Это был случайный ожог И земля ушла из-под ног. Ты пепел, я пепел.
Нас друзья, убитые горем, Со скалы развеют над морем. Ты пепел, я пепел.
Fleur — Пепел
Поездка за город — не близкий свет. Голова пустая, руки только и могут, что выполнять механические действа — выкручивать руль; ноги — вжимать нужные педали в пол. Звонок посреди ночи выбил дух и почву из-под ног. Господин полицейский давно не спал и теперь… вряд ли уже вспомнит когда-нибудь, что такое этот… здоровый сон. Когда Юнги паркуется у самой кромки леса, что граничит с трассой, давно заполненной служебными машинами, то позволяет себе еще немного отсидеться в салоне, перевести дух. Вдох-выдох. Спокойствие, только спокойствие. Но дело не ждет и несется вперед паровоза, поэтому он вынужден с неохотой выбраться из теплого салона и мгновенно продрогнуть под резким порывом ветра. Вокруг огороженного периметра выстроились полицейские уберы вместе со стражами закона, дорожными службами, медиками; без отдыха мигают проблесковые маячки каждой машины. Юнги успешно минует протянутую желтую ленту, что служит символической оградой, приподнимая ее над головой и вместе с тем, успевая показать охране свое удостоверение. — Ужасная картина, — невпопад ляпает один из полицейских, приставленных следить за тем, чтобы никто посторонний не прошел к месту аварии. Юнги останавливается. — Оба автомобиля подорвало взрывом из-за поврежденных топливных баков. А еще в том доме, что дальше по дороге, нашли труп молодой девушки. Двадцать одно ножевое! — Все разболтал. — Ужас… — передергивая плечами. — Ужас, — вторит Мин, странно хмыкая и кивая чему-то своему, личному, вызывает недоумение собеседника. — Ужасаться должны были пострадавшие, а ты на службе. Вот и служи, — и идет дальше, оставляя за спиной лишь спесивое фырканье. Флер притворного очарования — не про Мин Юнги. Он привык говорить в лоб то, о чем думает. Уже издалека таращит смертью: гарью, копотью и… жженой плотью. Идти не хочется, но приходится. Он же на службе, — вот и служит. Приближаясь к месту столкновения, нагоняя людей, скучковавшихся у обочины, Юнги все еще не верит в происходящее. То есть, холодный рассудок закостенелого следака и начальника отдела работает в своем штатном режиме, но сам Мин отчего-то не хочет воспринимать действительность. Так бывает, когда умирает небезразличный тебе человек. Криминалисты кружат вокруг двух машин в кювете, что слиплись друг с другом, как сиамские близнецы, впиваясь металлом в металл (холодная сварка…). Один из судмедэкспертов реагирует на появление Юнги и с каменным лицом поясняет, что на данный момент получилось выяснить. Сухо и кратко: в аварии погибло четыре человека, не считая жертву в доме, что находится дальше по дороге. Ничего нового, но сейчас хотя бы подкрепленное заумными терминами. — Мужчина, который обнаружил машины и еще одну жертву сейчас ждет вас в том доме. Он настоятельно просил, чтобы вы, как можно скорее, отправились именно туда. Это Юнги знал и без напоминаний. Именно Джин позвонил ему посреди ночи, вынуждая сию секунду отправиться в дорогу. Предельно бесстрастным голосом он сообщил и то, что Тэхен, Чонгук и Ноен погибли этим вечером, пока сам Сокджин отлучился в кратковременную поездку до города. У господина полицейского нет слов, поэтому, кивнув «коллеге», он развернулся и направился прочь, не собираясь дожидаться момента, когда из покореженного металла вытянут тела, что сейчас едва ли выглядят лучше всей этой жести. В происходящее не верилось. Не-ве-ри-лось! Но здравый рассудок не уставал твердить одно и то же: это все настоящее…***
Казалось, буквально вчера Юнги игрался с Чонгуком в таксиста и пассажира, а с Тэхеном… Кем он был для Тэхена? — вопрос дня. Сам же не знал и никогда не задумывался. Все, что с ними произошло в прошлом — бахнуло одномоментно, связав невидимыми путами отчаяния. Тогда не хватило времени для рассуждений, а после уже покатился снежный ком, постоянно растущий, наматывающий проблему за проблемой вместо снега. Знакомый дом, крыльцо, входная дверь, прихожая. Вокруг столпились люди, а позади осталось еще несколько единиц служебного транспорта: пара полицейских уберов и одна карета скорой помощи — для мертвеца, которому из помощи необходимо боле всего — скорейшее погребение… В месте, где раньше царила тишина, удобно соседствуя с вечной мерзлотой и выдуманным ветром, сейчас слишком людно и жарко. Неправильно. Будто на отколовшемся от огромного ледника айсберге вдруг разрослась тропическая зелень. Юнги претила нынешняя обстановка, как претили и люди позади и впереди него. Коридоры дома все еще хранили в себе запах лекарств, но к стенам еще прилип и отвратительный аромат разложения. Ноен уже не беспокоилась за чистотой… Игнорируя лишних для себя лиц, господин полицейский добирается до гостиной. Здесь все то же, что было до, но вместе с «повседневным» безликими фантомами рядом друг с другом стоят двое: Джин и… Виен. Какая встреча! — Ты пришел, — констатация факта. Пришел. Джин смотрит отстраненно, бесстрастно, будто ничерта не чувствует, и только дрожащие руки, зараженные тремором выдают его с головой. Виен зачем-то совсем рядом с Джином, утешающе хлопает по плечу, как старого приятеля. Юнги не склонен к ревности и глупому присваиванию себе других людей, но подобный жест буквально вывел его себя. Ровно, как и то, что Сокджин так просто подпускал к себе этого… змея. — Какая страшная смерть! Не находите, господин Мин? Двадцать одно ножевое… — сегодня он уже слышал подобное замечание из других уст. — Любая смерть страшна, — пожимает плечами, шагая ближе. Тело Ноен уже вынесли, и теперь по гостиной ходят посторонние, что лезут в каждый угол, выискивая там следы чужой жизни. Жизни, которая могла бы объяснить происходящее на глазах… безумство. — Да-да, — увлеченно кивает, забывая о прежней скромной маске, отнимает руки от опущенных плеч вдовца. — Вы абсолютно правы, господин Мин. Абсолютно. Любая смерть, особенно настолько насильственная — ужасна и страшна. С этим не поспорить. Скользкий и мерзкий. Бывают же такие люди, что противны с самого первого взгляда. Как только этот ублюдок вполз в кабинет Юнги впервые, заявив, что делом об убийстве бывшего отчима Чонгука займется центральный отдел (хотя все права расследования принадлежали именно Юнги), — так сразу невзлюбился и вывел из себя. Обычно отстраненный и бесстрастный Мин Юнги, вскипел, будто бык, завидевший свою красную тряпку. Так и сейчас, — лез под кожу без ножа. Трепал нервы, как струны замученной временем гитары. Разорвать — ничего не стоит. — К чему это все? И зачем Вы здесь? — По той же причине, что и Вы. Мне позвонили, — умело увильнул от ответа. Кто позвонил? Почему чертов ЦОП вдруг стал лезть во все дыры, хотя ранее не отличался подобной продуктивностью? — Могу я поговорить со своим другом? — хотелось быстрее отмахнуться. Даже если в прошлом они с Сокджином — не лучшие друзья; Юнги чувствовал, что человеку нужна хоть какая-то поддержка. Хоть что-то… самая малость сочувствия и поддержки. И, что бы кто ни говорил, Мин никогда не был безразличен к чужому горю. — Конечно. — И уже у выхода из гостиной: — Позвольте мне только последний вопрос: вы знали, что в этом доме жил тот мальчик, которого вы буквально несколько дней назад привозили ко мне домой?***
— Так и сказал! Нет, ты блять просто представь! Ебаный провокатор, чтоб его!.. В кофейне, неподалеку от участка, в такое раннее время не слишком людно, а, если честно, — только еще пара посетителей кроме Хосока и Юнги. Негромкая музыка, шкворчание масла и гул кофемолки создают собственную атмосферу уюта, который можно прочувствовать лишь тем, кто проводит завтраки в местах подобных этому. Затем Хосок и оглядывается по сторонам, наблюдая настороженные лица персонала и других посетителей. Уют — временное свойство, что можно рассеять невинным щелчком пальца. — Да-да, представляю. Ты только тише рассказывай, а то нам тут долго просидеть не позволят — выгонят, не дождавшись конца истории, — Хосок утешающе хлопает друга по плечу. — Откуда он мог узнать про Чонгука? — Я же говорю, — послушно сбавляет тон, устало потирая переносицу и делая новый глоток горького кофе из полупустой кружки. — В прихожей валялась куртка, в которой пацан приезжал к нему домой. Он забрал ее на свои хуйспертизы. Помахал передо мной этой тряпочкой и ушел. Уебок. Выжрал все нервы, так ему и этого мало! — Брось, — Хосок улыбается подошедшей к столику официантке, терпеливо дожидается, пока та расставит пред ними еду и еще по одной кофейной чашке каждому, только после продолжает: — Может, не такой уж он и уебок. Ты на нервах изо всей этой ситуации. Будь проще. Кстати, что там с Джином? Как он? Держится?.. — ловко сменил тему, будто кожей ощущая чужой внутренний накал страстей. — Даже разговаривать со мной не стал, — Юнги проглатывает ярость вместе с кофе. Хосок, вечно бесящий Тэхена, вопреки всему, действовал на него успокаивающе. — Я вместе с ним дождался, когда все разъедутся, отвез его на квартиру, а он молчал. Жутко даже предположить, что у него на душе. — Что на душе у всех нас, — не радужные мысли. — Те тела опознали? — Там и опознавать-то нечего. Одни кости и остались. Сказали, что будут искать в базе похожие слепки зубов. Но и от этого не может быть большого толка. — Данные Тэхена удалены из базы, а Чонгука вполне могут опознать. — Какая теперь разница? — Отпечатки Чонгука обнаружатся в доме, а это уже свяжет дальнейшую цепочку. Плюс куртка на руках Виена с потожировыми следами, которые уже не получится опровергнуть. А раз Сокджин проживал в этом же доме, то его могут и к соучастникам приписать, а там… Даже не хочу продолжать. — А я не хочу думать, — «придется» остается постскриптум. Трель телефона вызывает нервный тик и дрожь. В строке вызова три буквы, и Юнги почему-то не может не ответить.***
Это место никогда не тянет к себе нерадивого путника — Юнги в этом уверен. Сама дорога представляет собой путь мученика, что он преодолевает пред тем, как покинуть свое бренное тело и отправиться на мифические небеса. Так трудно и тяжело — даже дышать, заставлять биться сердце и продолжать выжимать километраж в педали, выкручивать руль… Тяжело. Тя-же-ло. Сегодня — бесконечная дорога. Бесконечный путь. Юнги уже устал его преодолевать… Тэхен. Сколько проблем от одного имени. И сколько боли — вместе с тем. Мин не знал, что именно сейчас он чувствовал к этому человеку. Даже после всего, что произошло, и что еще произойдет. Он не мог заставить себя его ненавидеть — это точно. И был отчего-то уверен — Джин чувствовал то же самое. Хотя… это еще под вопросом, ведь не мог же читать чужие мысли, как бы ни старался. Один человек. Два человека. Две раны, что болят, кровоточат, гноятся, не успевают закрыться, как уже бьет новой волной. Их жаль — особенно Тэхена. Всегда. Наверное, жалость — самое уместное здесь слово. Что бы он не делал, каким чудовищем не был — его жаль. Это не изменить. Чонгук — еще хуже. Думать об изнасиловании столь кроткого и невинного пацана Юнги не хотел вовсе. Это жестоко. Ноен. Господин полицейский и не знал ее толком. Ему скорее хотелось сочувствовать Джину, чем скорбеть о ее смерти. Даже жалости, и той не было в помине. Тэхен перешел границу — да; поступил так, как, по идее, его и науськивали поступать: наказывать виноватых (Юнги знал, что его жертвами никогда бы не стал безвинный). Осталось понять какую роль в их треугольнике сыграл Чонгук, а уже после сыпать обвинениями. В этой цепочке слишком много звеньев, чтобы так просто вычленить из нее виноватых… Дорога. Закончилась. Премерзкое серое здание, санитары, шатающиеся психи, дергающиеся будто в конвульсиях… Юнги был здесь от силы пару раз, и все стали памятными именно потому, что их не хотелось вспоминать. Шин впервые встречал у парадного входа, прикуривал, перекидываясь словами с одним из санитаров. Как заметил полицейский убер, так весь ссохся — нахмурился, покрывшись морщинами. Мину здесь тоже не рады — чувство до безумия взаимное. — Без приветствий и рукопожатий, — никто никому ничего не должен, поэтому столько нескрываемого раздражения в каждом слове. Что бы не случилось — Шина что-то вынудило позвонить именно Юнги. По этой причине последний терпит, лишь скупо кивая в ответ. Бесконечные коридоры, облупившиеся стены, те же санитары и психи в их сопровождении. Ничего не изменилось — ад внутри и снаружи. И насколько господин полицейский сведущ в окружающей обстановке: тут ничто не похоже на то, что показано в фильмах про психбольницы. Оббитые мягкие стены, терпимые доктора и мягкие условия для пациентов — красивая обертка фантика, прячущая в себе помои и дерьмо, что дурно пахнет. На самом деле в руках санитаров дубинки, а под больничными рубахами тела, полные синяков и проколов от седативных препаратов (и не только от них). — Кое-что ты должен знать, — роняет в пустоту. Их окутывает сигаретный дым, лишь отчасти приглушающий запах отходов человеческой жизнедеятельности. Юнги старается не смотреть по сторонам, но постоянно запинается взглядом о пустые че-ло-ве-чес-ки-е глаза. Их тут очень много. Если у людей, в самом деле, есть душа, то здесь эту душу явно вынимают из тела, терзая оставшуюся оболочку. Даже Чонгук казался живее на фоне тех, кого Юнги видел здесь. Стало еще горше. — Что я должен знать? — лишь спустя время все-таки находит силы спросить, теряясь в расстояниях длинных коридоров. Но вместо ответа, Шин тормозит напротив одной из дверей, звеня ключами, в кармане белого халата. — Это было тайной последнего десятилетия, — почему-то со смешком. Грустным, но все же. Дверь распахивается, являя за собой одиночную палату, почти полностью погруженную во мрак. Загорается свет, вспыхивают надписи на стенах: бесконечные вереницы букв, что лишь спустя время, затраченное на опознавание, сложатся в два имени и слово, вставшие на повтор заевшей пластинки чужого разума: «Намджун», «Тэхен»… «Прости» — Кто?.. — Юн-ги? — одинокий человечек, забившийся в угол. Маленький и крохотный с виду, потому его слова слишком тихие, словно чирикает осипший воробей. — Эт-о ты? До этого мгновения господин полицейский был уверен: мертвецы не восстают из своих могил. Но живой Чимин, смотрящий из угла теми же пустыми глазами, опровергал все убеждения: мертвецами могут стать не только мертвые. И прошлое сносит лавиной чувств.