Это все ты виноват! Ты меня контролировал, ты мной манипулировал, ты превратил меня в это! Я была доброй, я была заботливой, а ты… ты… хотя нет, не ты. Я! Я слишком много примеряла на себя роль жертвы, и это стало образом жизни. Когда ты привыкаешь жалеть себя, ты не замечаешь, как становишься сволочью.
Южный парк
Прежде белые, чистые пальцы ныне стирали кровь, что ручьем стекала к подбородку прямиком из разбитой губы и каплями срывалась вниз, пачкая одежду. Боль от удара, повлекшего за собой необратимое, едва ощущалась, приглушенная общим онемением тела. Чуткий до предела Тэхен смотрел и на травму, и на кровь, и на потерянное выражение лица, с застывшей воском мимикой, как у манекена… — это всё была Его вина. Костяшки кулака горели вместе с совестью, назло пробудившейся от вечной спячки. Когда-то он говорил о том, что лишь боль, настоящая боль может чему-то научить несмышленыша, а сейчас, видя побитый вид мальчишки, почему-то засомневался в собственных словах. Или Тэхен просто прочувствовал жалость?.. — Прости, — без изменений. Провоцирует покорностью. Повторяет, лишенное смысла, слово. — Я буду аккуратнее. — Крольчонок, — льдистыми пальцами за острый подбородок, заставляет поднять голову, отвлекая от разглядывания отощавшего рулона бинтов. — Чонгук. — Что? Белое полотно в руках выделялось ярким пятном, но почему-то никто не заметил, когда на это пятно упала пара капель мальчиковой крови. Засмотревшись чужим темным омутом, в который тянуло прыгнуть, Тэхен не растрачивал внимание по пустякам. …А прыгнуть все равно тянуло знатно, а еще — утонуть. Вовек не обратившись вспять… За что прилетело по лицу безобидному мальчишке? Важно ли? Тэхен не искал причин и, взрываясь в самые неподходящие моменты, бил только Чонгука, потому что тот всегда был рядом. Он вымещал на нем все то, что не мог, как прежде, выместить на других. Пусть этого было недостаточно, пусть Чонгук не заслуживал такого к себе обращения (правда ли?), — никто не в силах этому помешать. Никто. Даже те, кто жил с ними под одной крышей… Мальчик уже успел смириться со своим кредо безвольной груши для битья, которую порой можно использовать и как мягкого мишку — для объятий. Жестоко, но правдиво, ведь приукрашать — это не для них. — Расскажи мне о нем, — вдарило в больную голову не менее премерзкой мыслью. Пару дней назад Тэхену позвонил Шин, прервав затянувшуюся холодную войну, спросил о самочувствии. И о Чонгуке — тоже спросил. Вот от врача и выросли длинные ноги, как воспоминания о прошлом и о том, что кровь последнего старого извращенца навеки остыла, покинув синие вены. Есть такая циничная фраза: ничто так хорошо не развязывает язык упрямому молчуну, как небольшая доля своевременного насилия*. Она-то и стала последним гвоздем, вбитым в гроб чужого спокойствия. Шин когда-то не смог добиться от мальчишки откровений, зато Тэхен сейчас был ближе некуда, расковыривая старый шрам новым ножевым ранением. — О ком? — лишь для вида. Все он понял. Неужели воспоминания боле не приносят травму психике? А как же забвение?.. Наверное, перешло на новый уровень, обратившись холодным отголоском прошлого. Чонгук, к примеру, не помнил лица, зато вспомнил руки и то, что эти руки… делали. — Ты помнишь нашу ночь? — залезает в голову, незаметно и почти невесомо прикасаясь к коленке мальчишки. Медленно ведет выше, нарушая границы дозволенного. — Он делал то же самое? — мурашками по коже — тихим шепотом. Вибрирующий рык затаившегося зверя. Рука выше по бедру. Если бы Чонгук действительно был тем самым пушным зверьком, каковым его нарек Тэхен, то непременно прижал бы длинные уши, выпучив глаза, задрожал, взъерошив шерсть и задергав пушистым хвостиком. Но по природе всего-то человек, разве что застыл каменным изваянием, чувствуя откровенно-интимное прикосновение промеж ног. Тут даже прослойка в виде штанов и трусов — не спасение. — Он трогал тебя здесь? — будь проклято желание (для удобства) сесть не в кресло, а на кровать! Оказался ближе некуда и расплачивался за роковую ошибку сполна (собственным тельцем). Рука далее прослеживает путь, забираясь под резинку шорт и белья, проникает в горячую ложбинку. — А здесь? Трогал?.. Отчего-то холодные слезы стынут под веками, превращаясь в льдинки. Чонгук кивает, разбивая сердце дрожью раненных губ. Молчун выдал себя с потрохами. Но в этом нет ничего страшного, потому что тот, кто насильно вытянул из него прошлое, никогда не обернет это знание против рассказчика — об-о-ю-дно острый нож. Тэхен убрал руку, вернув сползшее белье и штаны на место, пригладил сверху, будто поощряя. Попросил послушного звереныша, наконец, сделать то, что должно: перевязать обиженную вниманием рану. Плоть к плоти. Чонгук приложил бинт сооружая новую повязку заместо старой. …И кровь к крови, — та самая пара капель сливается с чужим кровотоком… Аннигиляция — вовсе не уничтожение. А новый «я» — не обязательно лучше прежнего. Но Тэхен почему-то уверен в своем успехе.***
Постепенно рана затягивалась, рубцуясь неровным краем дважды порванной кожи. Стигма все-таки отметит Тэхена клеймом его собственной ошибки. Но ему от это ни тепло ни холодно — все равно, парой слов. Он разве что радовался приятному бонусу: теперь мог вставать с кровати с помощью Чонгука и осторожно принимать душ, стараясь сильно не тревожить порез. Ныне обменялись местами — позициями в душе — старые воспоминания. Сейчас никто не плакал, но от этого не становилось легче: Тэхен внимательно разглядывал прилипающую к телу мальчика одежду, прибитую водой и силой тяжести, ставшую второй кожей и продолжением существа. Больше молчали, чем говорили — после прошлых вопросов Чонгук и вовсе затих. Но Тэхен так или иначе вспомнил важную просьбу, которую позволил себе сам однажды (которой его однажды научил Чонгук): — Крольчонок, будь со мной, — впиваясь пальцами в болезненно худые плечи. Пожирать глазами — вовсе не преувеличение, если речь идет именно о тех взглядах, коими обменивались эти двое. — Я здесь, — выход из перманентной отрешенности быстрее, чем взлет сверхзвуковой ракеты. Ответ без запинки. Даже не задумался. Перебрасываться краткими фразами — диалог зараженных безумием людей? Нет, просто отчего-то не хотелось понапрасну болтать, тратя бессмысленные слова, поэтому говорили емко и коротко. В одном слове килотонна чувств, и не каждому дано распознать их широкий спектр. Из душа вылезают мокрые. Да-а… кутята. Взъерошенные звери, растроганные друг другом. Все в своем собственном мирке, отделенные стеной от иных домочадцев. Лесеть — это все еще о жизни вне города или… уже нужно искать новый смысл? Тэхен не стесняется собственной наготы, а Чонгук не стесняется Тэхена. Менять горшок, а потом бояться вида голой задницы и члена? Тем более, что между своих ног все то же самое. Мальчик все еще оставался тем, кто ухаживал за кучей больных в бесплатной клинике для малоимущих, и первостепенный страх пред обнажением Тэхена, — давно прошел и забылся. Ближе них друг к другу ничего нет. И если симбиоз — это два человека, единенных одним синдромом, то «стокгольмский симбиоз» — самое подходящее для них название. А «будь со мной» — молитва, которую не обращают к Богу или Дьяволу…***
Белый цвет имеет особенность быстро пачкаться, при этом ярко выделяя застывшую грязь. От того ли в Чонгуке так заметны перемены? Страх и дрожь сменились морозным холодом — тем самым, каким однажды его заразил Тэхен, оставивший мальчишку один на один со страхами и чудищами, выбравшимися из-под кровати. Вот и залез сквозняк в пустую оболочку хрупкого сосуда, заморозив все, что пыталось спрятаться внутри. — Я убил его, — вне контекста и логики. Тэхен продолжает вбрасывать в тишину фразы, которые ранее имели намного больший смысл. — Кого? — опять во время перевязки затеяли не самое приятное собеседование. Чонгук увлечен занятием, но отвлекается, стоит Тэхену дернуть его за руку. — Твой отчим. Помнишь, я говорил, что он мертв? Это я его убил, — от-кро-ве-ни-е. У серийных убийц по всем информационным источникам напрочь отсутствует стыд, зато неприлично завышен уровень эгоизма. Эгоцентризма! А еще — нарциссизма. Так и собрался сам собой целый букет. Потому он нисколько не думал о том, что могут принести за собой его слова — какую разруху. Будто бахвалился достоинством, действительно считая свой поступок подвигом. А самого себя — героем… — Зачем? — но мальчишка разве что кончил процедуру, оформив повязку аккуратным бантиком. — А ты думаешь, что не за что? — Тэхен недоуменно вздернул бровь, не ожидая столь… безразличной реакции. Чонгук не изменился в лице, лишь подняв взгляд, внимательно заглядывал в глаза напротив. — И что это за вопрос такой? «Зачем»? Ты глупый? — В одной из твоих книжек черным по белому, знаешь, что написано? — ага, значит будем умничать… Радовало хотя бы то, что мальчик, при упоминании ублюдка, не впадал в безумство и отчаяние. — «Месть не сладка, если обидчик не поймет, от чьей руки он умирает и за что несет кару. По моему плану тот, кто причинил мне зло, должен был узнать, что расплачивается за старый грех»**. — Запомнил слово в слово, — Тэхен покачал головой, усмехаясь и отводя взгляд в сторону. — А с чего ты взял, что он не знает за какой именно грех расплатился? Или… ты хотел убить его собственными руками? Неужели вынашивал план собственной мести, пока он… — Неужели ты все-таки убийца? — перебивает на полуслове грубость, которая почти сорвалась с чужих губ. Чонгук не сводил глаз с Тэхена, поэтому когда последний вновь поднял на него взгляд — столкнулся с чернотой расплывшихся по радужке зрачков. — Ловко ты меняешь тему разговора, крольчонок. Но к чему этот вопрос? — А к чему вопрос про месть? — К тому, что я перестал понимать хаос, царящий в твоей голове. Решил попробовать выяснить хоть что-то. А ты все молчишь и слушаешь или — вот, — невесомо тычет пальцем мальчику в грудь, — переводишь тему. Я тебя бью, а ты продолжаешь мне помогать. Знаешь, в одной из книжек написано еще и то, что бояться надо тех, кто на удар ничем не отвечает. — Я бы не смог его убить, — очередной ответ невпопад. — Потому что ты его простил? — Потому что он ни в чем не виноват.***
Сказка о подсознательном вновь всплывает на поверхность, когда Тэхен, обретая силу, вспоминает о том, что тремор пальцев у него вовсе не от общей слабости тела. Внутри вскипало бедствие мирового масштаба, от которого уже не спасут мгновенные вспышки злости — удары, подаренные мальчишке ни за что. Чем больше крепло здоровье, тем ярче давала о себе знать острая нужда взорваться подобно гейзеру, чтобы, наконец, остыть и успокоиться. — Ты справляешься? — Джин, впервые за достаточно долгое время, находит минутку для разговора с младшим. Прежние дни проходили так, будто они, на самом деле, потеряли счет часам… Будто стали одной сплошной — рутиной, которой нет конца и края. Мир, правда, разделился надвое — в одном-то доме. Зачем вообще женатики оставались под боком сумасшедших — непонятно. Мнимая надежда на хоть какое-то спокойствие, потому что обе проблемы под присмотром? Глупость и только. Но что еще оставалось?.. — Справляюсь чем? Уж явно не с собственным здоровьем. Сокджин не первый год соседствует с Тэхеном, поэтому прекрасно знает чего можно ожидать от столь длинных перерывов тэхеновой занятости. — Строишь из себя дурака? — Нет. Просто обижаюсь на то, что мы с тобой разговариваем впервые за несколько недель. — Если бы ты хоть кого-то, кроме Чонгука соизволил к себе подпустить… — Успокойся, — хмыкает. — Это шутка. Сегодня в гостиной и в полдень темно, будто вечером. От наступающей тьмы не спасают панорамные окна… Тэхен с Сокджином стоят совсем рядом у стекла, наблюдая как темные тучи заполняют собой все небо. На фоне с кухни слышится шум воды (Ноен мыла посуду), а сверху различаются легкие шаги мальчишки (под ногами скрепят половицы), — обычный день, который, с первого взгляда, невозможно хоть чем-то разрушить… — Опять надо мной издеваешься? — скрещивает руки на груди оборонительным жестом. — Нет, — односложно. Выводит из себя. Нарочно ли? — Окей, — Сокджину не привыкать. Он даже ухмыльнулся в ответ. — Я к тому, что сегодня уеду в город до вечера. Ноен останется с вами, поэтому, раз ты теперь… — «боеспособен»? Так он хотел сказать? — на ногах, то мне необходимо знать, что… — От меня не будет никаких проблем. Я не схожу с ума. — Отлично, — верит на слово. — Завтра у нас годовщина, поэтому я хотел съездить и… — Мне не интересно, — обрывает на полуслове уже не в первый раз. Больше нравилось молчать, чем говорить о пресной повседневности. — Езжай, если надо. Мы справимся со всем сами. «Без тебя» — Хорошо, — закивал болванчиком, а потом засобирался уходить, прочувствовав чужое нежелание общаться. Тэхен обжигал холодом, и в такие моменты находиться рядом с ним было… крайне неприятно. …Тэхен продолжал рассматривать темнеющее небо в одиночестве. Тьма наступала… И этому «наступлению» никто уже не сможет противостоять.***
Распрощавшись с Джином, Ноен зачем-то поднялась наверх, заглядывая в приоткрытую дверь душевой. Чонгук стоял напротив запотевшего зеркала, вперив взгляд в мутную поверхность стекла. Отросшие космы прилипли к лицу, лезли в глаза черными колючками; Ноен не собиралась быть молчаливым наблюдателем, поэтому сразу обозначила свое присутствие: — Не хочешь сменить имидж? — спрашивает с улыбкой. Это уже совсем не та улыбка, какой она одаривала мальчишку в былые времена: блеклая и натянутая. Чонгук видит это уже давно — все изменилось. Ноен тоже. Никто не остался прежним, потому что с лиц слетели маски, и пред глазами теперь предстали истинные личности: монстры и предатели. А то солнце, что обнимало две белые фигуры у входа в больницу… больше уже никогда не одарит светом нынешний горизонт. — Хочу, — кратко и емко. Просто. Чонгук оборачивается, кривя в подобии улыбки губы. Он тоже совсем уже не тот мальчишка, слепо верящий тому, кто однажды погладил его по холке, излучая лживую теплоту. — Поможешь? Найти в шкафчике под раковиной ножницы, устроиться в поддоне душа, чтобы потом удобнее собрать клочки волос. Чик-чик — простое действие, лишающее тончайшей части тела… Кто бы что ни говорил, а стрижки все-таки — нечто особенное. Будто вместе с волосами лишаешься тяжкого груза и тебе становится в разы легче дышать. Не чувствовать ничего и чувствовать слишком много — такое странное сочетание состояний. Почему Чонгук, зная все то, что сотворила с ним Ноен, продолжал улыбаться ей и позволять даже просто находиться рядом?.. Он же так ничего ей и не сказал: не упрекнул в предательстве и даже не выказал и капли обиды. Будто бы ничего не произошло. Оттого ли сейчас у Ноен так дрожали руки? Тэхен сказал правильно: бояться стоит тех, кто на удар никак не отвечает. В таком случае не можешь предсказать дальнейшего развития событий и каждое мгновение ждешь подвоха и подножки. Оглядываешься по сторонам и боишься: если не сейчас, то однажды — точно. Но «однажды» — это слишком широкое понятие в контексте страха и предосторожности… — Готово, — на манер именитого парикмахера встряхивает смольную шевелюру, пропуская мокрые прядки меж пальцев. — Я, конечно, никакой не мастер, но получилось сносно. Посмотришься? — Я тебе верю, — простые слова вонзаются в грудь, разрывая сердце, подобно иголкам. Ноен вздрагивает, уже не скрывая дрожащих рук, из которых с оглушительным звоном выскальзывают злосчастные ножницы. — Я… оставлю тебя. Хорошо?.. — Да. «Хорошо» Хлопает дверца и на плечах ощутимо щекочут кожу черные иголки, отстриженные рукой предателя… «Хорошо» — не предвещает ничего хо-ро-ше-го. Топот по половицам, шорох раскрываемой настежь двери, морозный воздух в доме и… внезапный весенний снег, запутавшийся снежинками в волосах разрыдавшейся девушки. «Все, рано или поздно, обязаны заплатить за собственные ошибки» «Прости» «Я не хочу тебя прощать»***
Hildur Guðnadóttir — Arthur Comes to Sophie Отойдя от дома на несколько метров, Ноен, запрокинув голову к небу, подставила лицо холодным снежинкам навстречу. Те же, лишь встречаясь с горячей кожей, мгновенно таяли, обращаясь мутными каплями, похожими на слезы, что вместе с талым снегом пачкали лицо влагой. Она долго носила в себе боль, скопившуюся в сердце, подобно какой-то проказе. Каждый раз, встречаясь взглядом с Чонгуком, винила себя во всем том, что происходит сейчас. Ведь она тоже приложила руку к этому заточению. Первоначально лишь совпадение — Чонгук сам решил проходить практику в этом заведении, но именно из-за нее же (из-за Ноен!) мальчишка остался там на более долгий срок. Подружились еще тогда — во время практики (медсестра и неполный медбрат); Ноен ненароком заболтала Чонгука на продолжение банкета, рассказав, что именно здесь он получит опыт, который не сможет получить ни в одном другом месте. Ей мальчик понравился, как искренний до невозможности человек, одинокий кутенок, потерянный среди жестокого мира. А женщины умеют управлять мужчинами, даже если ими ведет сугубо дружеский или, скорее даже, материнский инстинкт. Пригреть у сердца потеряшку — проще простого; и вот ты еще одна желающая иметь при себе безропотного домашнего зверя на цепи… (Только вот: он все еще остается зверем) Позднее затянулась кутерьма с Тэхеном, просьба помочь… «Так будет лучше» — сказал Сокджин тогда. Но для кого? До сих пор не нашлось ответа. Неужели, дружба ничего не стоит даже в том случае, если она состоит из одной взаимовыгоды? Шаги со спины не вызывают подозрений. Вам никогда не казалось, что звук хрустящего снега под ногами немного похож на срежет, ломающихся под тяжестью башмака костей? И когда успело навалить целые сугробы… — Не помешаю? — Тэхен не подходит ближе, оставаясь где-то в полуметре за спиной Ноен. — Нет, — слишком смело решает не оборачиваться, а за шорохом высоких крон деревьев не слышит главного — звон освобожденного лезвия ножа. — Не помешаешь. — Хорошо. — Ты не заметил, как изменился Чонгук? — все еще стоит спиной, закрыв глаза и задрав к небу голову. Ей не страшно — потому что она не знает, что ее ждет? — Люди не меняются. Просто все больше становятся теми, кто они есть на самом деле, — рубит с плеча, оставляя без умной реплики. Она и не искала боле нужных слов… …До прощения — вечность, до прощания — меньше шага. Выбор за них сделали силы свыше! «Мой Ангел» Приговор приведен в исполнение. «Прости»