За день до нашей смерти: 208IV

Родина — это то место, где пришлось родиться. Обитель — то, в котором было решено жить. Дом — куда хочется возвращаться.

      Гул авто приятно разбивал утреннюю тишину. Среди голых деревьев и почерневших, сгнивших от постоянных дождей листьев было мало чего приятного глазу: пустые поля, пустые ветви, потрескавшиеся и обветшавшие редкие дома. В воздухе витал запах поздней осени — прекрасный своей свежестью, сулящей скорые перемены, и отвратительный своей сыростью с привкусом влажной земли. Тот запах всегда говорил только об одном: всё умирает, и всё точно умрёт, отдав своё место под жизнь. Пока шины старого, практически раритетного мустанга разгребали под собой слои грязи, Уильям внимательно следил за тем, чтобы двигались они в правильном направлении — он гнал практически точно на восток, взяв лишь немного севернее. — А далеко до этого самого Картрайта?       Голова его была забита мыслями о грядущих проблемах и уже существующих. Их было много. Даже слишком много. Такой снежный ком препятствий вполне мог бы задавить даже нескольких человек, неготовых, но стоящих на пути. Наёмник себя таковым не считал. Да, он знал, что путь, предстоящий им — это путь не из лёгких в самом прямом, физическом смысле, но всё то меркло перед другими мыслями — о том, что же делать после этого пути. — Уильям?! — голос прозвучал громче и уверенней. — Что? — Как далеко нам ехать? До этого «городка» в смысле? — Около четырёх тысяч километров, — водитель, посмотрев на своего собеседника, не находил в его глазах понимания. — Два часа от реки Ред до Гатри — это всего двести десять, — позади послышалось скромное «ого». — Но сначала мы направимся не в Картрайт, а в Вашингтон — столицу бывших Соединённых Штатов Америки. Не рассчитывай, что всё будет быстро — я понимаю, что для тебя это мягкая поездка с лёгкими подёргиваниями из стороны в сторону, — съязвил он, минуя очередное препятствие, — но для моих глаз — это пытка. Нужно следить за дорогой всё время, сохранять внимательность, напрягать зрение. Если поначалу всё нормально, то через три часа эта самая внимательность понижается, через шесть — детали картины начинают сливаться, а через восемь и вовсе не будет смысла ехать дальше, так что мы… — Так научи водить! — тут же подхватил инициативу Парень. — Нам проще тратить остаток дня на отдых, чем убиваться обоим сразу. Потому что!.. — Айви хотел было что-то возразить, но не успел. — Потому что на следующий день всё равно настанет утро, и всё равно нужно будет вести машину. Я буду в состоянии это сделать. Ты — вряд ли. Без обид или чего-то ещё — ты этого не сможешь просто с непривычки.       Дорога продолжилась. Утреннее солнце уже поднялось достаточно высоко и даже через тучи освещало дорогу достаточно хорошо, чтобы даже малейшую деталь можно было заметить невооружённым зорким глазом. «Ха… — думал про себя охотник. — «Без обид», — с чего бы это я?»       Было примерно три часа дня к тому моменту, когда машина впервые остановилась. Учитывая время года, день уже был куда ближе к закату, нежели к пику. Перед Айви, открывшим глаза от короткого сна, предстало одинокое одноэтажное здание, что то ли было коричневым, то ли стало таковым из-за грязи и пыли. Знай Мальчик обычаи Старого Мира, он сразу же догадался бы, чем служил тот, окружённый редким кладбищем, дом. — Где мы? — заспанным голосом произнёс тот. — Только что проехали Спрингфилд, Миссури. Прямо сейчас стоим перед церковью. Вернее, этот сарай когда-то был таковой.       Уильям прошёл мимо самого здания и, зайдя на кладбище, точно и уверенно направился к одной конкретной могиле. На мемориальной табличке, висящей на плите, было выгравировано: «Джоэл Миллер, лучший отец», — достав нож, он начал методично откручивать винты, которыми та самая табличка крепилась к мрамору. — Мы грабим могилы? — Нет. В той церквушке находится тайник. Здесь — ключ. — И что в нём? Еда? — Лучше — бензин. У нас расход тринадцать на сто, — кивнул водитель в сторону мустанга, — всего шестьдесят литров. Сейчас там почти пусто — меньше десятки. Да, наша канистра даёт нам ещё сорок, но этого мало. Даже для того места, куда мы движемся, — он снял табличку, в небольшой выбоине в мраморной плите лежал ключ; взяв его, он направился к церкви. — В каждом штате у меня есть места, подобные этому — каждое желательно посетить. Парадоксально, но большинство из товаров, находившихся там, я, так или иначе, распродал или использовал — оружие, амуниция, медикаменты, но не топливо. — Понятно. Погоди… А почему топливо не распродал? Мы же отдали за него!.. Мы же то ружье за него отдали…       Двойная деревянная дверь, поросшая лозой, со скрипом открылась. Перед путниками предстал идеальный, слегка припорошённый пылью порядок — все скамьи были ровно выставлены на своих местах; постамент, с которого должен был вещать проповедник, также находился в целости и сохранности; даже окна были без единой трещины — лишь полностью покрытые с наружной стороны грязью от дождей. Осмотревшись, наёмник неспешно пошёл между скамьями — его интересовала комната за постаментом — «гримёрка». — В тридцатых годах Япония представила формулу, — начал тот, отвечая на вопрос, — существенно увеличивающую срок годности горючего. Даже несмотря на то, что в то время весь мир массово заполняли альтернативные источники энергии, это было настоящим прорывом для тех стран, что не могли себе позволить электродвигатели, водородные, воздушные или прочие, — "гримёрка» открылась. — Учитывая потребление в США, основные склады с запасами «обновились» довольно быстро, так что Золоту, пришедшему в государственные склады, просто очень повезло. Но именно срок годности топлива давал и даёт мне повод не избавляться от него, — отвечающий отодвинул один из комодов, стоящих в комнате, под ним находился люк, ведущий в подвальное, редкое для таких зданий, помещение. — В Кав-Сити топливо я купил лишь затем, что не планировал пересаживаться на заправленный мустанг — лишь на почти пустой джип. Кстати говоря, тебе не кажется, что ты слишком сильно засыпаешь меня вопросами? Если следовать твоей системе, то ты мне должен уже очень-очень много. — Вообще-то… — кажется, собеседник опомнился в тот момент. — Да… То есть, система хорошая, но не сейчас — ты же знаешь очень много, а я… — А ты просто ходячий сборник вопросов, поглощающий информацию, как губка. Нужно думать прежде, чем предлагать.       Замок спал с люка, и охотник медленно пошёл вниз по знакомым ступеням, скомандовав напарнику ожидать. «Помещение» представляло из себя просто пространство в фундаменте — голая земля, бетонные стены и такой же потолок, скрывающийся сверху под деревянным каркасом.       Хантер, ища канистры, всё вспоминал о рассказе Вейлона — тот утверждал, что когда он только-только обустраивал тайник, то нашёл тело в выцветшей рясе, сидящее где-то под церковью. Поначалу это казалось Уильяму смешным — проповедник ведь, в таком случае, должен был попасть в ад, но потом, с возрастом, он осознал одну простую вещь: для кого-то ад проник в жизнь куда раньше, чем та самая жизнь закончилась.       «Рискну предположить, что мальчишку держали где-то взаперти, — вновь обдумывал он шрам в виде четвёрки. — Это бы объясняло, почему он слишком многого не знает, но не считает себя рабом. Не то, чтобы я ему верил насчёт этого — самолюбие у подростков всегда высокое. Быть может, это был какой-нибудь паж, по типу того, что имеет при себе Генрих? Но на востоке? Должно быть, кто-то вёл очень зажиточную жизнь, — взяв канистру, он выдохнул и пошёл обратно наверх — у него было ещё примерно три часа на езду. — Но тогда почему Четвёртый? И почему «наследник»? Нет, Генрих мог и соврать — не стоит учитывать его слова. Но даже так — всё равно нескладно как-то… Может, действительно — просто вырос в какой-то долбанутой семейке? Тогда зачем он этим туристам? Надавил на жалость, пока меня не было? В принципе…» — Уильям! — раздался крик из люка прямо в лицо поднимающемуся старику, отчего тот пошатнулся и чудом не лишился равновесия. — Я придумал, как сделать систему справедливой! Ха! — Ох уж эти дети… — посмотрев на энтузиазм своего собеседника, охотник так же меланхолично продолжил подниматься по лестнице. — Эй! Дети — это!.. — Это до восемнадцати, — они вышли из церкви и направились к машине. — Подрастёшь — станешь «Мужиком», а не «Пацаном». Впрочем, к тому моменту, мне уже будет всё равно. — Говоришь точно так же, как один старпёр!.. То есть… Я имел ввиду, что… — Ты ведь уже сказал — чего оправдываться? — двигатель мустанга заревел спустя доли секунды после поворота ключа в зажигании. — Джеймс меня вообще подкалывал на эту тему всякий раз, как мог: «Ты что, забыл про свой склезор, Хан?», «В твоём возрасте нужно сидеть в кресле-качалке да тапочки шить, а ты выделываешься», «Дай угадаю, раньше было лучше, верно?», — он не упускал ни единой возможности, чтобы… Так в чём новшество в твоей системе? — А… Ну, я подумал, что лучше будет так: давай обменивать вопрос на вопрос только в личных темах. То есть… Мне же нечего, практически, тебе рассказать, кроме личных деталей, а ты… — Хантер, выдохнув, открыл рот, дабы ответить. — Я не совру! Пожалуйста. Тут же столько всего — у меня слишком много вопросов, чтобы я хоть когда-нибудь смог узнать всё от тебя, если будем продолжать так же, так что… — Согласен, — на лице собеседника застыло подобие удивления. — Веришь или нет, но я родился не пятидесятилетним, и мне тоже было интересно. Есть одно но: прежде, чем я приму твою поправку, ты ответишь на один мой вопрос (бесплатно, разумеется). Почему ты ничего не знаешь? — Это лич!.. А… Ну да. Но я ведь… Отвертеться не выйдет, угадал? Это… Только… Ты только никому, ладно?.. Вообще, это сложно — слишком широкий вопрос и слишком… Слишком неприятный. Делом в том, что я… Всё дело в том… Я вырос… — рассказчик вдохнул и, задержав воздух на секунду, очень громко выдохнул, смотря в пол. — Считай, что я вырос в четырёх стенах — редко видел окружающий мир, кроме одной маленькой зоны, и ещё меньше знал о том, что происходило вокруг. То есть, конечно, я знал, что настал конец света; знал, что что-то лучшее было до всего этого, но… Это, как ты сказал, были очень узкие знания… Как это… Абстрактные? Ты думаешь, что знаешь о том, что происходит в мире, а на деле — составляешь свою странную, чудаковатую картину из слухов и рассказов, просто пялясь на одни и те же помещения одного и того же дома. Всю жизнь. Сначала ты их любишь, потом — привыкаешь, думаешь о них, как о части себя, о рутине, а потом они тебе осточертевают. Что же до остальной информации, то её были просто крупицы — какие-то старые книги, учебники, если везло, картинки или фотографии… Рабом я не был — даже не заикайся снова, но… выбора — оставаться там или нет — у меня не было. Странно, наверное, такое слышать, но это… Это была моя жизнь — почти вся… Доволен? — В твоём рассказе нет ничего странного, — водитель смотрел на дорогу, но видел перед глазами совершенно другую картину — бункер. — Многие люди в этом мире живут в забвении. Некоторые рады этому, некоторые всю жизнь рвутся из обстоятельств к свету знаний, а у остальных просто нет другого выбора — в своё время я… бывал во многих таких местах — изолированных искусственно, закрытых. Возьми тот же Кав-Сити — большинство из людей не знает ничего, кроме куска суши пять на пять, и рады этому. Да, когда площадь меньше — радоваться тяжелее, но… Люди как-то умудряются. Поверь мне. В любом случае, это хорошо, что ты тянешься к знаниям, обретя своего рода свободу. Это не просто полезно — это естественно, — в ответ не раздалось ничего. — Ты был заперт по воле семьи или?.. — Нет, — едва выдавил тот из себя. — И это уже другой вопрос.       «Этот ответ не дал мне абсолютно ничего, — Уильям «Из Джонсборо» Хантер выбивал ритм пальцами по рулю, перебирая мысли, — но для него он был очень трудным и, наверное, очень важным… Сложно быть ребёнком в этом мире. Впрочем, именно из-за этого многие из них и взрослеют так быстро — учатся молча вытирать кровь из носа о рукав после падения и идти дальше, потому что никто руки не подаст и соплей не вытрет. Но не этот. Этот жил взаперти, отделённый стенами не только от знаний, но и от проблем. По крайней мере, в плане конца света — по-детски наивен и не по-детски глуп. И всё же… Если такая безмятежная жизнь подкреплена отсутствием выбора — это не лучшая жизнь. Ха… Хотя, не мне жаловаться — кому угодно, но точно не мне». — Эй, — обратился охотник к Пацану, отвернувшемуся к окну. — Есть у меня одна глупая шутка: что самое худшее в том, чтобы услышать, что у тебя Альцгеймер?.. То, что тебе наверняка говорят об этом не в первый раз. — Пф, ха… — усмехнулся тот. — Действительно — глупая шутка. — Я о чём, — и пускай в тот момент Айви был повёрнут к собеседнику затылком, Уильям краем глаза отчётливо видел улыбку и думал об одном: «По крайней мере, он знает, что такое Альцгеймер».

***

— А вблизи она ещё больше, чем казалась издали. Я бы сказал «ого», но ты же знаешь, Ви, — я видел её до всего этого.       Уильям Хантер стоял с Вейлоном Тедарком прямо под Стеной. Огромная, почти исполинская, больше пятнадцати метров ввысь и толщиной в более, чем сорок сантиметров, она тянулась вширь по обе стороны настолько, насколько хватало взгляда. Сама конструкция была сделана из прямоугольных блоков с треугольными стендами внизу — новыми, поставленными для поддержки конструкции. Со стороны бывших США копошились люди, латая трескавшиеся куски, подставляя опоры и строя небольшие вышки на примерно одинаковом расстоянии. — Ага, — поддержал двухметровый мужчина собеседника. — Но всё равно она впечатляет. Каждый раз. — Меня куда больше эти ребята удивляют, — указал Уилл на строителей. — Пекутся так обо всём этом. Слышал, они даже в Аризоне за ней следят? — Ви кивнул. — Теперь мне не сильно то смешно от тех речей, будто весь штат им принадлежит — по крайней мере, ведут они себя подобающе. — Формально, он им и принадлежит — не знаю, как там у них в Аризоне, но здесь слишком многие решения зависят от их мнения, слишком много людей зависит. Но пока всё это остаётся на уровне формальности — никто не против, — парень ничего не ответил, смотря на то, как какой-то пехотинец Золота сваривал трубы для строительных лесов, придерживая автомат, падающий со спины. — Скажи, у тебя же были доступны учебники истории? В твоей базе данных? Как они описывали Стену? — Как вынужденное временем, но очень смелое решение. — Ха-ха-ха-ха-ха-ха, — громко рассмеялся бородач. — Это какого года было издание? — Двадцать седьмого. — Кто бы сомневался, — Вейлон медленно пошёл по направлению к Стене, Уильям же поплёлся за ним. — Ну, зато теперь можно сказать спасибо за то, что её не снесли после в двадцать девятом… Или когда её там хотели?.. — В тридцать первом. После того, как зачинщик всего этого бреда, — указал на конструкцию кивком головы рассказчик, — что каким-то чудом прошёл на второй срок, ушёл со сцены насовсем. Ничего удивительного, что он выиграл второй раз — другой вариант снова был ещё хуже. Знаешь, во время своего первого срока все эти его речи про стену были простой фальшью — одним из пунктов предвыборной кампании, завлекающей республиканцев (не повернётся у меня язык назвать «Стеной» тот бред, что был). Но после военного конфликта в Иране, после попытки убийства сорок шестого мигрантом, после повышения нестабильности в мировом обществе и первых ростков Третьей Мировой он всерьёз взялся за то обещание. В то время это казалось пиком паранойи — тратить столько денег, чтобы разобщить страны и людей. Более того — он поставил её по всей территории границы, а не на половину, как обещал — даже перед реками и в горах. В разумных глазах это было почти потаканием терроризму, — Хантер внимательно слушал рассказчика и, пускай не подавал виду, поражался Стене. — Теперь же… Да, сохранись цивилизованное общество до нашего времени — всё это просто снесли бы, называя все те года периодом больших ошибок, но случилось то, что случилось. Впрочем, решения одних маразматиков по отношению к другим маразматикам оправдываются лишь тогда, когда общенародный уровень маразма становится критическим. — Вот это закрутил. — Зато правильно.       Парень и его проводник прошли в одну из трещин стены и официально оказались в Мексике. Однако даже если бы пресловутого обещания одного из президентов США не было — любой человек всё равно довольно легко заметил бы разницу между странами: степи, столь же бесконечные, сколь и горные массивы, на территории Мексики уже через половину километра сменялись мелкими, низкими, но густыми городками и сёлами — вполне можно было сказать, что это дикари в своих пустырях Техаса огородили себя от цивилизации, а не наоборот. Однако в Новом Мире было и другое отличие, весьма разительное — постоянные крики заражённых и сонаров, раздающиеся почти со всех сторон. — А почему бы им просто не заделать всё полностью? Зачем оставлять редкие входы? — Глупый вопрос. Как думаешь, в каком штате останутся орды, если не смогут пройти на юг? — Нет, а если это сделать зимой — пока орды за Стеной? — Пробовали уже. Поверь, ты бы не хотел видеть, как сотни, действительно сотни тысяч мертвецов просто наслаиваются друг на друга, набегают по головам к этой стене, пытаясь перепрыгнуть. Самое страшное в том, что им это удавалось. Во время одной из таких попыток пара бетонных блоков упала, и зомби хлынули в Техас, Аризону и Калифорнию по совершенно новым картам миграции — много людей, просто стоявших на пути орд, погибли в те времена. Тогда и было решено просто оставить всё, как есть — их маршрут не меняется год от года, так что проще всего, как всегда, спрятаться — сидеть и не мешать природе, пока та творит свои чёрные дела. Лучше скажи, как тебе Сходка? — Кислое зрелище. Стоят себе люди с кризисом средних лет, говорят пафосными речами об убийствах и хвалятся тем, что вышли сухими из воды. Я понимаю, что тебе там проще и привычнее — многих знаешь, выпить немного успел, расслабить рефлексы, но я там чуть от скуки не сдох. — Да ну? Если я ничего не просмотрел, то ты от Элис просто отлипнуть не мог. — Может всё из-за того, что она там была ближе всех мне по возрасту? Что вообще там делает девчонка лет… я не знаю… восемнадцати? — Двадцати пяти. — Охренеть. А она не выглядит на двадцать пять. — Так говоришь, будто ты выглядишь на двадцать два. Говорил же — побрейся, — в ответ путник Вейлона лишь самодовольно фыркнул. — Она — наёмник. Перспективный, между прочим. Была за стеной почти столько же, сколько и я сам — только за ней, считай, и работает. — Опасная деваха… Но горячая, блин.       Первую Сходку золото объявило в две тысячи сорок третьем году — ровно через шесть лет после вспышки вируса. В те времена как раз начинали появляться первые ходячие, сбиваться в стаи и гнить коллективно, так что Чёрному Золоту (даже на тот момент — очень влиятельному) нужны были люди, не боящиеся грязной работы. Первые несколько лет собирались сотни желающих — мужчины и женщины с крайней степенью отчаяния, среди которых были лишь единицы действительно умелых. Впрочем, суицидальные миссии быстро отсеивали то самое большинство, а если какой-то новичок и выживал после испытания Золота, то новичком уже ни для кого не считался. — А далеко ещё до твоего загадочного ответа? — спросил парень спустя полчаса. — Мне как-то не по себе здесь. — В чём дело? Климат не твой? — Уильям не всегда мог отличить сарказм от серьёзности Ви, так как шутил тот довольно редко. — Нет — крики. Звучат отовсюду, но… Я никого не вижу. И люди, насколько я знаю, здесь не задерживаются — такое ощущение, что мёртвые сами себя рвут на части, оттого и орут — от боли. — Ха… Было бы неплохо, если бы так, но… — Я знаю, что причина не в этом, знаю — просто отделаться от мысли не могу.       Много вопросов у Уильяма из Джонсборо возникло, когда он первый раз увидел Сходку: он не понимал, почему ни у одного наёмника не было настоящего имени и фамилии — только клички или прозвища; не понимал, как все те люди не боялись собираться в одном месте без оружия, зная, что всё может быть засадой; не находил логичным и то, что ни один человек от Чёрного Золота не появился на мероприятии — опаснейшие убийцы просто выпили и приятно поболтали, раззнакомившись с новыми протеже коллег; но самый главный вопрос — тот, что так и остался без ответа: почему у Вейлона во время карьеры наёмника было прозвище «Папа-Медведь».       Впрочем, тот вопрос оказался из тех, что не нуждались в словах для ответа. Вернее, он стал таковым ровно в тот момент, когда путники пришли к своей цели — за рекой Рио Гранде, когда-то служащей природным барьером между Эль-Пасо и Сьюардом-Хуаресом, около безымянной дороги и облезлых вывесок магазинов, вблизи поросшего сухой травой асфальта и поваленных светофоров стоял небольшой безымянный крест. — Вот тебе и причина моего прозвища, — сказал мужчина, скинув косу с плеча. — Теодор Ромеро. Я нашёл этого мальчика в Мексике очень много лет назад. Ему было всего восемь в то время. Не знаю, какого чёрта он здесь делал, но почти одичал — грязная мордашка, растрёпанные волосы, дикий взгляд — знаешь, как мы, если пару дней без еды побудем, — Уильям усмехнулся. — В общем, здесь не было людей, доверенных мне людей, чтобы отдать его им, а оставлять… Не моё, как ты уже понял. В тот момент, когда мы с ним вернулись в США через Калифорнию, а я уже подумывал всучить его кому-нибудь, он рассказал то, почему оказался за Стеной один: со спокойным, даже немного счастливым лицом он мне заявил, что был перебежчиком — мол, родители его только из-за этого и бросили — не хотели видеть, как постепенно умирает их ребёнок. Это объясняло то, как он выжил — такие слух, зрение, обоняние, сила, какие у перебежчиков… таких результатов не достигнуть обычным людям — сам знаешь. В общем, я оставил его рядом с собой, не прекращая быть псом войны — всё думал, что осталось ему совсем не много, а «дарить» кому-то умирающего… Он прожил ещё семь лет. — Нихрена себе. — Представь? Взрослые едва-едва живут десять — если им очень сильно везёт — живут, а этот мелкий… — Вейлон рассказывал всё с лёгкой улыбкой на устах, держа глаза внизу — подальше от вопросов. — В итоге, здесь он и умер. Мы шли с очередного задания, как он просто упал — сердце не выдержало. Ничего примечательного, ничего пафосного, опасного или героического — в полной тишине, на обрывке какой-то нелепой фразы. Помню, в тот момент, для меня весь мир оборвался на секунду, словно и держался на нём… Прозвище мне дали из-за его имени в первый же год. Теодор — Тедди — лучшее имя для маленького медведя. Его так и звали: Тедди. Меня же, из-за роста и телосложения, прозвали Папа-Медведь — прижилось. — Сочувствую, — коротко ответил Уилл. — Я не… — Незачем сочувствовать. Если этот мальчишка чему-то меня и научил, так это не горевать по смерти. В любом случае, тебе сюда идти со мной не обязательно — просто в этом году это как… вынужденная мера, обстоятельства. Да и прошлое лучше не держать в секрете — однажды ты бы всё равно задал мне вопрос, на который я не смог бы ответить, утаивая, — тишина какое-то время заполнялась только шумом ветра. — Помню, он когда-то мне сказал одну фразу — в самом начале нашего пути… Такое мог сказать только ребёнок — ещё не понимающий ценности слов, но уже знающий, как работает мир. Догадаешься, что он сказал? — Может?.. — «Все умрут, — он сразу дал понять, что вопрос был риторическим. — Рано или поздно. Готов ты к этому или нет. Так что лучше просто помнить эту мысль — с ней всегда будет проще: все когда-нибудь умрут».       Через несколько минут Уильям из Джонсборо и Папа-Медведь двинули обратно. И пускай первый ничего не сказал, но именно в тот день младший из них понял, что Теодор Ромеро, кроме всего прочего, стал переломным человеком и в его жизни — именно благодаря тому мальчику один очень-очень чёрствый наёмник привык к тому, что рядом кто-то был, а следующим «кем-то», благодаря фатуму, стал именно он — Уилл Хантер. И именно в тот день родилась одна из его мыслей, ставшая после столпом мышления: «Всё рождено из эгоизма».

***

— Настолько устал, что тянет всё время спать?       Парень протёр заспанные глаза и посмотрел в окно — день уже завершал этап сумерек, а впереди только чёрная, почти зимняя ночь. Они с Уильямом стояли на небольшой развилке — от основного шоссе шёл небольшой, даже узкий поворот влево и, судя по направлению колёс, туда водитель и собирался. — Мы уже в другом… штате? — Нет — всё ещё Миссури. Впереди — относительно небольшой безымянный городок. Вернее, он просто не подписан на этом куске дерьма, — ткнул тот в самодельную карту. — В любом случае, его мы пересечём завтра. А сегодня… — Спать? — подхватил собеседник, всё ещё зевая. — Именно. Вон в том направлении, — указал он на градусов тридцать левее от дороги, — дом. Относительно далеко от проезжей части, так что в нём и переждём ночь.       Путники проехали чуть более половины километра и действительно наткнулись на двухэтажный деревянный дом с тёмно-зелёной, скорее всего, черепицей. Хантер сразу же приметил гараж, но, открыв его, обнаружил, что тот был занят заржавевшим автомобилем. Вытолкнув развалюху на дорогу, он загнал мустанг в помещение и уже было пошёл к главному входу, как его попутчик занервничал: — В этом доме кто-то есть. — Бред, — тут же ответил Уилл, но револьвер достал. — Тут не может… — Клянусь — я слышу кого-то. Такое, как… не человек. Давай… осторожнее.       Старик медленно-медленно зашагал к двери, вслушиваясь — он не мог уловить ничего, кроме осеннего ветра, пытавшегося сорвать листья с земли, — лёгкого, неприметного во время разговора, но занимающего весь фон шумов, когда нужно было сосредоточиться. В окнах же не было ничего — столь же пыльные, сколь и целые, они давным-давно не видали человека. Вполне было возможно, что Уильям «Из Джонсборо» Хантер и Айви «Пацан» были первыми за всё время Нового Мира, кто посетил тот дом. Они расположились по обе стороны от входной двери и приготовили оружие — Мальчик неловко, но всё же самостоятельно отвёл затвор и снял кольт с предохранителя. «Он приближается», — шепнул тот, сам же Хантер всё ещё не слышал ничего. Доверившись, он дёрнул что есть силы дверь и тут же прицелился в проём. «Грозный враг» появился спустя секунду, рыжим пятном промелькнув мимо людей и убежав по ступенькам по направлению к лесу, перебирая когтистыми лапками. — По крайней мере здесь действительно кто-то был, — он спрятал оружие и вошёл внутрь. — А-а-а-а?.. — смотря то на своего проводника, то на зверя с пышным хвостом, пытался сообразить парень, растягивая удивление. — А что это было?! — Лис — обычный лесной зверёк. Кстати, тебе повезло — этот дикий, мог и напасть. Пошипеть на тебя, ещё чего-нибудь — ты был в большой опасности. — Разве звери не спят зимой? То есть… Мне рассказывали. — Не знает, как выглядит лис, но знает, что звери впадают в спячку — странные у тебя были учебники, — охотник вслушался в тишину и ещё раз убедился, что здание пустовало. — Во-первых, сейчас ещё не зима — спячку не зря называют «сезонной», а во-вторых, лисы не впадают в неё — только некоторые звери спят. — Как с мёртвыми? На твоей речи — ты сказал, что только?.. — Именно. Очень похожий процесс — и так пониженный уровень метаболизма замедляется ещё сильнее, снижается температура тела, сердцебиение, без того редкое, становится ещё реже — самая натуральная звериная спячка.       Дом оказался практически нетронутым — мебель, вещи, техника — всё было на месте. Даже мох, сырость, грибок и лоза проникали только через входные двери — те, что хозяева в спешке забыли запереть. Первым делом Уильям осмотрел камин — целый, отодвинул заслонку и взглянул вверх — дымоход тоже оказался не засыпанным. «Практически королевские условия, — пронеслось у него в голове. — Теперь осталось…» — Люди бежали в такой спешке… — голос раздался из-за спины — Айви держал в руках старую семейную фотографию в рамке, коих наверняка раньше было много в каждом доме. — Оставили не только вещи, но и воспоминания, — он вытащил фото и взглянул на дату. — Две тысячи двадцатый. Неужели всё было так плохо? — Трудно сказать наверняка… Ачхи! — старик утёр нос от пыли и двинулся дальше исследовать дом. — Когда паразит проник в США, все оглядывались на Китай и Индию — на их скорость заражения. Официальный БПР поднимал нехилую панику, так что все те, кто был охвачен паранойей, рванули на север при первой же возможности. Это вполне могла быть семейка из таких, — он открыл подвал и, достав фонарь, медленно пошагал в темноту, слушатель двинулся следом. — И да, БПР — это базовый показатель репродукции — количество людей, которых ты заразишь до того, как умрёшь сам. У токсоплазмы хомус (так назвали) этот показатель в самом начале был более двадцати. Учитывая густонаселённость стран, где впервые обнаружили вирус, это вполне логично, — взгляд Хантера упал на кучу старых досок, валяющихся в углу, — но от паники это не спасло. Тем более, после закрытия границ. Помоги мне вытащить это наверх. — А почему… Ого — тяжёлые, — парень взял распиленные куски дерева и медленно поплёлся обратно наверх. — А почему ты его называешь то вирусом, то паразитом, то бактерией? — Потому что я привык, что все знают, что это, так что нет смысла в точной формулировке назва… Ачхи! В действительности это паразит. Вернее, модифицированный одноклеточный паразит, перекочевавший от кошачьих. Просто… Ачхи! Просто привыкаешь со временем, что все вокруг коверкают название, но понимают, о чём речь. — Но ведь… — Слушай, — Уильям бросил доски у камина и размял спину, — давай ты оставишь вопросы по заразе для Вашингтона — там будут те, кто тебе о нём расскажут не только подробнее, чем я, но и правдивее. Был бы у меня мой «Бестиарий» — блокнот, что я таскал с собой — было бы проще. Прямо сейчас я бы не отказался отогреться, поесть и упасть спать, а не языком чесать. Пока я ищу пилу, либо топор, либо колун, если повезёт, ты будешь искать трут — сухие мелкие ветки, кору. Хочешь — пробежись по дому, поищи книги или старые газеты — тоже сгодятся. — Хорошо. Но… Уильям, из твоей семьи кто-то был заражен этим… паразитом? — наёмник оглянулся, отпрянув от камина и золы. — Если уровень заражения был такой высокий? Ты же… если тебе было четыре на момент начала, то?.. — Сказано же: не болтай. Иди наружу и постарайся найти хоть что-то стоящее, совсем скоро стемнеет окончательно.       В камине приятно трескали доски, высвобождая из себя влагу. В небольшой кастрюле прямо над огнем грелись консервы — мясо и суп. Хантер, сморенный естественной усталостью и работой топором, сидел за дряхлым бордовым креслом, собирая своим плащом пыль, а Айви же, набегавшись по лесу, сидел ближе к самому камину — отогревался. — Почти как нормальные люди, — шепнул Уилл то ли от удовлетворения проделанной работой, то ли просто из-за хорошего настроения. — Прибраться бы только, — тут же подхватил собеседник. — Пыль просто ужасная. — Ещё несколько слоёв, и она обретёт разум… Ты не слышал, как я чихал, пока ты там по лесной свежести прогуливался. Наверное… — он ещё раз почесал нос — тот, казалось, чесался уже просто по-привычке. — Наверное в тех досках хранился запас пыли для какой-нибудь очень маленькой страны. Ватикана или… Кстати, у меня вопрос, — он снял нагревающиеся консервы и подал банку с супом Мальчику, — я видел, как тебя воротит от мяса — даже в Ирене, несмотря на качество приготовления, ты ел его как-то с неохотой — чем ты питался, пока жил в своих четырёх стенах? — Тоже мясом. — Оттого и воротит? — он, используя найденную ложку, отчерпывал блюдо. — Странно. А что конкретно так не понравилось? Курятина, говядина, оленина или?.. — Мясо, — вновь коротко ответил собеседник, быстро отпив. — Всё. Смотреть на него не могу. Так что просто мясо.       Охотник пожал плечами и, быстро доев свою порцию, расположился на диване в гостиной. Пацан же занял то кресло, на котором недавно сидел его попутчик — оно оказалось раскладываемым. — И снова маленький диван? — улыбнулся Айви, смотря на Уилла. — И снова маленький диван. Я уже как-то ужился в мире до-метра-восьмидесяти-пяти — смирился. — Но лодыжками — ты всё ещё бунтарь, — парень указал кивком на ноги охотника, свисающие с дивана. — Ха. А неплохо, неплохо… Завтра нужно будет пополнить запас воды у небольшого озерца к северо-западу отсюда — здесь как раз можно будет прокипятить её. А ещё я нашёл ножницы — в кой-то веки можно будет себе «виски подровнять»… Подстричься, — засыпал он всего с одной мыслью: «А ведь до Джонсборо меньше часа езды…».       На следующий день большая стая, проходившая мимо, заблокировала шоссе с самого утра и, судя по скорости их ходьбы и численности, не собиралась освобождать его ещё минимум несколько часов. Решив воспользоваться удачным стечением обстоятельств, путники пошли к озеру и, набрав достаточно много воды, прокипятили её, использовав оставшиеся дрова. Уильям занимал тишину тем, что объяснял разницу между стоячей пресной водой, солёной и проточной.       Следующим пунктом была стрижка: наёмник стригся так же, как и всегда — длину оставлял до нижней челюсти, местами состригая непослушные пряди — всё для того, чтобы, при надобности, можно было завязать небольшой хвост на затылке, бороду же ровнял совсем немного — ходить бритым он, парадоксально, не любил; для Мальчика тот процесс оказался труднее — он очень долго рассматривал свои длинные чёрные локоны, перекидывая их из стороны в сторону, но, в итоге, состриг их все — оставил совсем немного, сантиметров шесть, так что дуги превратились в торчащие, почти острые пики. — Как тебе? — Айви струсил стриженные волосы с головы и выровнялся. — Лучше, в каком-то смысле — выглядишь теперь на свой возраст. До этого тебе было… хрен его… лет четырнадцать? Большие глаза, длинная причёска, удивлённый и немного растерянный взгляд — очень детское лицо. В любом случае, с возрастом это… — А как мне… Как мне этими ножницами? — Парень елозил лезвиями по щекам и подбородку, пытаясь состричь редкие темные волосы. — Ха-ха-ха-ха. Никак — используй нож: возьми немного воды, намочи лицо, подставь лезвия под углом в пятнадцать градусов и… — Каким углом? — Как «Каким»?.. А… А, ну да… Смотри, — он достал нож и перевернул его лезвием вверх, — это ноль. Каждый градус — это миллиметр поворота. То есть пятнадцать градусов это, — он тут же правильно развернул лезвие, — примерно полтора сантиметра поворота. Подставь к щеке и сделай так же. Только не порежься, — разумеется, он порезался — больше всего проблем было с нижней челюстью, у перехода к шее.       До следующего тайника по картам было три с половиной часа пути. То снова был небольшой домишко на границе штатов в Эвансвилле — между Сен-Луисом, Иллинойс; Луисвиллом, Индиана; и Кастл, Кентукки. Если первые два были заброшены и являлись исключительно местами для поиска нужных ресурсов, то последний был важной торговой точкой — бывшей резиденцией Единства. Однако он был не единственным препятствием — река Огайо, большая и полноводная, осаженная переправами, также стояла на пути — приходилось ехать по её границам в поисках разрушенной, заброшенной, пустой или дружелюбной точки для пересечения, однако на каждой их отказывались пропускать люди Единства, требуя либо принадлежности к их касте, либо очень большую дань. И только у Уобаша — маленькой речушки, впадающей в Огайо, всё оказалось проще — люди были заняты восстановлением моста из руин, так что запретить проехать было просто некому. — Слушай, Пацан, — сказал охотник, перед наполовину разваленным мостом, — если твоя метка как-то связана с Единством, или они ищут тебя — сами или вместе с кем-то — самое время сказать. — Никто меня не ищет. — Я не шутки тут с тобой шучу, — старик развернул мальчика к себе и взглянул тому в бездонные серые глаза. — Если они посчитают меня или тебя подозрительным или хоть немного важным — один из нас умрёт, а жизнь второго станет хуже, чем смерть. — Я понял! — тот оттолкнул руку Уильяма. — Сказал же: не ищут они меня — поехали.       «Надеюсь, меня тоже, — пронеслось у водителя в голове. — Хотя, с чего бы им? Братьев же отправили. Но всё равно — рискованный ход». — Они такие одинаковые, если не присматриваться… Ну — эти… Группы людей. Объединения? Как это сказать? Единство, Золото — они одинаковые, если о них ничего не знать — стоят себе на местах, копошатся, ограждаясь. Делают всё, что… — Что и любые нормальные люди? — Уильям по сигналу одного из людей медленно и осторожно поехал по мосту. — Да. Большинство из группировок преследуют одну и ту же цель — расширить влияние. Но различаются как методы, так и цели. По крайней мере, для простых рядовых, как эти, — он кивнул на мужчин и женщин, варящих балки. — К примеру: Единство и Эволюция.       И Уильям «Из Джонсборо» Хантер, бывший пилигрим, начал рассказывать о двух организациях, больше всего повлиявших на его жизнь, пока Айви наблюдал за реконструкцией моста. Он был в чём-то прав в своём убеждении — внешне все люди были одинаковые — грязные, уставшие, старающиеся прожить ещё один день. Но, как гласило правило: если живёшь в картине — будь добр присматриваться к деталям. — Первые — самые лояльные к новоприбывшим из всех, кого я знаю. Эти сволочи могут принять почти кого-угодно, так как ритуал принятия — битва один на один с одним из «врагов веры» — человеком, которого до этого содержали в адских условиях настолько, что он и ходить едва может — благородное зрелище, в общем. Само название «Единство» пропагандирует «враждебность человека к паразиту, единение физическое и духовное против новой угрозы» — люди верят, что болезнь либо можно победить, либо подчинить с помощью веры — отсюда и перебежчики-идиоты, которых в Единстве скромно называют «высшими» — люди, которые смогли попасть в своего рода симбиоз с паразитом. Это сложный процесс, так что давай… — в какой-то момент Хантер переглянулся с вооружённым охранником и, замерев в затишье, поехал дальше. — Давай без подробностей — всё дело в количестве активных и спящих клеток заразы в теле. А ещё… Скажем так: это отличный способ устранять неугодных, так как в процессе ты либо умираешь, либо, в итоге, проживёшь максимум одну декаду, но и ещё более идеальный для сдерживания толпы — показываешь людей, переборовших паразита, ставших сильнее, выносливее, улучшивших почти все свои физические показатели, преподносишь как силу веры — готово. У них всего пара небольших городов в Кентукки и Теннесси, но и куча людей в штате, невольно примкнувших к ним. Такой малый размах дал им возможность систематизироваться — общество поделено на классы. Забудем о том, что делёж совершается главами секты — напыщенными и алчными идиотами — никто из рабочих пчёл не сидит без дела.       Сбоку от машины раздался крик — один из сварщиков сорвался с опоры моста и полетел вниз. Зевающая толпа перегородила дорогу, пока несколько коллег с той же опоры, оставив снаряжение, кинулись в ноябрьскую воду. — Другое дело — Эволюция, сборище фанатиков-фриков. Эти ставят в основу своих идей, казалось бы, прямо противоположное — всесилие вируса над человеком, полное и заранее известное поражение над ним, но у них есть свои методы борьбы с этим: они считают, что если ты убиваешь человека и ешь его, то ты перенимаешь не только его силу, но и становишься более закалённым — как наработанный иммунитет. Добро пожаловать в вуду-магию двадцать первого века. — Мерзость. — Это не самое интересное. В отличии от Единства — миленького, казалось бы, сборища уродов, Эволюция есть почти на всём восточном побережье: Флорида, Джорджия, Южная и Северная Каролина, Вирджиная, Мерилэнд и Делавэр. От походов выше их останавливают только редкие военные, вычищающие подобную шваль, вроде них, и другие группировки — Псы Войны и Свобода. Но такая разница, несмотря на более жёсткие и нецивилизованные методы, всё же весьма объяснима из-за одного простого факта: все те, кто не согласен с проповедями Джорджа Дарвина, хрен знает его настоящую фамилию, попадают на обеденный стол — ты либо свой, либо обед. Общество у них разобщено и, чаще всего, предоставлено само себе — захваты новых территорий вознаграждаются титулами, снабжением и дарственными рабами. Иногда через радиовещание даже собирается жалкое подобие армии, выступающее куда-то на запад, но ничем успешным это ещё не заканчивалось. Захватывают, в основном, ради дани и набора новых кадров, так что и восстанавливаются после нападений очень быстро. Ритуал принятия, разумеется, — трапеза, — человека достали из воды, и старик, воспользовавшись пустотой на дороге, надавил на газ, вылетев из переправы. — Дважды мерзость, — Айви даже немного потрясло от мурашек по телу. — Добро пожаловать в реальный мир. В итоге получаем вот что: все хотят власти, все растят фанатиков, и у всех разнятся лишь способы. И если тебе вдруг показалось, что твоё общество не такое, что тебя, в отличие от других, никто не заставлял, но тебе всё нравится — поздравляю, система работает.       Через около половину часа они уже были на месте — в парке Бердетт, запад Эвансвилла, Кентукки. Точно так же, как и в прошлый раз, тайник находился в неприметном домике к югу от ещё более неприметного озера Мейн — того самого, у которого и было решено отдохнуть, когда топливо уже было загружено. — Красиво здесь, должно быть, летом…       Парень смотрел на листву, покрывшую озеро и на деревья, ветвями протыкающие солнечное небо. На глади воды было идеальное, нереально чёткое отражение. И не было ни единого шума вокруг — словно весь мир замер, ожидая чудес — замер навечно. — Здесь всегда красиво. Нужно просто знать, куда смотреть. Вот скоро настанет зима, пойдёт снег, и всё это будет покрыто белой, блестящей на свету коркой. Будет очень тихо, свежо… — И холодно. — Да. Ха… Да, и холодно.       Остановились они между Луисвиллом и Хантингтоном, где-то на шестьдесят четвёртом шоссе, проехав поперёк до этого пятьдесят седьмое, шестьдесят девятое, шестьдесят пятое и семьдесят пятое. Точкой для отдыха оказалось такое же безымянное, как и в прошлый раз, но куда более мелкое селение, прямо под развилкой с шоссе на более мелкую дорогу восемьсот один. — Смотри, Уильям, — дорожный знак. На… юг, правильно? — тот кивнул. — Фармерс, а на север — Шарки. — Если бы мне это ещё что-то давало… Здесь есть только шоссе, — пробубнел он, пялясь в кустарную карту, — спасибо хоть, что пронумерованы по-старому. В любом случае, мы минули Луисвилл недавно — где-то в часе езды от Западной Вирджинии. Я хочу до завтрашнего вечера прибыть на место.       Укрытие, чтобы расположиться, пришлось искать долго — старый автосалон оказался большим, но пустующим помещением — большинство мест предназначалось машинам, так или иначе исчезнувшим из здания, а остальные помещения представляли из себя обычные офисные кабинеты — тесные, без вентиляции и, если не повезёт, со скрипящими стульями. В конце концов, был найден зал ожидания — просторная комната на втором этаже. Уильям уступил диван попутчику, так как тот оказался ещё короче, чем предыдущий и, усевшись в кресло, тут же приготовился ко сну. — Знаешь, а ты стал разговорчивее, — вдруг сказал парень сонным голосом. — То есть… Человечнее, что ли? — Не люблю молчать в дороге. В принципе не люблю. — По тебе и не скажешь. — Не было бы тебя — говорил бы сам с собой. В этом и причина того, что я стал для тебя человечнее — ты единственный, с кем я могу говорить, а я — единственный, с кем можешь ты. Мы, считай, в клетке с тобой — я и ты, так что это неминуемо. — Ну и сравнил. — Зато правильно. Даже ты за последний день сказал больше, чем за первые три нашего знакомства. Теснота… сближает, в каком-то смысле. Заставляет объединяться. — Ну, раз уж мы «в клетке», тогда главное — не отвернуться друг от друга. Будет скучно просто стоять и молчать спина к спине. — Хорошо сказано, — старик лёг на бок и, смотря на ночной горизонт, погрузился в глубокий сон.

***

— Опускайте ниже.       Он открыл глаза и тут же закрыл их обратно, стиснув зубы. «Сон, — повторял он себе. — Сон», — но сколько не открывал после этого — картина не менялась: решётки клетки. Толстые, шириною в три пальца, сваренные в форме, наподобие человеческой стоящей фигуры. — Но так нельзя, Наставник. Он же только ребёнок. Тем более, что…       Однако, худшее дожидалось внизу, под самой клеткой — гнездо. Совсем небольшое, спрятанное темнотой и холодом старого склада, но смертельно опасное. Единство, в своё время, собственноручно перенесло несколько живых маток в тот склад. Совсем свежих, ещё брыкающихся своими многочисленными глотками в ответ. Поговаривали, всякий житель Хоупа, кто видел то зрелище, опорожнял желудок через несколько секунд. Не верить тому не было причин. — Это не ребёнок, брат мой! Это враг! Он покусился не только на жизнь наших общих братьев и сестёр, но и на мою! Было бы тебе легче, будь он сейчас наверху, а я — в могиле? — Никак нет, Наставник. — Так опускай.       Клетка на цепи медленно начала опускаться вниз — в темноту. Охотник откинулся назад и замер от удивления — он столкнулся спиной с чём-то тёплым. Повернув голову, он увидел высокого, не намного ниже, чем он сам, темноволосого мальчика, сжимающего сталь камеры настолько сильно, что на руках возникали синяки. Исхудавший, избитый, запуганный, он кричал что есть сил о том, чтобы прекратился тот спуск, но ни сам Хантер, ни те, кто был наверху, не слышали этих криков. — Погоди-ка. Эй, Ли! — цепь остановилась в десяти метрах над землёй. — Пожалуйста! Не надо! Не надо! — Хватит вопить, мальчик мой, хватит, — темнокожий старик медленно присел над пропастью, убрав с головы белую широкую шляпу, — ты сидишь так низко, что никто тебя не слышит, никто не сможет. Лучше скажи: на что ты готов, чтобы подняться наверх? Что ты сделаешь ради этого? — Я… Я…       Уильям резко повернул голову, краем глаза заметив Джефферсона Смита наверху. «Ублюдок, — пронеслось у него в голове. — Это единственное место, где ты ещё дышишь». — Стой, — сказал он самому себе из-за спины. — Я знаю, что ты хочешь сказать, и я знаю, о чём ты думаешь, но послушай меня: это обман. Думаю, ты ощущаешь это лучше, чем я — он просто хочет посмотреть, как низко ты падёшь ради спасения. Так же, как и во многие и многие предыдущие разы. Избивая тебя кнутом, тормоша головой твоего папаши перед твоими глазами, заставляя есть помои из собачьей миски — он желал и желает видеть глубину твоего падения, — он положил руку себе на пульс — бешеный темп. — Мы всё равно окажемся внизу, что бы ты ни ответил — не в этот раз, так в следующий. У меня для тебя есть только одно предложение — единственный достойный ему ответ, — Уильям из Джонсборо развернулся и прошептал Стреляному Ли на ухо те слова, что он когда-то сказал Смиту, будучи подвешенным. — По крайней мере, об этом после мы сожалеть не будем. — Ну так что, Ли?! — Если меня поднимешь, я… — мальчик снова обхватил решётку и взглянул в глаза своему врагу. — Ну, говори! — Я не убью тебя взамен. — Ха-ха-ха. И ты ещё сомневался, Роджер?! Луи, опускай ты. Я вернусь через пару часов. — Нет! Нет, пожалуйста!       Пока парень вопил, а цепь медленно-медленно удлинялась, приближая обоих к «неминуемой смерти», Хан смотрел вниз, обхватив решётку руками и повторял себе: «Я в безопасности. Я в безопасности…» — верить в то его разум не хотел.       Три метра — ровно столько оставляли до дна. Подобная процедура в Единстве была более направлена на психологическую атаку — никому не нужны были «враги», если они представляли из себя простых заражённых. Нет, нужен был человек, сломленный морально и изнеможённый физически — само олицетворение отсутствия веры и преданности идеалам. Таких делали именно в подобных местах.       Да, позже Хантер узнал, что того расстояния до гнезда и того количества маток, которые там были, не хватило бы для его заражения — концентрация клеток-паразитов в воздухе становилась крайне низкой на высоте более двух метров, но в тот момент, будучи ещё мальчишкой, он считал, что каждый вздох, каждый взгляд на заражённого мог убить его. И тот, чей мерзкий голос приказывал приближать мнимую смерть, отлично знал о том, используя всякий доступный раз.       Страх, ощущаемый в тот день, Уилл чувствовал даже во сне — сердце колотилось так сильно, словно внутри всего тела, кроме него, ничего не было; руки и ноги были холодными, ватными и непослушными — они не двигались, сколько голова не приказывала; а глаза, пускай и смотрели в одну точку, не видели ничего — хотелось просто бежать, хотелось разорвать клетку и, вырвавшись, устремиться что есть сил куда-нибудь — куда угодно, лишь бы не вниз.       Но никому не уйти от реальности, никому не разжать металл голыми руками, никому не сбежать — синяки на ладонях говорили об этом лучше, чем что-либо. Оставалось лишь просто сидеть и смотреть прямо на свою смерть. Смотреть внимательно и тщательно, так, как никогда в жизни, боясь упустить момент, потому что страшнее взгляда на ту самую смерть была только подлая мысль о том, что стоит отвернуться, как она тут же сделает шаг на тебя. — Папа… — шептал Ли, не смыкая век. — Папа… Пожалуйста… — Наш отец мёртв, — Уильям смотрел на бездну более спокойно, ощущая не только отчаяние, но и смирение. — Эти два часа пройдут быстро, поверь мне. — Пожалуйста… Папа! — Я так не могу, Луи! — раздался голос сверху. — Нахер всё — я его поднимаю! — Ты хочешь висеть рядом с ним, а?! Потому что я вот нихрена не хочу! Сказано же: он — враг! — Какой, к хренам, враг?! Этого пацанёнка из бункера вытащили! Он всю свою грёбаную жизнь в стенах провёл, а первые люди, что пришли снаружи, расстреляли его отца! Какой враг?! Враг чего?! — клетка медленно начала подниматься. — Тебя опустят к нему — помяни моё слово. Он же пытался пристрелить… — Да, а Смит пытался пристрелить его в ответ, так что всё честно. Как только доложат, что кто-то приближается — спустим его обратно. А теперь не будь мудаком — помоги.       «Не будь мудаком», — повторил про себя старик. — Какой же это день? «Не будь мудаком», «не будь мудаком», «не будь…» Сука! — цепь, стремительно поднимающаяся до этого вверх, заклинила, так что камеру немного потрясло. — Нет… Нет, нет, нет…» — Какого хрена ты остановился?! — Я? Я думал, это ты. — Ладно. Поднажали, — наверху что-то явно заскрипело. — Один рывок и…       Уильям вспомнил, что это был за день. Ещё до того, как одиночный металлический звон раздался у самой крыши, а потом, рикошетом от стены, упал на пол; ещё до того, как его камера, почувствовав свободу, стремительно полетела вниз, а он даже не осознал, что произошло — это был тот день, когда он столкнулся с зараженным в первый раз.       Гул металла от удара о пол заполнил голову. Вокруг поднялась странная, немного красноватая пыль, облаком разбредаясь по помещению. Там, среди того красного тумана, послышались неестественные, почти нечеловеческие хрипы. Клетка упала таким образом, что Уильям оказался внизу — ближе к полу, а Ли — наверху — так же, как и в тот день. Старик смотрел на бетон и видел, как растёт та самая тень — от гигантской, гнилой, почти зелёной руки.       Криво сломанные пальцы с висящими напоказ жилами, длинные, поломанные где-попало ногти, вздутые насыщенно-синие артерии. Хантер понимал, что в тот день просто очередная голодная матка подползла к нему, пытаясь отхватить сочный кусок, но то, как он это видел и ощущал, невозможно было передать словами.       Заражённая женщина закрыла своей ладонью свет от дыры наверху, а воображение извращало картину реальности — фигура казалась мальчику гигантской, отвратительной и всесильной, и она тянулась за ним. Казалось, ещё секунда, и она порвала бы в клочья ту самую клетку. Порвала бы, потому что в глазах той женщины отсутствовало что-либо — ни страха, ни боли, ни сомнений — только цель, отражающаяся от бледных зрачков. Ещё секунда, и она дотянулась бы до него, сжала бы и просто проглотила, даже не заметив, даже не пережевав кровоточащими и гнилыми зубами, даже не попробовав на грязный от земли язык. — Что произошло?! — Гребучий стопор оборвался! Я тяну — хватай ствол!       О да, ещё ровно один момент — она протянула руку через прутья, Уильям почувствовал, как Ли вжимается в противоположную решётку, вдавливая туда и его самого. Не было сил прокричать, не было сил даже двигаться. Единственная причина, по которой он смог отпрянуть от решётки вниз — та же самая рука просто подталкивала его ногтями, пытаясь зацепиться за рваную кофту. «Ещё ровно один момент». Выстрел.

***

      Уильяма «Из Джонсборо» Хантера рывком выбросило из сна. В помещении было так же темно и пыльно, как и вечером. Он взглянул на часы: четыре тридцать утра. Спать не хотелось. Пройдясь по автосалону, он обнаружил, что его попутчик также не спал — сидел у большого панорамного окна и смотрел вдаль — на дорогу и звёзды, совсем скоро исчезающие за тёмным лесом. — Почему не спишь? — шепотом спросил Хан. — Был плохой сон — не особо хочу спать. А ты? — Тоже. Через время это состояние пройдёт — сонливость опять вернётся. Можем либо поспать ещё, либо начинать завтракать, оставив пару часов для дневной передышки. — Тогда давай завтракать.       Маршрут через Западную Вирджинию оказался самой лёгкой частью путешествия. Несмотря на то, что Эволюция, как и многие другие, но малочисленные группировки, промышляла в тех краях, она была довольно разобщена. Уильям не мог не удивляться тому, что по пути им не встретилось ни одной западни или засады — были времена, когда очень-очень многие отряды выживших только и делали, что селились возле крупных дорог и, прокладывая шипы на трассу, ждали у моря погоды.       Впрочем, те времена прошли — количество тех самых выживших сократилось до мизерных значений и не собиралось останавливаться. Да, никто точно не знал, сколько всего людей на планете осталось, никто даже предположить не мог о том, сколько в отдельно взятом штате бывших США, однако если бы кого-нибудь — любого здравомыслящего человека — спросили о том, то он бы без угрызений совести ответил вечно правдивое и краткое: «мало».       Айви половину пути просто проспал, не сумев справиться с сонливостью, а вторую же — восхищался. Он вовсе не пытался скрыть то вдохновение и воодушевление, что давали ему пейзажи штата. Не зря Западную Вирджинию называли «Мать гор» или же, более ласково «Горная мама» — таких переливов рельефа, такого разнообразного ландшафта, что был там, не было больше нигде: огромные холмы, покрытые столь же гигантскими деревьями, наслаивались друг на друга, уходя далеко за горизонт; величественные горы, через которые пролегала маленькая, совсем узенькая дорога, казались полноправными хозяевами тех мест; и даже сами шоссе с их крутыми поворотами и вечными изгибами будто говорили: «Вы проходите не там, где вольны, а там, где способны пройти», — человек казался совсем маленьким в той картине, совсем неважным и слабым, а природа же наоборот — вечной и величественной. Даже города (как совсем маленькие посёлки, так и крупные, занимавшие многие километры площади), казалось, совершенно слились с тем местом — покрытые лозой, мхом, опавшими листьями они словно желали исчезнуть в пелене времени, оставив только самое лучшее глазу редкого живого человека.       Старик по дороге рассказывал о штате — о системах пещер, простирающихся в горах, о водопадах, спрятанных в холмистых местностях вечнозелёными деревьями, о истории о том, как небольшое событие там помогло развязать Гражданскую Войну за свободу — обо всём том, что знал, а в какие-то моменты и сам просто затихал — то ли давал насладится моментами, то ли наслаждался ими — ему трудно было ответить на тот вопрос для себя, но, к счастью, его попутчик делал это за него всего одной фразой: — Знаешь… здесь и правда всегда красиво, — к сожалению, в Западной Вирджинии они так и не остановились.       Машина затормозила лишь около ещё одной церкви, что была недалеко от Страсберга, Вирджиния — в штате-соседе Горной Мамы, что, впрочем, не столь сильно выделялся. В этот раз Хантер оставил Парня у входа, войдя в церковь сам. — Не самое удачное место, — раздалось у того из-за спины. — В смысле, первый тайник тоже был в церкви, но её без наводки даже не найдёшь — стоит одна себе в лесу, ждёт; в парке домик я бы даже обыскивать не догадался, а здесь… — А что здесь? — Не знаю… Домов десять? Выглядит достаточно масштабным, чтобы попробовать что-то найти. — Прошло пятьдесят лет, Пацан, эти домишки начнут обшаривать только, если кому-то срочно понадобится что-нибудь, либо если кто-то захочет здесь поселиться. Оба варианта маловероятны. — А почему церковь? Ты не похож на суеверного или верующего человека… Совсем. — Не моя идея — я просто пользуюсь уже готовыми наработками. Сиди здесь — скоро вернусь.       Дверь в старую церквушку с хлопком захлопнулась, вскружив груды пыли в помещении. Уильям надел маску себе на нос и, поправив волосы, медленно пошёл между скамей. Долгое время, он молчал, свыкаясь с тишиной — вновь вспоминая то, как там шумел ветер в щелях, как колыхались деревья за резными окнами. «Уникальными вещи делают лишь пережитые обстоятельства», — та фраза подходила к тому месту лучше, чем что-либо. Да, таких тайников было много, но тот был особенным. — Здравствуй, Вейлон, — голос его эхом отдавался от голых деревянных стен. — Давно не виделись. Сказал бы я, что ты даже не представляешь, что произошло в моей жизни, но, уверен, ты представляешь — не такое переживал, — старик смотрел в пол, стараясь не поднимать глаза на деревянные кресты, висящие на стенах, вглядывался в пыль на рядах скамеек так, будто там было зашифровано послание всей его жизни. — Я стал наёмником — так, как и предполагал. Хреновая жизнь. Особенно после проверки Эволюцией — с той поры я и человеком себя не чувствую. Теперь понимаю, почему ты соскочил, — он сел в первом ряду и уставился на постамент. — И да, я работал на Эволюцию. Ха… Ты, наверное, сейчас бесился бы, как чёрт, а я не избежал бы затрещины… Жаль, что я не узнал о том, что это они подставили Алису… Прибил бы их хренового проповедника, когда стоял перед ним на одном колене. Угу — представь, они настолько старомодны… Сборище ублюдков.       Он поднялся со скамьи и пошёл в восточное крыло — то служило чем-то вроде кладовой. Да, тот тайник, тот небольшой городишко действительно был особенным — в нём когда-то родился человек, которому повезло. — Нашёл себе напарника. Задался себе целью найти его после первого же набега на меня убийц — рискованно было работать после моего небольшого бунта самому. Мы с ним были… два года. Даже два с половиной, — в кладовой пыли было ещё больше, чем в основном здании — её Уилл посещал куда реже. — Славный был малый — тебе бы понравился. Работать с ним было чистейшим удовольствием — так материться во время паники умел, что даже меня в краску мог вогнать… А так это были… Четыре хреновейших года моей жизни. Да, у меня определённо бывали деньки и похуже, бывали недели, но не года, — он достал канистры с топливом из-под кучи ковров и поплёлся обратно. — Рассказал бы я всё тебе в деталях о том, от чего тебя так же, как и меня подташнивает, да меня там ждёт один шкет, — пыль осела, так что он снял маску. — О, этот — просто нечто. Считай, что это я в самом начале нашего с тобой пути, только в разы и разы глупее. Ещё и обижается на то, что называю его ребёнком.       Он снова сел на скамью, но на этот раз из-за постамента было видно небольшую полусфеерическую выбоину в стене, а в ней — урну с пеплом. «Всегда предпочитал кремирование простому захоронению, — говорил как-то Тедарк. — Люди и так сейчас гниют в большинстве своём, так что… Хотя, рано мне об этом думать». — А ведь этому Пацану всего семнадцать. Знакомая история, а? Хотел бы я знать, чем всё это закончится. Я сейчас на очень странной дороге, Ви. Она, конечно, смотрится благородной со стороны, но это лишь иллюзия — не могу перестать чувствовать, что что-то здесь не так. Как паранойя из-за каких-нибудь обстоятельств, но глобальная… Уверен, ты бы понял, в чём все дело. Куда быстрее, чем я. Впрочем, я согласен и подождать для того, чтобы рассмотреть всю эту картину. Лишь бы не оказалось поздно. Как для меня, так и… Тебе не говорили, что подслушивать — нехорошо? — краем глаза Уильям заметил, как мелькает полоса света от двери. — Если совать нос в чужие дела — можно его лишиться. — Я… Я просто хотел узнать, с кем ты говоришь, — голос звучал глухо — дверь всё ещё была закрыта. — Сам говорил, что тяга к знаниям — это естественно. — А ты говорил, что границы дозволенного человек должен видеть невооружённым глазом. Как думаешь, сколько границ ты сейчас пересёк? — Много, наверное. Но если бы ты не заметил… — Но я заметил. Скройся. Сказал же — сейчас буду, — Мальчик отпрянул от двери, а Хантер подошёл к урне и положил два пальца на её обод. — До встречи, друг. Надеюсь, не прощаемся. — Говорят, если ты говоришь сам с собой, то ты долбанутый, — дверь распахнулась и свет ударил по глазам охотнику. — Да? Кто так говорит? — Тот старик из Кав, что с тобой в отель пришёл. — А, ну да — этот может такое сказать. Да и вряд ли найдёшь большего психа, чем он сам. — Но… Он, вообще-то, говорил о тебе, — Уильям немного помолчал в ответ, пока тишина не стала неловкой. — Уильям… — …Поехали.       Двигатель машины ревел под капотом, заглушая все остальные шумы. Водитель гнал вперёд и думал только о том, чтобы в Вашингтоне всё было в порядке — его разъедала мысль, тревожная паранойя о том, что что-то могло быть не так, что какое-то событие или обстоятельство, произошедшее в его отсутствие, переменило положение вещей в негативную сторону — он попросту боялся за одного человека, пускай и не сознавался себе в этом.       Единственным минусом долголетия в Новом мире было то, что приходилось всё время переживать других — наблюдать за тем, как умирают родственники, друзья, знакомые, враги или недруги — наблюдать, гадать и бояться о том, кто же будет следующим. — Скажи, ты же из Вашингтона, верно? — обратился Уильям к Айви. — Знаешь, как там обстоят дела? — Я… Ты же потом ответишь о том, о чём я спрошу? — тот кивнул головой. — Нет. — Тогда где вырос-то? По тому, как вы шли с братом относительно солнца — либо Мэриленд, либо Делавэр, либо Нью-Джерси. — Мэриленд. Напротив Делмарва — у самого берега, но я…       «Вся территория по западному берегу от Чесапикского залива занята Эволюцией, — тут же вспомнил он. — Всегда была — там одна из «живых» АЭС, за которой они принялись следить. Либо это было чрезвычайно опасным соседством, либо…» — …да и выбираться куда-то нам не то, чтобы сильно давали, так что нет — я не из Вашингтона. — То есть ты вырос в грёбаном Мэриленде, но ни разу не слышал, что происходит в столице? Это как жить в Лондоне, но не слышать про Биг Бен. — Спасибо. — Я не в этом смы… Вообще ничего? Ни про Белый Дом, ни про Здание Верховного Суда, ни?.. — по взгляду был понятен ответ. — Ну, тогда то, что я тебе расскажу, не будет таким уж захватывающим. Люди, к которым мы едем, обосновались в самом центре Округа Колумбия, и не где-нибудь в случайном здании — они взяли себе два из трёх домов Библиотеки Конгресса. Не зря… — Серьёзно?! Да ладно! Там же сотни тысяч!.. — Ты же сказал, что не знаешь ничего о Вашингтоне! — В смысле? Ты спросил, не знаю ли я, как там обстоят дела — не знаю. Но, ясное дело, я слышал о Библиотеке Конгресса — как я и сказал, там же сотни и сотни тысяч… — Несколько миллионов книг, да. В общем, этих ребят называют Библиотекарями — там, конечно, старожилов уже не осталось, но несколько лет назад были люди, осевшие там ещё в тридцать восьмом — во время карантина. — Охренеть. Но как? — Сказать по-правде, я и сам не знаю — так получилось. Вначале не было особо желающих полакомиться знаниями. Да, кто-то проникал в здания и воровал особо ценные образцы, думая, что деньги ещё когда-нибудь возымеют значение (иногда это были даже работники и охрана), но основная масса сохранилась. Редкие налёты рейдеров были действительно редкими — кому нужны книги, верно? А потом уже появилась возможность укрепиться — прямо под зданием поставили заграждения, провели к ним электричество, спустились в подвалы и заварили все проходы… — Скажи, что мы там надолго! — разумеется, он ответил «нет» — в лучшем случае, он планировал там пробыть всего несколько дней. — Тогда… Мой вопрос: с кем ты говорил? Только честно. — Пф — так и знал. Неужели трудно догадаться?.. Ладно. В общем, я… — Заткнись, — вдруг прошептал голос совсем рядом, и шепот этот был больше похож на угрозу. — Был когда-то один человек… — Заткнись, заткнись, заткнись! — Очень важный для меня. Разумеется, он умер — ты видел, что кроме меня там никого не было — лишь урна с пеплом, но… У меня вошло в привычку с ним говорить. Да и он сам… — За-ва-ли! — Он сам когда-то сказал, что хотел быть похороненным там, и чтобы я, в случае чего, говорил с ним о всяком разном, когда его не станет — сказал, это помогает разобраться в себе. Не соврал — очень часто помогало. Он был довольно мудрым человеком — знал, как правильно жить эту чёртову жизнь. Правильнее, вернее. — Не думаю, что у жизни есть правильный путь. — Тогда откуда, по-твоему, столько проигравших? Правильность — это не какой-то особый путь, не выбор профессии или моральные устои. Правильность — это умение не совершать ошибок. Особенно — ошибок предшественников. — А кем он тебе приходился-то? Этот?.. Человек? Так же, как и я? Попутчик? Напарник, как Джеймс? — на тот вопрос Хантер так и не ответил.       Путь к центру Вашингтона оказался более-менее безболезненным — орды, казалось, давно прошли тот город — типичная разруха, следы свежей крови и экскрементов на дорогах свидетельствовали за это обеими руками, однако кое-где всё же встречались редкие стаи — некоторое время путникам просто приходилось кружить по кругу, выжидая, пока откроется хотя бы один путь в центр.       Первое десятилетие после Конца столица США пользовалась просто бешеной популярностью у всех живущих людей: выжившие думали, что там им обеспечат кров и безопасность (так и было, но очень короткий период времени); сталкеры не без повода полагали, что в заброшенных муниципальных зданиях и на аванпостах, построенных на скорую руку, было, чем поживиться; рейдеры добивали оставшихся людей, что не хотели к ним присоединяться и, при этом, укреплялись недостаточно хорошо; а конспирологи-военные, принимающие за чистую монету слухи о правительстве в бункерах под Белым Домом, также обшаривали попутно всё, что могли. Правы ли были последние? Кто знает. По крайней мере, это точно было не так важно, чтобы переживать об этом — было правительство или нет — рухнувшему миру было плевать. — Вы кто, к Дьяволу, такие?! — незнакомец прицелился в подъезжающую машину.       Основное здание Библиотеки Конгресса выглядело более, чем величественно: с запада обычного человека когда-то встречали статуи Нептуна, стоящие в небольшом фонтане; белые, немного потемневшие со временем лестницы были высечены ровно, без единого сучка и задоринки. Тяжёлые, как и само постижение знаний, проверенные и надёжные, они широкими пробелами вели вверх… О, и само здание: над основным его входом — высокими и тёмными дверьми из бронзы — стояли римские колонны, удерживая не только тяжёлую крышу, но и, при правильном освещении, все небеса; куча лепнины — у окон, на стенах; куча резных росписей, покрывшихся пылью, и всё то когда-то было кристально белым — цветом очищения.       Ведь действительно: знания не несут в себе эмоций, не являются порывом чувств — это чистая информация, была и должна быть таковой. «Epistula non erabescit» — бумага не краснеет.       Святая святых переживала явно хорошие для Нового мира времена — она, стараниями Библиотекарей, была обнесена одной, максимально цельной системой заграждений: перед трехметровым железным забором с колючей проволокой на прутьях, что были загнуты в наружную сторону, стояли огромные ежи, препятствующие свободному проезду транспорта; у самой стены с внутренней стороны на расстоянии полуметра, были расположены небольшие возвышения, позволяющие вести огонь по мёртвым, а окна и крыша самого здания служили отличными позициями против живых; лишь в одном месте — чуть западнее тех же самых статуй Нептуна, были расположены ворота, но и те, как и сам периметр, были под электричеством — то была весьма надёжная, как считал Хантер, защита — куда надёжнее, чем водный барьер Кав-Сити по одной простой причине: если здесь его кто-то захочет пересечь — у него не получится сделать это незамеченным. — Ты-то сам кто такой?       Но случалось и так, как случилось в тот момент: орды, проходящие мимо здания Томаса Джефферсона — того, что было огорожено — натыкались на заграждение и, разумеется, получали разряд. Некоторые из них отпадали от железа и, оклемавшись, продолжали идти дальше; некоторые, отпрянув, умирали в конвульсиях от остановки сердца; но были и третьи — те, что вообще не желали отставать от решётчатой стены. Прожариваясь несколько часов, они давали перебои питания на сеть и, что более важно, несли не самый приятный запах в округу — кто-то должен был их снимать. В таких случаях защита электричеством временно отключалась, а за непреодолимые преграды выходили один-два человека, чтобы найти то самое барбекю. — Что значит «кто ты сам такой»?! Отвечай на чёртов вопрос, — то был явно парень — и худощавое телосложение, и высокий голос подчёркивали это, пускай лица и не видно было из-за капюшона и маски. — Или иди нахер! — Если сейчас не ответишь — я прострелю тебе ногу. — Грёбаный Библиотекарь! — голос отвечающего сильно дрожал. — Херня — я тебя раньше не видел. Новенький? — Хреновенький! Я здесь больше года! Отвечай или я уже выстрелю — мне только спасибо скажут! — Ха-ха-ха-ха-ха! О, да — такое спасибо ты долго помнить будешь — всю жизнь, можно сказать. Оставшуюся. — Кто ты?! — это было куда больше похоже на визг, чем на вопрос. — Уильям. Это — Пацан. — Айви, — представился тот. — Веди нас к Дане. Или, хотя бы, скажи, что я здесь — она поймёт, о каком Уильяме речь, — отвечающий долго сомневался, но, в конце концов, открыл ворота и, как только машина оказалась внутри периметра, взял водителя на мушку. — Значит так: я вас не знаю, но и снаружи не оставлю. Кофуку сейчас спит. Войдём внутрь — оставлю вас на попечение, а сам разбужу её, но оружие вам придё… У вас чё, нет оружия? — Почти… И в смысле «спит»? — он вышел из машины и театрально развёл руками. — До полудня остались считанные… — Бурная ночка — орда недавно проходила, так что… Там ещё сонар нас заметил у ограждения… — отвечающий явно замялся.       Револьвер и кольт были получены парнем в маске и тот, вздохнув, наконец, спокойно, повёл двойку в здание. Библиотекарям в действительности принадлежало лишь два из трёх зданий. Самое молодое — мемориал Джеймса Мэдисона — пустовало после пожара и служило отличным напоминанием о том, что ничто не вечно.       Первыми Библиотекарями стали преданные рабочие и военные, поставленные защищать от вандалов национальное культурное достояние страны. После объявления ВОЗ чрезвычайного положения, после публикации настоящих статистик, показывающих всю неготовность мира к новой заразе и, как следствие, закрытия границ многих стран с обеих сторон, начались волны массовой внутренней паники. Разумеется, не сразу. Первые месяцы люди ещё пытались быть людьми — оставались в домах в комендантские часы, редко сопротивлялись арестам по подозрению в заражении, ещё реже — устраивали хаос или самосуд на улицах, но время шло, а паранойя росла. Кто-то считал, что лекарство от паразита уже есть за границей, а за сим пытался всеми доступными способами пересечь океан, кто-то верил в то, что полиция, задерживая заражённых, сразу убивала их, кто-то просто пользовался массовой паникой и поднимал локальные восстания и бунты, приводившие к погрому и без того переполненных больниц, убийству врачей, военных и полицейских — просто из-за своей настоящей, звериной натуры.       Позже, когда пандемия достигала пика по количеству смертей в день, были завершены так называемые «барьеры» — аванпосты военных, расположенные в крупных городах с целью законсервировать движение. Никто не мог въехать, никто — выехать. У правительства, как вещали редкие оставшиеся телеканалы, был отличный план по медленной и методичной чистке городов — квартал за кварталом, район за районом. Но с каждым днём мёртвых становилось всё больше, живых — все меньше, а сознательных живых не оставалось вовсе. Сопротивление, оказываемое вооружённым людям, доходило до абсурда — массовые беспорядки набрали свой пик именно тогда, когда, казалось, ни поднимать бунт, ни подавлять было просто некому.       В то время и зародились первые Библиотекари, а также сгорело третье здание из связки Конгресса — многие, осознав то, что защищать уже было просто нечего, решили разграбить то, что осталось. Каждый американец знал, что во всех трёх зданиях Библиотеки хранились уникальные экземпляры книг и достояний культуры — старейшие, ценнейшие, важнейшие — они и стали целью новоиспечённых мародёров. Никто не знал, из-за чего начался пожар в здании Джеймса Мэдисона — никто из свидетелей не выжил — но, по некоторым версиям, завязалась драка за какие-то редкие издания газет. Несмотря на то, что постройка частично обрушилась, подвальный уровень системы — тот, что объединял собою три постройки и хранил большее количество информации, остался цел, так что первым и самым важным долгом новых архивариусов было спасение того, ради чего теперь многие из них живут.       В последний раз когда Хантер был в Вашингтоне, численность тех самых хранителей достигала двух сотен человек — очень много в масштабе Нового Мира и наверняка очень мало в сравнении с цифрами рабочих Старого. Находил ли он — циничный и скептический старик — борьбу тех людей стоящей? И да, и нет. С одной стороны, он понимал её бесцельность — своими глазами видел и то, как многие обращались со знаниями, и то, как великие идеи — изначально хорошие идеи — пропадали во времени со смертью тех, кто их основывал — как только исчезнут Библиотекари, исчезнет и Библиотека. Да, не сразу, но однажды — случайной молнией, случайной искрой или беспощадным наводнением — пропадёт навсегда. Но с другой стороны тоже был аргумент, и очень сильный аргумент — то дело было правильным. «Человек, не знающий своего прошлого, не имеет будущего». — Уильям!       Внутри всё было ещё красивее, чем снаружи. Во время постройки первого здания Библиотеки Конгресса многие и многие деятели культуры — художники, скульпторы, резчики — приложили свою руку к зданию. Фрески на стенах, вещающие потрясающие сюжеты, росписи на весь потолок, посвящённые культуре, бюсты известнейших и важнейших людей времени — словно само величие человечества замерло в стиле американского ренессанса, дабы у жителей Нового мира было, чем гордиться.       И там, в центральном читальном зале — огромном цилиндрообразном помещении, что просматривалось почти со всех, ранее туристических залов — и встретилось первое знакомое лицо. Пробираясь сквозь груды газет и журналов (наследия того самого сгоревшего здания), перепрыгивая многочисленные столы, молодой русый парень, покрытый щетиной, улыбался. — Джексон! — хлопок от удара руками эхом разнёсся по всему зданию. — А ты возмужал. — Ещё бы — два года прошло, — волосы торчали шипами точно также, как и у Айви, но были немного длиннее сверху. — А ты постарел. — И даже не спросишь, чего поседел? — Да грёб я спрашивать. Если ты за шесть раз в Аду не поседел, то сейчас я даже знать не хочу! — Что ж, и то — верно. — Ты знаешь этих двоих, Ламмар? — Только одного, но если второй с ним — я за него ручаюсь. Спокойно, Сэм, можешь идти, — тот кивнул и поспешил скрыться в одинаковых рядах с книгами. — Кто этот Сэм? — А, паренёк из Эволюции. Не-не-не-не — стоять! — парень превентивно поднял указательный палец в ответ на удивлённый взгляд. — Не возмущаться! Сначала я расскажу: Свободу полностью выбили из Вашингтона. Буквально полтора года назад — Дарвин выделил людей, подкрепил существующие позиции людьми Золота, что выделил ему Совет, и пошёл в наступление. Нам дали простое условие: либо мы выгоняем Свободу из Библиотеки, либо они начинают её штурмовать. Там были огнемёты, Уилл, так что не было бы смысла сопротивляться — Давай дальше. — В общем, на север ушло много наших — вместе с группировкой решили, что лучше отступить с честью, а потом отбить положенное им, заклеймив нас трусами. Теперь здесь меньше сотни человек. Думаю, где-то восемьдесят… восемьдесят шесть, может быть. Но это только здесь. По городу полторы сотни точно наберётся. И, конечно, Ди не хотела пускать сюда этих любителей человечины. Более того — она и не пустила. По договору на каждого человека Эволюции приходится десять Библиотекарей. Как я и говорил, нас восемьдесят шесть, а их… — Восемь, — ответил Айви, достав с полки какую-то книгу. — Звучит, как победа. Относительная. — Именно. Проповедники здорового питания запрашивают у нас данные через этих людей, мы передаём их им, а они — самой Эволюции. Как посредники, только в непосредственной близости от нас. — Оружие у них есть? — Как и у всех остальных. Не бойся. Даже если кто-то из них и знает, кто ты — стрелять не станет. — Я не этого боюсь, Брюс, — старик подошёл к Пацану и надел на него капюшон, закрыв метку. — Впрочем, Пацан прав — победа, но очень относительная. Назову её «временной вынужденной мерой». — Бу-бу-бу, — перекривлял того собеседник. — Всё такой же, как и годы назад. Не параной — под контролем всё. Пошли лучше пройдёмся к Дане. — Разве этот Сэм не пошёл её?.. — Даже если пошёл — сам знаешь, сколько она наряжаться будет.       Тройка людей медленно зашагала по залам и комнатам. Их целью был церемониальный офис библиотеки — тот, где теперь заседало лишь символическое правительство того места, но, когда-то, и довольно реальное. Айви смотрел на бесконечные полки с книгами, на стенды со странными ритуальными масками, едва-едва заметными из-за обилия макулатуры, на кучу комнат, заставленных полками, витринами и пьедесталами, на расписанные стены промеж белоснежных колон и пыльных окон — смотрел и восхищался. Брюс рассказывал, что если бы все те стеллажи, что были там, вытащили бы и выставили в один ряд, то их протяжённость составляла бы более двух тысяч километров, и что читальный зал — лишь один из десятка подобных. Парень был захлёстнут масштабами и едва-едва находил темы для разговора: — Мне можно будет здесь почитать что-нибудь? — Конечно, парнишка, — мимо прошла группа людей, несущих сервера. — Это?.. — А… Это те системники с Википедией, — отмахнулся парень, — до сих пор просматриваем. В общем, если увидишь полку, на которой всё слишком хорошо лежит — не забудь поставить книгу на место — это отсортированная. — Ага. Спасибо, Ла… Джексон? Двойная фамилия? — Пха-ха-ха… Не-а, — цокнул тот. — Просто кличка. Ну, как «просто»… Вообще, это отличная история! Шесть лет назад шло празднование моего дня рождения — мне тогда исполнялось двадцать, а моему отцу… — У них между празднованиями юбилеев было меньше двух недель, — добавил Хантер. — Эй!.. Так вот: мой отец, я, Алиса, Уильям — большинство из «трезвенников знаний» напилось тогда просто в хлам, — парень усмехнулся. — Помню, как потом Дана нам ведро по рукам передавала… В общем, как сказал Хан, у меня с отцом тридцать лет разницы ровно, но в годовом цикле я родился лишь на полторы недели позже. И он… Короче, ты не поверишь… — рассказчик едва сдерживал смех. — Он был прям вылитый Уиллис Грант! Та же причёска, та же густая борода, взгляд — ух, тяжёлый, блин, был — точно такой же. И мы типа напились настолько сильно, что просто жопа! Как вдруг кто-то выкрикнул… Кто же это?.. — Алекс. — Алекс! Да! Так вот: эта сволочь как крикнет: «Эй, смотрите: Грант изображён на полтиннике — Джеку полтинник, похож на Гранта — сходится. А Брюс у нас получается…» — и тут вот эта падла, — парень пнул старика в плечо, — тут же, ни секунды не думая, выкрикнула: «Эндрю Джексон!» — и все такие: «Да, это прям судьба! Грант на пятедесятке, Джекс на двадцатке!» — мне, как я и сказал, исполнялось двадцать, папе — пятьдесят. Потом я просто не знаю, как — не помню — но я просыпаюсь, а у меня на руке — вот это.       Брюс «Джексон» Ламмар поднял рукав футболки и показал плечо — там была выбита ровно, почти идеально, татуировка в виде двадцати американских долларов — никогда ещё портрет Эндрю Джексона не был сделан так ровно нетрезвой рукой. — Молодо выглядите, мистер президент! — А то, — улыбнулся рассказчик. — С тех пор и прижилось. Единственное, что помню: сижу на стуле и стараюсь не ржать, а хочется — мне даже кто-то рукой рот держал. И хоть бы кто-нибудь сказал, кто мне это набил — хоть бы кто-нибудь! Но радует одно: без татуировки не ушёл никто. — Даже Уильям? — Мальчик, кажется, не верил в подобное. — Особенно Уильям — у него их появилось целых две! Первая… — подзатыльник резко сбил темп повествования — Эй! Да ладно — любой, кто путешествует с тобой достаточно долго, видел эти татухи! — Хантер пристально и грозно посмотрел на собеседника, довольно точно давая понять то, что он об этом думает. — Ну, ладно, ладно. Прости, Ви… Ты же не против «Ви»? Типа «Ай-ви»… — Я против, — отозвался Уилл. — Ты всегда против — не считаешься. Что скажешь, парнишка? — Согласен, — с улыбкой ответил тот. — Неплохо звучит, — старик то ли улыбнулся, то ли оскалился и молча пошёл дальше, думая о своём: «Слишком много «Ви» в моей жизни». — Так вот, о книгах… Первая — «свободный», вторая — острие стрелы! — Ламмар ответил и тут же прикрыл голову от удара, которого, к его удивлению, не последовало. — Что, даже затрещину не дашь? — А смысл? Ты ведь уже сказал. О причинах и историях татуировок молчи — это главное. — Тогда ты что-то расскажи. — Чего рассказывать-то?.. Хочешь совпадение века? Приехали мы в Кав-Сити… — Уилл довольно спокойно и сдержанно пересказал события последних дней. — …И они говорят самую подходящую фразу, что могла быть: «Они — наши». — Ха-ха-ха-ха-ха-ха! Нет, я всё понимаю, но твою-то мать! Ха-ха-ха! Я должен рассказать это Алексу! Нет — ты должен рассказать это Алексу! — Брюс стал прямо под нужной им дверью. — Да-да-да. Всему — своё… Кх! Кх-кх-кх!       Он заблокировал рукой дверь и, наклонившись, сдавленно кашлял. Ручка уже была провёрнута, а сам Хан чувствовал, как Джексон тянет дверь на себя, но он не позволял ему этого сделать. Кашель всё не хотел уходить. Даже издали можно было почувствовать, как взгляды удивления превращались в жалость, но ему было плевать — он отпустил лишь тогда, когда полностью восстановил дыхание.       Дверь открылась. В когда-то очень важном кабинете всё было захламлено — шкафы и столы из тёмного дерева, большие кресла и искусные росписи на стенах соседствовали с кроватью-раскладушкой, кучей вещей, валяющихся в тех же шкафах вместо книг, парой винтовок и луком на подоконнике, а также большим, просто огромным количеством макулатуры и электроники.       Посреди всего этого припрыгивала утончённая девичья фигура, пытаясь попасть второй ногой в джинсы. Бледно-русые волосы в форме каре, что в некоторых местах казались тёмными, следуя амплитуде, неаккуратно болтались из стороны в сторону. Серая хлопковая кофта с песочным воротником, застёгнутая всего лишь на пару пуговиц, также покачивалась, пускай и при той позе, что была, неплохо подчёркивала фигуру. Фыркая немного вздёрнутым коротким носом и произнося в меру широкими тонкими губами брань, девушка была полностью занята одеждой — её серо-голубые (в зависимости от освещения) глаза заметили гостей только через добрый десяток секунд. Как только взгляды Даны и Брюса встретились, дверь захлопнулась. — Пожалуй, ей нужно дать ещё минуту, — шепнул тот, неловко почесав затылок. — Быстро же ты сообразил. — Да я… — Двадцатишестилетний парень, который неровно смотрит на двадцатидвухлетнюю полураздетую девушку? Я уже понял. Тебе не передо мной нужно будет оправдываться.       Прошло десять минут. Дверь снова медленно открылась, а из комнаты пулей вылетела она — Дана Кофуку. Теперь её каре смотрелось куда более, чем привлекательно, застёгнутая кофта, пускай и была свободной, но всё же подчеркивала фигуру в крайних точках, а лёгкая улыбка, казалось, предвещала чистый позитив. Первым делом тонкая ладошка со всего размаху ударила Брюса по щеке. — Знаешь, за что? — Знаю-знаю, — смуглый парень немного улыбнулся. — Но оно того стоило.       Дальше Дана подошла к Айви. Несколько секунд она просто смотрела на него, не признавая, а потом, осознав, что он — попутчик Уильяма, вновь улыбнулась. — Привет, — протянула она руку.       Пожав её, Пацан тоже получил по щеке. Его и без того раскрасневшееся лицо стало ещё немного краснее. Уилл, ожидая своей очереди, улыбался — девушка была метр семьдесят пять ростом и всегда, всегда предпочитала практичную обувь без каких-либо каблуков. Она подошла к нему и, поставив руки на пояс, смотрела прямо в глаза. — Наклонись-ка.       Наёмник повиновался. После последнего, слабейшего удара, она обняла его, что есть сил, привстав на носки и долго-долго держала, смеясь. Он смеялся в ответ и не просто радостно, а искренне — смеялся, потому что хотел. — Как же ты подросла, девочка моя, — он смотрел в её глаза и видел там всё, что хотел, пускай и отражалось там совсем другое. — А ты поседел… Как ты вообще мог? — Дана хлопнула его по плечу со всем укором, который могла себе позволить в тот момент. — У тебя были такие роскошные волосы! — От старости никто не застрахован. Вон, тот же Грант — он тоже был седой в свои пятьдесят. — У Гранта были не волосы, а черти-что. Прости, Джекс, — обратилась она к парню. — Да и все в его роду, если ему верить, седели рано. — Правда, — откликнулся Ламмар. — У меня у самого немного седых уже есть. — Два года… С ума сойти. И похудел как, Уилл… Мы вообще думали, что ты мог умереть! — Я же посылал весточки, когда мог. — Ага! Раз в шесть месяцев! Ну ты вообще!..       Ещё несколько минут, а после — в любой подходящий момент Дана напоминала Уильяму о том, что ему следовало бы меньше рисковать, больше есть и присылать письма в любой возможный момент. На вопрос Айви к Брюсу о том, за что старику так достаётся, он получил весьма разумный ответ: «Она просто рада его видеть».

***

— Наверное, по-другому и быть не могло… — Хантер одним глотком выпил виски со дна стакана, сморщившись. — Меня устраивает.       Не прошло и часа, как в одном из читальных залов уже было больше десяти человек, а выпивка прибывала вместе с ними. Почти все были теми, кто знал Уилла лично — старые знакомые, так или иначе обрадованные тем, что хоть кто-то вне Вашингтона не только выжил и пришёл их проведать. Да, он мог забыть их имена, как и они — его, но даже один образ, одно мимолётное воспоминание говорило о том, что жизнь — вон она — продолжается. Были и те, кого наёмник из Джонсборо встречал впервые, но они надолго не задерживались — на один-два стакана, максимум. — Тихо, ребят, тихо — идёт.       Златовласая Шерри — сверстница Даны — глупо улыбнулась и, чуть не уронив рюмку, пулей отошла от коридора в зал, услышав там шаги. В помещение медленно вошёл широкоплечий парень, одетый в потёртый джинсовый пиджак серо-чёрного цвета. Зевая на ходу, он привычным движением поправил свои очки, тёмная оправа в которых была перевязана по центру белой изолентой, и удивлённо взглянул на толпу таращихся на него людей. — Утра, народ, — сказал тот, взглянув на часы. — Слышал, Хан вернулся. А где?.. — Уильям поднял руку с рюмкой, так как его самого, откинувшегося на стуле, не было видно из-за кучи столов. — А, вот. Слушай, а тебе идут волосы. — Не-е-ет! — вдруг вскрикнула половина толпы во главе с Даной, вторая же прокричала абсолютно противоположное. — Ты должен был быть за меня, Алекс! Ты глянь на его причёску! Ну как так-то! У тебя же!.. Почти такие же! — Каждый имеет право на своё мнение, Ди. Моё не совпадает с твоим — не повезло.       Девушка подошла и резкими движениями руки растрепала парню причёску. Тот, подняв глаза, будто пытался рассмотреть, через секунду вернул её назад — тот же самый зачёс назад, что был всегда, и благодаря коему трудно было определить настоящую длину волос при любом, кроме идеального, освещении. — Говорил же тебе! — Боб — тридцатилетний темнокожий парень с настоящим бардаком на голове, называемым только им самим «афро», разговаривал нарочито громко. — Да и Алиса утверждала, что ему пойдёт седина. — Алисе он любым нравился! — Уилл улыбнулся, услышав то. — Так и тебе любым нравится! — Иди ты! — Я не в том смысле! — Поняла уже — всё равно иди. — Уильям, — шёпотом вдруг заговорил Пацан прямо позади, вернувшись с книгой. — Кто все эти люди? Что я пропустил — тут же были только… — Как и всегда в жизни, — наёмник не особо следил за тем, сколько он выпил, — стоит отлучиться, как случается самое важное. Ладно, смотри: в жилетке и рваной серой футболке — Боб, самый старший из этого сборища. Не в плане всех Библиотекарей, а именно вот этой компании. Да, несмотря на высокий голос и наполовину детское лицо — ему тридцать с излишком. Он знает эту библиотеку как свои пять пальцев. Как… Как Смит. Это что-то вроде местной легенды, — молодые взяли новую бутылку и, смеясь, начали наливать, — мол: работал здесь библиотекарь — задолго до конца света. Он знал, где лежала каждая книга… Буквально мог направлять искушённых читателей. «Тяга к звёздам»? Да, конечно — второй зал, четвёртый этаж, третья полка, пятая книга справа. Вот это — Боб. То есть Смит. Не уверен, что Смита звали «Смит», но суть ты понял. — А ему это… не холодно? — Чёрт его знает на самом деле. Но мне от одного взгляда на него — да. Широкая золотая коса до талии и не менее широкая улыбка — Шерри Златовласка (прозвище, ясное дело). Да вон — на стеллаж опирается, — Айви бесцельно бродил глазами по залу. — Хочешь жить — не смей трогать её волосы. Вообще. Даже если очень сильно захочется. Даже если «чуть-чуть, одним только пальцем и…» — есть куда более благородные способы умереть. — Понял. — Вот тот хмурый черноволосый парень, который совсем не похож на умника — Алекс Эс. Младший из всех — девятнадцать. Но не смотри на него, как на подходящий вариант для общения — говорит мало, безэмоциональный, даже немного странный — поймёшь позже. Но знает много. Чёрт, больше меня, наверное — никогда не скажешь точно. Хотя… Он тут родился — в самом концентрированном на знаниях месте, так что это неудивительно. Возле Алекса… — Уильям! — Брюс ловко запрыгнул на один из столов, указав на того пальцем. — Вместо того, чтобы рассказывать нам, где ты пропадал два года, ты сидишь и обсуждаешь что-то с мальчишкой?! Ты должен заплатить за такое грубое преступление! — он подошёл и передал Хану ещё одну бутылку. — Пей! Пей и не задавай вопросов! — А сколько он выпил? — шепнул Айви. — Больше всех — как всегда. За тебя, сукин сын!       Следующие несколько часов добрый десяток людей пил и веселился, рассказывая истории. Молчаливый Алекс занимал всех любопытными рассказами настолько сильно, что Шерри то и дело лезла к нему не с самыми приличными жестами внимания; Брюс заводил пополнивших компанию всякими глупостями вроде плоских шуток и лёгких издёвок; Боб и Шоу — действительно самый старый Библиотекарь, чья седина была лишь чуть белее, чем оттенок его бледного худощавого лица с орлиным носом — стояли в стороне и, краснея от выпивки, радовались очередной возможности собираться в месте и пить лишь из-за того, что они пережили ещё один день; Дана, слушая Уильяма, села рядом с ним, положив голову на плечо. — Кстати, Уильям, ты так и не познакомил остальных со своим попутчиком! — последнее слово Ламмар почти прокричал. — Хуже — мы ему не налили! — Тебе лишь бы детей спаивать… — Кофуку, почти уснув на плече Хантера, привычно улыбалась. — Ему же… Сколько, Уилл? — Семнадцать, солнышко. — Милота. А выглядит на четырнадцать. Знаешь, ему бы длинные волосы пошли… Сильно. Прям чтоб ровные такие, как у тебя. — Веришь или нет, но до вчерашнего дня они были. — Пха-х… Ты что, подстриг его? — Он сам, — Уильям глупо улыбнулся в ответ. — Но и ты подстригся, это точно — криво, как всегда… А не бреешься. Колючий… — она провела по его бороде рукой. — Я уже старый — можно и не бриться. — Ребят! — перебил тех Джексон. — Вы там долго шушукаться будете?! Мораль успокоена — можно наливать?! — А что ты нас спрашиваешь-то? Я ему не нянька, а он — довольно сознательный. Думаю, он отка… — Я выпью, — резко ответил Ви, отбросив книгу. — Или нет.       В конце концов, Мальчик быстро вклинился в разговоры. Казалось, он только и делал то, что расспрашивал: об электрических барьерах, где Грин — помощник Алекса — хвастался никель-железными аккумуляторами с накопительным зарядом и рассказывал о том, как мёртвые отлетают при пиковой мощности на несколько метров; о самом электричестве и солнечных панелях, установленных на крыше не только зданий Библиотеки, но и соседних — Брюс, участвующий в установке, хвастал, как мог; о количестве книг и подвальных помещениях, где все пути в здание Мэдисона, кроме одного, были заделаны. Но, в конце-концов, дошло и до того, каким образом Библиотекари были связаны с Хантером, и та история объединила маленькие группки в один большой круг: — А действительно, ребята?! — прокричал Джексон. — Как мы связаны с Хантером?! Он ведь снова не рассказал о нас, верно?! — тот кивнул. — Верно! И не подумайте — я не рискнул бы катить на него бочку, — Айви уставился тупым взглядом в рассказчика, а Уилл засмеялся, — но, думаю, раз Ви здесь, и раз он, как и каждый из нас, пьян — он заслуживает знать! — Ох уж эта молодёжь… — Шоу, опираясь на свою трость, допил рюмку. — Совсем не умеют интриговать. Но юный Брюс прав — наш гость действительно заслуживает знать. Подойдите все сюда и послушайте — уверен, у вас получится дополнить то, чего я, простите, не вспомню.       Говорил старый Библиотекарь почти шёпотом и смотрел на мир через полузакрытые глаза, но каждый, кто остался — несмотря на то, насколько сильно был пьян — послушался его. Седой и бледный старик с пышными острыми бакенбардами и обильной залысиной в центре кивнул и пошёл к месту своего рассказа. Компания вместе подобралась к окнам читального зала, обступив рассказчика полукольцом: — Это было восемь лет назад. На дворе стоял две тысячи семьдесят шестой… — старец почесал свой гладко выбритый подбородок. — Мне тогда было… Пятьдесят восемь, наверное… — Мистер Даммер, рассказ. — А, да. Так вот… Всё началось со стрелы… А потом… А потом… А чего это я — меня ж там не было, в начале, — Библиотекарь улыбнулся и сипло захохотал. — Дана, девочка моя, расскажи ты. — Так и знала. В общем, мы с Алисой, — девушка заняла скамью напротив окна, рядом сидели Уилл и Айви, — в тот день вышли, чтобы разведать север города. Прошёл год с того момента, как Эволюция пыталась вычистить Мэриленд, но некоторые маленькие группки ещё оставались в городе и бесчинствовали, насилуя и убивая людей. Это было второе сентября — было жарко. Помню, Боб даже был в жилетке на голое тело. — Это была другая жилетка — не подумайте, — смущённо ответил мужчина, смотря на свой элемент одежды. — Но вкус у тебя не поменялся! — В общем, мы осторожно осматривали улицы, искали выживших — мы тогда не знали, что многие ушли в Филадельфию, чтобы потом стать «Свободой» — люди просто затаились и ни с кем не связывались, накапливая силы, оставив нас в нашей столице в полном неведении. В общем, мы дошли до университета Галлодета и услышали выстрел. — Я… Пользовался случаем, — дополнил Уилл. — Знал, что в Вашингтоне, как в самом Мэриленде было мало людей, а становилось ещё меньше — сентябрь — орды должны были скоро пойти. Нет, я слышал о Библиотекарях и даже когда-то контактировал с одним из них, но до того момент Библиотеку Конгресса я не посещал. В общем, расчёт был на то, что город будет пустовать, так что я… — Так что ты даже не приоделся, старик! — Ламмар одним глотком осушил очередную рюмку. — Серьёзно, я как сейчас помню: выходит из дверей что-то очень грязное, грузное, с большим рюкзаком и в земляного цвета накидке, но главное, блин — идёт очень медленно! — Ага. Мы ещё помним и то, как ты чуть не обоссался от страха, Джекс, — Боб ткнул товарища локтем в бок. — Да херня всё это! — Да не херня — он же почти рядом с тобой вышел, а ты просто замёрз! — Тише, ребят, а то Ви так вообще ничего не сообразит… В общем, Уильям вышел из Университета в не самом подобающем виде и образе: весь грязный, в свежей крови, лицо было закрыто маской, но, что хуже, он молчал и просто медленно шёл… — Мне в тот момент кровь глаза застелила. Я пришёл в тот универ, думал найти что-нибудь ценное, а нашёл пару заражённых рейдеров — ребята, видимо, что-то не поделили да порезали друг друга. Один умер, второй превратился. Кинулся он на меня, выбил нож первым же ударом и повалил — пришлось стрелять. Пробил я ему лёгкое, вторым пробил сердце, а он мне в отместку как блеванет кровью прямо в глаза… — Оу! — большая половина девушек невольно поморщилась и улыбнулась. — В сердцах дал я ему третий в голову. Осмотрел их лежбище, забрал, что надо, иду обратно, пытаясь стереть кровь, чтобы запаха не было, как тут… — Как тут наш мачо! — Ха-ха-ха-ха. Да, — Кофуку немного растрепала причёску Айви, погладив того по голове и кивнув в сторону Ламмара. — Брюс немного обогнал нас всех и пошёл прямо ко входу — повыделываться хотел. Ну, встретились они с Уиллом взглядами, а наша бравая Алиса уже целила в него луком. — И не только она! — заметил Хан, осушив ещё рюмку. — Да, и не только она, — девушка немного засмущалась. — А я, в общем, стояла сбоку и смотрю: тянется к Брюсу какая-то грязная фигура — одну руку вытягивает вперёд, другую — к лицу. «Ну, — думаю, — сейчас бросится». И тут Алиса как вскрикнет: «Спокойно!» — у меня нервы и сдали. — А чего на самом деле то было?! — А чего на самом деле, Пацан? Я выставил одну руку вперёд, мол: «Спокойно, я не потянусь за оружием», а вторую поднёс к лицу, чтобы снять маску — понимаю ведь, что вид у меня не самый товарный. И ведь вижу — дети кругом, только одна женщина. Только обрадовался, что она меня признала, но вдруг та развернулась, закричала спокойно — я развернулся тоже, как тут… — Бац! — девушка расстегнула пуговицу на кофте и, оголив плечо, показала татуировку прямо на правой руке — тоненькая линия, в которой едва-едва можно было разглядеть заднюю половину стрелы — с хвостовиком. — Я выстрелила. — Ага. И попала… прямо сюда, — он ткнул почти у самой шеи, немного ниже и правее. — Лишь из-за того, что стояла ко мне немного боком стрела не задела ни лёгкое, ни само сердце, ни хребет — только ребро перебила. Ну, покосился я от силы удара, упал, ударился головой о порог и всё. Просыпаюсь — в бинтах. — Эй, ты чего ему татуировку не показал?! — А надо? — Ну, Уилл… Ну, так нечестно — я же показала… — она облокотилась на его плечо и начала тормошить его, словно маленький ребёнок. — Ладно-ладно. Вот, — он скинул плащ, расстегнул рубаху и, оттянув её в левую сторону, указал на руку — на левом плече была набита почти такая же прямая линия, но за одним отличием — это была передняя часть стрелы — с остриём. — А вторая? — спросил Мальчик. — А что «вторая»?       Предплечьем Уильям закрывал вторую татуировку — «FREE» на левой стороне груди. Она привлекала внимание даже невзначай, так как была набита прямо на шраме — том, который остался после стрелы, а верхние части первых трёх букв были воолнообразными — явно старее, чем всё остальное. — Что было до неё? — Да ладно! Сколько он с тобой ходит, Хан?! — Меньше месяца. И, Джекс, сболтнёшь — язык вырежу. — Не вырежешь! — Вырежу. — А я сказал: не вырежешь! Там было набито «208»! Воу-воу-воу-воу-воу!..       Уилл бросил рюмку на стол и попытался накинуться на парня, но девушка перехватила его и сцепила крепкой хваткой. В какой-то момент наступила неловкая тишина. — Да… — старый Шоу, наконец, включился в беседу. — Уильям сначала и с нами был весьма щетинист, юный Айви. Помнится мне, когда он только-только очнулся — буквально спустя пару часов — тут же попытался сбежать от нас. — Я же не знал, кто вы. — Именно это он и повторял, когда целил в меня: «Я не знаю, кто вы», — и в этом, скажу я тебе, весь он: пока он не «узнает» тебя — он совершенно не тот, кем кажется. Так что, уверен, придёт время, и ты всё узнаешь. — Я сейчас раскраснеюсь, — съязвил охотник и тут же получил шлепок по плечу. — Впрочем, сбежать ему не удалось — смелая Алиса быстро остановила его… чем же?.. А — стулом! Хе… Хе… Хе… В общем, мы выхаживали его принудительно. — Первое время, когда нас с Шерри поставили за ним следить, он был такой язвой, Ви, ты не поверишь — каждый раз подначивал меня о том, что я стрелять не умею. Впрочем, я так особо и не полюбила это дело, зато Шерри… Кстати, а где она? — Там же, где и Алекс? — улыбнувшись, предположил Хан. — Погодите? А где Алекс? — Думаю, если мы все немного помолчим и подумаем, то нам станет неловко либо из-за предположений, либо из-за стонов — эхо здесь такое… — Фу, Уилл! Пха-ха! Фу… — Ха-ха-ха-ха-ха!       Завершался рассказ Шоу тем, что Уильям, увидев то, что большинство из Библиотекарей — дети, остался там и помогал их обучать. Да, не сразу и да, не только ради этого: Алиса — лидер и одна из оставшихся «старших» Библиотекарей тоже немало интересовала пилигрима не только, как человек; а Дана — строптивая девчонка с волевым характером — пришлась ему по-душе, и со временем стала настолько близка, что могла считаться его родной дочкой. В Вашингтоне Уильям «Из Джонсборо» Хантер провёл почти пять лет — ровно до того момента, пока не узнал, что болен раком. Что было дальше Даммер не знал, а Хантер — не рассказывал. — А что… Что значит «208»? — Это моя метка, Пацан, — какое чувство подсказывало ему, что уже не было смысла скрывать, и чувством этим был Джексон, стоящий в стороне. — Когда-то давным-давно я попал в дом рабов на несколько месяцев. Первое, что мне сделали — нанесли мой номер, как и любому другому. «208». — То есть ты… как я? — Я не… — он остановился на середине ответа и взглянул на своё отражение в рюмке. — Да. В какой-то мере, да. По крайней мере, рабом я себя тоже не считал.       В конце концов, увидев то, что Айви уснул на скамье, он попросил у Брюса телефон (один из многих у Библиотекарей) и сфотографировал метку на его шее. Компания продолжила пить. Завтра их, как всегда, будут ожидать очередные рутинные дела, но этот будет только завтра, а в тот день они праздновали очередную маленькую победу — победу над ещё одними сутками.