Так не должно было быть. Ты первый начал.
Хосок совершенно честно не думал о нём, затягивая галстук на шее перед зеркалом, накидывая форменный пиджак своего факультета, смотря на часы — 09:15; не ощущал яркий привкус мандариновой корки, когда шёл по коридору общежития до лифта; он не думал о нём даже в автобусе, в котором они ездили неизменно после занятий, не искал среди знакомых и незнакомых лиц его и солнце ему не давило, не слепило; он отстранённо отсидел торжественную речь о начале нового учебного года. Не думал — помнил. А когда возвращался обратно в общежитие, калился каждым негасимым воспоминание, жалел, что не смотрел сегодня по сторонам и не вслушивался в неисчислимые «привет». Может быть, тогда унялась бы противная неразбериха под рёбрами, и было бы куда легче, знай, что Хосок его не сломал своей глупостью. Но Хосок отчаялся вовремя, чтобы его невыразимое изумление отобразилось на миловидном лице как можно правдоподобней. Он стоял во входном проёме своей комнаты в общежитии и, остолбеневши, смаргивал неописуемое недоумение, потому что Тэхён сейчас — в этот самый момент — занимал свободные полки в некогда только хосокином шкафу. — Привет, — по заведённому обыкновению проговорил Тэхён, мельком бросая на Хосока весёлый взгляд и приятно улыбаясь на его растерянность. Хосок в смятении, не слышал как будто; путал возмущение с облегчением тэхёниного присутствия. — Чего стоишь? Помоги, — непринуждённо сказал Тэхён и поднёс Хосоку компактную коробку с какими-то безделушками. Хосок разил его спокойное, житейское занятие по распаковке вещей относительной озадаченностью, но тот этого как будто не замечал. — Ты почему… — он говорил слишком быстро и почти неуловимо, слабо, неуверенно. Прочистив горло, он попробовал снова: — Ты почему здесь? — Я твой сосед, — пожимал плечами Тэхён, избегая прямого зрительного контакта с внимательностью в его чёрных миндалевидных глазах. Но, приостановившись на последней коробке, решился взглянуть в ответ осторожно и мягко. — Мне положено здесь быть. Хосок понимал, что сам принудил его к следующему, более категоричному и смелому ходу: зигзагом по разбитому полю хосокиных убеждений, чтобы самолично оповестить о его проигрыше. Хосок усмехнулся так, словно человек в минуты раскрытой засады, будучи пойманным на собственном промахе.Сам виноват, первый начал.
Они переглядывались недолго, затем Тэхён посмеялся откровенно, с лёгкостью и говорил с той же непосредственностью: — Ты невыносимый, самовлюблённый засранец, которого беспокоит лишь собственный душевный комфорт. Не перебивай, я не закончил. Мне многое хочется тебе высказать. Ты ни во что не ставишь чувства других людей. Только собираешь, забираешь их в свою коллекцию. Ты мнишь себя одиночкой и боишься признаться в необходимости иметь под рукой нужного человека, чтобы по твоему свистку он оказался рядом и сделал то, что тебе хочется. Что-то вроде домашнего питомца. Не перебивай, говорю. — Тэхён начал мерно ступать по направлению к нему, растягивая свободный шаг по мере своего внушительного, содержательного монолога. — Ты хочешь доказать свою независимость, но понимаешь, что слаб, на что кичишься в противовес больше, а болезнь только подстёгивает желание выдуманной свободы. Ты чувствуешь своё превосходство, свою возвышенность перед другими и боишься близости, потому что иначе раскроется твоё несовершенство, а ведь это для тебя недопустимо. — Тэхён мазал проницательностью во взгляде, а Хосок безотчётно робел, глаз не пряча, потому что обескураживала до волнительных спазмов по телу тэхёнина притягательная строгость. — Ты ценишь прикосновения, избегаешь напрасных контактов, любишь вдвоём за шторами в гостиной пить охлаждённый виски; тебе нравится улыбаться кому-то одному ярче, чем всем остальным, нравится чувствовать чьи-то ладони на своей спине в редких объятиях, говорить обо всём и шептать о сокровенном; я знаю, что тебе нравится держаться за мои запястья, греть обмёрзлые щёки в моих ладонях и увиливать неохотно от моей близости; я знаю, что тебе очень нравятся мои поцелуи в лоб и их возникшая градация до твоих губ. Тэхён в упор смотрел, колебался тронутыми чувствами обоих и сдерживался вытереть хосокины бесконтрольные, ровные дорожки слёз тихой заходящейся истерики. Хосок кусал губы, вдохи его были густые, сдерживаемые долгожданный катарсис, поглощающий всю его суть. — Я знаю… — Тэхён давился на полуслове, сглатывал, продолжал, а в рёбра больно упиралась правда. — Знаю, потому что мне тоже нравится. А ты знаешь, что? Выкинь свой чёртов свисток, дай мне шанс, потому что ты для меня идеален, твои недостатки — совершенны, и убери меня из чс в своих мессенджерах, иначе как мне писать тебе, что люблю? Кричать вслед буду. Хосок втянул шумно воздух, посмеялся, стараясь унять взаимную эмоциональную дрожь в сердце, и разбавил напряжение неловкой шуткой: — Может быть, для начала возьмёшь коробку? Тэхён ответно расслабленно усмехнулся, перехватив увесистую коробку, но ему убрать руки не позволил — крыл поверх своими ладонями и не отпускал. — Ты хорошо подумал? — спросил Хосок, пытаясь утвердиться в тэхёниной готовности к необычным и весьма непростым отношениям. — У меня было два месяца, — просто пожимал плечами Тэхён. — А впереди у нас целый год, чтобы проверить, сможем ли мы вместе? Потребности потребностями, особенно, когда ты такой сексуальный и недоступный, так что буду практиковать онанизм во всех видах и формах. Тэхён игриво вздёрнул бровями, улыбнулся заманчиво, пошловато, а Хосок смеялся заразно от неловкости, головой покачал в безнадёге тэхёниной простодушной прямолинейности. Они покраснели обоюдно юной любовью, поражённые мгновенным солнечным ударом, когда Хосок грел его щёки в своих ладонях, с дрожащими от осенней прохлады кончиками пальцев, и дарил крепкий, невинный, оберегаемый поцелуй в лоб.Я буду держаться за тебя так же крепко, как этот момент.