставляя пасть на колени и страдать… Юнги боится смотреть на мальчишку. Но нестерпимо хочет сделать хоть что-то. Что уж тут скрывать? Не пропитаться сочувствием — все равно, что признать собственную бессердечность. А господин полицейский этого не хотел. Он сочувствовал и чувствовал — тоже. — Почему ты решил вернуться? — мимо. Так еще больнее… Чонгук отворачивается вбок, сворачивается в клубок, видимо преисполненный желанием сжаться и исчезнуть вовсе. Но не издавал и звука. И если плакал, то вновь — беззвучно. — Потому что он меня понимает, — спустя целую вечность, до безумия тихо. Юнги не спрашивает: с чего бы ему тебя понимать? Не рушит чужие воздушные замки, построенные из воздуха. Нет. Он этого не делает. Потому что ранее слепо уверенный в том, что кроме презрения Тэхен к Чонгуку чувствует только необъяснимую манию основанную на чувствах к человеку из далекого прошлого, сам засомневался в собственных выводах. «Потому что его глаза похожи на мои» — всего лишь зеркальное отражение.***
И как же огромна разница между домом Тэхена и новым домом Субон! Есть лишь одна деталь, что их объединяет — из каждого Чонгуку, тогда или сейчас, хотелось сбежать. Уютом здесь и не пахнет. Но этого не надо. Лишнее и атрофировавшееся. Ненужное. Мальчик давно привык и к холоду, и к боли. Они теперь роднее, намного роднее лживых объятий единственного… близкого человека. Мы всегда тянемся к тем, кому мы нужны. Разве Чонгук исключение? Юнги решает дать парню передышку и право на одиночество. Он это право выстрадал. Господин полицейский все прекрасно понимает. Поэтому выходит из машины первым, не блокируя двери. Беспечно? Просто он знает: никто не собирается сбегать. К чему тут предосторожности. Чонгуку больше некуда идти. А домой он уже вернулся… В гостиной встречаются двое: Сокджин с Ноен уснули, прижавшись друг к другу, на небольшом диванчике. Фоном шуршит развлекательная передача по ТВ, на кофейном столике пустые тарелки из-под какой-то еды и пузатые кружки с недопитым чаем — все помноженное на две персоны. Обманчивая видимость покоя. Счастливая семейная пара — какая нелепость. Особенно в этом месте. Будто насмешка над чужим одиночеством. Юнги лишь слабо кривится, проходя мимо. Тэхен обнаруживается бодрствующим. Лежит на своей разворошенной постели с книгой в руках, бледный и исхудавший. Но живой — уже повод для мимолетной радости. Впрочем, Юнги был в курсе всего, что происходило с Тэхеном все эти дни, поэтому улучшающееся состояние больного для него не было новостью. Тем паче — они виделись буквально несколько часов назад. — Как ты? — без наигранного пофигизма. Тэхен мгновенно отрывается от книги, и Мин секунду думает (позволяет себе небольшую вольность), что они оказались где-то там — в прошлом, когда все было хорошо. Ведь… у Тэхена все те же огромные глаза с пышными ресницами, которым всегда завидовала Ноен… Отличие только одно — глаза этого Тэхена видели многим больше. Мно-гим боль-ше… Господин полицейский успел расчувствоваться? — Как шарик, лопнутый иголкой. Такой ссохшийся и противный… со складочками, — самому стало смешно. — Жаль, что кто-то умудрился залепить дырку, до того, как вышел весь воздух. Юнги осторожно присаживается все на то же кресло у кровати, Тэхен подтягивается на локтях, чтобы устроится поудобнее. Мин хмурится, заметив, как больной ойкает из-за неловкого движения, что немного растревожило рану. Ну, ничего, потерпит. Пусть хоть немного помучается за свои грехи. Не все же выходить из воды сухим, в самом деле! В мире должна остаться хоть какая-то справедливость. — Как все прошло? — Отвратительно, — хотелось бы смыть с себя этот день. — Неужели это было так необходимо? — Необходимо, — резко и четко. Юнги не знает, что долбит по нему сильнее: обида за Чонгука или абсолютно безразличное лицо Тэхена. — Тебе все равно? — Все от и до наоборот, — качает головой, снова ерзая на месте. — Он увидел все то, что я хотел ему показать. И вернулся… Знаешь, на днях он мне рассказывал про свою маму, про то, что даже в холодной коммунальной комнатке он чувствовал, что его любят, — глубоко вздохнул, прежде, чем продолжить. — Но когда я спросил его: почему они с мамой довольно давно не общались. Он не нашелся, что мне ответить. А она его просто… бросила. Сбагрила в институт, а потом завела новую семью. Это и дураку понятно. Но не Чонгуку. Он до последнего уверял меня в том, что она его любит тоже… — Думаешь, что помог ему… этим? — Иногда необходимо быть жестоким с теми, кого любишь. Лучше разбить розовые очки, пока они не вросли в твой череп. Понятно? — Кого любишь? Тэхен, тех, кого любишь, стараешься от жестокости защитить. — Горести закаляют, Юнги. Тебе ли это не знать, — Тэхен отводит взгляд, чтобы посмотреть на лес за окном. — Чонгук слаб и совершенно не приспособлен к жизни. Доверчив. И верит в чудеса. — Так ты его… — тоже засматривается на кривую линию, что разделяет небо и землю кронами высоких деревьев, — закаляешь? — Да, — кивает и поворачивается к полицейскому. Коротко и просто, будто говорит не о чужой жизни в своих руках. — Если оборвать доверие к последнему близкому человеку в этом мире, разве начнешь доверять тому, кто постоянно тебя обманывает? — Смотря что именно ты имеешь ввиду, под словом «обман»…***
В детстве у маленького кутенка была премилая привычка: если совсем уж плохо, то жизненно необходимо кого-то обнять. Мама приучила. Ведь когда она его обнимала, то, казалось, будто весь мир на миг отступил и перестал нападать. Извечная война взяла перерыв… Почему-то именно сейчас все это вспомнилось, нахлынув девятым валом и утянув за собой на дно. А кого обнимать сейчас? Недавно Тэхен сам выпрашивал такой «защиты». Вот и подоспели привычки и их вырабатывание. Собака Павлова? Закапала слюна… Чонгук выбирается из машины и заходит в дом позднее, чем Юнги. Так и не смог до конца расслабиться, хоть на это и рассчитывал господин полицейский. Ка-ка-я жалость. Ага. Одиночество отныне угнетало, и тянуло вовсе не туда, куда должно было тянуть. Проходя тот же путь, что и Юнги, запинается взглядом о парочку на диване, но идет дальше, наизусть выучив путь до нужной комнаты. Дверь открыта? Боже, он не хотел подслушивать! Разве что замер, в этот раз расслышав каждое слово. — Как все прошло? — Отвратительно. Дальше — белый шум в ушах. И вакуум — в голове.***
Тэхен снова остается один, как только Юнги надоедает сидеть в молчании. Полицейский отчего-то не рассказал про подозрительное появление главы ЦОП. Этому нет никаких объяснений — просто не рассказал и все. А Тэхен сделал собственные выводы, давно наученный определять ложь, правду и то, как люди ему что-то недоговаривают. Следующий гость возникает на пороге без приглашения — через распахнутую дверь. Черная тень с поникшей головой, отчего-то мокрые у висков волосы и красные глаза, опущенные в пол. — Как прогулка? — само собой срывается с языка. В ответ лишь молчание и осторожные шаги. Тэхен отчего-то спокоен и расслаблен, как никогда. Он наблюдает и вместе с тем чувствует, как рядом прогибается упругий матрас под чужой тяжестью, а далее эта же тяжесть чувствуется на бедрах, спрятанных под легким одеялом. Тэхен продолжает лежать, не шелохнувшись, не отрывая глаз, не обращая внимания на боль от того, что рану вновь тревожат неосторожными движениями. — Стоит почаще выпускать тебя на прогулки, — как жестокая насмешка. Ну, да. Питомцев надо выгуливать по расписанию. Вопреки всем законам логики в грудь упираются концом холодного лезвия. И липкий, противный смех, похожий на бред сумасшедшего, срывается следом с обескровленных губ. «Мой, мой, мой Ангел!» Да! Да! Все так же, как тогда… «Его глаза похожи на мои!» — Давай, крольчонок, — низким рокочущим шепотом. — Режь! Глаза в глаза. Без капли страха или сомнения. Чонгук же кусает и без того израненные губы. В его глазах мириады титаников бьются о мириады айсбергов. И идут на дно, без права на возвращение. «Какой же ты слабак» «И меня простишь, да?» — Я не хочу прощать тебя! — Ну так режь! — кричит и повторяется. В тот раз упустил момент, когда Чонгук сделал выбор не в сторону собственного спасения, и судьба преподнесла ему новый шанс… Вместо того, чтобы вонзить лезвие в цель, мальчик откидывает нож прочь и закрывает лицо руками, сквозь сжатые зубы сдерживая позорный и жалобный скулеж побитой псины. Нет сил! Нет! Невозможно!.. Скорее сам себя порежет, а Тэхена не тронет, даже если от этого будет зависеть собственная жизнь. …Больной цепляет своего кутенка за локти и тянет на себя, а тот не сопротивляется — опускается, упираясь лбом в чужую грудь. …Чужбина не стала волнующе прекрасной, зато Дом все-таки приобрел свои очертания.