Дорогая, ты не отпускаешь эту боль: у тебя могила посреди дома.
Милые кости
По проспектам города к полудни растягиваются толпы разномастного народа. Дороги полнятся транспортом. Выпавший на днях снег обращается отвратительной, грязной слякотью, что плавает в холодных лужах. Теплеет, и пешеходы распахивают куртки, сдергивают шапки, прежде с усердием нахлобученные; но Юнги по прежнему холодно, будто внутренности сковало льдом и сверху присыпало инеем да таким, что уже не растает никогда. Рядом едва ли знакомый (мертвый) человек с потухшими глазами, в которых ничего нет. Последний раз Юнги видел в них вопрос: за что? Но ныне и этого не наблюдалось. Душу-то вынули, а на место положить забыли. И спрашивать о чем-то — глупо. Надеяться на внятное объяснение — еще глупее. Шин не находил слов, что уж говорить про раненного, больного человека, у которого вместо тела растерзано нутро. Не смешно, не грустно — никак. Все — ненужное и давно уже отвалилось, оставив за собой очередную стигму напару с бесконечностью пустоты. Чимин был сосредоточием проблем при жизни, а сейчас стало только хуже. Юнги не смел допускать мыслей о том, что если бы этот парень все-таки умер тогда, то сейчас было бы намного легче. Так думать нельзя ни в коем разе. Чимин не виноват, что его оставили в этом мире живым мертвецом, преследуя какие-то личные цели. В прошлом он и сам желал умереть, а что выходило теперь? Ничьи желания не сбылись, погребенные пеплом чужих амбиций или планов. За окном проносились здания, люди. Далекие, будто смотришь на них через призму экрана глупого зомбоящика. Это был иной мир, более спокойный и живой, чем тот, в котором сейчас прибывали сидящие в салоне полицейского убера. Что с тобой было? Почему?.. Те же вопросы без ответов. И будто одним воздухом дышишь с тем, кого никогда не знал вовсе. Молчание тянется, напару с нервами, и вместе они вот-вот порвутся. «Шизофрения» как приговор, который не получится обжаловать. Чимин молчал. Иногда господин полицейский косился глазом вбок, стараясь углядеть все изменения в лице бывшего друга, что, по всем законам логики, давно должен был быть мертв. Но он жив. И болен. И потерян для мира навсегда. Смотрит в пустоту окружающего пространства, теряясь в тумане и бессмысленности. Юнги где-то там же — блуждает во мраке. — Юн-ги? — максимально неуверенно. Чимин будто не понимал, что действительно произносит это имя вслух. — Я хочу видеть Тэхена. Мы едем к нему? — и глаза щенячьи, заблестевшие мокрыми слезами, пропахшими морской солью. Сколько боли вынесет тот, кто и так изнутри переломан?.. Риторический вопрос. Все пределы давно пройдены, а поставленный диагноз лишь определяет их количество. Юнги не совсем понимает, что такое эта шизофрения, но знает точно — Чимин (тот, с которым они были знакомы когда-то) исчез, потерялся в себе, закрылся от мира. На его фоне Чонгук казался здоровым, а Тэхен адекватным и здравомыслящим. Взгляд вселенского одиночества, запертого в четырех стенах — вот, что пряталось на дне черных зрачков, окруженных столь же темной радужкой и белком, покрывшимся сеткой красных, лопнувших вен. Концентрат безумия, возведенный в бесконечность. — Как много ты помнишь? — не контролирует себя. Слова сами срываются с языка. Допрос вынуждает себя начать; ничего личного, просто полицейские замашки прокуренного следака. — Помню? — шелест осыпающейся по осени листвы. Шепот, который не расслышать, если не вслушиваться в него с усердием. Бесполезно — было изначально ясно. Разговаривать с больным должен врач, но, по всей видимости, даже врач оказался бессилен. Шин развел руками на все вопросы, сказав лишь, что Чимин появился в его больнице совсем недавно. То есть, изначально его прятали в совершенно другом месте. Голова идет кругом… Все случилось одномоментно, будто повторяя историю прошлого — обухом по голове. До отключки. Юнги никуда не хотел ввязываться! Что тогда, что сейчас: отъебались бы скорее. Только желание разнилось с реальностью и судьба дергала за руки вынуждая постоянно выбирать новый поворот на бесконечных перекрестках. Это кого угодно доведет до белой горячки, но господин полицейский продолжал держаться из последних сил, выкручивая руль, вел машину туда, куда считал нужным — к себе домой. Идея не казалась гениальной. Она ей и не являлась. Просто из всех возможных пунктов назначения дом (как правило) — всегда безопасность. Именно домой хочется бежать, когда тучи сгущаются над головой, и вдалеке не разглядеть необходимого просвета. — Подожди немного, — невпопад отвечает, максимально смягчая тон, чтобы не пугать впечатлительного пассажира, что все это время не сводил с водителя перепуганных глаз. Когда в последний раз он так с кем-то сюсюкал? М? На ум (так не кстати) пришел Чонгук. Этого кутенка Юнги действительно полез защищать грудью, проникнувшись болью чужой истории. А теперь вот вступался за свихнувшегося Чимина, что едва ли понимал, происходящее вокруг него. Параллели между двумя абсолютно разными людьми… Может быть, Тэхен не зря уцепился за одного, стараясь ухватить другого? Или это все… простое совпадение?***
Дома у Юнги всегда холодно и сумрачно: занавешены окна и уже вторую неделю не оплачено отопление. Электрические печки не спасают положение, как и искусственные лампочки, от коих света и тепла кот наплакал; еще растет и счетчик за электричество… Неуютная халупа рада исключительно своему же хозяину, которого видит от силы два-три раза в неделю — в общей сумме. Чимин дрожит с улицы, и господину полицейскому приходится накинуть на него свою куртку и приобнять за плечи, согревая и собственным теплом — хотя бы физическим. Откуда столько сочувствия — все еще разбирается в собственных мотивах, не находя ничего кроме чего-то столь банального… Че-ло-ве-чес-ко-го. Телефон вновь напоминает о себе трелью невовремя. Мин что-то шепчет своему гостю, устраивая его на протертом диванчике на кухне, а потом отходит к окну. Нажимает «принять». — Что-то еще? — с разбега нападает первым. Те же самые три буквы выжигаются в сознании, как пожизненное клеймо (им и станут в итоге). — Он в порядке? — А Вам какое дело? — с той стороны слышится долгий выдох, кашель; Юнги тоже хватается за сигарету. — Вы же его мне сбагрили. Вот и будьте теперь спокойны. — Он все еще мой пациент, Мин Юнги. Я все еще за него отвечаю. То, что я на время позволил Вам его забрать, не значит, что он поселится у Вас навсегда. — Тогда зачем все это? — смахивает пепел в старую жестяную банку, делает новую затяжку и, оглянувшись, видит все те же глаза полные пустоты и боли, что плескалась на самом дне зрачков. — На передержку, — будто говорят о вещи, а не человеке. — Послушайте, Юнги, сейчас происходят очень странные вещи. Не пытайтесь до конца во всем этом разобраться — у вас просто не получится. — Это вы так ставите крест на моих умственных способностях? — Это я так пытаюсь сберечь ваши умственные способности. Вы слышали такую мудрость: меньше знаешь, крепче спишь? Вот сейчас самое время прислушаться к этому мудрому совету. Я, конечно, не настаиваю, но… советую. — Вы предлагаете мне откреститься от того, что меня напрямую касается? Неужели это мне поможет? — Понятия не имею, — откровенно. — Профессор Шин, — спустя мгновения обоюдной тишины, — можно я задам Вам вопрос, а Вы на него ответите правду? — Задавайте, — со смешком. Какая щедрость! — Одним из последних входящих звонков на телефон Тэхена был Ваш звонок, — новая порция пепла. — Вы в курсе того, что произошло? — Вы меня в чем-то подозреваете? — Не отвечайте вопросом на вопрос. Вы прекрасно меня поняли, Шин. Об аварии и убийстве в «доме на опушке леса» гундят по всем местным новостям. Так что вы не сможете прикрыться незнанием. Я жду от Вас правду. — Если я… — оборвался на полуслове. Смартфон в руке завибрировал, оповещая о севшей батарейке. — Твою мать! — не крик, а вой побитого кем-то зверя. Юнги в ярости отбрасывает бесполезный кусок металла прочь, и громогласный скрежет от столкновения со стеной и полом пугает и без того шокированного гостя. — Прости, Чимин… — из последних сил удерживая собственный рассудок, тем не менее, не забывает беспокоиться за чужим. Чимин заторможенно переводит взгляд с Юнги на разбитый телефон, что сиротливо спрятался в углу, растеряв добрую половину внутренностей. Погас яркий прежде экран. Стало еще темнее. Хозяину квартиры хотелось сказать еще что-то и он даже приоткрыл рот, потянулся рукой к скрученному в комочек человечку на диване, что на фоне Чимина казался огромным. Нереально большим. Но не успел и пальцем тронуть расколотого на части призрака прошлого… Загремела входная дверь, едва выдерживающая натиск с обратной стороны. Опять оборвался диалог, который никогда не должен был состояться. Путь в прихожую, неосмотрительный взгляд в глазок, шок сродни сердечному приступу. Один мертвец — коллапс системы… А два? Ведь уже буквально на пороге стоит тот, кто, как и Чимин, скоропостижно покинул этот бренный мир однажды, а теперь вернулся вновь. Намджун. Еще одно имя сродни стигмате где-то внутри. Старинный друг и тот, кто повязал за собой бесконечную цепочку юнгиевых страданий. Судьба будто насмехалась, то отбирая, то возвращая вновь, — лишь делала больнее. Жестче. Страшнее. Каждый шаг — возможное падение в неизвестную и очень глубокую пропасть. Оттуда нет обратного пути.***
По природе рожденный человеком, что ненавидит обман и ложь, Юнги, тем не менее, все прошедшее десятилетие лгал и обводил вокруг пальца многих людей, пресмыкаясь пред кем-то, кто стоял за кулисами кровавых преступлений. Жестокость и расчлененка не пугала, — видел все это изо дня в день. Приелось. Тем паче, что он знал: эти ублюдки совершали и более ужасные вещи с толпами ни в чем не повинных жертв. Только вот… Кто возьмется судить и выносить смертельный приговор? Лишь продолжал цепляться за мысль: они во главе с Тэхеном были лишь чьим-то орудием, потому по факту убивали не они, а те, кто их направлял. Те, кто держал орудие в своих руках. Хиленькое оправдание, но все же. Одно выбивалось из колеи: Тэхен ведь в самом деле наслаждался убийством, купаясь в крови ублюдков. Но и этому господин полицейский нашел логичное объяснение: парня таким сделали, принудив однажды ступить на кривую дорожку, а потом не позволяли свернуть с нее так просто. Разве что лезть чрез острую колючую проволоку, коей огорожен их кровавый путь. — Юнги, открой! — все еще долбится в дверь. Призрак с того света. Выбеленные волосы с отросшими черными корнями — дань памяти. Когда-то, еще в студенчестве, Чимин уговорил Юнги с Намджуном поэкспериментировать со внешностью, и вдребезги пьяным долбоебам эта идея понравилась чересчур сильно. Теперь вот чужая выбеленная башка мозолила глаза Юнги даже сквозь крохотный глазок. Сам он давно похоронил эти воспоминания, но с появлением триггера, будто нырнул в старый омут вновь — волосы ныне белели не от краски. Это пробивалась седина. У Чимина, к слову, на голове остался лишь черный ежик коротко стриженных волос, да и сам Юнги давно вырос из этой детской забавы. А вот человек с лицом Намджуна будто и не собирался забывать, сойдя из несуществующей машины времени, лишь заплатил за проезд морщинами вокруг темных глаз и сжатого в тонкую полоску рта. Напряжение росло, как и подскакивала кривая сердечного ритма. Ранее все еще казалось поправимым, но теперь лишь накатывала обреченность: все, что сейчас происходило на глазах, сшито между собой неразрывными нитями. А значит: живые мучились зря. Насилье родит насилье — нерушимое правило. Тэхен взялся убить из мести — в самом начале. А уже потом его приперли к стенке, пригрозив разоблачением и смертным приговором. И не только его! Под откос пустили всех, кто мог и хотел заступиться за неразумного еще, молодого парня. И, как однажды Юнги сказал Джину: он выбрал бы этот откос вновь. А теперь… Все прежние слова и решения скоропостижно теряли фундамент и рушились на глазах, забиваясь пылью в легкие. Открывать дверь былому и давно мертвому? Вновь обращаться душой нараспашку тому, кто никогда этого не ценил, раз так скоропостижно и без объяснений исчез однажды. Достойны ли прощения предатели? Вопрос не из легких. — Открывайте, господин начальник отдела. Иначе мы выломаем вашу дверь, — без права на дальнейшую отсрочку. Юнги даже не смотрит в глазок, чтобы определить хозяина новой реплики. Это пустое. Угроза не пугает. Отнюдь. Виен мерзкий, но Юнги никогда его не боялся по-настоящему. Слишком много чести для подобного мерзавца. Гораздо больше страха вселял его белобрысый спутник. Открывая дверь, Мин старается стереть из головы все привязанности, а из сердца — все чувства. Оказаться пустым и бесчувственным — самое действенное оружие против тех, кто пришел с войной на ностальгические осколки, въевшиеся в извилистую цепочку ДНК — фигурально. Но сильно — нельзя отрицать. — Мы думали, что не дождемся, — Виен собирается без разрешения переступить чужой порог, но Юнги без сожалений пресекает эту несчастную попытку. — Не думайте, что раскрытая дверь — приглашение войти. Я Вас сюда не звал. А потому останьтесь снаружи, — без вежливого «пожалуйста», потому что говорит не со своими гостями, а с самыми настоящими грабителями, что позарились на сокрытое внутри квартиры таинство. — Ты собираешься держать нас на пороге, друг? — третий голос. Остов спокойствия… Как там было? Достойны ли предатели прощенья? Как сложно найти ответ, когда видишь глаза человека с кем дружба выстроена на множестве клятв скрепленных кровью. Хосок выступил из тени, смахнув привычное дурашливое выражение с лица — стал другим человеком. И вот это — ослабило сопротивление до самого минимального предела. За что он вообще боролся?! (На то и напоролся…) Но хода в чужой дом все равно не добились, даже вынув последний козырь из рукавов, остались ни с чем. Юнги не собирался отступать, уже не зная, что именно защищал, продолжал быть стеной, что выдерживала натиск извне на последнем издыхании. Но стояла. Все еще… Стояла. — Мы пришли не за тобой, — Намджун вступает в разговор. — Я пришел не за тобой, — правильное уточнение. Важное. — Мне поебать зачем вы пришли. В дом вы ко мне не попадете. Поэтому либо отсюда говорите то, что хотели, либо съебывайте в закат. Но… Кто он? Один против троицы верзил в черном. Уставший, забитый жизнью едва ли не до смерти. Заебавшийся в край. Сломанный внутри… Один удар по лицу сшибает с ног. Спирает дыхание, голова полнится космическим вакуумом, и пред глазами взрывается Млечный путь. Отключка. Все. Стоп сигнал.***
Временами становилось совсем невмоготу терпеть мысли о том, что Тэхен, коего Юнги по-своему берег от мира, все-таки… убивал людей. Да, убитые являлись монстрами и чудищами, но оттого Тэхен не становился лучше них. Ни на йоту. Разве что не работала установка: когда кто-то убивает убийцу, то общее количество убийц в мире не уменьшается. Потому что общее количество все-таки менялось, только Тэхен стационарно стоял на месте. Тэхен — тот, кто он есть, и выяснить плохи или хороши его поступки — невозможно. По крайней мере, абсолютно. И полумерами полнится наш полярный мир. Когда-то Юнги задумался откуда вообще берутся люди, подобные тем, кого убивал Тэхен и подобные Тэхену — тоже. Неужто чудовищами действительно рождаются и несут свой крест с пеленок? Едва ли в это верилось всерьез. Тогда, зачитавшись какой-то статьей, Юнги понял — это вирус. Такой же природы, как простой грипп, передающийся воздушно-капельным путем. Он переходит от человека к человеку и путешествует сквозь время, покоряя собой целые цивилизации. Большинство из нас считают себя неспособными на жестокость и убийство. Но это не так. В один момент любой может воспылать желанием убить. Просто кто-то в силах погасить такое желание, а кто-то нет. Отсюда и проблемы. Бывает, что у людей в жизни приключается большое горе и они делаются уязвимыми пред этой проказой. И тогда зло захватывает их, и они сами становятся злом… Отсюда и приходят чудовища. Люди представляют себе убийц безликими, как тараканов, что целыми колониями кишат во всем городе. Но на самом деле они обычные люди: имеют свои мысли, свои мотивы, связи с другими людьми… «Такие же, как мы» — лишь со стороны кажется пугающим и страшным фактом. Просто не хочется осознавать: каждый стоит на грани, разделяющий два понятия. …Приходить в себя больно. Но нужно. Юнги чувствует тяжесть собственной головы, которую будто бы наполнили свинцом. Руки и ноги двигаются свободно, а значит — он не связан. Уже хорошая новость. Стоит только открыть глаза и вспомнить все, что было до отключки. — Ты вернулся, — голос мертвеца. Ах, да. Мы это уже прошли. — Иди к черту, — хрипло. В ответ Намджун неприятно скалится. — Не меняешься. Это приятно, Юнги, на самом деле. Будто на мгновения возвращаюсь в наше счастливое студенчество. На кухне только двое. Это даже хорошо. Хосока и Виена видеть не хотелось вовсе. Юнги вошкается в своем углу дивана, лишь несколько мгновений назад обнаруживший себя в нем, теперь старался удобнее устроить затекшую от статичного положения шею. А может быть, отчасти, найти положение в котором почувствует себя защищенным. Хотя бы немного. — Наверное, ты ждешь объяснений? — риторический вопрос. Юнги молчит, лишь буравя взглядом чужую переносицу — отличный способ быть незамеченным за страхом посмотреть глаза в глаза. — У меня целая летопись историй. С чего начнем? Молчание в ответ. И вообще: какой смысл начинать, если хочешь скорее со всем покончить?***
«Воспоминания»
У каждой сказки есть свое вступление. Начало начал. Важная точка отсчета. Пункт «а» из детской задачки по математике. В изголовье всегда прячется изнанка чужой сущности — зародыш человека. Детство. Приемные дети всегда взрослеют раньше тех, что имеют счастье родиться и вырасти в семье. У сироток болезненный взгляд самой настоящей человеческой обреченности. И вечный страх одиночества — верный спутник. Таким был и Намджун, поселившийся в семье Ким «четвертым лишним». Госпожа Ким тогда была беременна первенцем и, в честь долгожданного пополнения семейства, вместе с мужем решила взять на попечительство ребенка из приюта. Старая мечта. Помочь такому же одиночке, какой была когда-то сама — пунктик, поставленный в судьбоносном списке жизненных действий. Так все и началось. Намджун привык не сразу. Но привык. Разве что приходил по ночам к «маме», упрашивая обнять и в очередной раз сказать: «Люблю. Не брошу. Теперь у тебя есть дом.» Потому что сиротке это важно. Потому что это важно знать каждому из нас. Папа же всегда был слишком далек и загадочен для маленького мальчика, а впоследствии и взрослого юноши. Он любил рассказывать страшилки и пугать, выскакивая из-за угла. Мама все время напоминала о раненной детской психике, но эти слова никогда не достигали нужных ушей. Будто пролетали мимо, отскакивая от невидимого барьера отрицаний. Впрочем, Намджун находил в этих «проверках на бесстрашие» свою толику удовольствия: папа обращал на него внимание. Хотя бы так. И этого внимания вполне достаточно. А потом подрос Тэхен. Намджун сразу понял разницу между самим собой и растущим Тэхеном. Малыша оберегали, как ценное сокровище, — в то время, как Намджун ощущал клеймо лишнего человека собственной душой и сердцем. Он мог придумывать, но отчего-то больше не помогали материнские объятия, а отцовские страшилки… Обратились реальностью, которую не хотелось принимать. Но пришлось. Зато Намджун стал очень дружен с Сокджином, что по выходным вместе с матерью приходил в гости семейства Ким, скрашивая чужое одиночество новыми книжками жанра «детектив». Читали эти истории вместе, но только Намджун действительно проникся множеством строк, что рассказывали об убийцах и их гениальных сыщиках. Отсюда выросла тяга к справедливости и к убеждению, что любое зло должно быть обязательно наказано. «Служить и защищать!» Поэтому стоило флеру таинства над деятельностью отца померкнуть, так у Намджуна произошел масштабный разрыв шаблонов и неприятие близкого человека. Отторжение. Подпольный «семейный бизнес» смердил трупным ядом. И это уже не шутки. Наемный убийца. Киллер — в народе. Целое «агентство» по оказанию услуг. Штаб подпольных палачей, что получали большие деньги со своих «заказов». И все эти дяди и тети сидели у них дома, попивая чай! Вели разговоры о мире и погоде… Раз или два, но каждое лицо Намджун запомнил и отложил в памяти. А зачем — только предстояло узнать. Отсюда и пошел раскол семейного древа. Намджун отдалялся, а Тэхен рос, не понимая почему за семейным столом он никогда не видел отца и брата одномоментно. Всегда в разных временах и пространствах, далекие противоположности тянули на себя одеяло домашнего уюта — каждый в свою сторону. И болезнь матери грянувшая, как молния посреди потемневших небес в контексте масштабного бедствия стала апогеем. Наказанием за грехи? Чьи? Никто не тыкнет пальцем в свою грудь, признавая ошибки. Семейный дом совсем опустел. Там так похолодало, что и Намджун, и Тэхен сбегали из родных стен, будто их гнали оттуда взашей. Мама Сокджина приютила племянников у себя, но это все равно едва ли было похоже на полноценное семейное гнездышко. И каждый день выбирались в больницу к матери — по расписанию. Сидели, хватаясь за руки и за головы. Что будет дальше? Отец — пропащая душа. Стоило дверям кареты скорой помощи захлопнуться за еле живой матерью, как он пропал в ночи и больше не выходил на связь ни с кем. Оставил за собой лишь разруху и ненависть, а у Тэхена — непонимание и обиду. Пусть раньше не был близок, но теперь исчез, казалось, насовсем… Вот так. Печальный исход отеческой верности. Крепкая связь братьев, наверное, именно тогда и сформировалась. Прежде Намджун, хоть и не высказывал открыто детскую ревность, но все равно держался от младшего в стороне, чтобы ни с кем не ссорится лишний раз. Но сейчас это не получалось так просто. А пообщавшись с тринадцатилетним Тэхеном ближе, Намджун был уверен, что неприятие к брату пропало вовсе. Невозможно ненавидеть друг друга, когда одно и то же горе объединяет вас. Дальше была смерть. Мама отдала Богу душу в тот момент, когда Тэхен сидел с ней рядом, читая какую-то книжку из школьной программы. Ребенок не понял происходящего, но не сводил взгляда с глаз, что с каждым мгновением все больше мутнели и делались похожими на грязное стекло. Отец не пришел и тогда, складывая обязанности похорон на плечи детей. Естественно на помощь опять пришла мама Сокджина. С ней и делили горе. Развеяли пепел над заливом недалеко от города (как хотела погибшая) и вернули пустую урну в колумбарий. Так и закончились обещания: «люблю» и «обещаю»… «Навсегда» Тэхен замолчал на месяц и постоянно хватался за грудь — аккурат напротив сердца, что по всей видимости болело. Намджун окончательно забыл про детские обиды. Тэхен ни в чем не был виноват. Поэтому с него сняты все предписания… А настоящий преступник скрывался где-то во тьме неизвестности. Так бы там и оставался вечность. Юридический факультет знаменовал новую ступень судьбы, которая терпеливо ждала, когда на нее, наконец, взойдут. Хосок и Чимин — яркие одногруппники, а Юнги — хмурый староста, что никогда не шел на уступки влепляя заслуженные прогулы в общий студенческий журнал посещаемости. Новые связи дарили надежду на лучшее будущее. Но они совершенно ничего не обещали… Как Тэхен с Чимином слиплись в непонятный симбиоз — никто не понял. Не успел понять! Они будто нашлись и притянулись. Магнетизм человеческих отношений восхищал и пугал одновременно. Их не смущала разница в возрасте — отношения за гранью условностей. Именно с Чимином Тэхен будто вновь научился говорить, вернулся в прежнее русло подростка-распиздяя, тратящего время на гулянки и резкий смех, поцелуи за углом… Намджун был благодарен другу и брату, и, продолжая свои стремления теперь редко теперь оглядывался в назад. Хоть и вело вперед его все то же — прошлое. Юридический факультет тоже не стал случайностью. Выбор сделан еще задолго до поступления. Намджун стремился к справедливости, как слепец — к прозрению. Он верил: возможность изменить мир существует, надо только приложить к этому все свои силы. И пока отец скрывался в своих потемках, сын учился обращаться с оружием, что по своей природе должно было освещать даже самые темные из углов. Но еще одна молния — повсеместное помешательство. Нападение на Чимина знаменовало начало конца, будто подорвалась атомная бомба. Не меньше. Конец света в масштабах нескольких человек. Обрыв маленькой цивилизации, и ее падение… Оружие, что учился носить Намджун, оказалось бесполезным, и тьма накрыла собой все вокруг.***
«Сейчас»
— Когда Чимин очнулся, я пытался спросить у него хотя бы очертания тех ублюдков. Малейшие детали, и те бы сгодились. Но он молчал. Хуже партизана. Дурак. Сошел с ума от молчания. — Тэхену он сказал, — подмечает между делом господин полицейский. Юнги до этого момента, внимательно вникающий в чужую ленту времени, послушно молчал, как и подобает истинному слушателю. Все так же затекала шея, комната поленилась сигаретным дымом, а еще… человеческим отчаянием. — Тэхен — совершенно другое дело. В итоге то, что Чимин рассказал обо всем именно ему — сыграло нам на руку. — Что ты несешь? «Нам»?.. — В тот момент, когда Чимин отказался со мной разговаривать, я пошел за помощью к «третьей стороне», — выдерживает паузу, отводит взгляд к окну. — Наверное, ты не помнишь, раз до сих пор задаешь вопросы. В то время Виен был одним из наших преподавателей, и я неоднократно подходил к нему с вопросами. Ну, знаешь, меня интересовало что-то связанное с уничтожением тайных организаций и прочего. — Хотел узнать, как словить отца? Усадить его за решетку? Любящий сынок… Не удивляет и то, что Виен появился намного раньше, чем казалось. Теперь Юнги вспомнил его лицо почти десятилетней давности. И тогда уже был — змея. — Давай, не будем читать друг другу морали. «Служить и защищать» для тебя тоже стало невыполнимым, когда появился тот, кого хочется защитить сильнее, чем незнакомых тварей, что занимались только порчей чужих жизней. В этом мире нет плохого и хорошего, Юнги! Есть только то, что хочешь защитить и то, что защищать не хочешь. Отец никогда не считал меня сыном. Стал бы он втягивать Тэхена в свое дерьмо?! Конечно, нет! — Сейчас мы этого уже не узнаем. Но что было дальше? Ты связался с Виеном, а потом? — Он тоже оказался с историей за спиной. Знаешь, что забавно? Мы с ним изначально преследовали одну и ту же цель. Будто мир сошелся клином на моем отце! У меня он забрал счастливое детство и веру в хороших людей, а у Виена очень близкого человека. Месть — это все, что у нас осталось, в конце концов… — Тэхен убил одного из тех ублюдков, — сам взял на себя поводья, пытаясь вырулить на правильную последовательность событий. — И что дальше? — Один из тех ублюдков был в сговоре с моим отцом. Знаешь, ну, у них было что-то вроде «агентства» и продавали они… смерть. В нашем огромном городе, оказалось слишком много тех, кому по душе избавление от проблем посредством банальной резни!.. — И вы решили, что остальные нападавшие — тоже люди твоего отца. — Мы уверились в этом сразу. И уверены до сих пор. А пока Тэхен пребывал на границе между «сойти с ума» и «сдаться полиции», на скорую руку организовали собственную «кантору смерти». Это даже забавно. С чем боролись на то и напоролись… — забылся, усмехнувшись собственным мыслям. — Виен помог мне подстроить ту аварию, в которой сгорел «я». У этого мужика вообще нет никаких проблем. Слишком много людей на нем повязаны. Он и тебя из простых следаков вытащил в начальники, чтобы удобнее было управляться с делами, связанными с Тэхеном. И те наемные ребята с «зашитыми ртами» — тоже его дело. А ты знал, что такие, как Тэхен — не новинка. Правительство и полиция прибегают к помощи преступников намного чаще, чем мы думали… Слишком много информации. Длинная речь. У Юнги разболелась голова вместе с шеей. Намджун отошел от окна, присев «рядом» — на другой край дивана. А меж ними — пролегла каменная крепость непонимания. — То есть… За всем «этим», — широкий жест рукой, — стояли вы?! — Полиция и мы. Сотрудничество. Не думай, что все хорошие дела вершатся хорошими ребятами вроде тебя. — И что? В итоге вы нашли твоего отца? — Нет. Но подозреваем, что за аварией в которой якобы «сгорели» Тэхен с тем пацаном стоит именно он. — Хочешь сказать, что они живы?! — Не хочет сказать, — противный змеиный шепот. Аж передергивает, будто от въевшейся оскомины. — Он именно это и говорит.***
Хосок наблюдал за Чимином, что сидел напротив, сжавшись в комочек и периодически подрагивая, будто листик на холодном ветру. Было больно видеть исход чужой судьбы, потому как патологоанатом не сильно верил в дальнейшее продолжение. Такие, как Чимин уже не смогут вернуться к прежней жизни, как тут не старайся… Откуда такой пессимизм? Хосок не мог объяснить сам. Просто. Накатила полнейшая обреченность. На кухне велись долгие и громкие переговоры взрослых дядек в погонах. Все остальные там — лишние звенья, которые только мешаются. Даже Хосок не хотел вмешиваться, особенно тогда, когда лицезрел реакцию Юнги на его появление. (Разочарование, боль, одиночество…) Пре-да-тель. Усмехнулся, с болью закусив губу. Считал ли себя виноватым? Да. Однозначно. Может быть, даже хотел немедленно принести извинения. Но не нес. Почему-то… — Тэхен придет? — внезапный вопрос. Осознанность взгляда. Кошмар. Болезненная мания одного человека к другому. Даже сквозь небытие сознания, продолжал тянуться к тому, кого не видел уже целую вечность. Хосок не мог сказать, что он в курсе происходящего с Чимином безумия — в прошлом. Лишь знал, что после нападения тот желал лишь одного — умереть. Пустота взгляда — отражение прошлого и настоящего. Чимин едва ли сдвинулся с мертвой точки. Только еще одни, совсем другие глаза были отчасти похожи на чиминовы. Но Чонгук смог перешагнуть свою боль. А Чимин — нет. В этом вся разница между ними — желание жить, несмотря на то, что ранило их однажды или продолжало бить и по сей день. Самоубийство — тяжкий грех. Но еще тяжелее жить с грузом в душе. Это понятно. Слабость является слабостью лишь тогда, когда смотришь со стороны… И потому Хосок не обвинял Чимина в нежелании продолжать жить. Не обвинял и в том, что тот вынудил Тэхена сделать все за него… Убить, если сказать прямо. Чимин был слишком слаб, чтобы сделать все самому, а Тэхен просто… любил слишком сильно. И Хосок, предусмотрев все на несколько шагов вперед, сам подсунул Тэхену «яд»… «Чтобы убить любимого, надо очень сильно любить», — дал напутствующее слово и отправил в «свободный» полет. Тэхен думал, что избавляет любимого человека от страданий, но он лишь обрекал его на новые. Жизнь — слишком спорная ценность, за которую не все хотят бороться. И это выбор каждого. А у Чимина… этого выбора не было. Ему не дали выбрать. (Вспомнили?) (Либо ты, либо тебя — все та же старая игра) Считал ли себя виноватым и здесь? Хосок не знал. Разбирать тела на составляющие — оказалось намного проще, чем разбирать еще и души. — Не придет, — жестокая правда. Чимин сначала хлопает глазами, а потом срывается на хриплый крик, полный страданием до краев, и слезы.***
Так зло — это все-таки вирус? Теперь Юнги был в этом убежден. Человеческие травмы — подавленный иммунитет и неспособность сопротивляться. А месть — того же сорта, что и отчаяние. Все сложилось в одну картинку так точно и складно, что даже пугало. Не важно кто и как. Имена — лишь бестелесный призрак, как и лица. Это бесконечная вереница обидчиков и жертв всегда связана между собой неразрывной цепью. Только Юнги хочет стать в этом кошмаре лишним звеном. — Не вини меня в том, что я использовал вас всех, — просит Виен, примирительно склоняя голову. Тем не менее, оставляет за собой флер змеиной холодности и беспринципности. — У меня были свои причины поступать так, как я поступал. Теперь же я просто хочу вернуть Чонгука женщине, с которой у меня есть шанс построить нечто большее, чем было у меня когда-то. Отложил месть навсегда? Ну нет. Прикидывался волком в овечьей шкуре. Чонгук — лишь повод, а причина заключена в совершенно ином человеке. Крик разрывает попытку выдумать решение надвое. Чимин в другой комнате внезапно воет побитым зверем, забираясь децибелами под кожу. Да так, что разбегается стая мурашек по телу. Намджун бежит первым. Неосмотрительно приближается, склоняясь на одно колено, лишь на мгновение позволяет увидеть кобуру под черным пальто. Этого мгновения хватает. Вывернутый болезнью ум работает быстрее здравого рассудка, потому так неожиданно грохочет выстрел в лоб… Стена и все вокруг окрашивается алым. По стене растекаются ошмётки мозгов. Первым по счету шел патологоанатом. Щелк. Вот этот выбор у Чимина никто не смог отнять.