Одна треть проклятья. Возвращение к началу начал

Маленький мальчик с золотыми, как спелая рожь, волосами и чистыми, как невыносимо лазурное небо, глазами хмуро смотрел вперёд, избегая встречаться взглядом с кем-либо. Прохожим казалось, что он напуган или же нарочито соблюдает правила поведения, которыми была полна его голова, благодаря слишком заботливым родителям. Но на самом деле ему просто было противно смотреть на других. Люди его мало привлекали своей вознёй. Хотя те не упускали момент, чтобы поглазеть на ребёнка. Его лицо привлекало какой-то необычной правильностью, которую перечёркивал небольшой шрам, начинающийся от низа левой щеки и ползущий рваными тонкими, но глубокими ленточками до её середины. Шрам ясно выделялся на молочно белой коже. Однако никто не находил это безобразным, скорее, наоборот. И лишь опытные маги могли предположить, в чём кроется секрет этой метки Судьбы. Ребёнок шёл медленно, заложив с вытатуированными рунами руки за спину, как это часто делали пожилые люди. В одежде мальчика проглядывалась определённая старомодность, но о цене ткани, из которой были пошиты его штаны, жилет и рубашка, спорить не стоило. Мальчика легко можно было принять за сына известного политика или якудзы. На улицах города редко когда встречались столь хорошо одетые дети. А ещё реже столь красивые дети. Люди провожали его взглядом, не запоминая ничего из его образа. Ни шрам, ни татуировки на его руках и шее спереди и сзади. Подобно телохранителю, вовсе не матери, за ним следовала высокая женщина с гордой осанкой и холодным взглядом устремлённым вперёд. С ней не хотелось встречаться глазами, потому что за её взором чувствовались сила и решительность, способные принести только неприятности. Возможно, даже разрушения. Чёрные длинные волосы, чёрные узкие глаза, уверенная поступь и мрачная одежда лакея. Костюм сидел на леди отлично, но в нём было слишком много строгих линий. Она угрюмо молчала, лишь иногда коротко посматривая на мальчика в те моменты, когда тот что-то говорил самому себе. Никто не мог разобрать слов. Этого языка не должно было существовать в этом мире, но он был здесь, благодаря этому ребёнку. - Этот мир на самом деле уродлив, как и говорил Отец, - Карума, а иначе Карма, как звала его мать, небрежно обвёл глазами линию, очерчивающую начало пешеходного перехода. Загорелся зелёный свет, но ребёнок не поспешил взять взрослую женщину за руку, как это делали другие дети. Он уверенно пошёл вперёд, а она покорно последовала за ним, словно это её переводили через дорогу. - Неудивительно, что именно здесь так много скверны, отравляющей его прекрасный сад. Женщина смолчала на это замечание. А ведь только недавно пыталась доказать ребёнку обратное. Пыталась назвать имя того, кто являлся на самом деле владельцем этого мира по её мнению. Но печати повиновения напомнили о том, кто здесь её Мастер, а поэтому существует только одна правда, которую изрекают его уста. И Карума явно собирался доказывать своей Слуге раз за разом, что он прав. До тех пор, пока женщина не даст верный ответ. И ей приходилось их давать. Лишь однажды она допустила ошибку, показав этому ребёнку своё неуважение, и теперь платила за это сполна, будто на ней лежала печать несмываемых вины и позора. - Как может быть ребёнок Мастером императрицы? – без почтения в голосе проговорила она в тот момент, когда впервые увидела своего Мастера. – Как может неразумное дитя владеть таким чудом? Как может мальчишка взывать ко мне? На эти скверные слова мальчик лишь усмехнулся, не испытав и капли страха, и проговорил: - Что может знать об императорском величии такой ком грязи, как ты? - выражение лица его не изменилось. – Чудо? Ты называешь чудом себя? Или же то, что я совершил чудо, призвав тебя в этом мир из гнили ада, в котором тебе место? – он презрительно осматривал императрицу. - Я – есть великое воплощение чуда, высшей магии и силы Истока. И сейчас жалкой крысе выпала честь служить мне и боготворить меня, своего единственного хозяина! Хозяина, который владеет куда большими чудесами, чем мелкое заклинание призыва жалкого слуги! Она сначала не поверила в его слова, думая, что это лишь искажённые фантазии маленького ребёнка. Но мальчик быстро доказал ей, что это её мысли – её враги. Ей на самом деле стоило верить ему от начала и до конца. Женщина не помнила, было ли ей так больно тогда, когда её плоть ранили мечи неприятелей на поле боя. Или тогда, когда смерть пришла, чтобы закрыть ей глаза с помощью руки её сына? Она знала, что было больно, но сама боль словно испарилась, оставляя лишь воспоминания, как констатацию факта этого ощущения. Поэтому боль больше не пугала. Её не существовало в настоящем. До встречи с ним. Эту боль Слуга запомнила. Запомнила очень хорошо. И каждый раз, каждый день, каждый миг нечто внутри её тела настойчиво напоминало о ней. Эти воспоминания не являлись простым фактом. Это была боль. В больше или меньшей степени. Постоянная, непрекращающаяся боль. К ней невозможно было привыкнуть. Но Дзингу всё ещё пыталась. У неё не имелось выбора, потому что прекратить свои страдания она не могла. Лишь этот мальчик, со шрамом от проклятья его рождения и татуировками силы, обладал непреложной волей карать или миловать своего Слугу. Карума шёл дальше, замечая, что город только выглядит обычным, но на самом деле практически в каждом углу мерцали следы странной магии. Мальчик не видел ранее подобной, что заставило его нахмуриться. Из-за короткой эмоции глаза его на мгновение утратили искусственный голубой оттенок, став красными. В этом городе Карума бывал редко, но не помнил ничего вроде этих заклинаний и полосок силы. Они были свежими и какими-то неправильными. Мальчик нахмурился ещё сильнее, и это придало его взору необычную неприсущую детям мудрость. Новое испытание оказывалось сложнее, чем предполагал Карума. Но было бы глупо надеяться, что отец решит посмеяться над своим дитя, говоря, что его ждёт что-то великое, подсовывая нечто лёгкое, как усмешку над талантами ребёнка. Карума знал, что отец верит в него и его силы, поэтому он не смел его разочаровывать. Женщина рядом внимательно следила за своим Мастером, не понимая того, что он делает. Мальчик то шёл быстрее, то останавливался, проводя легко рукой вдоль стен. Его губы мягко шептали какие-то слова, которых она не знала. Звучало, как признание или раскаяние после долгих лет обид и одиночества. Ей казалось, что ребёнку тоскливо, больно и холодно. Совсем как её сыну много столетий назад, когда она оставляла его одного. Но лишь один презрительный взгляд ребёнка в её сторону заставлял прятать свои мысли глубоко. Ведь она была права только для самой себя. Карума не терпел того, что кто-то мог узреть его слабости. Такое было позволено лишь его родителям, направляющим его на пути истины и силы. Другие преследовали одну цель — воспользоваться тем, что могло его ослабить, сломить его и свести с намеченного пути. Ребёнок не верил никому, кроме матери и отца. И был прав в своём выборе. Карума внимательно посмотрел в далёкое неприступное небо. Вечерние краски наполняли его, подготавливая небесное плато для появления звёзд. Но не это интересовало юного Мастера. Он видел меж облаков иные знаки, которыми ему предстояло воспользоваться позже. Неожиданно ребёнок быстро зашагал вперёд, а затем поспешно свернул в тёмный переулок, в который даже голодные кошки не решались заходить, чтобы переждать ночь. Темнота и сырость, плесень и зловонье — больше ничего не было среди старых бетонных стен. А ещё магия. Гадкая, скверная и тёмная. Ошмётки чего-то великого, которое стало ничем. Именно это делало места, подобное этому, непривлекательными. Их сторонились и обходили стороной. Карума выставил руку вперёд, изящно махнул ею и позволил капле магии сорваться с его тоненьких детских пальчиков. Под ногами ребёнка вспыхнул круг с причудливыми письменами внутри. Женщина поспешила занять место рядом со своим Мастером, не спрашивая, что это и зачем оно. Она не имела права задавать вопросы. Она не имела права даже говорить. Лишь исполнять то, зачем её призвали. Это унижало её роль, занимаемую её при жизни. Но приходилось терпеть. Боль напоминала об этом. Перемещение прошло быстро. Тёмный переулок растаял в магической дымке, сменившейся очертаниями громадного помещения. Золотой пол равномерно переливался в свете огня, служившего на огромной платформе единственным источником света. Огонь горел по обе стороны от платформы, на которую вели плоские золотые ступени. Посредине возвышался величественной громадиной золотой трон. Узоры на нём заполнялись драгоценными камнями чистоты и прозрачности, которых не видел ни один ювелир этого мира. Узоры сплетались в ветви, плоды которых склонялись над головой сидящего, венчая её. Одежда Карумы сменилась с того, что напоминало давно устаревшую школьную форму, на лёгкие боевые доспехи, покрывавшие его плечо и руку. Изящный золотой ремень опоясывал детскую талию. Белые ткани аккуратно и бережно защищали юного Мастера от холода. На одной руке блестел витиеватый браслет выше локтя, скрывая часть чернеющих татуировок. Сейчас стало так же лучше видно, как древние рунные символы спускались ровной чёрной строчкой от линии волос на затылке ребёнка до плеча. На руках руны располагались выше чёрных вытатуированных колец, опоясывающих его запястья, пролегая до самого локтя. Угловатые знаки порой уступали место простым линиям, разделяющим верхнюю часть кисти руки на четыре части и охватывающим каждый палец чёрным кольцом. Карума не помнил, когда на его теле появились эти отметки. Отец говорил, что они были нанесены на его тело сразу после рождения. Одна за другой по мере его взросления. И в скором времени эта странная «коллекция» должна была пополниться новыми знаками. Мальчика хранила никому уже не ведомая древняя сила, которая защищала его в первую очередь от проклятья с момента его появления во тьме. Ибо не свет стал утробой этому ребёнку, а первородная сущая тьма. Насколько могущественной была эта обретённая в рунах магия, не знал даже отец Карумы. Но то, что проклятье его зачатия и рождения велико, знали все. Шрамы на лице ребёнка напоминали об этом его родителям каждый день, заставляя их оставаться готовыми к новыми попыткам Судьбы, забрать себе запретных детей. Карума стоял на одном колене, низко склонив голову так, что волосы закрывали его лицо. Женщина рядом также замерла в позе подчинения и выражения глубоко уважения. Её костюм исчез, вместо него появился боевой доспех, который она носила в многочисленных битвах когда-то давно. Его цвет был ближе к красному, но за годы использования заметно потемнел, поэтому на нём теперь ярче проступали золотые знаки, не служившие элементом красоты. Они причиняли боль, отражая часть заклинания, наложенного Карумой. У ног Дзингу лежал великолепный меч с семью остриями, снёсший в своё время ни одну голову. И она сожалела об этом, мучаясь мыслью о том, что так и не смогла пережить своего сына, занявшего её трон после её смерти. Императрица не знала, постигнет ли та же участь её Мастера, и что это за трон, перед которым они склонили свои головы. И Судьба явно не собиралась рассказывать о будущем Дзингу. Лёгкая белая ткань золотилась в огненном свете. Мужчина, восседавший на троне, не выделялся обилием украшений. Но те, что были на его руках и шее, мерцали умеренно и чисто. Он подпирал голову рукой, с беззаботной улыбкой рассматривая тех, кто склонился перед ним. - Я подготовил поле боя, Отец, - Карума не смел поднять головы. - Но... - Но? - перебил сына царь мягко. - Разве твоя мать не запретила тебе начинать свою речь с этого слова? - Я искренне прошу прощения, - мальчик приложил руку к сердцу, всё ещё не глядя на того, кто говорил с ним. - Отец? Карума поднял глаза, пытаясь понять, слушают ли его. В этом не было необходимости, но детское недоверие давало о себе знать. Ребёнок почему-то боялся того, что когда-нибудь родители станут относиться к нему иначе. Ведь у него появилась младшая сестра, и дорогая мать всё время проводила с ней. А отец, словно специально оторвал сына от матери, отправив на это испытание. Всё складывалось так, как Карума не задумывал. Мальчик зря волновался, потому что его внимательно слушали, как это было всегда. - Мне неизвестен этот тип магии, который я встретил в южной части города. Здание церкви охвачено заклятием. Оно разорвано. Я думаю, что это его часть. Ближе к полуночи оно исчезнет. Кто-то подготавливает это место для призыва. Скоро туда перенесут кристраж. Отец был доволен своим сыном. Мужчина отлично помнил ту ночь, когда судьбы многих сломались, а затем просто исчезли, оставив лишь это подобие магии вместо себя на том месте. Церковь давно была проклята, святости в ней более не имелось. Мальчик продолжал: - Это будет твердыней Кастер. Иное место было бы менее подходящим. Под землёй перемещается магический поток, он укрепляет всё вокруг заброшенной церкви. Мастер Кастера точно знает, какой класс Слуги призовёт. Это значит, что в его руках нужный ему кристраж. - А что с плодами? - Я не смог найти их, Отец. Не все Слуги ещё призваны, - Карума снова склонил голову, извиняясь за то, что не смог справится с этим заданием. - Но... - Карма! Юный Мастер затих и даже зажмурился, почувствовал недовольство своего родителя. Ему не удалось более сказать и слова. Он видел отца в гневе лишь раз. И в тот день умерло очень много людей. А причиной стало слишком смелое заявление одного мальчика о том, что его отец не питает к нему ничего, лишь ограждая от матери, желая его смерти в грядущей войне за чашку, которая не сможет исполнить даже самого простое желание: побыть рядом с мамой. Каруме было нескончаемо стыдно за свои слова. Ребёнок винил себя за них изо дня в день, когда-то больше, когда-то меньше. Ведь он знал, что в них на самом деле не имелось и толики правды. Но что-то заставило сказать их. И Карума горячо заверял, что это был не он, что он не мог такого сказать. «Твоя слепота только огорчает меня и твою мать. Запомни это». Слова отца крепко засели в голове. Огорчение — это то, чего Карума больше не хотел причинять. Ведь он искренне любил своих родителей. Он желал выиграть эту войну, чтобы надежды отца полностью оправдались. Мужчина медленно поднялся с трона и подошёл к своему ребёнку: - Встань, Карма, и посмотри на меня. Мальчик повиновался, пусть и боялся исполнить эту просьбу. А если в его глазах недостаточно почтения и покорства? - Плоды созреют, когда придёт их час, - тёплая рука отца легла на голову ребёнка. – Нам должно знать, где ожидать их. Это одна из обязанностей царя. А твоя обязанность — быть достойным отпрыском своих родителей, - Гильгамеш смотрел в глаза сына, наслаждаясь их алой глубиной. Такие же, как и у неё. Бездонные. – Что с твоим Слугой? Карума немного опешил, поэтому не сразу смог ответить, но собрался с мыслями и немного дрожащим голосом проговорил: - Она стала более послушной. Я должен работать над этим. Печати связывают её крепко, но верности в ней ни капли. Её одолевают предрассудки, а это говорит лишь о том, что она глупа. - В ней слишком много невежества, - царь обратил свой взор на женщину, которая осмелилась поднять на него взгляд. - Как смеешь ты смотреть на моего Отца? - медленно выговорил Карума, бросая гневный взгляд в сторону воина в женском обличье. - За всю твою жизнь тебя не научили почтению? Грязное отродье. Мгновенно женщина вздрогнула, а по телу её пробежала новая волна боли. Дзингу пронзительно вскрикнула, хотя собиралась сдержаться, что было желанием её гордости. Но маленький мальчик не интересовался её гордостью. Ему нужно было оружие, а не лучший друг. И тем более, не упрямая гордая женщина, показывающая это при каждой возможности. Ни здесь, ни на поле боя не имелось место для гордости. - Мне искренне жаль, Отец, что я допустил это, оскорбив твой взор, - Карума склонил голову. - Хорошо, что ты осознаёшь это, Карма, - Гильгамеш снисходительно посмотрел на ребёнка. – Твоя мать ждёт тебя. Порадуй её своими успехами, как ты только что порадовал меня. Глаза мальчика заблестели от подступивших эмоций радости. Он спешно поблагодарил отца, берясь за протянутую им руку: - Спасибо, Отец. Я… хочу радовать тебя чаще. - У тебя будет для этого много поводов, сын, - чуть более тепло проговорил Гильгамеш. Однако слова его звенели холодным металлом. Он был готов отнять это дитя даже у самой смерти ещё раз и ещё. - Нет! Нет! - кричал древний воин сзади, медленно и верно опускаемый в пыточную камеру. - Мастер! Мастер! - Она действительно исправляется, - заметил Гильгамеш то, что до глупой женщины начинало доходить, кто тут её единственный спаситель. - Я заставлю её трепетать перед твоим величием, Отец. Ибо оно — часть меня, - склонил голову мальчик. - Карма? Ты уже вернулся. - Мама!