За день до нашей смерти: 208IV

      Настало утро. Прохладное, сырое, но всё же утро. Маленький отряд неспешно вылезал из двух палаток, в которые он еле-еле поместился, а Салливан, несший службу остаток ночи, наоборот — залез внутрь, дабы хоть на пару часов окунуться в мир Морфея.       С деревьев опадали последние листья — самые сильные из всех, держащиеся до последнего, но всё равно сдавшиеся в конце — как всегда. Уильям глубоко вдохнул свежего воздуха и медленно выпустил его из себя, наблюдая пар у своего рта — наступил ноябрь, скоро должно было стать гораздо холоднее.       Наёмнику осень нравилась, пожалуй, за две вещи: за умиротворение, что она приносила своей лёгкой прохладой и постепенно увядающей жизнью, и за то, что в списках той же увядающей жизни числились комары, блохи да прочие любители потревожить и без того короткий сон. Но вот поводов не любить её было куда больше, а главным выступал именно холод, только усиливающийся со временем. Он сокращал промежуток в сутках, когда можно было бы передвигаться, не боясь переохлаждения, заставлял надевать более тёплые и сковывающие движения вещи, вынуждал чаще заходить в города, чтобы пополнить запасы воды или же просто погреться — был настоящим врагом тому, кто считал себя отшельником.       На часах было восемь — ровно час до встречи со связными с той стороны реки Ред. Уильям взял парня с собой к реке и, усадив рядом, начал расспрашивать о Хэнке — он видел, что Пацан весь прошлый вечер был рядом с вдовой, и предположил, что тот всё знал. Он в своих догадках не промахнулся — Джанет выложила всё, обвернув это небольшой истерикой и залив слезами.       Второго октября — примерно через полторы-две недели после того, как Уильям «Из Джонсборо» Хантер покинул переправу у Гайона, приехал кардинал — старый, худой, словно сам мертвец, старик на коляске с широкими губами и длинными седыми, но редкими локонами чуть короче, чем до плеч. В описании Хан тут же узнал Генриха Гаскойна.       Вначале, Хэнк общался с Кардиналом наедине. Долго, протяжно, почти весь день, не совещаясь ни с кем. Но под вечер, всё-таки, они сумели договориться — вышли оба и созвали всех в центре моста. Рядом со стариком встал человек, который говорил за него нарочито громко — тот, в чьей голове рождались эти фразы, мог только шептать. Встав в центре, глашатай торжественно объявил: всё и все принадлежало Золоту — все переправы, все люди на них, автоматически получающие гражданство Нового Техаса, весь транспорт и оружие.       Уже в ту секунду Уильям осознал, что Джанет соврала. Человек, который всю жизнь выступал за личную свободу; человек, который до сорока лет своей жизни настолько панически боялся женитьбы, что не терпел женщин в своей команде; человек, который построил собственную сеть переправ, наверняка, лишь ради того, чтобы не быть в подчинении, не мог бы просто так всё отдать. Даже если речь шла о Золоте. Тем более, если речь шла о Золоте.       В итоге, большинство переправ, как и переправу в Гайоне, взяли в осаду различные группировки, секты и фракции. Мол: «Ни один житель Оклахомы или Арканзаса даже не хотел слышать об Отце, чья тёмная фигура держала бы их в кулаке подчинения». Хэнку же и Джанет был выделен отряд связных, что должен был доставить их в Техас. Почему Кардинал, уезжая, не забрал их с собой? Лично старик видел в этом ещё одно несовпадение во лжи жены его покойного друга.       Переправу Гайона взяли в осаду Крысы — те, кто называли себя «вольным народом», а на деле были лишь наследниками анархистов и панков, живущих одним днём и не желающих принимать мир таким, каким он стал. Такие, в основном, погибали от встреч с мёртвыми — бесславно пропадали в волнах паники, забитые сверкающими пятками своих убегающих товарищей.       Осада была длительной и выматывающей, банда не шла ни на переговоры, ни на уступки — не выпускали никого наружу и не запускали никого внутрь, а тех, кто пытался бежать, долго преследовали, перебрасывая затем головы пойманных через стену.       Продержались в таком настроении заточенные около трёх недель. Дальше было принято решение дождаться ночи и пробиваться с боем — отряд вооружённых связных и два десятка людей вполне могли бы выиграть тот бой, но во время побега началась неразбериха — темнота, которая служила другом, стала врагом — беженцев заметили и открыли огонь из заранее подготовленных стрелковых мест-засад. Определять позиции было трудно, укрыться вне зданий или узких переулков — ещё труднее.       Перекрестная стрельба по обеим сторонам дорог и закоулков положила почти всех в том побеге. Слёг и сам Хэнк, поймав пулю в ногу — упал на землю, схватившись за раздробленное колено и тут же получил вторую — в голову. Выжившие связные в большинстве своём остались прикрывать отход Джанет — глава переправ был мёртв, так что живым нужен был хотя бы заместитель, иначе их бы и так ждала не самая приятная смерть.       Но была и очень любопытная деталь во лжи: одна группа связных, оставленных Кардиналом, должна была пойти с Хэнком и Джанет прямо в Новый Техас, а другая — отправиться по точкам встреч, намеченных Александрой и Винни-Салливаном. На вопрос, как они с Золотом, парень не ответил. Впрочем, ему вчера тоже не ответили, так что он не утаивал.       Следующие несколько дней выжившие солдаты шли к последнему месту встречи в списке — Мюррею. А когда рандеву состоялось и пополненный отряд ушёл из посёлка, на Мюррей напали. Совпадение ли или просто очередная ложь — было неясно, но вся группа, если верить, вышла целой и направилась на то кладбище, чтобы ждать переправы.       Единственное условие успешного обмена между связными нарушили Хантер и Пацан — хотя бы один связной с каждой стороны должен был быть — они знали как кодовые слова, так и время встречи. С временем всё было ясно — Андре проболтался одним вечером, а вот пароль… Впрочем, это было не столь важно — Уильяма из Джонсборо всё равно доставили бы к Гаскойну, попадись он, так что он решил попасться.       Завершив разговор и попрощавшись, он подошёл ещё ближе к столь желанной для многих переправе — ветхому деревянному мосту, шатающемуся от каждого порыва ветра, по которому мог пройти только один человек вширь — так выглядела лестница в рай. Но ни Петра, ни ангелов видно не было.       Разумеется, недалеко от кладбища Браун-Спринггс, завершая шоссе тридцать пять, что проходило у Мюррея, был и вполне нормальный четырёхполосный мост — куда более надёжная и большая переправа, но, увы, предназначенная только для резидентов Нового Техаса. Всякому же, кто мечтал присоединиться к Золоту, приходилось проходить там, где стоял Уильям — по шаткому и узкому мосту, доски которого, казалось, потемнели от крови.       Девять сорок восемь. С другой стороны реки послышался гул машины — колесницы, ниспосланной простым смертным.       Сквозь полупьяную брань можно было различить три мужских голоса, яростно спорящих друг с другом. Один из них звучал на редкость хрипло и сипло, будто бы его владелец вечно болел ангиной или простудой, второй казался совершенно обычным, немного низким, а третий же куда больше остальных походил на голос пьяницы — гласные звучали протяжно, томно, а язык заплетался в сложных словах, будто лис в терновом кусту. Спустя минуту, голоса вышли к мосту.       Хриплым оказался высокий, такого же роста, что и сам Уилл, коротко стриженный мужчина, по чьему телосложению, скрытому бронежилетом, сразу было понятно — ни в спорте, ни в еде он себе не отказывал. Пьяница выглядел практически подобающе — седой, старый, как его костюм, грязный и низкий полноватый мужичок, во чьем рту недоставало минимум половины зубов, а на голове — половины волос, растрёпанных из-под старой ковбойской шляпы во все стороны. Впереди них стоял парень с очень женственными чертами лица и длинными чёрными волосами, собранными сзади в хвост — узкая челюсть, короткий, но острый подбородок, большие глаза и маленькие, немного тонкие губы; лишь его телосложение — худощавое, но явно мужское — позволяло определить его пол. «Вот тебе и ангелы», — усмехнулся Хантер, ступив на первую доску моста.       Разумеется, он знал, что те люди ожидали совсем другую компанию. Разумеется, они его не признали и взяли на прицел. Пьяница даже хотел пристрелить, объясняясь тем, что с нарушителями границ, не имеющих гражданства, нечего цацкаться, но тут же передумал, услышав, что держал на мушке Уильяма из Джонсборо — человека, награда за кого живым колебалась между «огромной» и «космической». Уильям же потребовал доставить себя прямо к Генриху Гаскойну — тому, кто и установил ту награду.       Спорить никто не стал — было незачем. Длинноволосый приказал связать беглеца и усадить его в машину — небольшой джип военного образца с открытым верхом, что был раритетом ещё до того, как таковым стал любой автомобиль — бледно-песочного цвета с твёрдым широким рулём и небольшими стёклышками спереди; наёмника не покидало ощущение, что он видел такой на иллюстрациях к какой-то из войн, в которых Соединенные Штаты Америки брали участие «ради восстановления мира и привнесения демократии».       Пейзажи Техаса впечатляли и отталкивали, как обычно: длинные, широкие, почти бесконечные степи, где редко рос даже одинокий куст, или же низкие, не больше, чем полтора метра, деревья, с осыпавшимися листьями и голыми кронами, больше похожие на перевёрнутые — словно корни торчали снаружи, а само растение разрасталось где-то там внутри, под землёй. И лишь редкие старые линии электропередач да фигуры, изредка мелькающие у дороги, говорили: «Здесь всё ещё есть жизнь. Всегда была».       По пути к заказчику троица из Золота активно обсуждала их счастливую поимку, не забывая изредка подкалывать её или задавать уточняющие вопросы. В основном, их интересовало то, почему награда за голову Уильяма из Джонсборо была назначена только на территории Техаса — обычно, если человек становился неугоден, о награде за его голову сообщали всем наёмникам, явившимся на Сходку, или просто отсылали гонцов по всему континенту — охват территории, где необходимо было разыскать живым или мёртвым, никак не влиял на цену. Однако Хантер молчал.       Длинноволосый — некий Альвелион — оказался более внимательным, нежели остальные его спутники — он сумел вспомнить, что однажды уже был выдан заказ на поимку некого Уильяма из Джонсборо, только тогда награда была в три раза меньше — полторы тысячи звёзд, всё ещё немало. Хриплый сразу добавил, что заказчиком был всё тот же Гаскойн, и это вновь наводило на странные мысли. Уилл отшутился тем, что старик просто хочет умереть спокойно, зная, что все его дела в этом мире сделаны. Пьяница молчал, глаза его горели.       По дороге машина остановилась — Хриплый, как он выразился, вышел отлить — отошёл на полметра, отвернувшись лицом к ближайшим сухим кустам. Альвелион, сидящий за рулём, косился на Хантера подозрительным взглядом, а тот, в свою очередь, прекрасно понимал, о чём думал главарь той шайки — ему были непонятны мотивы.       Только все отвлеклись, Пьяница достал из своего внутреннего кармана бутылку какого-то бурбона и, допив остатки, разбил о голову водителя, тут же выкинув его из машины. Пока здоровяк стоял с расстёгнутой ширинкой и слабо понимал, что же ему стоило предпринять, похититель выхватил пистолет из своей кобуры и выстрелил — Хриплый, покосившись от многочисленных выстрелов, упал в тот же самый куст.       Пропивший саму душу старик сел за руль, нажал на газ, дёрнул за ручку коробки передач, и машина тронулась. Лишь когда расстояние между бывшими коллегами стало слишком большим, чтобы можно было выстрелить и попасть, он успокоился и выровнялся во весь рост. Его единственным вопросом к Уильямо было, почему тот ничего не предпринял. Ответ был банальным: незачем — ему было всё равно, кто его доставит.       «Однако, будь я на твоём месте, я бы застрелил второго», — сказал Хан своему шофёру, на что тот лишь рассмеялся. «С такими деньгами, что я получу за, я вполне смогу обеспечить себе и хорошую жизнь, и безопасность». Оставшуюся дорогу проехали в полном молчании.       Кардинал жил прямо посреди заброшенного Гатри (благодаря ему же называемым Дьявольским Ранчо) — в одном из домов, что когда-то был то ли жилым, то ли использовался в коммерческих целях — двухэтажный, без чердака, с высокими окнами, в стиле модерна. Он выглядел совершенно заброшенным снаружи — вряд ли кто-то бы вообще подумал, что там были люди, не говоря уже о таких, как Генрих — лицо Чёрного Золота.       Впрочем, достаточно внимательный сразу понял бы, что что-то было не так — на самих окнах пыли было куда меньше, чем на остальных сооружениях и, к ещё большей странности, они все были целыми. А наёмник и вовсе знал, что не стоило обманывать себя, думая, будто человек, проживающий в, как кажется снаружи, развалюхе — был скромником или меценатом. О, нет, и его рабы знали об этом лучше всех.       Вполне можно было сказать, что весь посёлок жил благодаря одной воле кардинала — слуги, стражи, посыльные Золота и, что главное, животные — огромное количество крупного рогатого скота и лошадей, из коих испанец старательно выводил лучший вид, скрещивая самые разные породы на своём Дьявольском Ранчо.       Связной сразу повёл Хантера в главный дом, держа во второй поднятой руке символ ушедшей эпохи — паспорт, что был у каждого жителя Нового Техаса. Охрана в виде пары зевающих мужиков лениво выдала шаблонную фразу: «Кардинал никого сейчас не принимает». В ответ Уильям огрызнулся, дерзко ухмыльнувшись и спросив, зачем такому идиоту, как Гаскойн, нужна охрана, если тот живёт в доме с практически панорамными окнами. Стражи юмор не оценили — пьяница едва-едва смог остановить их от избиения охотника, отбиваться которому мешали путы, что сильно давили на руки и заставляли конечности неметь. Далее он объяснил, что перед ними стоял Уильям из Джонсборо — тот, за кого Отец назначил большую награду, но и на то бритоголовый солдатик жёстко отрезал: «Обед у Отца», — всё равно приходилось ждать. К всеобщему удивлению, уже через минуту дверь в дом открылась, и слуга — какой-то парнишка в чёрной робе и фартуке — поинтересовался о цели прибытия незнакомцев. Выслушав, тот сразу провел удивлённых стариков на второй этаж — в Его кабинет.       Внутри дом казался куда более старым, но и куда более изящным: деревянные резные двери приветствовали на входе; лестница из чёрного дерева с пандусом вела на второй этаж, а сопровождали всё то величие куча картин на стенах с обоями тёмно-красных тонов в золотую виньетку. Цветы (наверняка, искусственные), стоящие в расписанных фарфоровых вазах, скатерти и ковры везде, кроме пола — тот был идеально ровным и плоским, без единого порога.       На втором этаже было просторное открытое помещение с огромными окнами почти во всю стену, у коих стоял мощный и тяжёлый стол из разряда тех, что стояли когда-то в кабинетах у больших начальников — то был кабинет Генриха, пускай Хан запомнил его и не совсем таким. Сама планировка была устроена так, что для того, чтобы пройти в любую из доступных комнат на этаже, нужно было пройти через кабинет — чтобы ни одно движение не ускользнуло от хозяина дома. Впрочем, наёмник также знал, что то было не единственное рабочее место — у владельца дома также была рабочая комнатка для особых дел, требующих уединения. Светловолосый юнец вежливо попросил подождать и тут же исчез в одной из трёх дверей слева. В кабинете повисла тишина. И пока пьяница рассматривал старинные железные подсвечники, висящие на стенах, Уилл продумывал как речь, так и план «Б» — на случай, если его даже не захотят слушать.       Немногие знали, но Генриха Гаскойна одно время называли никак иначе, как «Отец» — та самая тайная фигура, что, если верить слухам, и руководила всем Золотом. В реальности у настоящего Отца и ложного было мало общего — почти никто, даже некоторые Кардиналы, не видели и не знали, как выглядел их лидер, но в одно время все факты указывали на Генриха, и очень долго никто это не оспаривал, никто не смел. Даже сам Генрих — ему было выгодно, чтобы его боялись и знали — это помогало ему в свершениях и карьере. Однако всё резко оборвалось — в тот момент, когда незадачливая череда совпадений усадила его в инвалидную коляску, а фигуру Отца спустя сезон, по тем же слухам, видели на двух ногах — бесславие было столь же сильным, сколь и признание.       И вот, в помещение въехал он — хорошо расчёсанный, но седой; худой и иссохший, но с живыми карими глазами; без возможности ходить, но с возможностью добраться туда, куда был закрыт путь большинству — Генрих «Отец» Гаскойн. На нём был лёгкий чёрно-серый пиджак и брюки, которые он, как и несколько лет назад, держал в идеальной чистоте. У тощей шеи, на белой рубахе бабочкой был повязан шёлковый белоснежный шарф с золотистыми краями, а два пальца на правой руке — указательный и средний — были усеяны кольцами. Старик медленно проехал на своей стальной, по-медицински чистой коляске прямо к столу, словно не замечая гостей. Из-под широких и густых седых усов, дугой расходящихся в стороны, даже не было слышно дыхания — словно мальчишка вёз мертвеца, разодетого к своим похоронам. Неспешно и молчаливо тот мертвец придвинулся к столу и, скрестив руки у головы, задумчиво смотрел на путников. Пьяница явно нервничал. — Mercenario… — шёпот рёвом разнёсся по кабинету, заставляя подниматься мурашки на коже. — Явился, значит. Сам пришёл? — Я… Ваше… Господин Кардинал… — Да, — ответил Хан из-за спины своего похитителя. — Дважды оскорбив меня… Как посмел ты появиться на моём пороге? — слова приходилось читать по-губам, но мимика и сжатые кулаки позволяли осознавать то, как бы звучал этот голос, если бы он мог кричать. — Мне нужна твоя помощь, Генрих.       Тело старика, покрытое морщинами, искривилось ещё сильнее — по телу начали взбухать жилы, появляться синие артерии и вены везде, где было можно. Генрих оскалил зубы и, насупив брови, поставил руки на ручки кресла. Не знай Хантер того, что Кардинал абсолютно не чувствовал своих ног — подумал бы, что тот собирался встать. Впрочем, судя по взгляду, пьяница так и подумал. Раздался громкий хруст — видимо, Гаскойн давно так не напрягался. Упав в кресло и обмякнув, рн начал задыхаться в порывах кашля. — Кх… Кх-кх… Loco pendejo… Кх-кх-кх. — Я… Извините, Ваше… Господин Кариднал, я хотел бы получить свои… — Puto avaro! Забери свои деньги и убирайся отсюда. Hijo de puta… Corrupto. — Стой, Генрих, — вдруг сказал Уильям. — Задержи его. — Ещё и просить смеешь? — Чтобы вся награда досталась ему одному, он убил одного своего напарника и оглушил другого, сбежав со мной, — глаза Пьяницы немного округлились. — Это у тебя обострённые чувства справедливости и чести, несмотря на профессию, так что я решил тебе сообщить — негоже иметь у себя на службе подонков. И, кстати, я бы избавился от пут — руки болят.       Отец молчал. Долго молчал. В нависшей тишине единственным показателем времени был нервничающий мальчик, стоящий подле Кардинала, и часы у охотника на руке — больше ничего не двигалось. Потом Генрих отвёл взгляд вбок — на правые комнаты, медленно развернул свою коляску к ним, потом — к окну. Парнишка, подбежавший к своему хозяину, выслушал просьбу, нашёптанную ему на ухо, и тут же скрылся где-то на лестнице, спускаясь вниз. — Но… Но… Господин Отец… Хозяин… Я же ничего не сделал! — молчание было ответом. — Вы не можете! Это… Где в этом честь?! Вы не боитесь, что с вами будет, если… если общество узнает об этом? Если настоящий Отец узнает?! — похититель очень старательно подбирал аргументы. — «Узнает об этом»? Vino a mi casa, pides mi dinero… ¿y todavía me amenazarás? — тембр походил то ли на змею, то ли ожившую мумию. — Я не… Пощадите! Я не это имел ввиду! — Сallate, mierda, — по ручке кресла прошёл слабый, больше похожий на хлопок, удар.       В комнату ворвались те самые мужики, что сторожили дом, они были немного удивлены последующим приказом, но всё же связали пьяницу теми же верёвками, что сняли с Уилла. — Ну что, справедливый mercenario… Что ты хочешь с ним сделать? — оскал всё никак не слезал с гримасы кардинала. — Ничего, — Хантер размял затёкшее запястье и поправил волосы. — Оставь его на день с твоими солдатиками, будь добр. Если в течение дня за ним никто не придёт — отпусти. — Perdones? Для него? — Скорее, шанс тому, кому нужно это правосудие. Если этот кто-то не явится — пусть валит себе на все четыре. А если не хочешь его отпускать — пристрели позже. Мне-то, как ни как, всё равно, — он странно улыбнулся и посмотрел на своего похитителя. — Hm… Sí. Tulio, Paul, llévalo lejos. Dar a la primera persona. Nadie tomará hasta la noche — disparar este bastardo como un perro, — мужчины кивнули и, усилив хватку, потащили пьяного старика вниз. — Нет… Нет-нет-нет! Пошли вы все! Какого хрена?! Я привёл вам наёмника! Какая, в хрена, разница, что произошло до этого?! Идите в жопу со своими понятиями, ублюдки! Я привёл вам мудака, за которого полагалось пять тысяч! Что ещё надо?! — почти со слезами на глазах ревел схваченный под обе руки похититель.       Отец ухмыльнулся и что-то сказал своим ребятам — те перестали оттаскивать брыкающегося, словно бык, человека к лестнице. Старик неспешно и с большим усилием открыл один из ящиков своего шкафа, предварительно шепнув что-то юнцу, после чего последний скрылся в правой двери по центру и вернулся со старым тканевым мешком.       Кардинал наклонил руку над выдвинутым ящиком, и комнату заполнил частый металлический стук. Все знали, что наполняет собою мешок — маленькие (примерно два на два с половиной сантиметра) четырёхгранные железные звёздочки с особым типом литья — две грани продолговатые, покрытые странными узорами — что-то вроде защиты от фальшивомонетничества, а на остальных двух — тех, что более широкие, номер, серия и аббревиатура: «ЧЗ — во имя Отца и сыновей его». В центре же этого символа самопровозглашенного государства зияло отверстие — чтобы подобные сбережения, как когда-то в странах дальнего востока, можно было легко переносить на верёвке.       Спустя вечность Генрих подозвал мальчика и снова отдал приказ. Слуга кивнул и, взяв в руки мешок огромной тяжести, что есть сил бросил его прочь — в сторону мужчин. Под ноги пьянице посыпались звёзды. — Ровно пять тысяч, pendejo. Ну… и как они тебе помогут? — похититель стоял и то ли скалился, то ли молил — его никто не слышал. — Возьми же их, corrupto perro. Попробуй.       Под гнетущую тишину пьяного мужчину вывели прочь, сопротивляться он перестал. Парнишка по приказу ловко собрал монеты обратно в мешок и поставил их на стол перед Отцом. Завязалась напряжённая беседа.       Уильям объяснял, что помощь была выгодна им обоим: нужные люди и так направлялись к ним изначально — к Золоту, а один из тех людей и вовсе был заместителем того, с кем Отец переговаривал недавно, — «чудом выжившей в бойне» Джанет Роуман. Но Генрих даже не желал слушать. При всей своей громкости, он выжимал максимум из себя, шипя и хрипя, напоминая о том, что совершил наёмник; что он — старик, проживший жизнь, не так глуп, чтобы довериться в третий раз одному и тому же «pendejo»; что он, скорее, повесит его на ближайшем дереве, как и обещал, а все эти «проблемы» были не его ума делами. Вполне можно было сказать, что он соглашался помочь, но делал это по-своему. Отец напоминал всеми силами о том, как несколько лет назад Хантер подлостью выманил у него информацию о Джефферсоне Смите — бывшем главе Единства, ещё лишь начиная задумываться о своей мести. Выманил большим, почти грандиозным обманом. А что же было причиной первой охоты за головами — той, в которой награда была в три раза меньше? Об этом знали всего два человека — Вейлон и сам Отец, Уилл тогда лишь просто попал «под раздачу».       В итоге, после долгих и продолжительных споров, пришла пора каждому из них послушать своего собеседника. Отец спустился с наёмником на второй этаж, где, как оказывается, их обоих уже ждала приготовленная фахита — блюдо исключительно техасско-мексиканской кухни, мясо с овощами в пшеничной лепёшке. Старик сел спиной к стёклам и лицом ко входу в широкую, непомерно большую гостиную, продолговатый стол в которой был накрыт расписанной невиданными пейзажами лесов скатертью, Хан сел лицом к окнам — они как раз выходили на ранчо. Ели молча. — Скажи mercenario, — вдруг проговорил Гаскойн, отложив нож, — почему Смит? Кто заказал тебе этого viejo gilipollas — как это… старого мудака? — Тебе ли не всё равно? — Reservado y egoísta… Como siempre. А если я тебе скажу, что от этого будет зависеть, выслушаю ли я тебя? Поведёшься на поводу у выгоды, Билли? — Будь добр, не называй меня «Билли», — оскалился охотник. — И да — поведусь. Не гордый, — в ответ Генрих тихо и прерывисто захохотал. — Не гордый? No hagas reir — твоей гордости много кто позавидовал бы. — Люди имеют свойство меняться. — Человек не меняется, если его всё устраивает. Так уж устроен мир — никто не хочет покидать насиженное место, свою уютную ракушку… По крайней мере, пока circunstancias… обстоятельства, — едва вспомнил старик, — не заставляют их.       Уильям кивком согласился и продолжил трапезничать, временами посматривая в окно. На ранчо было куда более пусто, чем обычно. Даже с учётом времени года — пустые поля, пустые загоны и практически полное отсутствие людей. — Как поживает Дьявол, Генрих? — Генрих молчал. Слишком долго, чтобы не посчитать это ответом. — Давно? — Полтора года назад — все мы не вечные. — Я… — Заткнись, mercenario, — едва прожевав, тут же ответил Гаскойн. — Заткнись и ешь.       На самом деле название «Дьявольское Ранчо» не имело никакого отношения ни к Старому миру, ни к причудам какого-либо из его владельцев — всё было, как всегда, гораздо сложнее: когда-то давным-давно на территории Гатри находилось «Ранчо 6666», — самое обычное, мало чем отличающееся от других, кроме странной цифры в названии. Когда в те места приехал Гаскойн, ещё имея возможность стоять на двух ногах, он решил ничего не менять — дух старины и былых времен сидел в мексиканце настолько прочно, что давным-давно сросся с ним. Единственное новшество, созданное им — амбары для скота, так как прошлые давным-давно проела труха и сырость, остальное же подлежало восстановлению.       Многие знали о том, как сильно Кардинал любил животных — гораздо больше, чем людей. Поговаривали, что он мог избить раба до полусмерти лишь за то, что тот не досыпал скоту еды, оставляя немного себе. Однако, кроме любви, Генриха также переполняло желание обладать, доминировать — он часто загонял «строптивых» скакунов, если те ему не подчинялись, и мог удержаться практически на любом быке, доведя рогатого до обморока.       По крайней мере, так было до тех пор, пока он не повстречал Дьявола — резвого, чёрного, неподвластного, как убеждали, никому скакуна в самом рассвете его сил. Уильям много раз видел то чудовище — почти двухметровый рост, обхват туловища — метр девяносто, и вес около шестисот килограмм. У мужчины сразу загорелись глаза. Попыток усмирить дух своего соперника и подчинить его было великое множество — даже сам всадник не назвал бы их точное количество, но успешных среди них не было. Отец скакал на той лошади так часто, как мог, и возвращался, едва восстановившись.       Однако, всё изменил один заезд: осенним дождливым днём две тысячи пятидесятых годов Генрих предпринял опрометчивое решение — соревноваться с тем демоном в грязи. Вернее, он даже не обратил на то внимания — был поглощён духом поединка. Как он сам пересказывал, то был самый длинный в его жизни бой — Дьявол пытался скинуть его, становясь на дыбы под неимоверным углом; брыкаясь, словно хотел достать задними копытами; пытаясь зацепить зубами кусок костюма и опрокинуть с седла — всё было бесполезно. Но в один момент, почти под самый конец, когда оба были вымотаны слишком сильно, чтобы думать, конь подскользнулся в грязи — его тело накренилось прямо у забора и начало падать.       Дьявол сломал себе ногу в тот день, а Гаскойну переломало спину о деревянные ворота, что служили въездом в загон и на которых, как поговаривают, с того дня недоставало одной шестёрки — обвалилась от удара. В последствии копыто Дьяволу пришлось ампутировать, заменив самодельным протезом, а самому Отцу — пересесть на коляску. После он отказался убивать животное даже из чувств мести. О, нет — оно стало ему близким, наверное, даже самым близким другом и символом — что за всё, как он сам и говорил, приходится платить, что бой иногда нужно останавливать, потому что в нём не будет победителей. Дьявол прожил достаточно долгую, для лошади, жизнь — сорок два года. Отсюда и название: «Дьявольское ранчо» — «Ранчо 666». — Так что там со Смитом, Уильям? — Отец довершил свою порцию и тут же вернулся к старой теме. — Объяснись, если желаешь помощи. — Ты действительно так просто отпустишь всё то, на что только что был так зол, если услышишь то, что я тебе скажу? При всём уважении, Генрих, ты — злопамятная с… — Сallate, — отрезал его старик. — Не рой себе могилу. Да, я не забываю обиды, mercenario. Не забуду и то, что ты поступил как последняя puta, воспользовавшись моим доверием к твоим словам. Рад ли я тебе? Возможно. Захочу ли я видеть тебя ещё раз? Нет. Не надейся также, что я тебе поверю на слово — прежде, чем отправляться куда-либо, ты с моими людьми проследуешь ко мне, чтобы я убедился в честности твоих слов. — И каким, скажи?.. А… Джанет? — Джанет. Я знаю, как выглядит эта женщина. Впрочем, продолжим: сделка, как ты и сказал, будет выгодна нам обоим — не один ты идёшь сейчас на поводу у выгоды, — старик пялился пустым взглядом в окно, наблюдая за тем, как пыль разносит ветром в серых небесах. — Так что si — я временно закрою глаза на твои поступки. Но награду за твою голову не сниму. И как только ты выполнишь свою часть — выгоню тебя в шею… И не говори, что ты ожидал другого. — Я и не ожидал — удивлён, что до сих пор цел. — Maravillosa. Тогда пусть каждый выполнит то, что должен для благоприятного исхода, и закончим на этом. Si? — Уилл кивнул. — В таком случае, хватить ходить вокруг да около — говори.       И Уильям из Джонсборо рассказал. Рассказал о том, как чрезвычайно богатый заказчик, пожелавший остаться анонимным, дал ему задание привести в Хоуп Джефферсона Смита — бывшего главу единства, живым и практически невредимым, а он согласился. В награду за это он потребовал ACCI (anti-cancer cell injection) — чрезвычайно редкую и ценную инъекцию от раковых опухолей, содержащую в себе генетически модифицированные тельца — прорыв медицины и биоинженерии две тысячи тридцатых, когда супербактерии медленно начали заменять обычные болезни. Заказчика устроил такой обмен — тот почти не торговался. В итоге, его подставили — в Хоуп никто не явился и не являлся на протяжении многих дней. Ничего, кроме как пристрелить заложника, не оставалось. Отец, выпив чаю, осторожно поинтересовался, давно ли у Уильяма рак и тут же помрачнел, узнав про четыре года. Хантер держался более-менее холодно — он легко и понятно объяснял, что ACCI или же операцию по внедрению этих самых телец хирургическим путём может провести только Эволюция и их дружки — те, к кому он не подойдёт даже перед страхом смерти; что раньше он принимал комплекс таблеток, так или иначе затормаживающий процесс роста опухоли, но в последнее время с этим были проблемы. — Не скрою, у меня были ещё и некоторые личные мотивы к Смиту. Но в тот момент… Нет, даже неделями после — когда я просто сидел в Оклахоме и ждал прибытия очередного заказчика, я ощутил это — эту пустоту, бесцельность. Словно на мести, какой бы она ни была, держалась сама жизнь, словно бы она задавала цель…       Гаскойн слушал очень внимательно и не произносил по окончанию речи ни слова очень долго. Когда же тишина начинала становиться неловкой, он зашептал: — И всё же жажда жизни не оправдывает твоих поступков, mercenario. Не оправдывает и месть. Да, ты не выбирал такой судьбы, но сделал выбор куда более страшный — решил умереть чудовищем. Ты же прошёл испытание Эволюции верно? Как себя чувствует детоубийца? — Ровно так, как ты себе это представляешь. Все мы умрём, Кардинал. Думаю, ты прожил достаточно, чтобы понять — это неизбежно. С руками в крови посреди поля боя или же в чистеньком костюмчике у себя дома — неважно. За межой, что придётся переступить, не будет продолжения, не будет исхода. И судить будет некому, кроме себя. Так почему бы не оттянуть своё путешествие в мир загробный жизнями других? — Хм… Может ты и прав. Но только может. Говорят, что человек есть себе самым страшным судьей, самым честным и самым предвзятым одновременно. Скажи… не жалеешь ли ты о том, что ступил на тот путь, что привёл тебя сюда? — Нет, — он опустил глаза лишь на секунду, чтобы снова выровняться во весь рост. — Корю — да, презираю — да, ненавижу — да, но не жалею. Жажда к выживанию очень редко занимает место морали, но делает это очень удачно — в моменты рокового выбора. — Что ж… Значит, у тебя ещё будет время, чтобы пожалеть… Людям это свойственно — жалеть. Потому что всегда есть лучший путь. А у тебя их слишком много, чтобы не сомневаться в выбранном. — И давно ты стал так размышлять? — Нет, — Гаскойн развернул коляску к ранчо, на котором бушевал пыльный ветер. — Конечно, нет — всего-то год… С тех пор, как Дьявол умер. Ты знаешь, — он подбирал слова, пытаясь вспоминать английский, — я ведь редко думал о том, что он чувствовал до того, как стать мне другом. И после. Вообще мало задумывался о том, что животное или человек может чувствовать из-за меня — я никогда не замечал, не хотел понимать. А потом итог нашей маленькой войны сковал нас обоих, мы оба проиграли, но… Я всегда считал себя вторым номером — тем, кто пострадал больше. Он ведь мог ходить с этим нелепым протезом, ты помнишь? — Хан кивнул, Генрих не обернулся. — Едва-едва, ковыляя и прихрамывая, но мог, а я… И вот, когда он умер, я впервые подумал — а была ли нужна ему такая жизнь? Несколько лет, что он прожил у меня, он летал. Всё время, когда его отпускали — наматывал круг за кругом вокруг ограждений, часто перепрыгивая и срываясь в степь, но позже возвращаясь… Я так не любил его за это. Так бесился от его свободы. Презирал на виду, но завидовал внутри так сильно, как мог… Можешь ли ты сказать, стоила ли его жизнь для него? Или мне стоило пристрелить его тогда? На том поле? — Я не в праве судить в таких вопросах, и ты это прекрасно знаешь. — Да, mercenario, знаю. Рад, что ты помнишь, кем являешься, даже в такие моменты. Только вот… С той поры я всё никак не могу перестать думать об этом — что было бы лучше? Мне стоило вообще не притрагиваться к нему? Стоило ли вообще так жить? Как считаешь? — Никак — я всё ещё не в праве считать. Но если ты спрашиваешь, как бы я поступил, то отвечу: нет смысла ворошить прошлое. Нет смысла вспоминать тех, кто мёртв — это бой без врага. Ты стоишь себе на старом поле боя, поросшем травой, стоишь среди трупов, глаза которых давным-давно исклевали вороны, и машешь саблей. Кричишь, изливаешься, борешься… Сам с собой. Никто тебя не слышит. Никто не сможет. И так ты и будешь там — один воин посреди пустого поля. Пока не порежешь сам себя. И ещё раз. И ещё раз. В конце-концов, то поле убьет тебя. Ты сам убьешь себя. Умрёшь ради тех, кто этого даже не заметит. — Verdad en el olvido? — немного развернулся Отец. — Интересные вещи ты иногда говоришь, Уильям. — Если бы ещё они работали, Кардинал.       Продолжилась беседа о тех, кого нужно было доставить в Техас. Отца очень заинтересовало описание двух якобы-иностранцев со странным акцентом, неподобающе новой одеждой и не менее интересным багажом — Хантер не утаивал, потому что люди Кардинала всё равно бы обыскали их при встрече. Невзначай, Генрих поинтересовался, не из Мюррея ли пришёл Хантер. На положительный ответ старик лишь выдал серию неприлично острых выражений на испанском — именно его охрана, как оказалось, составляла добрую половину из тех трупов, что были на пепелище. На остальные вопросы Гаскойн не стал отвечать, но сотрудничал куда более оживлённо, чем до этого. Охотника не покидало ощущение — Кардинал знал об Александре и Салливане больше, чем говорил.       К соглашению пришли быстро: следующим утром наёмник и несколько людей должны были выдвинуться к кладбищу, осуществить переправу и доставить «туристов» на Дьявольское Ранчо, чтобы Отец лично убедился в честности слов Уильяма «Из Джонсборо» Хантера. Никаких дополнительных вознаграждений или подводных камней не было, так что и разногласий не возникало. Пожав руку, Кардинал выпроводил гостя на улицу.       Уилла не покидало ощущение того, что Генрих «Отец» Гаскойн попросту обманул его, и оно напоминало ему о себе подозрительным шипением за каждым углом, за которыми, только охотник оборачивался, вновь становилось тихо. Внимание скитающегося по ранчо старика не раз привлекал Пьяница, сидевший в путах — он то спокойно болтал с охранниками, видимо, мельком зная их, то брыкался и оборачивался по сторонам, словно смерть уже шла за ним, пока его стражи просто перекидывались в потрёпанные карты. Хантера не раз посещал один простой вопрос: было ли это правильным решением? Попросить задержать этого мужчину? Обратиться к Генриху за помощью? Идти за Александрой? Взять Пацана с собой? Не остановить Джеймса от похода в Ад?.. Нет. Насчёт последнего вопросов не возникало точно.       В одном из закоулков довольно большого, как оказалось, ранчо, росло одинокое дерево — крупноплодная яблоня. Уильям никогда не видел её в цвету, никогда не видел покрытой яблоками — всякий раз, когда он был здесь, была либо осень, либо ранняя весна, но он очень хорошо знал то дерево — оно всегда было там, и всегда — одно. Несмотря на то, что зелень начала распространяться по земле с невиданной скоростью, Новый Техас оставался и остаётся более-менее неизменным — такой же просторный, такой же огромный и свободный, такой же сухой, вернее, высушенный, каким и был половину столетия до этого. Нельзя точно сказать, что этому поспособствовало — никто не следил, но иногда казалось, что время в том штате просто не шло.       Однако в тот раз что-то было по-другому — между корней стоял небольшой, даже маленький памятный камень в форме пирамиды с низкой верхушкой и широкими углами. На одной из граней — той, что повёрнута к миру, была выгравирована предсказуемая кличка: «Дьявол». «Подумать только — даже похоронил его подобающе, — Уильям стал над могилой и смотрел то на камень, то на серое небо. — Тому, кого ненавидел и любил больше всего одновременно. Странные вещи с ним происходят в старости».       «Знаешь, Джеймс… Я ведь с тобой так толком и не попрощался. Когда ты умер, — старик опустил голову, — я просто принял это, как должное — так, как мы с тобой делали множество раз, когда кто-то умирал или мы кого-то убивали. Скажешь, это всё равно было неизбежно — один из нас должен был увидеть смерть другого? Да, так и есть. Только вот я никогда не думал, что я увижу твою смерть. Понимал, что это возможно, но надеялся, что всё будет по-другому. Как в нормальном мире — сначала умирают старые, затем молодые стареют и, становясь такими же стариками, тоже умирают, оставляя что-то следующим. Впрочем, когда это у нас было что-то по-нормальному, да? — он немного улыбнулся. — Наверное, я никогда не пойму того, почему ты пошёл со мной. Как и сам не понимаю, почему остался с Вейлоном давным-давно. Впрочем, у меня проще — Вейлон был сильным человеком, справедливым, а я… Нет, я вовсе не был против. В тот момент, когда я дал тебе выбор, я почему-то хотел, чтобы ты остался. А теперь лишь думаю о том, стоило ли вообще давать тебе этот выбор. Нужно было тебя отпустить. Сразу. Бесповоротно. Да, я, быть может, уже давным-давно умер бы, но если бы дожил до этого дня… Мне было бы легче. Не было бы того паскудного чувства, что… Да. Да, ты прав — я снова занимаюсь тем, чем не стоило бы. Ворошу прошлое».       Ближе к вечеру и случилось то, чего ожидал Хантер — откуда-то с востока, а если точнее, с северо-востока к ферме пришла одинокая фигура, покрытая пылью и грязью. Наёмник заранее попросил охрану сообщить ему, если кто-то попытается забрать Пьяницу, так что одинокий солдатик Золота, с трудом нашедший его посреди в одном из пустых и обветшалых домов Гатри, выполнил приказ и, в сопровождении того же наёмника, вернулся на место. За похитителем пришёл он — Альвелион. Весь в грязи, покрытый кровью если не своей, то Хриплого, озлобленный и оскаленный не на весь мир, но на одного конкретного человека. Глаза, слегка наклонённые до этого вверх, смотрели прищуром на связанного в цепях — не понимали, но и ненавидели от этого не меньше. Стоило Пьянчуге завидеть своего бывшего коллегу, как он, сидевший до этого смирно, не раздумывая ринулся бежать. Вернее, попытался — старик поднялся, сделал пару широких шагов и тут же упал, запутавшись в собственных ногах. Последующим его попыткам к бегству помешал один из стражей. — Альв! — громко прохрипел стоящий на коленях похититель. — Не надо! Я ошибся — я всё понимаю! Я… Я пожадничал, Альв! — он попытался кинуться в ноги, не смог. — Я же не для себя! Для семьи своей, Альв! Ты же знаешь, как тяжело Мире с Джеки! Ты же знаешь, что!.. — Сколько твоей дочери, Уэльс? — парень смотрел в землю, практически не поднимая глаз; кажется, он немного улыбался. — Сколько ей? Джеки? — Я… — Ты же помнишь, да, Уэльс? Ты же сейчас не просто так прикрываешься семьёй, которую бросил несколько лет назад, забрав с собой все сбережения, да, Уэльс? — Альв… — Да и если бы помнил — какая разница? Стоит ли благополучие Джеки и Миры жизни Хриплого? Стоило ли? — Не надо… — «Не надо», — почему же ты раньше не подумал об этом? — Просто пристрели, Альв. Не надо, как с Биллом. Пожалуйста… — Señores, — поднял глаза парень на охрану, говорил он с сильным английским акцентом, — me llevo a este hombre, — двое мужчин отошли от Уэльса на несколько шагов. — Прошу. Пожалуйста, Ал… А! А-а-а-а!       Парень одним резким движением вынул нож и пробил Уэльсу две щеки одновременно. Хантер, наблюдая за всем этим со стороны, машинально взялся рукой за свои шрамы — он в высшей точности знал, что это была за боль. Медленно провернув лезвие, Альвелион смаковал страдания своего коллеги, а когда же он вытащил оружие, то бесцеремонно схватил своего пленного пальцами прямо за открытую рану и, подтащив к себе, громко прошептал: — Замолчи и держи свой рот закрытым всякий раз, когда можешь это. Ты не в праве просить, не в праве требовать, молить или жаловаться — ты рискнул, ты проиграл, — холода в голосе было столько же, сколько у Пацана, но из-за лёгкой улыбки от этого самого холода охотнику становилось жутко. — А раз Гаскойн пнул тебя в шею — значит, мне решать твою судьбу. Принимай, как должное.       Пленный снова закричал. На землю, рядом с ним, упали два грязных куска мяса, подозрительно напоминающие в пыли скрюченных червей. Охотник подошёл к Альвелиону и присмотрелся — пальцы. Парень в последний раз взмахнул ножом и путы, сдерживающие пьяницу, упали на пол. — А теперь — беги, — освобождённый смотрел на освободителя иступленным болью взглядом. — Беги. Ты тупой, что ли? — Альв достал пушку и выстрелил в воздух. — Беги, говорю! Давай! — старик начал идти в сторону юга. — Быстрее! — ещё выстрел, шаг ускорился. — Быстрее! Да! Вот так! Беги, Уэльс, беги!       Фигура старика сливалась с горизонтом. До тех пор, пока его можно было разглядеть на фоне облысевших деревьев, один наёмник молчал, а второй смеялся. Впрочем, затишье продолжалось даже многим после. — Да уж, — наконец заговорил парень, пряча пистолет в кобуру, — принёс ты мне проблем. — Эта проблема существовала и без меня — просто не показывалась. — Знаю, — Альв, как ни странно, всё ещё немного улыбался, в его карих глазах читалась лёгкость и непринуждённость, — но кто бы знал, что он всё-таки сорвётся? Как думаешь, справедливо ли я поступил? — А тебя заботит справедливость? — Нет, — цокнул губами отвечающий и поправил волосы, собранные в длинный хвост. — Просто приятно осознавать, что такая сволочь, как он, будет вынуждена провести оставшиеся годы жизни без оружия в руках. — Значит, это всё-таки указа… — Указательные пальцы, да. Умно, не считаешь? — Я бы пристрелил. — Слишком просто. — Достаточно надёжно. — Ха-ха-ха-ха-ха-ха… Не будем о методах, ладно? Уверяю тебя: это я ещё его пощадил.       Последующий разговор продолжился в кабинете Генриха — Альвелион, несмотря на предупреждение Уильяма, пошёл за наградой. «В конце-концов, я один остался из тех, кто тебя привёл». Впрочем, сам Генрих был к нему куда более лоялен либо по неизвестным причинам, либо у парня просто была врождённая способность — располагать к себе людей. В любом случае, спорить с требованием выдать награду Кардинал не стал.       Внезапно для всех наёмник заявил, что требует половину награды себе. Да, он отлично осознавал, что это был рисковый шаг, но единственный патрон в его револьвере — последний патрон, подбивал его на риск так сильно, как никогда. Альв лишь рассмеялся с подобного заявления, рассмеялся и Отец. Смех был явно разным. Один — беззаботным и лёгким, второй — надменным и издевательским. Звёзды, конечно же, ушли связному. То ли усмехнувшись, то ли оскалившись, Уилл тут же поспешил покинуть комнату, пытаясь мыслить в оптимистичном ключе, но его остановили, объяснив это тем, что следующая часть разговора коснётся и его тоже.       Заговорили, разумеется, о грядущем дне. Связной, по приказу Отца, должен был отправиться вместе с Хантером. Подобному приказу не обрадовались оба, однако оба его приняли — первому всё равно было некуда податься после того, как его группа сократилась до него одного, а у второго и вовсе отсутствовало право выбора. Дальнейшую беседу Уилл сидел за одним из стульев и безучастно пялился в окно — Генрих говорил, в основном, со своим наёмником, называя его не иначе, как «mi chico», — что бы это не значило. Но вот один из моментов его внимание всё же привлек: — Скажи, mi chico, как обстоит ситуация с мёртвыми? — Основная орда скоро пойдёт через Новый Техас. Отряд Билла, вернее, Джереми — после того, как Билл… Неважно. Так вот, они уже повстречали muertos у границ. Запустили этого… как там… «дрона»? — старик кивнул в ответ. — Так вот, он выдал им картинку и… Там не десятки тысяч, Отец. Там больше сотни — огромная толпа, что сметает собою всё. — Не преувеличиваешь ли ты? Паника — интересная штука, — в ответ парень лишь кинул какую-то фотографию на стол — охотнику не хватало зрения, чтобы увидеть детали на ней. — Increíblemente… Realmente cien mil… — Наверное, это из-за климата — по всему континенту идут холодные дожди. Говорят, от некоторых из таких даже конечности немеют. Эх, а ведь до нас прохлада только ночью доходит… — Si, mi chico, si — год этот выдался на ужас холодным… — Волнуешься, что они проломают Стену? — Нет. Sin sentido. Но вот времени, что уйдёт у них на то, чтобы пересечь El Muro может хватить, чтобы некоторые системы опор обвалились. Ты же знаешь — они всегда что-то сносят на своём пути. Пожалуй, сообщу о количестве кардиналу Робертсу. Остальное — не моя забота, — голос старика немного затих. — Que con las Sombras? — Las Sombras están creciendo. — парень внезапно заговорил на полном испанском, изредка запинаясь. — Muchos cruzaron nuestras fronteras hacia el norte… El… El… Они движутся на север, Отец — simplemente se congelarán. — No seas ingenuo. Si saben que tendrán que enfrentar el frío directamente, pero correrian — sobrevivirán en él. No sabemos algo, chico. No sabemos algo…       Разумеется, Уильям из Джонсборо смолчал на то, что часть беседы от него скрыли — негоже было простому смертному лезть в дела Золота или его подручных. Но, однако, он знал одно: «La sombra» переводилось с испанского никак иначе, как «Тень». На следующее утро мужчины выдвинулись в дорогу. Наёмник сразу предупредил, что лучше прибыть ближе к полудню — на всякий случай. Его не послушали. Двигатель приятно ревел, из пейзажей были всё те же степи, украшенные пылью и низкими голыми деревьями. — Скажи мне, — начал Хантер, сидя на пассажирском сидении всё того же джипа. — Что такое «Тень»? — Я думал, ты не понимаешь испанский. И где же ты слышал столь редкое слово? — Так называлась одна из группировок за Стеной. — Ты и за Стеной был? — охотник молчал, всё ещё ожидая ответа на свой вопрос. — Ладно-ладно. Тень — это, знаешь… Такая больша-а-а-ая и тёмная штука — есть у всего живого существа… — Мог бы просто нахер послать и не выделываться. — Я прикалываюсь, — какое-то время парень молчал. — Тенью называют здесь новый подвид заражённых. «La Sombra», — очень поэтично звучит для англоязычного, да? И, что главное, пишут они его — те, кто говорят на мексиканском испанском, с большой буквы… Веришь или нет, но этот чудовище будет пострашнее всех предыдущих. Страшнее гигантов, крикунов или… — Я страшнее колоссов… «гигантов» вообще мало что видел — что может быть страшнее двухметрового танка? — Это существо поражает не своими размерами… Оно говорит, — немного помедлил парень. — Своими ушами слышал. Да, это мычание не назовёшь особо осмысленными предложениями, но оно говорит, — в мыслях наёмника повисла пустота. — Знаешь, шепчет себе так тихо, почти не слышно, будто приманивает: «Помогите», — и повторяет. Медленно… Протяжно, что ли… Ни за что бы не поверил, если бы сам не услышал. А ты что думаешь?.. Эй? Уильям?! Что думаешь, говорю? Веришь мне? — Нет. — Вот видишь — и я бы, как я и сказал, не поверил бы, так что зря ты вслушивался и напрягал свой испанский… «Тень».       На часах наёмника было девять часов и одиннадцать минут после полуночи. Он и Альвелион пересекали старый расшатанный мост, оставив машину на другой — «цивилизованной» стороне. Доски неприятно скрипели под ногами, деревья со стороны Оклахомы неприятно трещали от ветра, но солнце всё же светило — яркое, чуть более, чем рассветное, солнце — редкое явление в последние времена. Альв предусмотрительно шёл позади охотника и едва слышно насвистывал знакомую Хантеру мелодию — «Лондонский мост падает». К счастью, оставленный на самого себя отряд не сдвинулся с места — небольшая группка выживших сидела посреди всё того же кладбища, собравшись вокруг палаток. Джанет, стоящая в патруле, издали завидела знакомую фигуру и опустила ружье, выдохнув, наконец, с облегчением. Она выглядела ещё более уставшей, чем за день до этого.       Уильям из Джонсборо выставил вокруг собравшейся толпы мужчину, и тот, не успев одуматься, тут же был захлестнут волной вопросов: Джанет почти кидалась в ноги и спрашивала о том, сможет ли он их провести в Новый Техас; Винни шёпотом пытался что-то выспросить, что, впрочем, абсолютно не получалось из-за криков; а Парня же интересовало лишь то, точно ли перед ним стоял мужчина. Наёмник Отца отмахнулся от всех приветствий с той же лёгкой улыбкой и, скомандовав собирать вещи, вернулся к вольному наёмнику, заметив, что один из попутчиков явно лишний. «Он со мной», — ответил Уилл. Приготовления не заняли много времени. В конце концов, многие из вещей из лагеря, что временно заняли путники, им либо не принадлежали вовсе, либо были не нужны — удачное скрещивание вопросов морали и выгоды. По мосту переходили парами — от нелепых случайностей подальше. Вместившись вшестером в одну машину (Уильям и Джанет сели в багажник открытого типа), компания тронулась в Гатри.       Охотника всё не отпускала та речь, сказанная заражённой Клеймённой в Мюррее: «Мы упустили Первых, Седьмых и Десятых», — он понимал, что ещё немного, и тот, кто может ему дать ответ на этот вопрос, исчезнет в если не враждебной, то явно недружелюбной к нему стране, так что он спрашивал прямо: — В твоём рассказе… пересказанным мне Мальчиком, есть некоторые любопытные несовпадения… — она посмотрела на него недоверчивым взглядом. — Первые, Седьмые, Десятые — кто эти люди, что это за позывные и почему люди Хэнка должны были найти их?       В тот момент, когда прозвучал этот вопрос, Хантер был готов поклясться, что видел на лице своей собеседницы ужас, сравнимый, разве что, с тем, что испытывает человек в Аду. Да — лишь на короткое мгновенье, но видел. Он специально молчал дальше и не выдвигал никаких теорий о том, что это может значить — не стоило подавать идеи тому, кто собирается тебе недоговаривать. Ужас женщины быстро перешёл в лёгкое удивление, а оттуда — в прежнее безразличие. — Это неважно. — Это важно. Я не верю, что человек, который быстрее бы развёлся, чем продался, мог поступить так, как ты рассказала. Думаю, что всё дело в этих людях. Что в них такого, чтобы скрывать от большинства? — Александра и Салливан невольно обернулись. — Ты… Не смеешь мне грубить. — Уже посмел. И раз ты воспользовалась моей помощью этим людям как своим счастливым билетом, я хотел бы получить ответы.       Однако разъяснять ответчица отказывалась наотрез, а о том, почему же Роуман всё-таки заключил ту сделку, даже не упоминала. «Понимаю, — подумал охотник и, достав из кармана жетон девушки из Мюррея, выбросил его прочь, — тогда и знать ей, откуда мне это известно, незачем».       На Дьявольском Ранчо всё ещё было относительно пусто — большинство новой охраны так и не приехало, а рабочие, выполнив свой утренний цикл, прохлаждались в разных, известных только им, закоулках того наполовину заброшенного места. Первой к Генриху пошла Джанет. Вернее, слуга сам её повёл. Оставшись без надзора, небольшая группа разошлась — Салливан и Пацан пошли к амбарам поглядеть на скот и прочие масштабы того места, остальные же направились к дереву, у которого покоился единственный друг Кардинала — просто затем, что там можно было поговорить наедине. — Скажи, — начала Александра, — когда ты говорил о том, что хотел как лучше, ты не шутил? Не хотел оправдаться? — По-твоему, я прошёл весь штат, чтобы просто испортить вам переправу? — Нет. Что ты, нет. Я просто… То есть… — девушка на секунду замолчала; разумеется, Хан понимал, что ей нужно было что-то. — Кто такой «Дьявол»? — вдруг спросила Александра. — Это что-то вроде?.. — Это лошадь. Вернее, это что-то большее, чем просто лошадь — единственное живое существо, хоть что-то значащее для владельца этого места, его заклятый друг и враг… — Разве заклятому врагу ставят монумент на могилу? — Один хороший враг стоит десятка плохих друзей потому что даёт цель, даёт стимул, несравнимый по силе с фальшивой поддержкой. Хороший враг даёт тебе смысл… Так что там с ответом? — Дай мне время. — Не могу. Как только ты выйдешь от Генриха, то либо отправишься, куда хотела, либо побежишь из Техаса прочь, гонимая гончими Кардинала. — Я знаю. Поверь мне, я найду момент. Но… подожди.       Вдова вышла из дома очень нескоро — спустя пару часов, сопровождаемая Альвелионом. Не промедлив ни секунды, она села в джип на пассажирское сиденье. «Можете попрощаться», — сказал парень, заводя машину. Никто не сказал ни слова — взгляда было вполне достаточно. Хан смотрел на поглощаемый горизонтом силуэт и думал только об одном: «Она первая за долгое время, кто смогла хотя бы выжить. Вот и хорошо».       Затем пришёл черёд «туристов». Парень остался с Уильямом наедине. Впрочем, разговаривать было особо не о чем — первый только удивился тому, как старик, убивающий из-за выгоды, смог собрать вокруг себя столько интересных и разнообразных людей. Этот самый почти старик не ответил, лишь улыбнувшись — это было загадкой даже для него. Охранники поместья, тем временем, обмолвились, что спустя час после того, как Альв отпустил Пьяницу, они пошли по его следам — история предателя окончилась в глазах Уильяма «Из Джонсборо» Хантера так же бесславно, как и началась. — Скажи, а ты знаешь, кем был этот Генрих до… всего этого? — парнишка встал параллельно охотнику, вместе с ним смотря через разваленные дома на бескрайние степи. — Не знаю. Никем, наверное. — Это как? — Это почти так же, как и сейчас. Каждый из себя что-то представляет в мелком масштабе — имеет уникальные отличия, уникально исполняет работу и так далее. Но если увеличить этот масштаб — люди начинают сливаться в действия. Кто я такой в мелком масштабе? Уильям из Джонсборо. Кто я в большем? Наёмник. Кто я в ещё большем? Просто выживший из бывших США. В планетарном? Редкий не заражённый человек. В космическом? Пыль. Понимаешь, о чём я? — Звучит так… будто все мы обесценены. — Почти. Мы — бесценны. Цены и нет, и есть, но для каждого масштаба и человека — индивидуальная. А насчёт твоего вопроса… Даже не могу представить, кем мог быть Генрих Гаскойн… Как и любой другой. Тот год — две тысячи тридцать седьмой, изменил людей — тех, кто выжил и остался в мире. Они вдруг поняли, что все их догмы: вся мораль, законы, правила и идеи — всё пало, умерло, глотнув воздуха, как и миллиарды живых. Но остались они, и у них больше не было нужды сдерживаться, следовать или подчиняться. Очень может быть, что нынешний Кардинал был простым библиотекарем. Может быть и то, что он был разнорабочим на одной из мексиканских строек, наркодиллером, уборщиком — всё равно. Думаю, однажды люди додумаются начать новый отсчёт дат — с момента заражения. С Нулевого дня. — И… какой тогда сейчас год? — Сорок седьмой. Сорок седьмой год, первый месяц и… И чёрт знает, какой день. — Получается… Всё началось в сентябре? — Угу. Восемнадцатого — День Тишины. Наверное, единственный значимый день в этом новом мире — когда большая панихида прокатывается по всему миру, панихида по Земле. День нашей большой совместной ошибки. Потом уже редкие выжившие люди снова начнут приобретать всё то, что было утрачено… Но лишь с первого дня Нового мира имеет значение, кем ты есть. Или кем был (уже). — Ну, а кем был этот «Кардинал» в Новом мире до того, как стать… Кардиналом? — Ха-ха-ха-ха-ха… Не имею ни малейшего понятия. Думаю, всё ещё никем. — Это опять про масштаб? — Нет. Это уже в прямом смысле.       Переговоры Генриха «Отца» Гаскойна с незнакомыми ему людьми, заняли куда больше времени, чем с заместителем главы весьма масштабного клана — день медленно шёл к завершению, когда Уильям, проснувшись от слабых толчков услышал, что, наконец, пришёл его черёд. «Мальчика возьмите с собой, — указал юноша-прислужник, — Господин желает видеть вас обоих».       По пути в кабинет парень восхищался внутренним обустройством дома — даже невооружённым глазом было заметно, что такой роскоши серые глаза не видали ни разу за свою жизнь, но это восхищение спало, как только он увидел хозяина того места — Отца. Старого, сморщенного, седого и дряхлого. — Даже волосы кристально белые, — едва слышно прошептал Пацан. — Не такие, как у тебя — у тебя хотя бы сероватые, да и то, какими они были до седины, понять можно. Сколько ему лет? — Много, — так же тихо ответил охотник, щурясь от закатного солнца, что заливало собою кабинет. — Слишком много.       Старик был там же, где и всегда — сидел перед окном, за которым наверняка провёл все предыдущие аудиенции. — Однако, ты не врал, mercenario, и Джанет действительно оказалась той самой дивой, что всё время лезла в мой диалог с предводителем Клеймённых. Puta barata — сколько раз говорил ей «не лезь», «закройся» — она всё не слушала, — Кардинал оскалился на короткий миг и тут же вернулся в норму. — Впрочем, всё равно — ya no importa. И насчёт тех двоих ты не врал… — Скажи, а насколько важны те двое? Кто они? — Ха-ха-ха-ха, — едва слышно рассмеялся Генрих, больше напоминая своим смехом предсмертные всхлипы. — Аsombrosamente. Неужели ты даже не знал, кого ведёшь? — Жизнь иногда ставит нас в странные ситуации — сам знаешь. Причина, по которой я их веду, важнее, чем-то, кем они являются. — А если бы я тебе сказал, что они были рецидивистами? Убийцами или преступниками, коих не видел белый свет? — Тогда они были бы в моих глазах рецидивистами, убийцами или преступниками, способными на благодетель — не мне их судить за то, что меня не касается. — И снова мудрый mercenario знает своё место. — А не менее мудрый Padre увиливает от вопроса любезностями. — Но разве ты не будешь не на своём месте, если узнаешь о них слишком много? Всё равно, что быть пучком травы и узнать, что твоя жизнь зависит от случайной стопы. — Однако это знание не изменит моего положения. В прямом смысле.       В тот миг по кабинету прокатился действительно громкий смех. Кажется, старик не смеялся так уже очень давно — даже его паж был в небольшом изумлении от услышанного. Однако, Гаскойн быстро пришёл в себя — его на миг зажжённые былым огнём глаза вновь погасли, а веки почти закрылись. — Канада, — ответил шёпотом тот. — Идут себе с какого-то отдалённого города выживших, расположенного где-то в горах. Чего хотят не знаю — не в моей юрисдикции, понимаешь, подобные сделки. — Так просто? — Tan fácil como pelar las peras. Удивлён, что ты ожидал от подобных людей сложности. — Они не похожи на простых людей. — А как выглядят простые люди? — Как твои охранники снаружи. Как рабочие на твоём ранчо. Как твой парнишка, когда выдаётся свободная минутка — уставшими, повидавшими многое, холодными. Выглядят, как ты или я. Но не эти. — Si, очень проницательно. Но даже если они и что-то недоговаривают — это, опять-таки, неизвестно мне. Думаю, теперь ты можешь идти, фраза звучала куда более, как приказ, чем предложение. — Мальчик останется здесь. Con calma, mercenario, не паникуй — он тебя догонит через десять минут и ни один волосок с его головы не упадёт на этот пол — моё слово, — наёмник практически незаметно завёл руку за спину — потянулся к пистолету. — Уильям, я не… Я буду в порядке, — в глазах Пацана читался явный страх. — Иди.       Наёмник вышел из особняка и обнаружил для себя, что пейзаж изрядно изменился — потемнело. Альвелион, стоящий прямо у входа, облегчённо выдохнул и, размяв спину, предложил Хантеру проехаться с ним, отвечая на предсказуемые вопросы загадочными и усиливающими любопытство ответами. Охранники же на вопрос о том, куда делись Александра и Салливан ответили просто: «Уехали». Понимая, что лишь у одного человека была машина, а также то, что тот человек мог помочь, Уильям согласился на поездку. Поправив плащ, а заодно и пистолет, что висел на поясе сзади, он сел в авто.       Как оказалось, парень уже успел отвезти Джанет и вернуться. Разумеется, он не сказал, куда отправил вдову — было не важно, хотя его намёки также не говорили ни о чём хорошем. На небе стоял поздний вечер — по тёмно-синему небу гуляла привычным маршрутом холодная луна и, одинокие в космическом масштабе, но не в земном, звёзды. Какое-то время подручный Отца гнал строго на юг по дороге — старые, местами обвалившиеся столбы ЛЭП и треснутый асфальт, который где-не-где да можно было разглядеть из-под облаков пыли и мини-торнадо, свидетельствовали о том, что с дороги он не сворачивал. — Знаешь, а ведь я вспомнил тебя, — заговорил Альв, убрав локон волос с левого глаза, — Уильям из Джонсборо — как же не вспомнить такую значимую фигуру. Это ведь ты пристрелил Железную Элис? — Хан кивнул в ответ. — Ха. Вот это навыки. Её, насколько я знаю, даже Братья пытались положить с Папой Медведем, но она ушла от них. — Братья — может быть, но точно не Папа Медведь — стар он был для того, чтобы в одно время с Элис работой заниматься. — Может и так, но на Сходках он точно был. Незавидная у тебя жизнь, должен сказать — один из самых нашумевших убийц в этом десятилетии, разыскиваемый в Новом Техасе за крупную сумму денег, даже люди Эволюции и Золото, слышал, искали тебя после того, как ты перестал на них работать. На всей южной половине континента заинтересованные в услугах твоего цеха были уверены, что после восемьдесят первого ты просто умер — тебя так отчаянно искали, что… Что ты хоть натворил такого? Дай немного эксклюзива простому парню из глубинки. — Восстановил справедливость. — Философские ответы… Я понимаю, что ты — человек старый, познавший много знаний и культур — я уважаю знания, — улыбнувшись сказал тот, — но пойми меня правильно — я не до конца осознаю масштаб твоей «справедливости» и её причины. А очень хотелось бы. — Думаешь, хоть у кого-то, кто работал на Эволюцию и не потерял разум, не будет причин их ненавидеть? — Я не спорю, да, но многие живут с таким грузом внутри, постепенно превращаясь в живых мертвецов. В полых… А что же ты? Год-другой жил нормально, а потом резко взорвался? Расскажи хоть немного. — Перебьешься. Следи за тем, куда едешь, пока не угробил нас обоих. — Ладо, всё понимаю — если б информация была не столь важна, то ты бы уже наверняка возобновил свою работу на «больших людей», а раз ты этого ещё не сделал, то либо они до сих пор тебя ищут, либо это дело принципа. Кстати, странно, что Отец тебя не заложил — с такими-то обидами. — У нас с ним свои договорённости. — «Свои договорённости», — более низким и важным голосом проговорил Альв, — хорошо сказано. Тогда вопрос: не думаешь ли случайно ты, раз уж я сказал, что вспомнил тебя, что наша прогулка была лишь поводом для того, чтобы тебя сдать Золоту? — Не думаю, что ты настолько глуп — твой хозяин вполне может и вздёрнуть тебя за такое. — За то, что выполнил его работу? Да понял я, понял — шучу. Не самый, знаешь ли, лучший вариант закончить свою жизнь — на дереве Дьявола, — Хантер перевёл взгляд на водителя. — Он всех неугодных на том дереве с того времени вешает, как его лошадь умерла, так что… Да и в любом случае, я бы не попал в петлю. Не хозяин он мне — у нас с ним тоже, как ты выразился «свои договорённости».       Остановились они посреди пустыни — никаких опознавательных знаков, никаких признаков жизни — только сухая, несмотря на дожди, земля; сухие, в большинстве своём, умершие кустарники, гонимые и изредка срываемые ветром прочь на восток; и одинокие невысокие деревья, ещё больше похожие на корни под светом луны. Указав кивком направление, Альв неспешно двинулся к одному из деревьев.       У Уильяма из Джонсборо возникало подлое ощущение того, что эта дорога выбрана его проводником неспроста — больно уверенно он шёл вперед, ни разу не оглядывался, не осматривался по сторонам — он точно знал, куда идёт, пускай это место ничем и не выделялось. Сквозь темноту охотник отчётливо видел куски человеческих очертаний, выглядывающих из-за деревьев. По крайней мере, одно точно. «Засада? — подумал он. — В револьвере всего одна пуля. Если выстрелю сейчас парню в затылок — будет шанс выхватить у него оружие с кобуры и прикрыться телом. Но если это не засада? А что это ещё может быть? Нет — слишком рискованно действовать сейчас, стоит подождать развития событий». Остановившись под одиноким деревом, Альвелион облокотился на него спиной и, засунув руки в карманы, кивнул на деревья вдали. — Вот и пришли. Тебе — туда. — Никаких дополнительных инструкций не будет? — Пф. Они тебе не понадобятся.       Хантер, помедлив секунду, всмотрелся, но не смог разглядеть вдалеке практически ничего из-за темноты. Однако не идти не было выходом — слишком подозрительно было бы отказаться, и слишком резок был бы ход с убийством проводника, если бы всё это оказалось лишь паранойей. Так что старик завел большие пальцы рук за пояс (чтобы быстрее, в случае чего, достать револьвер) и пошёл к месту встречи.       «Снайпер без наводчика, — вспоминал он цитату из какой-то старой книги, — подобно художнику, должен быть очень внимателен к полотну, за которым наблюдает — замечать не только мелкие изменения, но и видеть каждый слой цвета, осознавать изменения любого перелива и понимать, почему стало так, а никак иначе. И лишь внимательный снайпер — живой снайпер», — охотник, в свою очередь, смотрел на пейзаж, стоящий перед его глазами, и отчётливо понимал, что куда проще было бы сжечь тот небольшой лесок, чем хотя бы примерно сказать, что и кто в нём находится. — Наконец-то, — раздался знакомый голос из-за деревьев. — Эй, он здесь, — из тени вышли Винни-Салливан и Александра, а единственное, чем мог ответить Хан — облегчённо выдохнуть и, наконец, убрать руки с пояса. — Ещё раз, Алекс: я против этого. — Поняла. И всё же, — девушка подошла ближе к наёмнику, — Уильям, о той просьбе — мы ещё говорили днём… — её голос звучал слишком уверенно, — Ты готов выполнить что угодно?       «Значит, всё-таки нашла время. Значит, даже подбила Альвелиона на то, чтобы он подвёз меня сюда. Значит, пошла против своего попутчика… Это точно что-то важное». — В рамках разумного — да, — он немного опешил от удивления, но тут же сориентировался. — И это у тебя как долг? Как клятва, перед которой нет границ? — О чём ты? — Да или нет?       «Я не знаю, о чём она попросит, — пронеслось в голове Уилла. — А это важно? Если есть способ сделать что-то стоящее и отблагодарить за спасение — это он. Только… Что-то мне подсказывает… Что аукнется мне эта просьба. С такими-то масштабными предупреждениями — уж точно». — Да.       Девушка остановила жестом руки своего попутчика, пытающегося что-то сказать, и замолчала, переводя дыхание. Уильям из Джонсборо целиком и полностью доверял в ту секунду своей интуиции, что говорила только об одном: это не будет простой просьбой — никто просто так не упоминал долги, клятвы, обязательства — это неловко и неудобно для обеих сторон. — Ты же слышал о Гренландии, да? — начала она, Хан подозрительно прищурился. — Об острове, куда паразит не добрался? — Бред, — тут же ответил он. — Паразит есть везде. Да и каждый, кто пытался доплыть до Гренландии… — Не вернулся? Да. И никто не вернётся, потому что мёртв — над Гренландией закрыт воздух, а у Гренландии закрыта вода. Есть только один человек, контролирующий морские коридоры из Картрайта, Ньюфаундленд, Канада — Ней Зильбер. Тебе нужно к нему… — Ты хоть понимаешь, насколько бредово всё это звучит? — Я не договорила: тебе нужно к нему доставить мальчишку.       За той фразой шёл момент короткого молчания. В какую-то секунду Уильям «Из Джонсборо» Хантер отчётливо ощутил себя муравьем, чей мир легко помещался между двумя стёклами, а он, в отличии от остальных, даже не осознавал, что за ними существует что-то ещё. — Что? — переспросил вконец он. — Нет, я слышал, слышал. Ты предлагаешь мне взять человека, которого я нашёл и взял с собой совершенно случайно, в место, подтверждений безопасности коего я не слышал за двадцать лет, будучи пилигримом, и отдать его какому-то почти мифическому связному, которого даже знать не знаю? — Да, — ответил за девушку Салливан. — Именно этого она от вас и просит. — Вы вообще понимаете… Что, блять, это за уровень бреда такой? Осознаёте, каковы вообще были шансы, что всё сложится именно так, как есть перед вашей просьбой?! — Вот как раз потому, — начала девушка, подняв глаза, — что всё сложилось именно так, я и прошу тебя об этом. Иначе мне не о чем тебя просить. Прямо сейчас сюда едет другой связной отряд — он доставит нас прямо к Стене. Мы не вернёмся оттуда, Уильям. Если в тебе до сих пор играет эта искра благодарности, что была в день нашего отхода — это единственное, что ты можешь для нас сделать. — Но почему именно… Что вообще происходит? — Об этом я… не могу тебе рассказать. Нет, это не секретно, если ты согласишься — просто вполне есть шанс, что ты не выполнишь мою просьбу, если узнаешь. Я не могу быть уверена. Вернее… — Это я не могу быть уверен, мистер Уильям. Да, я не могу отговорить Александру от того, что ставит под угрозу всю нашу миссию — от вашей помощи, но могу заткнуть. — Я всё ещё ничего не понимаю… — Тебе и не нужно — Ней всё тебе расскажет, как доберёшься. Или же расскажет твой парнишка. Но учти: если откажешься — отдай парня Отцу. Он знает, кто этот мальчишка. И, кстати говоря, он вряд ли просто так его отпустит — мы с ним не обговаривали эту часть плана. Ты согласен? — Хантер медлил. — Уильям?.. — Нет, — отрицательно кивнул он. — И пальцем не пошевелю, пока не пойму, в какую херню вы пытаетесь меня впутать.       Над лесом снова повисла тишина. Редко шумевшие деревья, покачиваемые ветром, заполняли пробелы идеально. Казалось, совсем не обязательно отвечать, совсем не обязательно говорить — достаточно просто стоять и слушать, пока время бежит мимо тебя. Но это было ложью. — Я же говорил, Ал, — наконец-то прошептал Синистра. — Уилл, пойми, мы не мо… — Вы только что рассказали, что на Гренландии никогда не было заражения, — оскалился старик, — что есть человек, что знает, как добраться в Гренландию; и в точности описали, где его искать — за эти секреты мне бы уже давно снесли голову, если бы знали, что я ими обладаю — нет смысла скрывать от меня другие. Я хочу знать две вещи: кто этот мальчишка, и кто вы? — Мы — послы, — начал Салливан. — Каждые семь лет Гренландия отправляет Золоту и Эволюции «дары» — всё, что необходимо для дальнейшего развития нашей общей миссии, плюс плату. У нас игра по их правилам, мистер Уильям. Они могут дать нам то, чего мы воспроизвести не в силах, и они отказываются подыгрывать нам. Но это слишком долгоиграющий проект, чтобы знать результаты заранее, а нас самих даже не подпускают близко, чтобы брать над ним наблюдение или контроль — мы можем только ждать. И нет — не все секреты вам положено знать. Вы, как сами подметили, и так теперь знаете слишком много. Впрочем, дело даже не в количестве… Мы не ответим только на один ваш вопрос — о мальчике. Это вам расскажет Зильбер. Если же он, как и всё остальное, окажется ложью — секрета в мальчишке тоже не будет. Всё. Я предлагаю вам перестать быть мудаком и принять довольно важное для нас решение. — Важное? — Глобальное, мистер Уильям. Не тяните. Время — не наш друг.       Уильям тянул. Разумеется, было трудно поверить во всё то, что он услышал — «остров льдов и оленей» давным-давно считался полностью заброшенным, даже мистическим. От него за все сорок семь лет катастрофы не было поймано ни единого радиосигнала, а все те, кто утверждал обратное, оказывались либо лжецами, либо мошенниками. Было много экспедиций, пытающихся достичь острова — кустарных, малоизвестных, независимых и не поддерживаемых никем. Не удалась ни одна — люди уплывали, но не возвращались. И не было ни достаточных средств, ни методов, чтобы придать тому широкую огласку — только слухи, всё больше и больше напоминающие мифы. А в его жизнь — простого старика — ворвались двое людей, одетых в почти новую одежду, несущих в своих сумках редкие, буквально золотые медикаменты и препараты, и утверждали, что огромный остров, пускай и не слишком заселённый, полностью избежал воздействия паразита на себя — около полумиллиона выживших (почти столько же, сколько на двух Америках вместе взятых), закрытых от мира насущного, просто жили. И, главное, был человек там — в Северной Америке, что не только тоже знал об том факте, но и контролировал морской коридор — ответственный за все те не известные никому смерти Ней Зильбер.       Впрочем, вторая часть просьбы поражала даже больше первой — почему именно Мальчик? Сколько наёмник не наблюдал за ним — в нём не было ничего не обычного, он ничем не выделялся. Многие дети, подобные ему, погибали от паразита, разрушающего их организм, умирали от голода на руках окоченевших родителей, исчезали в толпе мертвецов — почему именно он? «Что-то в нём должно быть не так, — думал он себе, — но что?» — а время шло.       «Однако другого шанса не будет. Если отдам Пацана на север — смогу вернуться в Вашингтон с чистой совестью, попробую начать всё сначала. Девочка в безопасности, он тоже будет в безопасности, а значит… всё это будет не зря. И Джеймс, если всё удастся, умер не зря. И за день до нашей смерти будет солнце». — Согласен, — сказал наконец старик. — Очень надеюсь, что вашему Нею будет, что сказать.       Салливан кивнул в ответ, назвав соглашение хорошим прощальным подарком, и тут же ушёл в тень. Александра стояла немного дольше, смотря Хану прямо в глаза — она вновь подметила, что что-то отличительное в них было. Он же видел в её зрачках — где-то глубоко во тьме отчаяние, смешанное с болью. Не мог объяснить, что это, ни себе, ни ей, но он уже такое переживал — в тот момент, когда висел в клетке над пропастью, просто ожидая своей участи и смотря на ржавый, немного погнутый крючок, удерживающий его над судьбой. Он хотел спросить, хотел поинтересоваться, но не смог — некоторые вопросы слишком личные, чтобы нуждаться в ответах. — И, кстати, — сказала та на прощание, развернувшись, — у твоего попутчика есть имя — просто спроси. Но ненавязчиво. Знаешь… не как обычно.       Постояв минуту, он развернулся и пошёл обратно всего с одной мыслью: «Что-то в них изменилось». Альвелион стоял ровно там же и точно так же, как и десятки минут назад. Без лёгкой и беззаботной улыбки он казался таким же, как и все остальные — уставшим и холодным, но таким он был лишь для самого себя — стоило охотнику подойти ближе, как парень вновь оживился: — Попрощался? Быстро ты, — он выгнул спину, позвонки издали едва слышимый хруст. — Как всё прошло? — Поехали. — По-о-о-онял.       Возвращались они молча. Парень отчаянно пытался задавать какие-то вопросы, но был просто проигнорирован. Уильям «Из Джонсборо» Хантер смотрел вдаль дороги и не особо верил во всё происходящее — истории, состоящие из случайностей, никогда не были его любимыми.       Наверное, в тот момент проблема была в том, что он ощущал себя лишь частью чьего-то плана, в который он не посвящён — словно во Вселенной всё стремилось к величайшему показателю энтропии для него, и в то же время было подвержено каким-никаким законам для остальных — законам, о существовании коих он даже не догадывался. Ответы же на все его вопросы лежали очень далеко.       Сразу по приезду наёмник кинулся искать парня. От вопросов любопытства и морали нужно было отходить очень быстро и переходить к вопросам практическим — Уильям помнил, что «Отец не отпустит мальчишку просто так», — и тот действительно не отпустил — оказалось, что он до сих пор переговаривал с ним — те самые десять минут, что «немного затянулись». Хантер решительным шагом направился к дому, но тут же замер, почувствовав тяжесть у спины. — Не нервничай, — шепнул парень, щёлкнув затвором пистолета. — Не знаю, что там произошло между вами, но вижу, что ты настроен решительно. — Если ты решил… — Я ничего не решил. Просто пройдусь с тобой, прослежу, чтобы ничего не случилось. Если всё нормально — выйдешь отсюда целым. Если что, то мне и самому не нравится тыкать в людей стволом и не стрелять — не люблю пустые угрозы. — Но, при этом, ты всё-таки тычешь. — Работа такая.       Двое наёмников медленно поднялись вверх по широкой лестнице. Генрих Гаскойн, отвернувшись к окну, всё ещё болтал с Мальчиком, что стоял прямо перед стеклом и смотрел на потемневшее небо. — Hola, Padre, — непринуждённо сказал Альв. — Mi chico… Ya de vuelta? — Si, Padre, si. Y nuestro amigo un poco agresivo todavía tiene preguntas para ti. — Que? А, mercenario… Я же сказал — дай время поговорить с мальцом. — Я забираю его, Генрих, — Генрих молчал и почти не шевелился, парень, обернувшись, тоже не произнёс ни слова — просто ждал. — Забираешь, говоришь? — наконец прохрипел старик. —  Mi chico… — Я держу его на прицеле, Отец — на всякий случай. — Это хорошо. Отпусти его, — тот повёл бровью в лёгком удивлении, но приказ всё же исполнил. — Что ты знаешь об этом мальчике? — Меньше, чем знаешь ты, как я погляжу. Но больше, чем знал. — Si, это точно. Что ты собираешься с ним делать? — Это тебя не касается. — Это касается того, как ты выйдешь отсюда, mercenario - либо сам, либо вперёд ногами, — Хан затылком чувствовал, что Альвелион не убрал пистолет из руки. — Так что? — Я отведу его в безопасное место. — То, что на севере? — Не твоё… И долго ты знаешь об этом месте? — Достаточно долго. Впрочем, это не отменяет бесполезности моих знаний. Я догадывался, что ты за ним придёшь. Салливан и… Скажем так, они весьма эксцентричны, пускай и надёжны. Думаю, мне не стоит тебе говорить, что желай я — твоя жизнь закончилась бы прямо сейчас… К твоему счастью, мне хватило времени обдумать своё решение, так что я решил: уходи и… — Не возвращайся? Утром.       Ответом послужил кивок. Уильям подозвал Мальчика рукой, а тот, в свою очередь, быстрым шагом спустился по лестнице и тут же направился к выходу. — Скажи мне, Генрих, — обернулся Уилл на лестницу, — на прощание, так сказать: кто он — этот малец? — Этот малец… Наследник. Очень влиятельный в неправильных руках. Если ты вдруг решишь бросить его — лучше пристрели. Так надежнее.       Уильям попрощался и сбежал по лестнице вниз. Из окна Отца было видно, как наёмник и мальчик разговаривают с охранником, а после отправляются куда-то в сторону амбаров, чтобы поспать. Впрочем, и Альвелион, и сам Гаскойн уверенно считали, что спать человек из Джонсборо точно не будет. И он не спал. Не ответил ни на один вопрос и сразу же сделал вид, что отключился на дряхлом кресле, но на деле не спал — голова была забита самыми разными мыслями, тревожащими воображение, была забита предположениями, что было не так-то просто развеять. Впрочем, Мальчик тоже молчал и, в отличие от старика, действительно уснул при первой же возможности, так что даже спросить вновь было не у кого.       Выдвигались они на следующее утро на рассвете — Гаскойн, как и его подчинённый, уже давно бодрствовали — решали собственные проблемы. Кардинал всё сидел у того же окна и медленно-медленно выводил письмо, которое после отправится в сторону севера, а парень, в свою очередь, пялился в окно — на пыльное солнце. — Не могу поверить, что ты его отпустил, — улыбнувшись, сказал Альвелион. — Почему так? — Не похоже это на тебя, Padre. — Хм… Совсем скоро Полиотэро может взять меня за горло, а это будет хорошим камнем в его огород… К тому же, если он действительно решился сделать то, о чём я думаю — он и так не жилец. — Самоубийственное задние — это сопровождение ребёнка? — Дело не только в этом мальчике, mi chico. Дело в том, что за каждый переход по мосту нужно платить. И тот, кто стережёт нужный им мост, запросит слишком большую цену. Что до тебя, то ты пойдёшь за ними — следи и иди по следу, Альвелион — точно так, как ты умеешь, но не убивай. — Интересно. А если он облажается и погибнет? — Тогда ты отправишь к Золоту это письмо, — Отец достал заранее заготовленный лист с печатью и, наложив поверх другой депеши, начал выводить буквы. — Столько важности… Впрочем, не буду спорить — давно я не был в мире сером и давно хотел туда выбраться. И ещё один вопрос: когда они столкнутся с этой «непреодолимой ценой» — она опасна, как я полагаю? — Генрих кивнул. — Тогда нужно ли будет мне?.. — Нет. Ничего не предпринимай — только следи. Не стоит подвергать себя опасности за какой-то мизерный шанс. — Это сейчас была забота? Ха… Ничего себе. Скажи уж тогда, с чем им предстоит столкнуться, раз оно такое опасное? Этот мужик, — Альв смотрел на Хантера, ожидающего Мальчика у машины, — был даже за Стеной — что может быть опаснее Ада?       Старик отпрянул от письма и легонько засмеялся. Подозванный паж развернул коляску к окну и, получив шёпотом приказ, тут же скрылся в одном из кабинетов. — Была когда-то песня в моей родной Mexico. Она рассказывала о бандите-ковбое, оставленном умирать после ранения в засаде. Не помню, где я её услышал впервые… He estado en muchas fiestas, и везде слышал её — она звучала так радостно… как никогда уже не зазвучит сейчас.       Генрих «Отец» Гаскойн улыбнулся и, напрягая связки, неспешно запел. Песня горьким хрипом рождалась у него в горле и протекала неспешно и печально, устало и холодно — точно также, как и жизнь всех и каждого в Новом мире. Слова расходились по пустому кабинету, едва слышимым эхом хрипя в стенах. И если в этом голосе не было скорби по ушедшим дням, то, пожалуй, никто из живых не ответит, что же в нём тогда было.

«El raven, el raven's… vuela sobre ti/О ворон, о ворон кружит над тобой».

      Парень быстро нагнал наёмника, и они вместе сели в машину. Уильям соврал охраннику, будто бы Отец приказал доставить их на границу, а сам страж, видимо, вспоминая то, что наёмник вышел не только живым, но ещё и получил кров, даже не стал сомневаться в приказе — заведя мотор, он привычными движениями направил авто на север.

El raven's cenara tu carne/Тебя ворон будет клевать».

      Рассветное солнце неприятно ярко било в глаза, пробиваясь через поднявшуюся из-за более редких дождей пыль. Уильям всё хотел спросить парня, кто же он на самом деле такой, но подходящие слова никак не подбирались — он просто смотрел в серые, неприятные ему глаза, и по-прежнему не видел там ничего — это его и пугало.

El raven, el raven's vuela sobre ti/О ворон, о ворон кружит над тобой».

      В конце-концов, он вспомнил о шраме на шее своего попутчика, и о том, что тот говорил, пряча его за волосами: «Там моё имя». Решение нашлось само собой — Уилл приказал своему попутчику не двигаться и, сдёрнув с него капюшон, поднял волосы. Его удивление было больше смешано со старым страхом: на задней части шеи у Пацана чьей-то осторожной рукой были срезаны два куска кожи, узор на местах которых образовывал небольшую римскую четвёрку — так, в своё время, клеймили рабов. На вопрос о том, как же его зовут, парень ответил агрессивно, отбив руку наёмника прочь: Айви.

El raven's tiene mucha hambre/Ведь голод ему не унять».