இஇஇ
Проснулся Чимин от несмолкающей трели телефона. Спросонья Пак совершенно не понимал, что происходит, а потому лишь недовольно хмурился и морщился, накрывая голову подушкой, чтобы избавиться от преследующей его противной мелодии. Вскоре разум его начал проясняться, и Чимин понял, что кто-то ему настойчиво названивает вот уже минут пятнадцать. Борясь с разбитой сонливостью во всем теле, Чимин привстал, чтобы потянуться к прикроватному комоду и взять в руки смартфон. Непрорезавшимся ото сна мутным зрением он различает имя звонящего. Тэхен. Конечно же это был Тэхен. Кто еще мог о нем вспомнить? — Алло? — хриплым ото сна голосом отвечает Чимин, тут же получая взвинченный ответ друга, которого он, сам того не зная, томительно манежил, заставляя «придумывать страшные вещи и нервничать». — Ты понятия не имеешь, как я волновался! — негодующий голос Кима звучит слишком громко для только проснувшегося Чимина, и он отдаляет телефон от уха. — Я уже подумал, что твой неадекватный и просто конченый на голову муж снова начал до тебя докапываться! Я хотел приехать, но не знал, блять, куда! — когда Тэхен начинал материться, это без тени сомнения означало одно: он зол настолько, что голыми руками готов свернуть шею тому, кто его довел до такого состоянии. Руками тоненькими и элегантными, но в момент ярости такими сильными, что Чимину становилось не по себе. — Ну и что ты молчишь? — не унимался Тэ. — Ответь мне, блять: с тобой всё хорошо? Почему ты не отвечал мне? Он снова, снова принялся за свое? Сонливость Чимина как рукой сняло. Гневный голос Тэхена не может не бодрить. Юноша устало вздохнул, понимая, что виноват. Он ведь взапрямь обещал другу скинуть адрес и отписаться, как доедет. А в итоге забыл и лег спать. — Тэхен, прости, — сипло извинился Пак, еле как найдя в себе силы встать с постели и направиться к зеркалу. — Я так вчера устал, что упал на кровать, как подстреленная пичужка, — с утра пораньше в голову парня лезут неуместные сравнения, но способность мыслить ясно и здраво приходит к нему лишь по истечении получаса с момента пробуждения. — Со мной всё нормально, — Тэхен молча его слушал, а Чимин неторопливо оправдывался, параллельно вглядываясь в уставшее лицо. — Юнги мне не докучал. Я просто пошел в свою комнату и лег спать. Всё хорошо. — А трудно было мне хотя бы строчку написать? — успокоившись, но всё равно показывая явное недовольство, спросил Тэ. — Ты же знаешь, как я ждал, как волновался. — Прости, — понуро вторил Пак, отходя от зеркала и зажимая телефон между ухом и плечом, чтобы опуститься на колени и вытащить из чемодана средства личной гигиены. — Я правда вчера очень сильно устал. Я знаю, что тебе важно знать, в порядке ли я. Прости меня и спасибо тебе, — тихо говорил Чимин, копаясь в своих вещах. Голос Тэхена смягчился. Они поговорили ещё около пяти минут, по истечении которых Чимин заявил, что только проснулся и собирается в душ. — Мы можем созвониться попозже, если хочешь. Мне надо распаковать вещи и ещё раз осмотреть квартиру. Мне здесь жить как-никак. Не знаю, как много времени у меня займет обосноваться здесь, но, надеюсь, немного. — Квартира красивая хоть? — любопытно уточнил Тэ, и Чимин ответил на его вопрос согласием. — Красивая. Здесь два этажа. Я живу на втором, а Юнги — на первом. Но, знаешь, моя комната какая-то пустая. Я займусь этим. Поедем на выходных в магазин? Я хочу добавить уюта в свою спальню. Здесь его очень не хватает. — Конечно, — тут же отозвался Тэ. — Сделаем из этой замухрышки гламурненькую малышку. Разговор друзей вскоре был завершен. Чимин тихонько приоткрыл дверь и заглянул в возникшую щель, чтобы удостовериться в том, что на этаже никого нет и путь к ванной комнате свободен. Он крался к ней на цыпочках, точно должен чего-то опасаться. Эта мысль показалась ему оскорбительной, и оставшиеся семь шагов он прошел неспешно и спокойно, как бы не хотелось как можно скорее оказаться в ванной и запереться на ключ. Ванная комната была просторнее, чем у него дома, даже с учетом того, что Чимин жил в особняке, а сейчас в квартире. Что ж, зато в его родном доме было три санузла, а тут, к сожалению, всего лишь один. Чимин наделялся, что пересекаться с Юнги и спорить о том, кто зайдет первее, ему не придется. Чимин несколько раз перепроверил, точно ли дверь закрыта. Он остро опасался, как бы его не потревожили. Ему было не по себе раздеваться в чужой квартире, хоть он и пытался заставить себя верить в то, что это и его дом тоже. — У меня период адаптации, — тихо разговаривал сам с собой Пак. — Неделя-две — и я привыкну. Эта квартира станет мне роднее, чем мой дом. Я уверен. Уверенным в сказанном Чимин, конечно же, не был. От горячей воды в душе вся ванная заполнилась испариной. Все стекла и зеркала запотели. Чимин плескался в ванной не больше десяти минут, которых хватило превратить ванную комнату в почти что баню. Парень прошелся рукой по зеркалу, чтобы увидеть свое отражение. Зачесав светлые волосы назад, он выдавил гель для умывания на ладонь и начал вспенивать его в ладонях. В стакане, на удивление Чимина, была не одна, а две зубные щетки. На полках же изредка мелькали продукты вычурной уходовой косметики. Неужели Юнги так заботится о своей внешности? Чимин, немного поколебавшись, таки поставил свои вещи на полку, а после положил щетку в стакан. Всё его добро было скудным в сравнении с юнгиевым, но юноша не стал зацикливаться на этом моменте, облачаясь в домашние серые штаны и растянутую белую кофту. Когда он вышел из ванной, ему в нос сразу ударил запах еды, который он не смог разобрать с первого раза. Чимин не решался спускаться и хоть как-то давать о себе знать, но мысль, что он пытался в себя вживить, требовала обратного: — Ты здесь не гость. Ты тоже здесь живешь. Так что тебе нечего стесняться. Если хочешь спуститься — спустись. Ты не должен прятаться в своей комнате. Кто-то шумел на кухне, причем шумел довольно громко. Что-то падало, что-то с лязгом оказывалось в раковине, что-то оказывалось спешно нарезанным, а что-то жарилось в, судя по звукам, приличном количестве масла. Когда Чимин аккуратно заглянул на кухню, он увидел несколько полноватую женщину средних лет. Она вертелась как юла, пытаясь сделать много дел одновременно. Лицо Чимина тут же превратилось из настороженного в несколько озадаченное. Он продолжал молча стоять, покуда женщина не обратит на него внимания. Стоило ей случайно наткнуться на юношу, что она видела впервые, женщина чуть ли не подпрыгнула, испуганно кладя руку на грудь. — Господь милостивый! Как вы меня напугали! — речь женщины быстрая, с еле уловимым акцентом. — Что ж вы не дали мне понять, что стоите здесь? — она вытерла влажные руки о фартук и приблизилась к Паку, продолжающего смотреть с легким вопросом в глазах. — Извините, что напугал вас. Я не хотел, — честно ответил парень, растерянно вглядываясь в смуглое лицо женщины. — Вы, должно быть, господин Пак, верно? — уточнила она, доброжелательно улыбаясь. — Господин Мин обмолвился со мной парой слов о вас. Сказал, чтобы я была в курсе, что на днях вы переедете к своему мужу. Поздравляю вас! — она продолжала ласково улыбаться, и Чимин попытался дернуть уголками губ в ответ, как бы сильно ему не хотелось этого делать: причин для улыбок здесь мало. — Меня зовут Аманда, — наконец представилась она. — Я работаю домработницей у господина Мина уже третий год. Господин Мин — замечательный человек! Я очень рада, что он нашел такого замечательного спутника жизни. — Э… — растерялся Чимин под внимательным взглядом Аманды. — Я… Меня зовут Чимин, — он не нашел ничего лучше сказать, чем назвать свое имя. — Пожалуйста, обращайтесь ко мне по имени. Мне так комфортнее, — он неловко почесал макушку и посмотрел себе под ноги. — Приятно познакомиться, Аманда, — сказал он банальность. — Я вас отвлек, верно? Извините, пожалуйста. Продолжайте готовить, — он хотел было ретироваться, как Аманда запротестовала. — Так я для вас и готовила, господин! Я принесу еду в столовую, хорошо? Ждите, — она отошла к плите и начала завершающие махинации. В голове Чимина проскочила очень занятная мысль. Ему хватило меньше полминуты, чтобы обдумать ее и после аккуратно спросить: — Можно я поем на кухне? Я не буду вам мешать? — Ох, господин! Разумеется, нет! — она выдвинула стул и жестом пригласила юношу сесть. — Это же ваш дом, как вы можете мне мешать? Чимин еще раз заметил, что его следует звать по имени, не употребляя это ненавистное ему «господин». Какой же из него господин? Смех да и только. Аманда пожарила для него тосты и омлет. Пока она заполняла стол едой, Чимин предпринял попытку разговорить женщину. То оказалось проще пареной репы. — Вы сказали, что работаете у Юнги уже третий год, — неспешно начал он. — Это немаленький срок. Вы, должно быть, хорошо знакомы с его нравом. Пожалуйста, расскажите мне о нем. Только, — тут же попросил он, — только, пожалуйста, не врите. Мне очень важно знать правду. — Я работаю только тогда, когда господина нет дома, — ответила женщина, ставя свежезаваренный чай перед Чимином. — Мы мало пересекаемся с ним. Но я с уверенностью могу заявить, что, если бы не господин, мои дети не питались бы так хорошо, как питаются сейчас. Не ходили бы в такой хороший садик и школу. Не носили бы такую качественную одежду. Моя семья обязана господину Мину всем. Чимин смотрел на нее с нескрываемым непониманием. Брови его нахмурились, а с губ слетело банальное «В каком смысле?». — В прямом, — беспечно пожала женщина плечами. — Это долгая история, не хочу вас ей утомлять. — Нет, расскажите мне, пожалуйста, — тут же взмолился Чимин, понимая, что ему предстал маленький шанс узнать своего мужа получше. Он был намерен вцепиться в слабо замаячивший шанс руками и ногами. Ему взапрямь очень важна любая информация. Жизненно необходима. — Что ж, — быстро согласилась она, садясь на стул. — Хорошо, слушайте. Чимин тотчас прекратил обращать внимания на что-либо, кроме Аманды, что могла послужить небольшим мостом между ним и Юнги. — Я развелась с мужем еще до рождения второго ребенка, — сделав глубокий вздох, она начала ведать Паку свою историю, а юноша, в свою очередь, прогнал все мысли и включил режим активного слушателя, — и переехала в Корею в поиске лучшей жизни. В Филиппинах едва ли выжить матери-одиночке. Первое время я скиталась, не находя работу, а после проводила часы напролет на подработках. Мои дети были еще малышами, их было опасно оставлять одних без присмотра, — в голосе ее сквозила непередаваемая грусть, а глаза увлажнились. — Я была в отчаянии, — женщина вела пальцем по узору скатерти. — Но один поход в магазин поменял в моей жизни всё, — она красноречиво замолкла, а Чимин смотрел на нее в нетерпеливом ожидании. — Это был зимний вечер. До Нового Года неделя, все прилавки магазинов забиты мишурой и праздничными наборами. У моих детей разбегались глаза от изобилия побрякушек, — она грустно вздохнула. — Младший был тогда еще совсем малышом, а старшему было шесть лет. Он начал клянчить у меня дорогую игрушку, но мы не могли ее себе позволить. Господин Мин стал свидетелем этой сцены, — Чимин тут же напрягся и навострил слух до предела. Почему-то в голове всплыл образ мужа, в котором он предстал в их первую встречу. Классический костюм и черная водолазка с высоким горлом. И уж больно не вязался образ молодого миллионера в пресловутом супермаркете. Неужто он не брезговал магазинами простых смертных? Ведь для Чимина Юнги — самый что ни на есть пижон и позёр. Чимин попытался отогнать ненужные размышления и продолжил внимательно слушать. — Он подошел, сел на корточки перед Рамоном и спросил, какую игрушку он конкретно хочет. Вы не поверите, но я впервые в своей жизни видела человека столь щедрой души! — воодушевленно заявила она, и благодарность в ее глазах было трудно не заметить. — Господин Мин взял Рамона за руку и прошелся с ним по всему магазину, сказав, что тот может брать всё, чего ему захочется. Вы бы видели счастливое лицо моего мальчика! Брови Чимина невольно приподнялись, а губы, несмотря на сомкнутые челюсти, чуть приоткрылись в изумлении. Уж кто-кто, но Юнги не вызывал хороших мыслей на свой счет. Может Аманда что-то приукрашивает? Потому что навряд ли Юнги… — Этот несносный мальчишка сдуру заполнил всю тележку, — прервала Аманда судорожную цепь мыслей Чимина. — Как я не пыталась уверить Господина, что не стоит раскошеливаться, он был непреклонен. Он оплатил все покупки, а мне всунул в руки деньги, попросив не оставлять без внимания младшего. «Сомневаюсь, что такая кроха может сказать, чего хочет, но вы же мать. Вы должны знать. Только мать, чувствующая своего ребенка, может считать себя достойным родителем.» — вот что он мне сказал, — процитировала Аманда Юнги, а глаза ее смотрели будто сквозь пространство, вспоминая тот день. — Однако почему вы не едите? — между делом заметила она, отвлекшись от рассказа и возвращаясь в реальность. — Еда остынет. Чимин поморгал пару раз и опустил взгляд в тарелку. Взял в руки вилку, лишь бы женщина продолжила свой рассказ. Ждать долго не пришлось. — И я вам клянусь, Господин Пак, — увлеченно продолжила она, — тех денег хватило на то, чтобы оплатить коммунальный долг и заплатить за нашу комнатку на два месяца вперед, — удивление Чимина росло в геометрической прогрессии. — Господин сделал это так бескорыстно, что я до сих пор не могу его понять. Потратив на нас так много денег, он просто купил, если мне не изменяет память, пачку сигарет и хотел было уйти, но я догнала его. Я не знала, как его отблагодарить, но он отмахнулся, сказав, что долг всех людей на свете — это обеспечить детям счастливое детство. Любовь Господина к детям меня всегда умиляет. Из него вышел бы прекрасный отец. Он так мило возится с моими детьми даже по сей день!.. — Стойте, стойте, стойте, — затараторил Чимин, перебив речь, полную энтузиазма. — Вы точно говорите про Юнги? — задал он глупый, но так и рвущийся из него вопрос. — Про моего Юнги? — соскользнуло с его губ быстрее, чем он успел понять, что сказал. — Ой, — тут же покраснел юноша и неловко потер заднюю часть шеи. — Ну, я имел в виду… — Разумеется я говорю про вашего мужа, про кого же еще? — она посмотрела на Чимина, взглядом вопрошая к чему тут сомнения. Аманда рассказала, что Юнги, поинтересовавшись, что происходит в ее жизни, предложил ей работать у себя. Определил ее детей в частный детский сад и школу, оплатил все долги, покрыл все расходы, переселил их в квартиру и сделал это всё с одним условием: Юнги попросил ее достойно воспитать сыновей и дать им знать, что Аманда их любит, ведь детям очень важно осознание, что они любимы. Всё это звучало максимально неправдоподобно. Будто Чимину пересказывали древний миф, а не реально случившуюся историю. — Я работаю в день три часа, пока Господин на работе, а дети — в садике и школе. Остальное время я провожу дома с сыновьями. Делаю всё, чтобы отсутствие отца они перенесли как можно незаметнее, — она в очередной раз вздохнула, и в ее вздохе читалось смирение. — Я и не знаю, что бы делала без поддержки вашего мужа, — она улыбнулась Чимину ласковой улыбкой, и Пак растерялся, но не подал виду. — Он человек с большой буквы. В голове Чимина мыслей так много, что черепная коробка точно не выдержит и треснет по швам как спелый гранат. Чимину жизненно необходимо всё проанализировать и разложить по полкам, но он уверен наперед: едва ли у него это получится. То, каким он видит Юнги, и то, как о нем отзывается Аманда — это диаметрально противоположные личности. Чиминов образ Юнги пестрит негативной оценкой; Чимин искренне считает мужа последним грубияном и эгоистом. Но с каким же щенячьим восторгом про него говорит Аманда!.. На психологии их учили, что при желании узнать незнакомого человека получше необходимо понаблюдать за тем, как он относится к обслуживающему персоналу, детям и животным. И, судя по сказочным рассказам о большом сердце Юнги, его муж чуть ли не вторая Мать Тереза. Ощущение яркого диссонанса завлекло все мысли юноши. Как-то больно не вязался идеальный рассказ Аманды с суровой действительностью. Может Юнги попросил ее наплести ему лапши на уши?.. Нет, навряд ли. Юнги вообще до него никакого дела нет. Да и с трудом подделаешь те эмоции, которыми засветилась женщина. Чимин хотел перевести на нее задумчивый взгляд, как та встала, сказав, что, если ему что-то понадобится, пусть тут же обращается к ней. Аманда упорно не хотела называть Чимина по имени и тот быстро смирился. Куда сильнее его завлек ворох дум о его муже. Лучик надежды прорезался сквозь затянувшуюся тьму. Неужели в Юнги есть что-то хорошее, и он не настолько бессердечен, коим силится казаться? Раз он поступил столь великодушно к абсолютно незнакомым людям, не может же он быть плохим, правда? Но тогда почему он отнесся к Чимину столь сурово? Почему он проявил свое благородство к бедным переселенцам, а его закидывает комками грязи, от которой Чимину едва ли отмыться? В каждом жесте и слове Юнги просачивалась необъятная неприязнь к Паку. Чем он ее заслужил? Что сделал не так? — Нет, — одернул себя Чимин, помахав головой, чтобы прогнать навязчивые мысли. — Я уже достаточно обмусолил эту тему. Пора остановиться. Всё равно ничего не поменяется. У меня уйма других дел. Но как бы он не пытался отвлечься, мысли его продолжали неустанно витать вокруг Юнги, вдохновленные надеждой: может, его муж не настолько ужасен, как он решил? Может, всё-таки, что-то да сложится?.. Хотя бы чуть-чуть?.. Ведь не может человек, которого только что так расхвалили, представлять собой нечто ужасное, правда ведь? Чимин толком-то Юнги не знает, но его поступок взаправду достоин уважения. Может, Чимин даже закроет глаза на прежнее отношение к своей персоне, если… — Нет, — раздраженно выдыхает Пак, прикрывая глаза и сжимая со всей силой в руке вилку. — Нет-нет-нет. Всё. Достаточно. Я всё равно останусь при своем мнении. Тут даже думать не о чем. Меня вчера буквально смешали с грязью, этому нет и не может быть никакого прощения. Его всплеск добродетели меня мало касается. Мы всего лишь соседи. Чимин заставляет себя ради приличия съесть хотя бы половину приготовленного для него завтрака, после чего бегло поднимается на второй этаж.இஇஇ
Особого удовольствия при рассматривании своего нового жилья Чимин не получил. «Квартира как квартира», — пожал он плечами после очередной маленькой экскурсии. Юноша зашел в свою комнату, предварительно закрыв за собой дверь. Вчера он свалился спать, даже не начав разбирать свои вещи, а потому весь оставшийся день потратил на распаковку своего нажитого добра. Как ни странно, его побрякушки вполне гармонично вписались в общий интерьер. И плевать, что Юнги снова может взяться за старое. Чимину всё равно. Свой комфорт он ценит выше всяких ехидных замечаний. В конце концов, только это способно дать ему хотя бы мало-мальское ощущение домашнего уюта. Когда последний свитер оказался повешенным в шкафу, Чимин устало выдохнул, достал телефон и сел на пол, прислонившись спиной к шкафу. У него уже пару дней висят пропущенные от Намджуна и неотвеченные сообщения с просьбой перезвонить и отписаться. Чимин хмурится и прикрывает глаза. Намджун всегда говорил, что испытывать не самые приятные ощущения, когда лезут в голову в попытке упорядочить местный хаос — нормально. Но Паку неприятных ощущений хватало и так. Он переждет бурю чувств, дождется затишья и лишь тогда откроется полностью. Потому что Чимин знает, что сейчас он просто-напросто не готов. Потому что знает, что врать и изворачиваться в подобном деле нельзя, а он непременно будет делать и первое, и второе. Чимин не хотел, чтобы его раны бередили. Им нужно время зажить. Хотя бы чуть-чуть. Пока что это сплошное зияние, на которое и смотреть не самое приятное занятие, не то что с ними работать. Чимин вертел в руках телефон, не решаясь перезвонить. Может, позже? Как-нибудь позже, да. А пока у него и других дел полно. Ему завтра на учебу и разве не должен он хотя бы пролистать конспекты, по которым будет опрос? Чимин, вставая с пола, случайно задел неподалеку стоящую бутылку воды, что он взял из холодильника. Когда он наклонился за ней, глаз его зацепился за нечто блестящее под кроватью. Заинтересованный юноша, поставив на тумбу бутылку, тут же подошел к кровати и, опустившись на колени, протянул руку под дно. Когда пальцы захватили желаемый предмет, Чимин довольно улыбнулся и поспешил вытащить руку, чтобы рассмотреть, что он достал. Сев по-турецки, он повертел косметичкой с золотыми пайетками. Что она здесь делает? Чимин, не в силах сдержать любопытство, потянул за язычок молнии. В следующую секунду лицо его окрасилось в оттенки явного недоумения. Брови его невольно нахмурились, а косметичка оказалась вывернута наизнанку, чтобы Чимин смог рассмотреть содержимое получше. — Что это такое? — тихо спросил самого себя Пак, непонимающе перебирая косметику: тушь, помада, тени, подводка?.. Чье это добро? И что это делает под кроватью? И… Господи, что насчет этого? Это еще что? Сердце Чимина предательски забилось быстрее, стоило ему наткнуться на небольшой блистер с таблетками. Настроение в ту же минуту точно окунули в ведро с черной краской. Противозачаточные. Под его кроватью косметичка с противозачаточными. Несложно догадаться, как она здесь оказалась. Несложно догадаться, чем здесь занимались. Чем Юнги здесь занимался. Чимин задыхался от возмущения и пытался держать себя в руках, но взгляд, полный отвращения, которым он обвел всю комнату, всё говорил без слов. Чертов Мин Юнги мог ему сказать, что он развлекался со своей подружкой в этой комнате? Мог сказать, чтобы Чимин не делал эти противные открытия сам? Чтобы Чимин не заполнял свой мозг руганью в адрес мужа и концентрированным отчаянием? Отвращением и обреченностью? Как мерзко. Как же это, черт побери, мерзко. Ком в горле и непонятно почему возникшее желание выплакаться душили изнутри. Чимин опешил, не понимая, что с ним происходит. Почему реагирует так глупо? Юнги — сосед. Не муж. Не любовник. Даже не друг или приятель. Юнги — никто. И Чимину глубоко плевать, что у него кто-то там да есть. Чимину просто обидно, что ему приходится жить в комнате, где кое-кто коротал свои ночи. Чимина гложет чувство, что он точно бродячий нищий кот, что рад и объедкам. Что послушно примет любой кров над головой, лишь бы не выгоняли. Плакать хотелось не из-за находки — плакать хотелось от того, что ему приходилось мириться с отвратительным отношением к себе на совершенно беспочвенных основаниях. Что он сделал не так, раз ему приходится жить с таким невыносимым человеком под одной крышей? Чем так не взлюбился мужу, раз ему приходится довольствоваться малейшим? Будто Чимин — убогий оборванец, которого ставить вровень себе — смертельное унижение и несмываемый стыд. Чимин сердится от собственных мыслей. Да кто такой этот мерзавец Мин? Он зло засовывает чужое добро обратно в косметичку и встает с пола. Взгляд оказался брошенным на постель. Чимину противно. Юноша сжимает челюсти и прикрывает глаза. Пытается успокоиться, но не выходит. Юнги, что, думает, будто Чимин намерен мириться с подобным, да? Как бы не так. И пускай еще вчерашним вечером юноша поклялся себе, будучи напуганным и уставшим, что с Юнги препираться не будет, такое он терпеть намерен не был. Чимин выбегает из комнаты и ищет Аманду, чтобы расспросить ее, но та отвечает полным сожаления взглядом и просит прощения за то, что забыла заглянуть под кровать. — Я проводила генеральную уборку к вашему приезду, Господин Пак, — оправдывается женщина. — Каждый сантиметр протерла, матрас почистила, белье постирала и погладила, но под кроватью протереть пол забыла. Простите, пожалуйста, если я была бы внимательнее, вы бы не… — Не узнал, что мой муж… — обрывает ее он, — что Юнги… — слова комом в горле застревают, а Чимин заставляет себя замолчать, понимая, что сильно взвинчен и не хочет, чтобы с его языка случайно слетела грубость. — И часто он, Аманда, пускается во все тяжкие? — как можно спокойнее спрашивает Чимин, нервно кусая губы и сдирая с пальцев кожу. — Господин, вам стоит спросить об этом своего мужа, — лепечет Аманда, видя, сколь разгорячен Чимин. — Такие вопросы вы должны решать сами, вы же семья. Чимину громко рассмеяться хочется, но вместо этого кривит уголки губ, скрывая, сколь тошнотворно для него это слово. Семья. Он и Юнги — семья. Семья. — Еще раз прошу прощения, — убегает женщина от столь острого разговора и расстроенной парой юных глаз. — Впредь я буду внимательнее. Чимину хочется побежать вслед за ней, но понимает, что толка от этого мало. Что домработница может ему сказать? Чем может помочь? Ей известен тот же факт, что и Чимину. Поспособствовать решению проблемы она не в силе. Что ж, ее не за что винить. Чимин сам со всем разберется. Спросит Юнги напрямую, как бы сильно с ним видеться не хотелось. Но, к сожалению, не пересекаться они не могут. Они ведь чертовы, проклятые соседи. Чимин искренне хотел верить в то, что никого больше не постигнет схожая участь. Такого отвратительного соседа и врагу не пожелаешь. Как на белый лист бумаги соскакивают капли с кисточки, так и Чимин ощущал, что подобное будет ждать его на каждом шагу. Разведенная в воде черная краска стала серой. Чимин — свидетель собственного хода жизни. Вклиниться в ее течение и стать хозяином затруднительно, но он попытается. Отчаяние выкрашено в цвет грязно-серого бетона. Чимин же серый не любит. Чимину нравится темно-зеленый. Полнозвучный и глубокий. Цвет природы, естества, весны и жизни. Цвет зелени и папоротников. Но не серый, нет. Не безжизненный и пустой, пускай именно в нем он сейчас и плавает. Пускай совершенно не знает, что ему сделать, чтобы выплыть наружу. Настроение сошло на нет. Чимин уныло поднялся в свою комнату и попытался полистать приличия ради свои тетради, но ничего усваиваться не хотелось. Юноша обреченно вздохнул и бессмысленным взглядом уставился в окно, качаясь на стуле. Он давно сидел за книгами, но всё, о чем он может думать, всё, чем забит его мозг — это нервное ожидание приезда Юнги. Ему есть что сказать. Он не трус. За себя постоять в состоянии. Правда ведь?..இஇஇ
Ближе к одиннадцати, когда Чимину уже удалось с головой погрузиться в учебу, перед этим час проболтав с Тэхеном, на первом этаже послышался звук щелчка открывшейся двери и последующий шорох. Аманда давно ушла, стало быть, это никто иной, как Юнги. Чимина тут же окатило ощущение мелкой дрожи, ладони вспотели, а в голову отдавал стук собственного сердца. Как бы сильно Чимин не пытался контролировать себя и свои мысли, организм его слушаться не хотел, остро реагируя на потенциальную опасность в виде появившегося мужа. — Дурак! — гневно негодуя, шикнул на себя Пак. — Хочешь, чтобы твое сердце износилось раньше времени? Если собрался реагировать на его присутствие как больной тахикардией, то знай, что это ненормально. «Он не заслужил таких почестей» — бегло пронеслось в его голове. Чимин, коря себя за слабость, но тут же оправдываясь тем, что он просто рассудительный человек, который не хочет никаких казусов, перепроверил, заперта ли его дверь на замок. Чимин сделал глубокий вдох и прикрыл глаза, прислонившись спиной к двери. Он пытался успокоиться, задержав дыхание и силясь хотя бы на мгновение отпустить все мысли, добиваясь желанной пустоты в сознании. «Я не должен его бояться. Я не должен его бояться. Я не должен его бояться, — как мантру повторял про себя Пак. — Не должен. И я не боюсь. И если он пришел, это не значит, что я не могу выйти из комнаты. И если мне что-то не нравится, это не значит, что я промолчу и забуду. Он не выше меня. Я не позволю ему себя запугивать и относиться ко мне подобным образом. В конце концов, я ничем такое отношение к себе не заслужил, — перед зажмуренными глазами блики от нехватки воздуха: Чимин пытался себя отрезвить и подбодрить. — Я такой же жилец, как и он. И мне плевать, что еще вчера я обещал с ним лишний раз не сталкиваться и не выходить из комнаты. Это унизительно. Я был напуган. Сейчас же я в состоянии трезво оценить всю ситуацию». Чимин наконец выдыхает, а после судорожно насыщает легкие кислородом. Сердце забилось еще быстрее, но теперь в голову ударило ложное чувство беспричинной самоуверенности и смелости. В этот момент он был готов хоть подраться с Юнги, если он на него не так взглянет. Расцарапать его противное высокомерное лицо и громко заявить, что, если он еще раз попытается его принизить, то ему это так легко с рук не сойдет. Чимин потянулся к ручке двери, всё ещё по-нервному учащенно дыша. Ему просто надо показаться Юнги, чтобы тот увидел — Чимин не боится. Если ему приспичило выйти — он выйдет прямо сейчас, а не будет дожидаться, пока его вредный муж скроется и освободит путь от преграды в виде самого себя. Юноша жмурится, дает себе мысленную оплеуху и дергает ручку. Он просто покажется, напомнит о себе и своем существовании, даст понять, что не собирается сидеть в полнейшей изоляции с момента появления Юнги дома. Он не трус, нет. В нем тоже есть гордость. Порой донельзя неуместная, но по-прежнему сильно пытающаяся что-то доказать и непонятно зачем самоутвердиться. Чимин выходит в коридор, изо всех сил изображая полную беспечность. Следуя старой привычке, от которой он всё никак не избавится, Чимин, не замечая за собой, чуть задирает подбородок и расправляет плечи, чтобы придать себе уверенности и веса в собственных глазах. Юноша, чтобы его выход не был бесцельным, намеревался зайти в ванную комнату и заодно умыться холодной водой, что очень кстати его взбодрила бы, потому как Чимину остро необходимы силы, чтобы не сойти с ума в этом доме. Он здесь буквально день, но и он ощущается с лихвой. Присутствие Юнги чувствовалась даже в воздухе. Атмосфера стала другой — Чимин начал чувствовать себя намного скованнее, как бы сильно он себя за это не корил. Взгляд Пака невольно опускается вниз, а голова чуть поворачивается вбок. Сквозь перила он видит мужа, и во рту тут же пересыхает от волнения. Чимин сглатывает, но не сводит взгляд с Юнги, что его не замечает. Они слишком разные. Буквально из разных миров. В голове Чимина проскальзывает мысль, что даже если бы они поладили, то дружба их не зашла бы слишком далеко. Они были бы хорошими приятелями. Возможно, ужинали бы по вечерам вместе и иногда разговаривали. На людях они были бы прекрасной парой, а дома им было бы совершенно комфортно сидеть в своих комнатах на разных этажах и не пересекаться. И на этом всё. Юнги не мог бы стать ему достойным другом, а уж кем-то больше подавно. Чимин всегда думал о том, что его человек и спутник жизни в первую очередь обязан быть его другом. И только потом любовником. Юнги пролетал по всем критериям. Его муж… Черт побери, его муж не был ему не то что другом — он не был даже знакомым. Чимин Юнги не знает совершенно, и разве может это не расстраивать? Может ли не заставлять грустить факт, что он знает самое большее о своем муже — это имя, возраст и род занятия? Мин Юнги, двадцать семь лет, директор строительной компании. Отличительные характеристики: грубиян и нахал; матерый курильщик; считает себя главным и существование мнения других людей, которых надо брать в расчет, отрицает; не любит светскую жизнь почти так же, как и Чимин; безответственный (Чимин сделал такой вывод, когда вчера тот, будучи подвыпившим, гнался на всех скоростях на оживленной дороге); нетерпеливый, плохо сдерживает гнев; много ругается; остро не любит Чимина (непонятно почему); приводит к себе домой особу, с которой недавно спал в его комнате; есть кто-то на стороне; с точки зрения Аманды — божий одуванчик с большим и чистым сердцем (Чимин не верит); Все умозаключения, к которым Чимин пришел незаметно наблюдая за Юнги, явно говорили об одном: совместного будущего у них нет. Но Чимин старался найти и нечто положительное в списке скудных фактов, что он почерпнул за их ничтожно маленькое время знакомства. Например, если Юнги, как показалось Чимину, не любит вылазки в свет, то Чимин наконец сможет отдохнуть от противного лицемерия, которое ему приходилось терпеть из-за отца. Конечно, это не исключало того, что время от времени им придется показываться на людях и играть счастливых супругов, но всё же. Теперь Чимин мог сосредоточиться на себе и своей учебе, наконец отойдя от столь чуждой ему ипостаси представителя прогнившего бомонда. Внимания также стоил тот факт, что Юнги никак не претендовал на роль строго менторского мужа, который счел бы своим долгом достойно присмотреть за еще совсем юным супругом, что нуждается в попечительстве. Чимин искренне надеялся и был даже уверен, что ждать дешевых попыток контроля со стороны Юнги не придется. Ему казалось, что Юнги будет совершенно всё равно, заявись Чимин хоть в стельку пьяный в пять утра, хоть не появляйся он вообще. Главное, чтобы не шумел и не приносил дискомфорт. Вот и всё. Разве это не замечательно? Чимин всю жизнь жил под зорким надзором отца, который держал его на коротком поводке. А сейчас? Сейчас Чимина ждет свобода и наконец он заживет так, как хотел. Разве смеет он теперь жаловаться? Юнги на него глубоко наплевать — так и что ж? Надо радоваться, а не грустить. Да, в словесной перепалке и столкновении интересов Юнги не потерпит поражения, но Чимин намерен просто разграничить их территории и предотвратить все возможные разногласия. Но что имел в виду юноша под предотвращением разногласий ему самому было малопонятно. Он не хотел прогибаться под мужа, не хотел быть слабым звеном и ведомым, не хотел быть безвольным и мягкотелым. Чимин сам по себе человек простой и неконфликтный, терпеливый и стремящийся понять другого, но в условиях совместной жизни с Юнги он не хотел показывать настоящего себя. Он уже и так в чужих глазах трусливее новорожденного щенка и позволить Юнги прочнее укорениться в его мнении было нельзя. Тень волнения залегла на его лице, на котором читалось погружение в глубокие раздумья. Их столкновения были неизбежны. Юнги не был из числа тех, кто упустит шанс поглумиться над «слабым». А Чимин в его глазах несомненно был слабым до невозможности. Чимина это злило неимоверно. Глаза его сузились, а зубы досадливо закусили нижнюю губу. Да, он вел себя не самым умным образом, когда трусливо поджимал хвост и позволял Юнги показывать свое главенство над ним. Но знал ли он тогда, что в отношениях с мужем ему придется выстраивать определенную стратегию, чтобы буквально выжить? Нет. Не знал. А ошибки по незнанию прощаются. Юноша нащупывал почву и теперь он знает всё, что должен знать: он не позволит Юнги над собой тешиться. Он не будет играть роль жертвы. Страдают те, кто грешит виктимным поведением. Чем робее себя ведешь, тем сильнее хочется тебя растоптать и унизить. Чем более ты немощный, тем сильнее в других зреет желание тебя уничтожить. Самоутвердиться за твой счет. Но Чимин не позволит. Он поговорит сегодня с Юнги и начнет свой реабилитационный путь, в ходе которого он намерен занять устойчивую позицию в этом доме. Пускай его решительность имеет стихийную природу, Чимин принял решение высказаться и дать понять мужу, что не собирается жаться по уголкам в квартире в надежде, что его не тронут. В конце концов, что этот Юнги ему предъявит в ответ? Что сделает? Не убьет же? Вот и всё. Вот и решено. Чимин опомнился лишь тогда, когда дверь комнаты старшего открылась и выпустила Мина в коридор. Всё то время, что он переодевался, Чимин стоял на месте, обдумывая план действий. Юноша одновременно хотел и не хотел, чтобы Юнги его заметил. Его одолело острое желание медленно отступить назад и запереться в комнате — в единственной зоне комфорта в этом доме. Пока Пак метался между вариантами, Юнги, прикрыв глаза и попутно разминая шею, направился в сторону лестницы. Сердцебиение юноши участилось в разы и он беспомощно топтался на месте. Сбегать уже глупо, а сталкиваться с Юнги невыносимо, что бы он там не выдумывал минутами ранее. Чимин попятился назад, вглубь этажа, чтобы увидеть его можно было лишь преодолев верхние ступени. Вскоре присутствие Мина стало уловимым боковым зрением, а Чимину хотелось завизжать как пятилетней девчонке от глубокой неприязни происходящего. Удостоверившись в том, что его заметили, Чимин предпринял попытку повернуться в сторону старшего и окатить его безразличным взором. Но стоило ему просто-напросто встретиться с Юнги взглядами, как его хватило лишь на идиотское молчание, которого не должно было быть. Он сглотнул, но глаз с мужа сводить не спешил. Черт. Всё идет не по плану. Чимин не может вести себя как стерва. Чимин ею не является. Не может он заставить себя смотреть со сталью во взгляде, не может перенять поведение Юнги, чтобы тот понял, как это неприятно, когда на тебя смотрят как на мусор. Сначала Юнги нахмурил брови, словно не понимая, что здесь делает Чимин и как вообще оказался в его квартире. Затем точно вспомнил, что вчера он вообще-то женился. На миг он непонятливо склонил голову вбок, и в ту же секунду губы его дрогнули в брезгливом жесте. Вся его мимика, полная отвращения, так и кричала, что Юнги не хочет лишний раз видеть Чимина. Его откровенное презрение было наигранным и притянутым за уши, но Чимин этого не знал. Что уж Чимин — сам Юнги не понимал, что его истинные эмоции не выкрашены в столь ярко-негативный окрас. Но Мин привык цеплять тюль холодной неприступности в практически любом взаимодействии с людьми. Никто из них не проронил ни слова. Чимин безнадежно осознавал, что с такой сильной ненавистью к себе, которой пестрит взгляд жженых глаз, бороться невозможно. Кого он пытается перевоспитать? Юнги? Уже далеко не мальчика, который одним своим присутствием, не говоря ни слова, одним фактом своего существования высасывает из Чимина все жизненные силы? Между ними несколько метров, но Чимин готов поклясться, что даже воздух стал тяжелее. Юнги нес с собой ауру монолитной стойкости и непоколебимой твердости. Гранитной непоколебимости и каменного характера. Сталь — это его. Это ему легко дается смотреть так пронзительно и унижающе, что Чимин никогда не научится. Это его природа — не Чимина. Он отдал бы многое, чтобы сесть и поговорить с ним, спросить, в чем дело, что не так, чем невзлюбился и что ему сделать, чтобы тот утихомирил свой пыл, но Юнги на контакт не пойдет. Что ж, Чимин тоже не из пальца делан. Ему вовсе и не нужно хорошее отношение к себе. Он потерпит, даже если сердце болезненно сжимается от немой неприязни, что так сильно Юнги пытается не столько показать, сколько доказать и Чимину, и самому себе. Наконец их зрительный контакт прервался. Юнги обошел Чимина, чуть ли не задев его плечом, и направился в сторону ванной. Чимин остался стоять на месте, смотря в пол и чувствуя, как в нем загораются разночинные эмоции. Разочарование, отчаяние, раздражение и злость. Последнее брало верх, скоротечно закипая в жилах юноши. — Я иду в ванную первым, — со всей невозмутимостью, что удалось из себя выжать, сообщает Пак, своими словами останавливая Юнги и заставляя его развернуться. — Что? — неверяще-насмешливо переспросил Мин, смотря на младшего с недоумением в глазах. — Что слышал, — Чимин делает всё, чтобы голос не дрожал, и у него получается. Это прибавляет ему уверенности, и он выпрямляется, не желая, чтобы язык тела выдал его волнение. — Я вышел первым и в ванную собирался пойти до тебя. Так что я пойду первым. Чимин незаметно сглатывает и проводит подушечками больших пальцев по другим, пытаясь трением согреть резко похолодевшие руки. Он уводит взгляд, нелепо хлопает ресницами и обходит Юнги как можно дальше, коря и хваля себя одновременно. Вспыхнувший раздражением взгляд заставлял нервничать, но Чимин пытался себя убедить в том, что всё нормально. Пугало и осознание факта, что они дома совершенно одни. Кто знает, что этому ненормальному может прийти в голову? Может, он припадочный? И та ваза, что стоит в углу, сейчас окажется разбита о его голову? Юноша проворачивал опасное, но необходимое. Без этого он не смог бы себя уважать. — Ребенок, — ожидаемо начал заводиться Юнги, и Чимин это прекрасно чувствовал, но даже так оборачиваться и удостаивать мужа ответным взглядом не спешил, — ты блять не забылся случаем? Чимин игнорирует Мина полностью, дергая за ручку двери и намереваясь запереться в злополучной ванной комнате, в которой ему по факту совершенно делать нечего. Он из принципа, из детской вредности хотел постоять минут десять посреди комнаты, со включенным краном, шумный поток воды которого заглушил бы ругания Юнги за дверью. Но изначально было предельно ясно, что запланированному не было суждено сбыться. Дверь оказалась громко захлопнута перед носом Чимина, что тот незаметно вздрогнул, испугавшись громкого звука. Он нервно сглотнул, а когда руки Юнги оказались чуть ниже его плеч и после нетерпеливо развернули юношу лицом к старшему, всё нутро Чимина наполнилось ощущением дурного предчувствия. — Не трогай меня, — моментально реагирует Чимин и передергивает плечами, делая всё, чтобы ощущение чужого прикосновения испарилось. Голос звучит уже не так уверенно, а интонация слов точно пришибленная. Юнги пристально вглядывается в чиминовы глаза, что тот упрямо не сводил. На их дне которых заблестел робкий страх, который Чимин пытался перекрыть фальшью. Однако едва ли у него получалось. Чимин силился казаться сильным и независимым, но само его начало, его содержимое и начинка отнюдь не боевая. И это видно. Видно с первого же раза. Так зачем же устраивать этот цирк, если он даже не в состоянии довести спектакль до конца? Юнги убирает руки в карман, потому что он не чертов мерзавец, который собирается воздействовать на юношу, младше его на целых восемь лет, чувством страха. Он может быть полнейшим ублюдком на словах, но смысла претворять озвученное в жизнь никогда не видел. Ему было достаточно факта, что Чимин просто будет считать, что опасность всегда рядом, и что мужа своего надо слепо слушаться, даже если сам Юнги был лишен всякого желания поганить жизнь Пака. Юнги легко вывести, но до момента, когда он еще держит себя в руках, он четко осознает, что громкие разборки и перепалки — не его. — Ты слишком смел для того, кто банально не может заручиться поддержкой хоть кого-либо значимого, — начал давить парень на больное, прекрасно понимая, что эти слова сильно заденут юношу. — Кто тебя защитит? Кто постоит за тебя? Чимин молчит, смотря так упрямо, что с его миловидным лицом не вяжется совсем. Сама природа решила еще задолго до появления Пака на свет — амплуа самоуверенного наглеца никогда не приживется к нему. Как организм отторгает чужие клетки, так и тут Чимину не быть сильнее, чем он есть. — Не надо, — медленно начинает Юнги, растягивая слова, чтобы Чимин наверняка усвоил сказанное, — не надо меня злить. И делать из меня ублюдка, которого ты днями напролет проклинаешь, тоже не надо. Тебе чего блять неймется? Ты что мне доказать пытаешься? Я не буду играть с тобой в твои детские игры. Я из этого давно вырос, — будничным тоном сообщает Мин. — Никто и не играет, — ровно отвечает Чимин, как бы сильно ему не хотелось звонко разораться. Нет. Надо держать себя в руках. Надо вести себя достойно и этот взгляд вытерпеть. — Я просто хочу, чтобы ты уяснил: я не намерен мириться с таким отношением к себе, — эмоции поперек горла, но как тут повысить тон, если наглое лицо Юнги в сантиметрах пятнадцати максимум? Как дать волю эмоциям, если его снова загнали в тупик? Физически и морально? Что остается Чимину, кроме как вздернуть нос в попытке выставить себя значимее, чем он есть? Юнги устало прикрывает глаза и делает глубокий вдох в попытке успокоиться, потому что в самом деле — он взрослый самодостаточный мужчина. Ему не следует ссориться с детьми. Он не должен тратить на него свои время и энергию. Даже если поведение Чимина начинало уже откровенно раздражать. — То, что ты малолетний долбоеб, — как можно спокойнее начинает Юнги, вместе с тем парадоксально излучая чистое нетерпение, — которому то ли блять гормоны в голову бьют, то ли внимание мое привлечь пытается — не моя проблема, — грубо отрезает Юнги, сдерживаясь и давя в себе агрессию. Если у Чимина есть хоть капля мозгов, он смекнет, что пора остановиться. Не успел Пак пересечь порог его квартиры, так уже доставляет неудобства. Юнги ему не позволит досаждать и мешать. — Если ты думаешь, что сможешь заинтересовать меня подобными выходками, то крупно ошибаешься. Я люблю тихих и послушных, усек? Проваливай в свою комнату и не высовывайся больше. Раздражаешь, блять, — ругается Юнги и отталкивает Чимина не самым любезным образом. Только тот хотел закрыть за собой дверь, как Чимин, обуреваемый желанием себя защитить и отомстить за клевету в свой адрес, звонко выпаливает: — Гормоны как раз-таки бьют в голову тебе, а не мне! — видя, что его слова остановили Юнги, он язвительно продолжил: — Противозачаточные твоей подруги у меня. Напомни ей принять их вовремя. А то появится на свет такой же мудак, как и ты. Эхо чиминова голоса, такого звучного и чистого, казалось еще долго было уловимо в тягостном безмолвии, что вызвал Пак своим пламенным ответом. Слова Чимина пестрили укором, обвинением и желанным злорадством, вызванным осознанием, что он достойно парировал оскорбления Юнги. Вот только эйфория от сказанного продлилась недолго. Когда Мин развернулся к Чимину и нижние веки его совсем чуть-чуть сузились, будто бы он щурился, вглядываясь в растерянно-воодушевленное лицо напротив, Чимин ясно осознал одно: он перестарался. Сказал лишнее. Разозлил и возможно даже оскорбил. Потому что Юнги точно разговаривал в этом давящем молчании сам с собой, удивленно задаваясь вопросом: как он допустил, как позволил какому-то мальчишке так с собой разговаривать? Видимо, он был слишком мягок, раз этот по-наивному упрямый Чимин не понимал посылов и нарочито грубого поведения, которым Юнги хотел его от себя огородить. — Как ты меня только что назвал? — неверяще уточняет Юнги, словно у него проблемы со слухом. Голос Мина после звонких реплик младшего кажется чертовски низким, точно у штампованного смотрителя на кладбище. О, как же сильно он заставил отрезвиться Чимина, действуя на него как ведро ледяной воды. Тому в ту же секунду стало так некомфортно от этого взгляда и склоненной набок головы, что хотелось медленно отступить и сорваться на бег. До комнаты ему буквально пять шагов. — Мудаком? — Ты должен был мне сказать, чем занимался в моей комнате! — голос Чимина звенит еще больше от нервозности и ударившего в голову эмоционального возбуждения. Все его страхи и чувства накалились до предела, давно улетая за скромную границу допустимого. Чимин считает, что лучшая защита — нападение, а потому даже не пытается увеличить расстояние, что Юнги начал между ними сокращать. — Я переезжаю в другую комнату! Мне противно жить в этой, — он перекрещивает руки на груди и смотрит с неуместным вызовом, когда как у самого коленки трясутся от слишком спокойного Юнги. Стяни с него эту тюль напыщенного хладнокровия, так тут же обожжешься всплесками бурлящей лавы. — Я спросил, как ты меня назвал, — Юнги звучит тихо в сравнении с потерявшим самоконтроль от волнения и тревоги Чимином. — Повтори. Я плохо расслышал. — Я не позволю тебе со мной так обращаться! — Чимин абсолютно глух и делает вид, что обращенные к нему слова просто-напросто физически уловить и понять не может. Продолжает гнуть свою линию, играя на нервах мужа. И ведь он прекрасно осведомлен в том, что эмоциональной стойкостью тот похвастаться не может, но продолжает попытки выстоять перед стирающим его в пепел взглядом, не теряя при этом лица. — И как же я с тобой обращаюсь? — с притворным бесстрастием интересуется Юнги, тогда как желание взять выводящего из себя мальца под руку, затолкать в комнату и после запереть ее на ключ, овладевает им всё с большей силой. — Как к врагу! — выпаливает Чимин, на периферии с облегчением замечая, что Юнги не стал подходить ближе, оставляя между ними чуть меньше метра. Губы Юнги в ту же секунду растягиваются и изламываются в легком смешке. Он хмыкает, на миг опускает глаза на пол, облизывает нижнюю губу и поднимает повеселевший взгляд на возмущенного до глубины души Чимина. Его глупость моментально охладила ту жгучую ярость, что Юнги непонятно как в себе сдерживал. Мин всегда прекрасно понимал, стоит ему начать ругаться — он еще очень долго не успокоится, изматывая и себя, и окружающих. Но что такое говорит этот странный парнишка? В чем обвиняет его с горящими глазами? — Как к врагу? — закусив губу на секунду, чтобы скрыть расползающуюся усмешку, переспрашивает Юнги. — Ты считаешь, что я отношусь тебе как к врагу? — смотрит в потолок и смеется, заставляя Чимина опешить и растерянно заморгать. — Слюнявчик, ты хотя бы значение этого слова знаешь? Чимину хочется крикнуть на весь дом громкое «Знаю!», но резко повеселевший Юнги вверг его в состояние глубочайшего непонимания. Что за эмоциональные качели? Почему его муж смотрит на него то так, будто сейчас задушит голыми руками, то так, как сейчас — беспечно и совершенно глумливо. — Относись я к тебе, как к врагу, ты бы не посмел тратить мое время сейчас на такие пустяки, — коротко изрекает Мин, следя за каждой эмоцией Чимина. — Я к тебе, мой дорогой, не отношусь никак, — выделяет он интонацией последнее слово. — Ты во мне не вызываешь абсолютно никаких чувств. Что есть ты, что нет тебя — мне глубоко похуй, понимаешь? — Юнги объясняет простую истину, как ребенку устный счет на пальцах. Он ловит себя на мысли, что не видел еще второго такого человека, как Чимин, чьи эмоции были бы так четко написаны на лице. Каждое его слово отзывалось в младшем с такой яркостью, что Юнги доводилось зреть впервые. — Ты действуешь мне на нервы, но этого недостаточно, чтобы стать моим врагом. Снизь планку, ты залез слишком высоко, — он выдерживает паузу, не сводит взгляда с Чимина, что смотрит своими бесхитростными глазами так внимательно, пытаясь внять каждое его слово, будто Юнги говорит что-то дельное. — Не надо себя переоценивать. Ты не настолько хорош. Чимин молчит. Не знает, что сказать, а глупости говорить не хочется. Молчит, незаметно перебирая зубами внутреннюю сторону нижней губы. Разворачивающееся действо начало склоняться не в его сторону. Снова. Как обычно то и бывает. Может быть, Чимин взапрямь себя переоценил? — Я ведь в самом начале сказал тебе, что тебе нужны мои благосклонность и снисхождение, — Юнги продолжал давить. Давить морально. Чимин понял, что проиграл. Чимин знал, что сейчас последует. — Я к тебе не благосклонен, но снисходителен, потому что ты жалок, — разоткровенничался Мин. — А бить лежачего — низко, — сердце Чимина болезненно дрогнуло, а в ранее заполнившемся всклень сосуде решительности моментально появилась брешь, через которую вся его отвага утекла за секунду. — Ты жалкий мальчишка с, откровенно говоря, дерьмовым папашей, который сбагрил тебя незнакомому человеку. Жизнь у тебя, могу предположить, тоже редкостное дерьмо. Кто знает, может я сейчас на тебя наору, а ты пойдешь и самовыпилишься? Не думаешь, что мне будет несколько не по себе брать такую ответственность на себя? Когда Чимин замолкает, замолкает надолго и смотрит таким взглядом, которым на него смотрела лишь единожды родная мать, Юнги понимает, что, возможно, перегнул. Смесь боли, отвращения и немого вопроса, застывшего в глазах: «Как нечто настолько бессердечное могло появиться на свет?» Но Юнги не должно это волновать. Юнги и не волнует. Мин давно научился желаемое принимать за истину. Если ему хочется думать, что безмозглому Паку это послужит уроком, он и будет рассуждать подобным образом, совершенно игнорируя сигналы сердца. Последнее порой сипит, обессиленное от тщетных попыток заставить хозяина прислушаться к голосу. Шепчет, что так нельзя. Быть настолько бесчеловечным нельзя. Ну и что ж — Юнги плевать. Теперь Чимин будет знать, что впредь не стоит пытаться что-то ему предъявлять. Он не собирается искать с ним компромиссы и уж тем более терпеть его противный характер. — Тебе было бы абсолютно всё равно, — шепчет Чимин из последних сил. Юношу этот разговор вымотал до невозможности. Слова Юнги безжалостно прошлись веселой мазуркой по его голой душе. Пак чувствует, как всё его естество растоптали так непринужденно и виртуозно, как не топтал никто доселе. Юнги был филигранном мастером красного словца и унижений. Чимина, кажется, уже давно так сильно никто не обижал. Он пытался, черт побери, всю жизнь уже как пытается забыть о том, что он сплошное олицетворение убогой жалкости, что он чертов неудачник, которого даже в расчет брать не хотят нормально. «Бить лежачего — низко». Серьезно? Его жалеет даже муж, которого Чимин считал последним грубияном и нахалом? До чего он докатился? Неужели у него на лбу написано, что он беспомощный заморыш? Бедолага и дурачок? С ним спорить, что руки пачкать, верно? — На тебя — да. На себя — нет. Так что если всё-таки решишься, попрошу тебя лишь об одном — не в моей квартире, хорошо? Чимин опускает глаза, затуманенные ощущением безнадежности. Ему снова указали на его место. Ему снова напомнили, что он чертов мусор. И пускай его психотерапевт уверял в обратном, Тэхен чуть ли не возносил до небес, а сам он наивно верил, желая верить, их сказкам — Юнги, как чужак, как объективный наблюдатель, распорядился малым временем их знакомства так, что уже успел небрежно откопать глубоко зарытую в Чимине сердцевину переживаний, которую юноша боязливо прятал от всех глаз. Юнги говорил непредвзято, говорил, что видит. И пускай малая часть Пака хотела успокоить себя, сказав, что Юнги просто хотел задеть побольнее, Чимин понимал, что Юнги говорит правду. Чистую правду. Неприкрашенную и максимально прозрачную. Чимин угас, как и обещал то сделать Юнги. Не сколько угас, сколько оказался погашенным. Юнги ведь должен держать слово, верно? И плевать, что теперь на душе отчего-то противно неимоверно. Плевать. Чимин виноват сам. И видеть это поникшее лицо ему тоже не хочется. Пусть проваливает к себе. — Я не знаю, куда ты собрался переезжать, — подводит Мин их подобие разговора (который лучше бы не состоялся вовсе) к концу. — Если тебя смущает факт того, что я… — Чимин на этом моменте поднимает такой понурый взгляд, что у Юнги почему-то столь привычное, столь родное слово «трахаться» застревает костью в горле. Юнги намеревался сказать громко и пафосно, что он трахался на всех поверхностях в этом доме, и что нет сантиметра, который бы он не опорочил. Но Чимин выглядит так разбито, что в Юнги на секунду заиграла совесть, чей голос, он, впрочем, быстро гонит от себя. — … Если ты смущен тем, что я занимался взрослыми делами в комнате, — изворачивается Юнги, совершенно по неведомой для самого себя причине заменяя желаемое эвфемизмами, — которую ты занял всего лишь день назад, но так упорно зовешь «своей», то не смущайся. Здесь все комнаты такие. Даже кухня. Так что смирись уже и прекрати драматизировать. — Какое же ты животное, Юнги, — еле слышно шепчет Чимин, а во взгляде его одно разочарование. И от себя, и от мужа, и от самой жизни, что путается под ногами, пытаясь досадить. Юноша даже не смотрит на мужа, лишь глупо слушает внутреннее эхо чужих слов, что совершенно точно еще очень долго не выветрятся. Почему он воспринял их так близко к сердцу? Ему ведь должно быть совершенно всё равно, но нет. Чимину не всё равно. Чимину какого-то черта не всё равно. Как может быть всё равно, когда тебя буквально поливают помоями с таким уверенным видом, что невольно веришь в сказанное? — Если тебя что-то не устраивает — пожалуйста, флаг тебе в руки — съезжай! — повышает тон Мин, оставляя без должного внимания сказанное Чимином. Потому что он какого-то черта чувствует себя виноватым. — Ах, тебе же некуда! — Юнги смотрит в спину уходящего и всё пытается сделать так, чтобы тот обернулся, но Чимин никак не реагирует, что бы Юнги не говорил ему вслед. — Тогда терпи и не выебывайся! И за языком своим следи, малолетка! — испепеляет парень светлую макушку, которая через секунду скрылась за дверью. Последнее, что слышал Юнги был щелчок запертой на замок двери. Последнее, что сказал Юнги за день, это громкое «блядство!», потому что спокойно принять ванную ему не дали. Рабочий день длиною, кажется, в жизнь, не так сильно вымотал его, сколько вымотал этот Чимин. Мин привык возвращаться домой и расслабляться. Дом — его обитель. Место, где ему комфортно. Но итог сегодняшнего дня совсем не такой, каким он его хотел видеть. Юнги хотел принять горячую ванную и заснуть за чтением книги, что он никак не дочитает. Но всё пошло не по плану. Юнги так и не заходит в ту злополучную ванную комнату, что послужила поводом их перепалки. Парень зло спускается по лестнице, рывками обыскивает карманы пальто, чтобы выудить пачку сигарет. И закурить. Затянуться. Глубоко и нервно. Потому что Юнги, черт побери, не планировал всего этого дерьма. Не планировал говорить такие вещи. Потому что Юнги знает, каково это слышать подобное в свой адрес. Потому что Юнги, черт побери, не мудак. Разве что самую малость. Но даже так он умудрялся себя убедить, что руководствоваться чувствами окружающих перестал уже как сто лет. Просто перенервничал. Просто разозлился. Этот мальчишка действует на нервы и раздражает до неимоверности. Но заставить Юнги глубоко в душе корить себя за излишнюю грубость он, очевидно, не смог. Кто он такой? Едва ли ему такое под силу. Едва ли хоть одной душе на всем белом свете такое под силу, правда ведь? Правда? — Правда, — сам себя уверяет Юнги, наполовину высовываясь из окна и стараясь не ежиться от зимнего холода, что заползает под тонкую кофту. — Разумеется, правда, — последняя затяжка и окурок летит вниз, приземляясь в горку снега.