piece of hell

       За окном плотное покрывало синевы не позволяет солнцу пролить свет на город. На улице темно и холодно, а в чиминовой комнате, в теплой мягкой постели, под толстым одеялом и в обнимку с плюшевым Стичем — хорошо и уютно. Чимин заснул меньше двух часов назад, а трель будильника уже бьет по ушам. Рука юноши заползает под подушку и пытается нащупать телефон. Черт. Почему время так быстро летит? Он же лег спать только минут десять назад, каким образом на часах уже семь утра?        Чимин прервал раздражающий звук и прикрыл глаза, разрешая себе полежать еще пару минут. Невыносимая усталость в каждой клеточке тела ныла и пригвождала к постели. Под веки точно засыпали мешок строительного песка, а спутанные мысли обещали проясниться только по истечении еще пары часов сна, которых Пак, к сожалению, себе позволить не мог.        Бессонница — его лучший друг и вечный спутник. Стоило хоть чему-либо в его жизни колыхнуться не тем образом, которым он привык, то организм Чимина тотчас реагировал даже на незначительные изменения неуместным бодрствованием ночью и невозможной вялостью днем.        Чимину остро не хотелось никуда идти, но он не мог остаться дома. Собрав всю волю в кулак, он таки встал с кровати и направился прямиком к окну: свежий мороз своим ласковым дуновением пробудил бы юношу от вязкой сонливости. Подставив лицо свистящему ветру, Чимин прикрыл глаза, стараясь очистить свой разум от всего того мусора, что он наскреб за ночь. О, сколь же много мыслей побывало в его голове за минувшие часы. Не успевала одна толком осесть и пустить корни, как на смену ей приходила другая, куда более грозная и внушающая. О чем он думал? А о чем думают все люди на Земле? Так или иначе о себе. Даже если мы задумываемся о чем-то другом, мы несомненно будем преследовать цель коснуться мыслью и себя. Мы можем убеждать всех вокруг, а главное себя, что нет, мы не эгоисты, но будь то прямо, будь то косвенно — человеку свойственно думать о себе. Волноваться и тревожиться за свое существо. И это нормально.        Чимин ожидаемо размышлял о словах Юнги, прошедших острой стрелой сквозь всё его естество. Он не бранил его, не ругался и не выхаживал в себе ответные оскорбления. Степень воздействия сказанных слов очень легко определить. Если человека еще хватает на то, чтобы себя защитить и встречно предъявить не самые лестные претензии, то ваша попытка обидеть человека вышла поверхностной. Скорее всего, вы новичок, которому или от природы «не дано», или же мало практиковались. Однако если ваш оппонент и не пытается себя отстоять, замыкается в себе и прерывает спор — мои поздравления! Вы задели за живое! Вам удалось превосходно достичь поставленной цели. Отныне и сейчас только вперед!        «Он ведь прав», «Мой отец действительно вытолкал меня из дома и заставил поселиться здесь, с ним», «Если бы я что-то из себя представлял, если бы я был хорошим и достойным, моя жизнь сложилась бы по-другому», «Это отнюдь не совпадения, что моя жизнь давно превратилась в один сплошной комок грязи», «Это только моя вина», «Какое я ничтожество»…        Чимин оказался в самом эпицентре душу рвущего круговорота мыслей. Лежал камнем, смотрел в потолок, на котором ни единой виниловой звездочки, как раньше, и думал, думал, думал. Одергивал себя, ругал, говорил, что завтра на учебу вообще-то, но остановиться не смог. Лишь под самое утро заснул, не проронив ни единой слезинки. Вместо привычных слез в нем засело что-то отвратительно тяжелое, вызывающее острое желание раздвинуть ребра и расшевелить неподъемный груз.        Черный, безжалостно поглотивший всё остальное — вот что волнами перетекало в зачерствевшем после самоуничижительного акта сердце. Будто пылкое ретивое заменили обсидианом — камнем мертвых. Чимин был вымотан обвинениями в свой адрес, а потому сейчас смотрел на неспешно просыпающийся город с абсолютным безразличием. Как после долгой истерики в человеке вместо ревущей от боли души остается пустота и брешь, так и Чимин больше не выдержал бы и грамма обвинений в свой адрес даже от самого себя.        Он захлопнул окно и направился в ванную. В сознании сразу же всплывают отрывки вчерашней потасовки, но Чимин столько раз за ночь проиграл ее в голове, что уже становилось тошно.        Пускай за всю ночь рефлексии он ни разу ни в чем не упрекнул Юнги, предпочитая винить себя одного, теперь же, будучи невыспавшимся, изнуренным и выжатым как лимон, в нем проснулась слепая злоба по отношению к мужу, стоило ему услышать копошения на первом этаже. Чимин закрыл за собой дверь и сочувственно посмотрел на самого себя в отражении зеркала. Вот что могут сделать небрежно кинутые слова вкупе с и без этого низкой самооценкой. Взгляд Пака заскользил по полкам в попытке отыскать свою пенку для умывания, и тут же он, наткнувшись на чужую уходовую косметику, ответил на свой вчерашний вопрос — всё это добро далеко не юнгиево. Всё это принадлежало безликой для Чимина персоне, которая даже не находясь в пределах этого дома имела прав больше, чем Чимин. Он поджал губы и взял то, что искал. Пока он умывался, его мысли невольно вертелись вокруг одного вопроса: интересно, Юнги такой грубый только с ним? А с другими он мягче? Вежливее? Нежнее? Как он себя ведет со своей девушкой? И девушка ли она ему вовсе? Если с ней он добр и отзывчив, — что Чимин решительно представить не мог, — то что она из себя представляет? Чем лучше него? Что делает иначе, чем Пак?        «Зачем я думаю об этом?» — одергивает он себя, пристально рассматривая свои уставшие глаза, под которыми залегли тени синяков. — «Какого черта я пытаюсь сравнить себя с кем-то только для того, чтобы угодить этому мерзавцу?» — цепкая хватка на зубной щетке становится еще сильнее, что еще чуть-чуть — и та разломается пополам. — «Он хотел войны? Что ж, я ему ее устрою. Он получит то, на что так упорно нарывался».        Чимин напоследок сполоснул лицо ледяной водой, чтобы хоть как-то привести себя в тонус и выйти из состояния полного безразличия и апатии ко всему. Одна единственная эмоция еще как-то находила в нем отклик — липкая злость на Юнги. Все остальные чувства приглушены и поставлены точно на беззвучный режим. Чимин пытался поунять клокочущую враждебность к мужу, потому что слишком уж много чести он ему оказывает, позволяя заседать в голове сутками напролет. Юнги о нем даже не думает, говорит то, что хочет, даже не задумываясь об эффекте сказанного, доводит до невыплаканных слез, — плакать уже банально нечем, — до саднящего горла и бесконечной слабости, вызванных в Чимине одними словами. Так почему он разрешает ему себя так изнурять?        «С этого момента я перестану обращать на Юнги внимание, принимать его существование и считаться с его мнением», — задает он на выходе из ванной новую точку отсчета, новое начало. — «Я не могу хорошо относиться к человеку, который относится ко мне как к хламу. Я не могу позволить ему оскорблять себя, потому что он не имеет на это право. Я не буду ему разрешать себя расстраивать, потому что только я могу говорить себе, что я ничтожен. Ему такие полномочия никто не давал. И плевать я хотел, что он прав».        Чимин зашел к себе в комнату в ту же секунду, когда Юнги направился на второй этаж. И кто только занимался планировкой? Неужели было трудно сделать два санузла? Неужели было трудно догадаться, что в скором времени после постройки дома в эту злосчастную квартиру переедет многострадальный Пак Чимин, который предпочтет корчиться в страшных муках, нежели сталкиваться нос к носу с абсолютно невыносимым супругом?        Чимин надел просторную белую толстовку и любимые черные джинсы. Он никогда не любил вычурную одежду, предпочитая простой комфорт затейливости. Расчесав густую светлую гриву, что торчала после сна во все стороны, Чимин напоследок зачесал ее пятерней. Что ж, он, кажется, чуть проснулся, пускай усталость в теле всё еще давала о себе знать. Сегодня тяжелый день, и ему бы по-хорошему идти на пары с чистой головой и ясным умом, а не с траурным настроем и мрачными мыслями. Поэтому Пак пытается соскрести как жвачку со стены те ненужные видения и образы, что присосались пиявками к стенкам его черепа.        Пустота. Ему нужна пустота. Ему нужна возможность самому решать, что окажется в его голове. Право выбора на то, чем кормить свой мозг. Разогнать все протянутые руки, что пытаются скормить ему гниющие отходы. Любовно выбирать рацион самому и бережно кормить себя же.        Чимин забросил подготовленный с вечера рюкзак на плечи и вышел из комнаты, утыкаясь в телефон, чтобы позвонить шоферу и попросить подъехать. Юнги собирался на работу, и Чимин не то что видеть его не хотел — у него даже слышать его ненавистный голос, который сейчас пытался что-то кому-то внять, не было желания. Советовал просмотреть документы по купле-продаже какого-то дома, обещал подстраховать в случае судебных разбирательств, всё продолжал и продолжал употреблять Чимину непонятные юридические термины. Сухие и безжизненные. Как же сильно подходит ему его стезя — дотошный скучный директоришка, разбрасывающийся своими бизнес-словечками.        На первом этаже стоял большой диван, расположенный на белом длинноворсовом ковре. А напротив софы — фурнитура, колонки и огромная плазма, на которой сейчас без звука горели новости. Юнги сидел на этом самом диване, скрывшись за его широкой спинкой. Чимин осознавал его присутствие только из-за голоса, растекшегося по всему этажу. Он был намерен быстро спуститься и не менее быстро выскочить из дома, чтобы не сталкиваться с Юнги. Но стоило ему ступить на первую ступень, Юнги встал с дивана, начиная расхаживать по прихожей. Ему было неведомо, что сзади него собирается с духом младший: он был увлечен своим телефонным разговором. Наконец Чимин начал спешно спускаться по лестнице, тут же получая в свою сторону взгляд Мина. Он на пару секунд замолчал, наблюдая за тем, с каким бесстрастным лицом спустился его супруг, после чего возобновил диалог, не забывая поглядывать на юношу. Тот сделал вид, что мужа не заметил, и всё было бы прекрасно, если бы не шумная Аманда, готовившая завтрак на кухне и с радостным восклицанием пожелавшая Чимину, которого она уловила через дверной проем, доброго утра.        — Стойте-стойте, Господин Пак! — запротестовала она, когда Чимин хотел по-быстрому накинуть на себя куртку и выбежать на улицу. — Я для кого завтрак готовила? Вы же студент, вам нужно плотно позавтракать, чтобы хорошо думалось. А ну шагом марш на кухню!        К этому моменту Юнги уже закончил свой разговор. Он окинул Чимина беглым взглядом, который не стал на нем задерживать. Лишь направился на кухню, кинув короткое «Аманда, приготовьте кофе, пожалуйста». Женщина засеменила вслед за Юнги, грозно шикнув на Чимина и прося его немедленно присоединиться к мужу.        — Господин Пак, садитесь! — доносился из кухни звучный голос Аманды, а Чимин состроил жалостную мину, так и прося отпустить его на учебу и при этом не обижаться, что он не попробовал творения женщины.        — Аманда, я обычно не завтракаю. Спасибо вам большое, но я правда…        — А по вам и видно, что вы маковыми зернышками питаетесь, не иначе! У вас молодой организм, которому сейчас только и делать, что есть и есть. Откуда энергию брать? Я же права, Господин Мин? — возгласила она у молчащего Юнги, который лишь молча кивнул, только чтобы угодить женщине. — Худой, как щепка! Садитесь быстро, а иначе я обижусь!        — Я опаздываю, — тихо возражал Чимин, пробуя последнюю попытку отступления, которую Аманда даже не захотела слушать. Она вышла в прихожую, где около двери неловко стоял Чимин, взяла его под руку и усадила за стол.        Пока женщина суетилась, накладывая Чимину еду, порции которой он никогда не осилил бы, пока рассуждала о том, какой он «лапочка» и как сильно повезло Юнги с ним, пока наказывала есть побольше и подначивала Мина присоединиться к ее шутливой ругани, Чимин молча смотрел на свои руки, покоившиеся на коленях. Аманда, несомненно, хорошая женщина, но почему она не хочет понимать, почему не видит, что он не хочет сидеть с Юнги за одним столом? Разве не очевиден факт, что никто из них не хочет давиться в компании друг друга?        — Всё, — закончив увлекательнейшее изложение мыслей, женщина уперлась руками в бока и последним взглядом оценила содержимое стола. — Если что-то понадобится — зовите. Не буду вас отвлекать. Приятного аппетита.        Чимин не успел и рта открыть, не успел возразить, не успел попросить Аманду никуда не уходить и остаться здесь, посредником между ними, потому как Чимин крайне сильно оставаться наедине с мужем не хотел. Он развернулся, растерянно смотря ей вслед, пока шестеренки в голове шевелились с бешеной скоростью, пытаясь придумать, что сказать, — нет, — что выкрикнуть, чтобы та осталась. Но Аманда ушла, исчезла из поля зрения, безжалостно оставив Чимина сидеть напротив наисквернейшего человека в мире. Пак не спешил разворачиваться к столу, продолжая взглядом испепелять пустоту. После ухода Аманды воцарилась звенящая тишина, которая прервалась звоном чайной ложки, стучащейся о стенку кружки. Чимин несильно закусил нижнюю губу, готовый в тот момент клятвенно пообещать, что он не притронется к еде хоть месяц, лишь бы не разворачиваться и не делить с Юнги один стол.        Он не был смущен, не был стеснен, не чувствовал неудобства и пресловутого ощущения неловкости. Чимин был попросту подавлен, мрачен и зол, и видеть Юнги, который его до этого состояния довел, ему хотелось в последнюю очередь. Обижать Аманду и не остаться на завтрак, наплевав на ее просьбы, ему не хотелось еще больше.        «Всё равно. Мне всё равно», — с незаметным для окружающих вздохом напоминает он самому себе, разворачиваясь и утыкаясь в свою тарелку.        Юнги вынул ложку из чашки, положил на тарелку и стал неспешно попивать свой подслащенный кофе. Как же так? Чимин ведь искренне считал, что Юнги — это воплощение тьмы, оживший образ холодной нетерпимости и жестокости, кромешный мрак, пьющий черный, как его душа, горький кофе, а закуской ему служит свежевысосанные душевные силы других людей. Ведь Юнги — чертов дементор. И не пристало ему как ни в чем не бывало пить свой сладкий кофе и смотреть на против сидящего супруга с абсолютной беспечностью, граничащей с глупым детским любопытством. Чего он, черт побери, ждет? Что уставился? Не достаточно унизил Чимина вчера? Хочет продолжить спор? За ночь к нему пришли более извращенные варианты оскорблений?        Чимин прикрывает глаза, сжимает челюсти, просит себя успокоиться, тогда как желание встать из-за стола и выплеснуть на него содержимое его же чашки, росло в нем с ненормальной скоростью, достигая своего пика, когда Юнги откинулся на спинку стула и оценивающим взглядом по нему прошелся. Ему хватает наглости строить из себя гребаного альфа-самца? Может, еще оближется, как чертово животное, опустит пару шуток, или кинет легкое «Выглядишь хреново. Что случилось? Кто-то умер?»?        Чимин игнорирует взгляд в свою сторону и с отсутствием всякого аппетита тянется к вилке. Брови его насуплены, пускай сам этого он и не замечает, губы крепко поджаты, а на лице не единой эмоции, кроме подавленного недовольства и гнева. Не подавляй он его — Юнги, наверное, уже лежал бы мертвый, с этой самой вилкой в горле, что Чимин сжимает изо всех сил. Сил в нем с самых малых лет немного, но ярость от осознания того, что какой-то наглец, посчитавший себя пупом Земли, вынуждает его так много нервничать, заставляет вилку чуть ли не согнуться от напора.        Юнги, должно быть, ждал, пока их взгляды столкнутся и он увидел бы неизменно заплаканно-мученическое лицо. Но Чимин не то что делал вид, что Юнги здесь нет — Чимин пытался себя вести расслабленно и непринужденно, всем своим видом показывая безразличие и пренебрежение к мужу, пускай его застывшая серьезность на лице шла вразрез с желаемым.        — Передай джем.        Чимин чуть не вздрагивает от неожиданно раздавшегося низкого голоса и моментально переводит взгляд на Юнги — немного непонятливо-рассеянный, подобно взору человека, озиравшегося по сторонам в попытке понять, с какой стороны ему послышался шорох. Однако в последующие секунды взгляд Чимина был естественно строг и до бесконечности суров. Он не успел принять более выгодную позицию и нацепить желаемую эмоцию. Вместо этого он чуть ли не исподлобья смотрел на осмелившегося с ним заговорить мужа. В глазах Чимина одна тяжесть, и Юнги на секунду посещает чувство сродни озарению: а что, если Слюнявчик — не слюнявчик вовсе? Что, если тот наглым образом притворялся всё это время и играл ранимую душонку? Что, если намеревался создать образ невинной овечки, чтобы потом обескуражить Мина и заколоть его как свинью на скотобойне? Потому что человек с таким взглядом убьет не задумываясь.        И как только это милое лицо способно отыгрывать такие эмоции? Неужто он настолько его обидел?        Чимин медленно повернул голову в сторону баночек и, увидев их разнообразие, завис, не зная, что именно протянуть супругу, чтобы тот немедленно от него отстал и прекратил выжидающе смотреть, будто в преддверии шоу.        — Абрикосовый, — непринужденно уточняет Юнги, кивая на желаемый предмет, и Чимин одной силой воли сдерживает себя, чтобы не заругаться в голос и яростно не переспросить одну вещь:        «Абрикосовый?»        «Тебе, мой хороший, захотелось абрикосового джема? Так возьми его сам! Тебе для чего даны эти дурацкие длинные пальцы?        Не разговаривай со мной. Не смей вообще со мной контактировать.        Не твой уровень, забыл?»        Чимин молча протягивает небольшую стеклянную банку, незаметно прикусив с внутренней стороны нижнюю губу. Только юноша хотел поставить банку рядом с Мином, чтобы тот дотянулся до нее сам, Юнги забирает ее из рук Чимина, касаясь холодными пальцами его кожи. Чимину хочется эту банку разбить о его голову, а затем вымыть руки в мыльном кипятке.        Сладкий кофе и тост с абрикосовым джемом.        Как мило, Мин Юнги. Как мило.        Чимин мрачнее тучи, Юнги же — несколько озадачен. Что ж, Слюнявчик, должно быть, не в настроении, потому что не выспался, верно? Это ведь точно не из-за вчерашнего? Правда?.. Ему бы удостовериться, что эта маска траура не из-за него. Не то чтобы ему есть особо до этого дело, но всё же…        Чимин вяло водит вилкой по омлету с овощами и заставляет таки отправиться пару кусочков в рот. Он осилит половину, после чего скроется и убежит восвояси. Сегодня его рано можно не ждать. Что уж там — его никто ждать и не собирается. Чимин пустится во все тяжкие, спотыкаясь и поднимаясь на тернистом пути, ступить на который и сделать первый шаг означало наконец позавтракать и выбежать из ненавистной ему квартиры. Спрятаться от вызывающего лишь слепой гнев взгляда.        Чимин незаметно насыщает легкие кислородом и продолжает игнорировать мужа. Карман джинс завибрировал, и Пак спешно достал телефон, чтобы хоть как-то себя занять и не терпеть этот требующий ответа взгляд.        — Да, Тэ, — быстро отвечает Чимин, не замечая, как брови Юнги тут же насупились при упоминании имени крайне неприятной для него персоны.        — Братан, а ты где? — громкий голос Тэхена слышен сквозь динамики телефона, и Чимин тут же нервно нажимает на кнопку уменьшения громкости, чтобы голос Тэхена был слышен только ему, а не раздавался по всей кухне.        — Я написал водителю, чтобы он подъехал. Сейчас выйду и доеду минут за пятнадцать, думаю, — отвечает Чимин, всеми силами пытаясь не замечать следившей за ним пары глаз.        Юнги склонил голову чуть набок, наблюдая за тем, как Чимин, перестав ломаться и рассматривать содержимое на тарелке, начинает спешно разжевывать еду, когда этот противный Тэхен ему что-то сообщил.        — Хорошо, Тэ. Спасибо, что сказал. Нет-нет, не надо, — быстро разговаривал Чимин, поглядывая на настенные часы над головой Юнги. — Поезжай один, мой шофер тоже уже почти подъехал. Всё, давай, увидимся в универе.        Преподаватель физиологии решил провести занятие на полчаса раньше, чем он то обычно делал. Возмущению студентов не было предела, а Чимин был в неведении, так как беседу группы никогда не читал. Потому Тэхен исправно звонил ему каждый раз и сообщал о наличии важной информации.        Чимину давно пора. Водитель подъехал, тарелка опустошена даже чуть больше, чем на обещанную половину. Пару глотков чая без сахара — и Чимин встает из-за стола: он нервничал, что не доберется ко времени. Преподаватель — живучий старик — был обладателем крайне дотошного характера. Стоять в коридоре, будучи невпущенным в аудиторию, не хотелось.        — Эй, — низкий голос окликивает Чимина, и тот морщится, кривится и досадливо закусывает внутреннюю сторону щек. Чего он хочет?        Чимин не оборачивается, лишь зачем-то останавливается, когда слышит это грубое «эй». Юнги не говорит ничего дальше, ждет, когда он обернется, смотрит ему в спину, но Чимин не оборачивается. Чимин даже не понимает почему остановился. Что ж, это почти что то же самое, что и рефлекс. Стоять здесь как истукан он себе позволить не может. Раз его противный муж ничего дельного не говорит, — а что-то дельное с его уст априори слететь не могло, — пора возобновлять движение и быстрым шагом засеменить в холл.        Но зачем Юнги встал тоже? Зачем идет вслед? Что хочет? Почему не отстанет?        Господь, помилуй!.. Чимин не выдерживает…        — Что за кислая мина у тебя? — Юнги выходит в холл, облокачивается на стену, скрещивает руки и лениво смотрит за тем, как Чимин, совершенно игнорируя его, натягивает шапку. — Я отвезу тебя в универ. Скажи мне, где ты учишься, — голос Юнги так и играет нотками того самого осознания собственного великодушия. Однако жаль, что он понимать не хотел — Чимин в тот момент был готов отрезать себе сразу оба уха, перепрыгивая в мастерстве самого Ван Гога, только бы не слышать Юнги, который говорил и смотрел так, точно делал ему, жалкому мальчишке с «дерьмовой» жизнью, одолжение. — В нашем национальном? Мне по пути тогда, я подброшу, я как раз проезжаю через…        — Аманда, спасибо, — перебивает его Чимин, видя как женщина вышла в коридор. — Завтрак был очень вкусным.        И не успела женщина засиять от похвалы, а Юнги полностью возмутиться от того, что его проигнорировали так, как не игнорировал никто доселе, Чимин быстро толкает дверь, выходя из квартиры.        Пусть этот наглый до невозможности Мин Юнги выбежит вслед и свернет ему шею — Чимин даже так и не взглянет на него. И пускай еще позавчерашний Чимин осознавал риски и возможную опасность содеянного и сказанного — нынешний был готов лечь костьми, но самомнение Юнги больше своей слабостью не подпитывать. Пусть его ненасытное чудовище превратится в тощую дворняжку, что окажется всецело во власти Пака. И уж тогда Чимин сочтет за честь кинуть через плечо, высокомерно и небрежно, что добивать его не собирается. Пусть бродяжничает в поисках пищи, а Чимин не проявит к нему и грамма ни «снисхождения», ни «благосклонности». Бить лежачего — низко. Спасать лежачего — грязно.        Юнги заставлял его сознание расколоться на две части, подобно спелому грецкому ореху. Одна часть его оставалось неизменно правильной и доброй до неприличия, вторая же на бессознательном уровне пыталась перенять юнгиеву манеру поведения и мышления только для того, чтобы показать тому — как это, черт побери, неприятно, терпеть подобное отношение. Облачись оно даже в неумелую интерпретацию со стороны Пака. Актер из Чимина неплохой, но вот только какой из Юнги зритель еще непонятно. Чимин надеялся, что скверный. Мечтал задеть чужое самолюбие, что Мин наверняка берег как зеницу ока.        «Отвратительно. Как же это всё отвратительно», — сетовал Пак, затыкая уши наушниками. Пока он нервно пролистывал весь свой плейлист, мысли в его голове крутились как на на бешеном аттракционе.        Юнги пролетал мимо всех мысленных критериев Чимина. И даже те же пресловутые внешние данные, что он так ни к месту отметил в их первую встречу, Паку были уже неприятны. Этот брезгливо-надменный прищур уродовал его глаза, этот ни к месту заносчивый оскал искажал его очерченные губы, эта маска спеси и подкрепленного чувства превосходства заставляли Чимина в муже видеть сборище грехопадений и червоточин. Как будто Чимин так и жаждал видеть в нем всё самое плохое!.. Да-да, конечно! — юноша за милую душу узрел бы в нем и нечто светлое, будь, конечно, что. Но глупый, дурацкий Мин Юнги не давал и тени шанса донельзя восприимчивому Паку увидеть в себе хоть каплю положительного. Но ведь не может быть так, что в человеке нет ничего хорошего? Ведь Аманда же его любит! Ведь Аманда рассказала такую трогательную историю, что трепыхавшаяся в сомнениях душа Чимина невольно пропитывалась уважением к Юнги.        Расстройство личности? Вчера такой, сегодня — этакий? А завтра какой? Он еще сам не решил? А когда решит? А как?        Чимин молча размышляет о своей малозавидной судьбе. Он безмолвно садится в салон автомобиля и отвлекается на звуковое уведомление. На дисплее красуется входящее сообщение. Одно единственное. Лаконичное. Чимин читает его голосом мужа:        «Ты не ахуел?».        Скрытое ошаление и неверие. Намек на угрозу. Напоминание того, что в иерархии людей, он, Мин Юнги, стоит выше. Им, Мин Юнги, пренебрегать ни в коем случае нельзя. Только слепо слушаться и радоваться как щенок обглоданной кости в виде непонятных порывов добродетели. Непонятно только в какой системе ценности они находятся. И имеет ли право Чимин заявить о своем превосходстве в других системах? В другой иерархии.        А впрочем… Не ахуел ли он? Юнги ведь считает, что да. Стало быть, так оно и есть?        — Может быть, — скромно соглашается Чимин, выключая уведомления, что могли бы прийти от номера Юнги, после чего откидывается на спинку кресла и прикрывает глаза.       

இஇஇ

       Рабочий день Юнги никогда не был строго регламентирован. Почему? Потому что никто не обладал теми полномочиями, что могли бы заставить гендиректора приходить как штык в девять утра и уходить ровно в шесть. Четкого графика были обязаны придерживаться все работники компании, ни в коем случае не позволяя себе опаздывать, однако, генеральный директор всего этого поприща не был штатным сотрудником — он мог позволить себе вольности в большей мере, чем остальные. Но и обязанностей у Юнги было куда больше. Он был в ответе за конечный результат сплоченного труда, был обязан за всем уследить и всё проверить. Под его крылом трудился как в муравейнике далеко не один десяток людей, и Юнги был тем, кто должен был распределить работу между всеми максимально грамотно и искусно, дабы получить на выходе достойный продукт.        Отец Юнги воздвиг строительного гиганта еще тридцать лет назад. Годы, направленные на улучшение методики и тактики ведения столь масштабного бизнеса, не прошли даром: на сегодняшний день их предприятие было одним из самых крупных и успешных дел в Корее. Юнги, будучи единственным ребенком четы, закономерно получил бразды правления огромной фирмы. Покуда его отец занимался открытием филиалов и расширением границ, Юнги каждое утро приходил в свой офис, где разбирал накопившиеся бумаги и давал всем распоряжения. И пускай он не был обязан являться каждое утро, парень неукоснительно следовал своему графику: в девять часов он уже был на работе, а уходил только тогда, когда стопка бумаг на его рабочем столе поредеет в несколько раз.        Мин не был влюблен в свою работу. Более того, она не приносила ему никакой радости и удовольствия. Но он исправно выполнял все свои обязанности, давно научившись переступать через себя. Работникам их предприятия могло показаться, что Юнги так рано приходит на работу и так поздно уходит исключительно потому, что ему до дрожи нравится то, чем он занимается. Однако это было далеко не так. Юнги себя знал. Знал, что руководствуйся он одним желанием, ноги его здесь не было бы. Знал, что начни он ходить на работу, когда ему вздумается, он с радостью забыл бы про нее уже в ближайшие дни и больше никогда не вспоминал. Знал, что если не будет себя заставлять, то тут же забудет обо всех своих обязанностях — а такое он допустить не мог. Юнги — взрослый парень, который давно разменял третий десяток. Юношеский максимализм превратился в груду рациональных доводов против самого себя. А потому он уже приноровился и привык к виду из окна своего офиса, привычной куче бумаг и совещаниям раз в неделю.        Юнги сочетал в себе странную смесь капли старческой педантичности и трудной подростковой экспрессивности. В некоторых вопросах он был слишком инертным, чтобы зваться холериком, в других — слишком вспыльчивым, чтобы быть флегматиком. Нрав Юнги колебался от менторского зануды до заводящегося с пол-оборота дебошира, в порыве гнева способного наговорить и натворить многое, а затем, с ударившим в голову осознанием того, что он перегнул палку, незаметно пытаться исправить содеянное, не находя в себе сил попросить прощения и в открытую и признать вину. Юнги извиняться ненавидел. Поэтому тем, кто тесно взаимодействовал с Мином, приходилось зачастую несладко. Поэтому тех, с кем он близко контактировал, было немного. Однако те, кто решил остаться, пренебрегая гремучей смесью, что наполняла Юнги, имели возможность распробовать (разумеется, с позволения самого Мина) его непосредственность, исключительную прямоту, порядочность и глубоко засевшее в нем внутреннее благородство, что он пытался давить, но временами не контролировал, и совершал что-то по чистому наитию, не опороченное попытками искажения. Сам Юнги как будто бы отрицал свою сущность и натуру, облачаясь в искусного актера, на чьей полке несколько Оскаров. Да, он по природе своей далеко не ангел; да, вспыльчив и упрям; да, не потерпит неуважения; скептичен ко многим вещам; часто груб и бестактен, но не в той мере, что он гротескно разыгрывал.        Душа его не прогнила, а склизкий тюль образа — да. Хлесткие замечания и совершенное пренебрежение людьми делали из него далеко не самым образцовым человеком для подражания. Но то и лучше, разве нет? Только последний дурак будет ходить с душой нараспашку, не нацепив на себя сотню одеяний. Не спрятав грудь под надежной кольчугой. Времена нынче тяжелые, а суровая реальность не позволит сиять искренностью. Только дурак и сущий глупец не захочет скрыть самое ценное за прочными стенами, совсем не боясь посягательства на мысли и чувства. Но какова цена защиты? Порой она стоит людям растворения собственного «я». Стоит потери и стирания родного. Будто раздвинули ребра, вытащили маленькое, безобидное, еле бьющееся трусливое сердце, и заменили инородным — стальным ретивым, бьющимся в такт швейцарским часам. Разве это правильно?        Каждый ответит на этот вопрос по-своему.        Для Юнги это твердое категоричное «да», без права на повторное рассмотрение с момента принятия решения. «Да», и на этом точка.        Юнги — человек принципа и неукоснительной твердости. Сознательно он пытался не задумываться, подсознательно — отрицал и гнал всё, что могло причинить ему боль. Отторгал и делал вид, что всё это естественно. А после недоумевал, почему в нем сидит вечная неудовлетворенность жизнью и временами мелькающее желание заснуть летаргическим сном.        И вот уже двенадцатый час. Юнги нервно играется с тонкой ручкой, что ему подарил один из партнеров несколько месяцев назад. Деловые встречи не обходились обменом баснословно дорогих безделушек. Юнги играется небрежно, перебирает в длинных пальцах так, будто в руках его обычная шариковая ручка, одна из тех, которыми закупаются школьники перед началом учебного года. Ему никогда не хватало терпения долго сидеть на одном месте. Самое большее его хватало на час, на два максимум. Из окон за спиной Мина льется дневной серый свет. Унылый и совершенно безжизненный. Юнги с громким стуком кладет ручку на дубовый стол, встает из-за него и кладет снятый пиджак на спинку кресла. Самое время для перекура.        Он открывает окно и впускает в кабинет свежий морозный воздух. Медленно моргает, смотрит на расстилающийся перед ним город, а после запрокидывает голову назад и прикрывает глаза. Непрерывная работа утомит любого.        Когда дверь в его офис открылась, он не шелохнулся, продолжая стоять у окна и чувствовать на себе холодное дыхание ветра. По кабинету раздался звук острых шпилек. Стук мягко приземлившейся папки с бумагой и женское «Вот отчет, который Вы просили, директор», граничащее с насмешкой и притворным намеком на вежливость. Юнги наконец неспешно обернулся и в ту же секунду увидел цепкий взгляд кошачьих глаз на себе.        — Спасибо, Мэй, — коротко благодарит Юнги, делая вид, что не замечает, как остро смотрит на него девушка.        — Всё для вас, — дергает та уголками губ и внимательно следит за тем, как Юнги обходит стол и садится на его краешек.        Парень бегло прошелся по стройной фигуре, окинув ее не столько надменным, сколько непонимающим взглядом. Он задержался на вырезе ее декольте, затем поднял глаза на испытующе-довольное лицо. Юнги выразительно приподнял бровь и, невольно прищурившись, осведомился со свойственной ему отстраненной холодностью:        — В честь чего ты так вырядилась?        Мэй беспечно улыбнулась, кривя в усмешке пухлые губы. Сегодня ее юбка короче обычного, а треть пуговиц блузки непростительно не застегнута. Она закусывает нижнюю губу, продолжая давить на Юнги взглядом, надменно улыбается и передергивает плечами.        — А что такого, директор?        — Есть такая вещь, моя хорошая, которая зовется дресс-кодом, — отвечает ей Мин, передразнивая слащавую улыбку — Соблюдай его хотя бы время от времени.        Девушка пожимает острыми плечами, не сводит раскосых глаз с деланно безразличного лица. Не пристало Юнги заводиться и плясать огнями в бездонно-черных глазах, совсем как подростку. Вот она — мужская сила, стать и стойкость. За это Мэй и ценит Юнги. Вот он — молодой, но уже бесконечно взрослый. Иметь в любовниках старика — меркантильно, детей — несуразно, Юнги же — лучше всех. Сдержанный внешне, пылающий внутри. Зимняя красота вечно равнодушно-холодного лица вкупе с настоящим дождем искр и зарева пожаров делали из Юнги желанного мужчину, коснуться которого дано не каждому. Но Мэй удалось. В конце концов, чего могут хотеть свободные от отношений люди, чьи нутра пышут молодостью, а по сосудам смолой бежит кровь?        Правильно, — секса.        Ничем не обремененного, ни перед чем не обязывающего, сногсшибательного и умопомрачительного секса. Черная кредитка в виде приятного бонуса прилагается.        — Чувствую себя школьницей, которую отчитывает завуч, — хмыкает Мэй, наконец прерывая зрительный контакт. Вальяжной походкой от бедра она подходит к двери и длинными пальцами бегло щелкает замком. — Выдохните, директор. И не нудите. Вам не к лицу.        Эта насмешливая интонация и острый взгляд, полный колкости, делали из Мэй ту, кем она является. Она знала себе цену в той же степени, в коей знала цену Юнги. Объективность, тонкий ум, твердый характер, отсутствие заискивания и привлекательная внешность — девушка била по всем фронтам. Юнги не вытерпел бы рядом с собой выносящее мозг нечто. Даже в качестве любовницы, с которой разойтись — дело минутное. Мин прекрасно понимал, что даже после того, как он разорвет всякие отношения, глупый и излишне драматизирующий человек, возлагавший и лелеющий неуместные мечты, так просто от него не отстанет.        Другое дело — Мэй. Юнги был уверен, разбегись они хоть сегодня, девушка не впала бы в отчаяние. В самом деле — ей двадцать пять лет, она молода, красива, умна, а что самое главное — самодостаточна. Самодостаточность и отсутствие желания казаться выше, чем она есть — вот они нехитрые отборочные критерии Юнги.        — Тебе стоит меньше работать и больше отдыхать, — уместно замечает она, цокая высокими каблуками. — Ты же так загнешься, — она недовольно осматривает сидящего на краю стола Мина и качает головой. Юнги играл с зажигалкой, то бесцельно давая крошечному огоньку жизнь, то в следующую секунду ее забирая. Он не смотрел на Мэй, стоящую напротив него. Но слушал. Тех, кого он не прогонял — он в обязательном порядке слушал. — Тебе надо развеяться. Посидеть у меня на квартире. Выпить со мной вина, — Мэй цепляет конец галстука Юнги и неспешно наматывает на кулак. Большой палец Юнги так и остался занесенным над зажигалкой в преддверии очередного щелка. — Сменить обстановку, — продолжает Мэй. — Сделать мне приятное, — горячо шепчет девушка в губы Мина, который кидает зажигалку на стол и полностью сосредотачивается на корпеющей над ним секретарше. — Сделать приятное себе, — выделяет она интонационно последнее слово, сластолюбиво улыбаясь, когда Юнги кладет широкие ладони на ее узкую талию. — Хватит торчать в своем кабинете, как офисный планктон. Нам обоим надо встряхнуться и оживиться, — покуда Юнги смотрит прямиком в жгучие глаза, на чьем дне маячит отблеск огонька, девушка обхватывает шею Мина и садится на колени к парню. — И конечно, — Мэй томно продолжает понижать голос, — нам надо хорошенько потрахаться.        — Думаешь? — легковесно уточняет Юнги, позволяя девушке начать неспешно развязывать узел галстука.        — Разумеется, — соглашается Мэй, расстегивая пуговицы на чужой рубашке. — Бутылочка Совиньон Блана и жаркий секс — как мало нужно для того, чтобы почувствовать себя вновь рожденным. И эта дурацкая складка, — она касается межбровья парня, привстав на коленях, — эта дурацкая складка разгладится. Ты начал слишком часто хмуриться в последнее время. Так… ах… — тихо заныла девушка, плавясь под теплом мужских рук, наконец взявших на себя инициативу, — так нельзя, — ее ладони обхватили юнгиево лицо, чтобы в следующие секунды прильнуть к парню всем телом и жадно поцеловать его в губы.        Мэй была настоящей жрицей любви — ненасытная и алчная до любовных ласк. Все без исключения бывшие партнеры девушки не могли удовлетворить ее звериное желание. А Мэй хотелось долго, жестко, властно. Хотелось, чтобы кровать под нею скрипела в такт движениям. Хотела ярко, живо, эйфорично. И при всем этом без ненужных драм и полемики касаемо рода их отношений. И, о чудо, как гром среди ясного неба ее начальник оказывается тем самым. Тем сногсшибательным мужчиной, способным утолить ее голод и показать ей разницу между незрелым мальчиком и опытным мужчиной. А Мэй ведь наивно считала, что все парни до тридцати понятия не имеют, как грамотно удовлетворить партнершу и заставить ее утопать в неге удовольствия. Считала, что всё это приходит со временем, с опытом, и брезгливо морщила нос от мысли секса с мужчинами намного старше нее. Что уж тут поделать — ее возбуждают только красивые и молодые жеребцы. Мэй считала и думала многое, пока в ее жизни не появился Мин Юнги — идеальный вариант идеального мужчины. Секс, периодические походы в ресторан и круглая сумма денег на счету, потому что «Я ненавижу делать подарки. Выбери себе что хочешь сама».        Мэй прервала их горячий поцелуй, когда ей наконец удалось расстегнуть последнюю пуговицу рубашки. Юнги запрокинул голову и прикрыл глаза, покуда девушка начала прокладывать влажную дорожку от шеи и ниже, ниже, ниже.        — Будешь хмуриться — у тебя преждевременно появятся морщины, — шепчет она в промежутках между поцелуями. — Не порть свое красивое личико.        — Нимфоманка. Настоящая нимфоманка, — голос у возбужденного Юнги всегда становится ниже, чем он есть обычно. На его замечания Мэй лишь тихо хмыкает, царапая длинными отманикюренными ногтями пресс парня. — В кого ты такая ненасытная?        — Явно в отца, — тут же доносится в ответ. — Моя мать и еще трое женщин — неплохой показатель для одного промежутка, правда? — шепчет она на ухо Юнги, покусывая мочку и раззадоривая парня.        Ждать грубо сорванной блузки долго не пришлось.        — Блять, — хрипел Юнги, пока девушка, грязно целуясь, имитировала толчки в позе наездницы, задевая набухшую плоть и крепко держась за шею парня. — Я дал себе обещание больше не трахаться в офисе.        — Не нуди, — в очередной раз заметила Мэй, томно выдыхая после, когда сильные руки задрали ее юбку и оказались на ягодицах.        — Тебе уже и пару дней продержаться невмоготу, — обронил Юнги в развернувшемся процессе. — Даже не знаю, завидовать мне твоему будущему мужу или сочувствовать.        — Не уверена, что вообще выйду замуж. Рамки — это не для меня. Хотя, — она смешливо выдохнула, чтобы в следующую секунду несдержанно застонать, тут же кусая Юнги за плечо, дабы весь этаж не услышал ее сорвавшийся высокий голос. — Ты и сам… Ты сам ведь теперь… ах… — Мэй грубо схватила Юнги за волосы и потянула на себя. — Ты…        — Что «я»? — чуть ли не прорычал Мин, меняя их позиции и укладывая девушку на стол. Бумаги разлетелись по всему офису. Но всё равно. Как же Юнги сейчас всё равно. Куда важнее Мэй, обхватившая его поясницу ногами и притягивающая его как можно ближе.        — Мхм, — заныла та, закатив глаза. — Ты и сам теперь женат, — приняла она горячий поцелуй, разрешая Юнги оттягивать ее нижнюю губу. — Так что же — мне позавидовать тому мальчишке или посочувствовать? — тяжело дыша, поинтересовалась она с язвительной усмешкой.        Перед глазами на мгновенье проплыл образ Чимина, но он катастрофически не ввязался с происходящим. Бесящее маленькое нечто. Нечто очень непонятное и странное. Нечто, решившее, что имеет право предъявлять Юнги требования, стирать нервы в порошок, тратить его время, так еще и игнорировать. Юнги мысленно передернуло: разве место ему рядом с ним? Пусть топает в детсад для умственно-отсталых. Юнги и думать о нем противно.        Подумать только! И что только делает этот несуразный мальчишка в его голове так некстати?        — Ну и что ты замолчал?        Стерва.        Мэй была такой стервой, какую вторую и не сыщешь.        Она смеялась, запрокинув голову, улыбалась, закусив губу, смотрела на Юнги так, словно нагло бросала ему в лицо вызов.        — Юнги-я, — протянула она, не стирая с самодовольного лица издевательскую насмешку: по лицу Мина было всё кристально понятно, — неужто ты не успел развлечься со своим мальчиком? — в голосе ее деланное сожаление, которое на миг перекрывается тягучим стоном. Но едва ли ее это остановит. Чуть выждав и вгрызшись в нижнюю губу, она продолжила. — Он такой миловидный, — не перестает Мэй, в один момент беря такую высокую ноту, какую не ожидала от самой себя. Что ж, надо признать, что-что, но занимался сексом Юнги потрясающе. — Изящнее меня, правда, — негромко доносится с ее стороны, пока она пыталась не дышать так часто. — Разложи его, как ты умеешь. Покажи, кто в доме хозяин. Заставь бегать за собой. Я уверяю… ах… — захныкала она. — Он будет просить еще… и еще…        — Мэй, может ты заткнешься? — распалился гневом Юнги, грубо подтягивая ее за бедра, а после больно вцепившись в их мякоть.        — А что ты так разозлился? Неужто хочешь, но не дают? — из последних сил рассмеялась девушка, раздразнивая парня еще больше. — Давай я поговорю с ним? Может быть, даже уломаю на тройничок… Ах… Юнги… Юнги, стой… Стой, блять… — задышала она так часто, точно собиралась испустить дух. — Юнги… — заныла Мэй, повиливая бедрами и царапая всё, что попадется ей под руку, будь то поверхность стола, плечи Юнги или его спина.        Затыкать себе рот то рукой, то кусая Мина она прекратила. Слишком силен был огонь страсти, вскруживший ей голову, слишком тягуча похоть, пеленой накрывшая ее глаза. И пусть ее вскрикивания, стоны и ругань определенно были отлично слышны на всем этаже, Мэй себя не сдерживала, полностью отдаваясь в руки Юнги и двигаясь ему навстречу.        Финал был фееричным. Низкий стон Юнги ознаменовал конец. Звук бьющихся тел затих. Учащенное дыхание девушки, сбитое до невозможности, еще долго стояло в ушах. Юнги задрал голову и прикрыл глаза, слушая, как Мэй пытается отдышаться. И чем он только занимается? Собирался же отчеты просмотреть…        — Браво, директор, — улыбается Мэй, сползая со стола и смотря прямиком на Мина. — Десять очков Гриффиндору! — она посмеивается со своей шутки и начинает приводить себя в порядок, подойдя к зеркалу. — Очень и очень неплохо.        — Не забудь выпить противозачаточные, — плюхнувшись в кресло и откинув голову на его спинку, напомнил Юнги, из-под полуприкрытых глаз наблюдая за девушкой.        — Ага, — небрежно соглашается Мэй. — Маленький спиногрыз совершенно не в моих планах.        К тому моменту как Мэй просовывала конец ремня в ушко юбки и туго его затягивала, Юнги выкурил желанную сигарету почти наполовину. Сквозь облако сизого дыма донеслось:        — Не знаю, что там в твоих планах, но в прошлый раз ты оставила таблетки у меня.        — Велика беда, — фыркнула Мэй. — Заберу.        — Забери, — беспечно согласился Юнги. — Только они не у меня.        На лице девушки тут же проявилась маска непонимания, а ее брови дрогнули в вопрошающем жесте. Юнги же, игнорируя полный вопроса взгляд, занес руку над пепельницей и стряхнул указательным пальцем пепел с сигареты.        — У кого тогда? — настороженно уточнила Мэй, аккуратно подступая к вопросу со всей своей мыслительной силой. — А, — спустя несколько секунд облегченно выдохнула девушка. — У него? — пренебрежительной интонацией выделила она последнее слово.        — Да, — просто соглашается Юнги, сделав напоследок глубокую затяжку, а после потушив сигарету о дно винтажной пепельницы.        Мэй ожидаемо скривила губы в усмешке и скрестила руки на груди.        — И что же? Уже желает мне смерти, да? — она самодовольно засмеялась. — Как его, кстати, вообще там звали? — Мэй зачесала пятерней растрепавшиеся волосы и выдержала на Мине полный любопытства взгляд. — Чимин, кажется? — неуверенно предположила девушка, внимательно следя за беспристрастным лицом Юнги.        — Смерти он желает не тебе, а мне, — скупо ответил он, водя мышкой по столу, чтобы разбудить заснувший компьютер.        Юнги, несмотря на совершенно ему несвойственную внимательность к собственным ощущениям, не смог не заметить, сколь неприятно в нем что-то кольнуло, когда с уст любовницы слетело имя Чимина. Если называть вещи своими именами, то Мэй — женщина падшая, слепо идущая на поводу своих сексуальных пристрастий и желаний. И, черт, Юнги вообще-то совершенно без понятия, что там из себя представляет его новоиспеченный супруг. Быть может, он и похуже Мэй окажется. Однако в потрохах его зашевелился безмолвный протест этим мыслям.        Образ Чимина со слащавого богатого мальчика, в чьей почти пустой голове одни конфетти и хрустящие бумажные купюры, сменился на подозрительно странного юношу, в чьем разуме уже невесть что. Чимин словно сам себе на уме, сам себе голова. И даже будучи загнанным в столь унизительное для него положение, он, неведомым для Мина образом, жонглировал собственными суждениями и приходил к настоящей несуразице. Как, например, то было вчера вечером или сегодня утром. То он явно хотел с ним сдружиться, то робко прятал глаза, а сейчас провоцировал ссоры и выжимал из Юнги грубые слова в свой адрес.        В Чимине теплилась гордость. И Юнги неясно, откуда младший черпал это ощущение мнимой значимости; где разыскал ключ, который бьет несуществующими ресурсами.        Чимин, определенно, личность неординарная, а его обличья меняются со скоростью света. Чимин странный и непонятный, да, но Юнги почему-то не кажется, что Чимина и Мэй вообще возможно поставить в один ряд. Чимин отчего-то не казался ему падшим. Хотя он и признавал, что может ошибаться, но его не пойми откуда взявшиеся предположения заставляли его верить в обратное. Просто от Пака веяло чем-то таким невесомым и чистым?.. Чем-то таким спокойно-скользящим и… От него веяло… благородностью?.. Юнги гонит эту мысль от себя, думая, что всё это звучит очень нелепо и дико.        Юнги поиски гнильцы, что могла бы скрываться за ангельской наружностью, разумеется, продолжит. Но вот только натыкаться на нее хотелось и не хотелось одновременно. Хотелось, чтобы оправдать свое поведение, и не хотелось, дабы наитие его не оказалось ложным. Потому что где-то там Юнги считал Чимина не совсем уж и плохим. То есть… Бывает намного хуже, правда?        Юнги теперь чисто из соображений азарта хочется проверить так ли оно на самом деле. Ведь он не любит ошибаться, будь то даже всего лишь предположения. Ведь интуиция гласит, что из них двоих мудак (коим его вчера щедро нарекли) с большей вероятностью и есть Мин. Чимин, конечно, не безгрешен — Юнги уверен в этом даже при нулевом знании, — но тягаться ли младшему с ним? Скорее всего, нет.        Чимин — породистая дворняжка. Диковинный оксюморон для диковинного юноши. Чимин может промолчать и не реагировать на поддевки, намеренно избегая большего, а может и раздраженно оскалиться. Может и укусить.        Вот он — диссонанс в чистейшем виде. Когда часть натуры пуглива и невзрачна, а другая мириться с унижением чести и собственного достоинства не собирается.        И что бы там ни было — Чимин и всё, что его касалось, было делом Юнги. Не Мэй. Не кого-либо еще. И не потому что Юнги что-то себе накрутил и напридумывал — нет. Юнги просто, — без всяких причин и их уточнений, — не хочется, чтобы Чимина обижал кто-нибудь еще, кроме него. Он не хочет слушать, как кто-то насмехается над ним. Потому что это его прерогатива. Потому что можно только ему. И никому больше.        Полное неясной расчетливости «Я тебя не дам в обиду», и следующее за ним детское «Я тебя обижу сам». Потому что вся сущность Юнги так и горела желанием поскорее понять, что есть такое Чимин. Небрежно разрыхлить остроконечной лопатой землю, распороть естество и с любопытством заглянуть в самое начало. Чтобы начавший тлеть огонек слабого интереса был немедленно затоптан. Затоптанным окажется, впрочем, и сам Пак, но это уже второстепенный вопрос.        — По какой же причине он желает тебе смерти? — хмыкает Мэй, покуда в голосе ее сквозит интонация непонимания. — Будь я на его месте, я бы…        — Будь ты на его месте, ты точно так же желала бы мне смерти, — грубо перебивает ее Юнги, поднимая взгляд, в котором читалось плохо скрытое раздражение. — Надеюсь, ты хотела сказать это.        — Нет, — легко отказывается Мэй. — Я хотела сказать, что втрескалась бы в тебя по уши, — она издевательски улыбнулась, зная, что своей едкостью начинает бесить. — Сам рассуди — мне всего девятнадцать лет, — наивно заявила она, — я живу в лучшем районе Сеула, мой отец — крупнейший магнат, а мой муж — настоящий красавец. Скажи мне, чем я здесь могу быть недовольна?        То ли Мэй в самом деле не понимала, что всё работает не так просто, то ли старалась Юнги из себя вывести пуще прежнего. В любом случае, ее глупые суждения закономерно вызвали в парне приступ неконтролируемого раздражения.        Юнги мог вытерпеть многие людские слабости, ведь он и сам далек от и идеала, но глупость, человеческая глупость — вот что разжигало в нем искры гнева.        — Ты бы блять никогда не влюбилась в человека, за которого тебя заставили выйти против твоей воли, — Юнги откровенно злится. — Будь он самым богатым, самым красивым и самым умным человеком одновременно. Тебя принудили к этому браку. Тебя не спросили. Какая нахуй любовь? Ты нормальная? — он окинул ее таким презрительным взглядом, что Мэй на мгновенье стало не по себе. — Начиталась и насмотрелась массмедийного дерьма, вот и несешь сейчас хуйню, — чуть ли не выплюнул он эти слова, брезгливо меняясь в лице. — Поселись в доме с человеком, которого ты до этого в глаза не видела, но вынуждена считать отныне своим мужем. Живи с ним и терпи к себе обращение совсем не как к любимой женщине. Почувствуй себя ничтожной. А потом попробуй влюбиться. Ты блять не слышишь, как это абсурдно звучит?        Мэй стояла молча, а брови ее чуть непонимающе нахмурились. Она не понимала, отчего Юнги так распалился, но то было дело привычным — Мин по природе своей заводился с пол-оборота.        — Мне бы хватило мозгов, — начала девушка доказывать свою позицию, — обхитрить его и заставить полюбить меня. А затем полюбить в ответ. Но твоему Чимину явно не хватает смекалки провернуть подобное. Женился на безмозглой малолетке, а сейчас срываешь свою злость на мне, — ее голос понизился, она недовольно сузила глаза и посмотрела на Юнги укоризненным взглядом.        — Тебе хватило бы не мозгов, — тут же ответил Юнги, понизив голос вслед за Мэй, — а типичной блядской распущенности, — наклонив корпус вперед и искусственно улыбнувшись уголками губ, грубо парировал он. Для Юнги любая попытка окружающих навязать свое мнение и дать понять, что его мнение не верно — самый верный триггер, спускать который было себе дороже. — Ты бы его охмурила и затащила к себе в постель, вот и всё. Вы бы сношались по три раза на дню, — совершенно не церемонясь, продолжал парень, — и ты бы наивно считала, что у вас крепкие отношения и прочнейший фундамент семьи. Но рано или поздно ты бы надоела. Потому что отношения, начало которых положено в постели — никогда отношениями не будут. А другое дать ты попросту не способна, — хлестко выражался Юнги, каждым своим словом попадая в цель. — Есть люди, которые думают по-другому. Руководствуются иным, а не первобытными инстинктами, — Юнги замолчал и откинулся на спинку кресла, беря в руки принесенную ранее девушкой папку.        После его громких слов в офисе воцарилась мертвая тишина.        Они не были близки. У Юнги, как у любого уважающего себя представителя бомонда, имелась пассия, с которой время от времени можно поразвлечься и отдохнуть. Мэй же, в свою очередь, не строила воздушных замков, не лезла к Мину в душу и не пыталась понять его лучше. Не старалась войти в его близкий круг общения. Типичное взаимодействие типичных любовников, встречающихся лишь за тем, чтобы выпустить пар и удовлетворить либидо молодых. Они не жили вместе (пускай Мэй и была частым гостем в его доме), они не разделяли проблемы и заботы друг друга, они были, по сути своей, людьми друг другу чужими. Интересы их почти никогда сталкивались, так как единственное, что их единило — постель. И дело это нехитрое. Месту выяснения несуществующих отношений здесь попросту нет и быть не может.        Мэй знала, что Юнги из тех, кто выходит из себя по щелчку пальцев, из тех, кто никогда не вытерпит упреков и замечаний, из тех, чья натура требует, чтобы последнее слово было за ним. Но всё вышеперечисленное редко когда касалось ее самой. С ней Юнги груб не был. И вот сейчас ее окатили ведром не самых лестных слов только по той лишь причине, что в их разговоре замелькала убогая малолетка.        — И чем… — подала Мэй чуть хриплый голос, вскидывая подбородок и смотря прямо на своего босса. — Чем же руководствуются другие люди?        — Честью, — не отрывая взгляда от бумаг, коротко ответил Юнги. Мэй вновь замолчала, смотря на Мина неотрывным взглядом. Она хотела было переспросить и на лету развить мысль, но Юнги ее опередил. — Ты пытаешься поглумиться над ним, — констатировал он очевидное. — Но я тебе не разрешал. И не разрешу, — Мэй продолжала молчать, полным непонимания взглядом смотря на работающего парня. — Так что, — Юнги на секунду оторвался от бумаг и поднял голову, чтобы столкнуться с девушкой взглядами, — попридержи коней и оставь свои язвительные комментарии при себе.        — Вау, — пробормотала Мэй, после возмущенно смеясь. — Директор! — хлопнула она в ладоши, пытаясь скрыть свою растерянность. — Теперь я сомневаюсь, действительно ли вы женились по расчету или за этим кроется что-то большее.        — Это самый типичный и скучный брак, который ты только можешь представить, — цинично ответил Юнги. — Но что бы там ни было, — спокойно заявил парень, бегая глазами по бумагам, — я не позволю тебе насмехаться над ним. Потому что каким бы он ни был — он мой.        Юнги запинается, в ту же секунду осознавая, как, должно быть, странно звучал этот его намек на собственничество. Нет-нет, Юнги к Чимину совершенно равнодушен (наверное?), просто… Просто… Юнги чувствует и косвенное оскорбление в свою сторону, когда глумятся над Паком?.. Как будто он не может оградить и защитить. Как будто не в силах противостоять и указать заговорившемуся на свое место. Юнги терпеть не может, когда его апломб оказывается на плаву, как ветхая лодка, доживающая последние дни. Даже если они женились из соображений расчета, Юнги не собирается слушать издевки в адрес Слюнявчика. Каким бы заморышем тот ни был — это его заморыш, будь он сто раз ему не нужен и бесполезен.        — Мэй, мне надо работать, — Юнги безапелляционно подвел их разговор к финишной черте. — Тебе, насколько мне известно, тоже. Принеси мне отчеты за осень, пожалуйста. Они мне позарез нужны, — он перенес весь свой фокус на работу, внимательно вчитываясь в бумаги и перебирая карандаш в ловких пальцах.        Их дальнейший диалог состоял из обоюдного перебрасывания пары коротких фраз касаемо работы. Мэй ушла, показательно стуча каблуками, сделав вид, что слова Юнги были лишними. Юнги же самому, за жалкие минуты вновь нырнувшему в работу, было настолько наплевать, что там могла подумать Мэй, что и сама девушка, видя равнодушие Мина, охладела и почти сразу забыла о сказанном. О том, что Юнги напрямую назвал ее женщиной легкого поведения, и что его нерадивый супруг, которого он столь великодушно решил оградить от ненужного внимания с ее стороны, совсем не такой, как она. Мэй, конечно, не образец правильности, да и мнение других ее почти никого не колышет, но замаячивший на горизонте сморчок в лице Чимина не мог в ней не вызывать чувство раздражения.        Однако Юнги, судя по всему, относился к этому куда проще. Только Мэй хотела выпустить свои острые как лезвия когти, Юнги тут же их пообломал, качая головой и словно собаке вторя:        — Нельзя.        Мэй на мгновение задалась искренним «почему?». «Почему это нельзя? А ему самому можно?», — но голову решила этим не забивать. Нельзя так нельзя. Что ж тут поделать — не велика потеря.        Последней мыслью Мэй перед выходом, когда она положила на большой стол ещё одну папку, на которую Юнги не обратил внимания и даже не поднял головы, было почти что сожаление. Искусственное, но всё же. Сожаление с ярко выраженным облегчением.        «Как, должно быть, тяжело жить с Юнги под одной крышей.        И как же славно, что меня это мучение никогда не коснется».        Она вышла и села за свое небольшое рабочее место, прикрывая после глаза.        — У богачей свои замашки, — подумалось ей. — Непонятно только одно: как они друг друга терпят?        Мэй размышляла об этом еще с минуту, после чего, следуя примеру Юнги, окунулась в работу, позабыв о всем, что занимало ее ум еще минутами ранее.        Однако в воздухе витал всем известный факт — будь Юнги даже последним нищим, он всё равно нашел бы путь к месту у руля, расталкивая тех, кто ему не по нраву, и бережно прижимая к себе тех, кого он любит. И горе тем, кого Юнги невзлюбит. И счастье тем, кто под крылом Юнги. Плевать, правда, на то, что под крылом-то у него никого и нет. Только промозглый сырой ветер гуляет, наворачивая круги. Но не сомневайтесь — находись кто-то под его эгидой, Юнги положил бы все свои силы на то, чтобы согреть и окружить дымкой умиротворенного счастья. В том, что никого достойного и стоящего его заботы нет, он уже не виноват.        По крайней мере, так очень удобно думать.       

இஇஇ

       — Давай по чизкейку. Уже два часа, и мой желудок полакомится самим собой, если я не поем.        Чимин заторможенно отрывается от чтения книги и смотрит сверху вниз на жалующегося Тэхена. Глаза у него имели свойство становиться такими большими и жалостливыми, что Чимина тут же брали за живое. Тэхен точно тот самый кот в сапогах, чей трогательный взгляд не оставлял равнодушным даже большого зеленого огра.        Чимин сидел на подоконнике, в то время как Тэ уселся на пол, скрестив ноги и обняв рюкзак. За спиной у юноши приятно дует прохладный ветерок, что сочится из полуоткрытого окна. По коридору снуют люди разных возрастов, начиная такими же зелеными первокурсниками, как и они, и заканчивая преподавателями почетного возраста.        Они с Тэхеном решили повторить тему перед парой, но не прошло и десяти минут, как тот заныл и попросился в ближайшую кафешку. Окно перед занятием было большим и времени у них предостаточно, но вот только аппетита у Чимина нет совсем, как и желания куда-то выходить и хоть как-то трогаться с места. Да и сам он настроился на процесс активного впитывания информации, а не на посиделку в булочной.        — Ну? — нетерпеливо уточнил Тэхен. — Пойдем? — он не сводил взгляда внимательных глаз с Чимина, который, коротко вздохнув, соглашается.        — Хорошо, — он захлопнул справочник и спрыгнул с подоконника, с огромным неудовольствием отмечая про себя, как резкая смена положений отдалась в нем легким головокружением и короткой темнотой перед глазами. Пойдем, — призвал он Тэхена к действию, дождавшись, когда темная рябь рассосется. Самочувствие его оставляло желать лучшего, но не может же он оставлять Тэхена голодным, правда?        Он подал ему руку, и Тэхен, ухватившись за нее, встал с холодного плитчатого пола. Поправив задравшуюся штанину, он улыбнулся Чимину и воодушевленно направился вместе с ним к выходу из коридора.        Чимин шел молча, смотря себе под ноги и изредка поднимая голову, чтобы не врезаться в людей и столбы. Пару раз в них бросили беглое «привет», которое Чимин даже не заметил. Лишь осознал позже, когда Тэхен ответно замахал рукой и перебросился парой слов со знакомыми, не останавливая ход движения.        Чимину же было совсем не до общения. Чимин не выспался совсем, и единственное, о чем он мог думать — это тягучее желание лечь спать. Всё существенно омрачалось одним фактом: даже когда все занятия кончатся, он не сможет беззаботно завалиться отдыхать к себе в комнату, как раньше. Сейчас его ждет мерзкий холод, и тот — чужой.        Чимину катастрофически сильно не хочется возвращаться в этот пышущий могильным холодом склеп. По-настоящему домом квартиру Юнги не назовешь. Потому что атмосфера давит хлеще, чем на самых массовых поминках. Потому что Чимин задыхается, не имея возможности уйти.        Парни спускались по широкой лестнице, взяв курс на гардероб. Взгляд Чимина коснулся Тэхена, и он не удержался от комментария, завязывая разговор и пытаясь предпринять хотя бы попытку прогнать сонливость.        — Тэхен, — позвал он его по имени, на что тот тут же отозвался коротким мычанием. — Не хочу казаться занудой, но смотрю на тебя и сразу холодно становится.        — В смысле? — непонятливо нахмурился Ким, перехватывая лямку рюкзака, заброшенного на одно плечо.        — В прямом, — пожимает плечами Чимин, в очередной раз кидая беглый взгляд на парня. — На дворе зима, а ты одеваешься так, будто сейчас самое меньшее май, а сам ты собрался блистать на миланских подиумах.        Тэхен со сказанного Чимином смеется и толкает дверь, придерживая ее после для друга.        Тэхен с самых малых лет любил одеваться красиво. Хотя что бы тот не надел — всё ему было к лицу. Он охотно носил брендовую одежду, всегда уделял внимание мелочам, был особо страстен до цепляющих глаза аксессуаров, и с удовольствием тратился на дорогие ремни, часы и серьги. И если Чимину по утрам было совершенно всё равно, в чем он заявится в университет в очередной из рядовых дней, то Тэхен каждый день приходил как будто только из салона. Рубашки производства именитых фирм, что смотрелись на нем как на модели, тоненькие брюки и итальянские туфли — и что он только забыл в медицинском? Ему бы блистать на показах! Но, как один раз сказал Тэ, — весь мир и есть его подиум.        — Начинается, — шуточно закатил глаза Ким, беря в руки свою куртку. — Не все такие мерзляки как ты, — тон у Тэхена такой, будто он открывает ему великую тайну. — И мне необязательно утепляться, чтобы не мерзнуть. Мне и так хорошо.        — Но зимой надо одеваться теплее, — возразил Чимин, не соглашаясь со сказанным Тэхеном.        — У меня горячая кровь. Это ты у нас ледышка. Даже сейчас, когда ты одет теплее меня, — он подошел и взял Чимина за ладонь, — мои руки горячее, — он победно улыбнулся. — А твои, как всегда, холодные.        Тэхен ему подмигнул и хотел было убрать руку, но Чимин не позволил, подкрепляя свое действие просящим «Дай погреться». Тэ в очередной раз рассмеялся и полностью предоставил себя Чимину, позволяя вечно мерзнущему другу погреться о его теплое тело.        Чимин мог обернуть себя хоть тремя слоями шерстяного одеяла и всё равно мерзнуть. Как тут такого не пригреть?        Тэхен взял ладони Чимина и положил на свою горячую шею. Он тут же зажмурился от холодных пальцев друга, а тот, напротив, умиротворенно прикрыл глаза.        — Господи, какой ты теплый… — чуть ли не замурлыкал Чимин подобно довольному коту, греющемуся в зимний вечер у камина.        — Я не просто теплый, я — горячий. Во всех смыслах этого слова, — Тэхен многозначительно ему подмигнул и ехидно улыбнулся, будто на что-то намекая.        — И очень скромный, — вторил ему Чимин, ощущая, как подушечкам его пальцев передается жар шеи Тэхена. Пак чувствовал, как мерно пульсируют жилки под его руками, как бесслышно шумит в ней кровь. Чувствовал пульс и спокойно-шутливый взгляд друга на себе, говорящего что-то про то, что они, должно быть, выглядят как самая сладкая парочка университета.        — На самом деле, не будь мы друзьями, я бы очень даже вероятно предложил тебе встречаться, — Чимин на это лишь слабо фыркнул.        Пак чувствовал, как в Тэхене течет жизнь. Тэхен — живой. Молодой и энергичный. Сейчас его время — время живых. Все те, кто уже умер, и те, кто еще не родился, ясно осознают, что вот он — промежуток времени, выделенный для тех, чье сердце бьется именно сейчас. Бьется, как тэхеново. Чей взор устремлен вперед. Чьи стремления полны решительности. Ведь мертвецы и неродившиеся души, увы, мало на что годны. И Чимина искренне ужасает мысль, что он застрял где-то на середине пути, пускай сейчас и смеется с шуток Тэхена, и делает вид, что всё хорошо. Чимина не может не пугать мысль, что он что-то среднее между человеком живым, осознающим это в полной мере, и мертвецом, уступающим временами место нерожденной пустоте.        Потому что вместо мерного, как лошадиный цокот пульса, у Чимина внутри вой кита, невозможно болезненно завывающего раз в месяц. Всё остальное время — белый шум, в котором ни черта не разберешь и не ухватишься за хвост ни единой мысли.        Удивительно, как разно могут биться сердца у людей!.. Как раскаты грома после белых вспышек грозы, как уханье совы во влажном после дождя лесу или как слух режущий крик черной вороны.        И Чимин выбрал бы какофонию ночной тишины, треска сухих веток и потрескивания костра, но оказался по итогу совсем не с тем, чего желал. В чем неподдельно нуждался. А нуждался он лишь в спокойствии и безмятежности.        Вместо этого он давил рев увеченного кита. Безобидного, на самом-то деле, но очень уставшего. Смирял лишь тот факт, что во время сна эти животные медленно опускаются на дно и, не сделав необходимый организму целительный вдох, могут умереть. Чимин уже давно точно в летаргическом сне. И вот закономерно зреет дилемма — тонуть и умирать или хотя бы попытаться выплыть?        Если и пытаться, то ради чего?        Чимин подавил в себе отголосок протяжного скулежа. Тяжело прикрыл глаза и закусил губу. Черт. Каким образом ему удается из морального состояния «паршиво» вывести «паршиво» физическое? Он только задумался и лишь себя немного пожалел, отчего ж тогда дышать труднее? На виске проступили капельки пота. Испуганные глаза Тэхена заставляют Чимина почувствовать себя воплощением слова «ничтожество». И собственное имя с его уст звучит как-то по-чужому.        — Чимин, — растерянно зовет его по имени Тэ, мягко убирая начавшие беспричинно трястись руки, и крепко держа их в своих, уверенных и твердых. — Что такое? Что случилось? Почему ты побледнел?        Тэхен знаком с Чимином далеко не первый год. И его резкие смены настроений, которые не исключали шанс сопровождения паническими атаками, не были для него чем-то новым. Но они пугали. Потому что Тэхен вслед за Чимином мог так распереживаться, что начинал бояться: окажет ли он другу нужную поддержку и помощь, или они выйдут пресными и сухими? И не потому что Тэхен не хочет помочь, а потому что Тэхена и самого начинает невольно трясти. Потому что он не может быть беспристрастным. Ему всего девятнадцать, и у него, черт возьми, нет образования и должных знаний в области оказания ментальной помощи.        Но у него есть много и много практики. Пускай и не подкрепленной теорией. Поэтому он нежно гладит его по тыльной стороне ладони и ненавязчиво интересуется снова. Чимин зрительного контакта избегает.        — Я… — отчего-то в горле появился ком, что перекрывает весь воздух и не дает выговориться. Что ж за игры играет его организм? Почему продолжает мучить своего хозяина и натужно над ним издеваться?        Чимин криво улыбается, дергает уголками губ и хочет сказать, что всё в порядке. Опускает глаза, и Тэхен не может не заметить то, как нервно трепещут его ресницы. Просто… Просто у него часто такое бывает, Тэхен ведь в курсе. Знает ведь, что он может тихо-молча сидеть и никого не трогать, и уже в следующую секунду почувствовать, как сдавило грудь и стало тяжелее дышать.        — Я в норме, — беззаботнее, чем он ожидал от самого себя отрезает Чимин, выдергивая руки и отходя от Тэхена. — Давай одевайся. Скоро кончится окно и… Ты медленно ешь, так что… — Чимин продолжал что-то бессвязно бормотать, силясь скрыть накатившую на него тревогу.        Всё нормально, он просто мало спит в последнее время, а еще очень много нервничает. Много думает и всячески себя изводит, за собой этого не замечая. Вот всё смешалось и в нем что-то передернуло. Он же знает — сейчас отпустит, и столь не вовремя начавшие путаться в сознании мысли скоро разъяснятся.        Чимин стоял спиной к Тэхену, надевая куртку и попутно пытаясь успокоиться. Вот только сердце предательски начало биться быстрее — кажется, настало время его киту начать выть, в своем рёве изливая всю душу, что ему протравили. И ведь не сказали за что, а может ли это не ранить? Когда со всех сторон летят копья с ядом на наконечниках, можно ли тут оставаться хладнокровным?        Тэхену хватает меньше минуты, чтобы понять, что Чимина вот-вот накроет. И оно, на самом деле, было ожидаемо. Но не на учебе же. Не в университетской гардеробной. Не средь бела дня.        Чимин опирается рукой о стену, всё также стоя к Тэхену спиной. Живот точно скрючило, все органы переплелись, а в районе солнечного сплетения неподъемный камень давит на грудь. Тэхен тут же оказывается рядом, приобнимает парня и усаживает его на скамью. Тот отмахивается, говорит, что всё в порядке, но вразрез своим же словам дышит так рвано, будто прочно находился под толщей воды пару минут и только сейчас выплыл наверх.        — Где твои успокоительные? — стараясь не паниковать, спрашивает Тэ, бегло обшаривая рюкзак Чимина.        — Я в порядке, — упрямо повторяет юноша, борясь с судорожным желанием вдохнуть как можно больше воздуха. — Тут душно, Тэ. Пойдем уже скорее выйдем.        — Чимин, где… — продолжает рыскать Ким. — Где таблетки? Сейчас ты успокоишься и всё будет нормально… Сейчас я найду и…        — Да не найдешь ты ничего, — отзывает он его, невольно раздражаясь из-за того, что Тэхен его не слушает. Он в норме. Неужели непонятно? — Я не ношу их. Со мной всё нормально и так. Всё… — он тяжело сглатывает и откидывается на холодную стену, — … всё хорошо.        — У тебя приступ, какой «хорошо»? — встревоженный Тэ оглядывает пространство вокруг себя, а после садится на корточки перед Чимином, который хочет встать, но Тэхен не позволяет. — Посиди. Подыши. Давай вмес…        — Я сказал, я в порядке! — раздраженно повышает Чимин дрожащий голос, выдергивая руки и вставая со скамьи. — Вечно ты всё преувеличиваешь, Тэхен! — восклицает он, а на лице его чистая тревога и страх. — Я в порядке — значит я в порядке. Что ты лезешь ко мне, я не пойму? — ожидаемо ударивший в кровь адреналин, — то, без чего ни одна паническая атака не проходит, — заставляет Чимина говорить и поступать так, как он никогда не стал бы.        Чимин мелко дрожит. Он прячет руки в карманы куртки и не может совладать с учащенным дыханием. Сердце стучит так гулко, что сейчас выпрыгнет и убежит. Чимин то нервно сглатывает, то вгрызается в губу до крови, то испепеляет Тэхена таким взглядом, когда тот хочет подойти поближе, что любому стало бы не по себе. Но вот только стоявшие в его глазах слезы говорили сами за себя.        — Пожалуйста, Чимин, — аккуратно обращается к нему Тэхен, старающийся звучать мягко и в то же время твердо, чтобы его уверенность, пускай и мнимая, передалась мечущемуся другу. — Позволь мне тебе помочь.        Чимина нешуточно знобит и трясет. Держаться на ногах тяжело, дышать тоже, а легкие требуют насытить их кислородом. Юноша гонится за вдохом, дышит часто-часто, но ощущение удушья его не покидает. От гипервентиляции голова начинает кружиться, а ноги подкашиваться. Его отчетливо преследует мысль, что он вот-вот умрет, не сумев удовлетворить потребности своего организма. Паника накрывает с новой силой. Когда Тэхен усаживает его на скамейку и просит дышать вместе с ним, Чимин почти ничего не слышит и не замечает, погрязнув в своем лихорадочном желании отправить вдыхаемый кислород прямиком на самое дно легких, а иначе он тут задохнется.        — Чимин! — Тэхен обеими ладонями берет лицо Пака и заставляет того посмотреть на себя. Глаза у него такие испуганные, что в Тэхене всё сжимается. — Чимин, послушай! — твердым громким голосом говорит Ким. — Ты думаешь, что тебе не хватает воздуха, но у тебя наоборот его слишком много. Вспомни, как работает гипервентиляция. Успокойся. Ты не задохнешься.        — Нет, ты не понимаешь, — лепечет Пак, не принимая слова Тэхена. Сил в себе угомонить сбившееся дыхание и заставить себя поверить в то, что его тело не собирается расставаться с душой, он никак не мог сыскать.        — От панической атаки еще никто не умирал, — голос Тэхена веет непоколебимым авторитетом. Он специально говорил как можно властнее и увереннее, чтобы его речь долетела до сознания Чимина и в нем осела.        «Я буду первым», — думается Паку.        — Чимин, давай, — начинает Тэхен, крепко беря чиминовы руки, чтобы показать ему — тот не один. Он делает один глубокий вдох, чтобы друг последовал его примеру. Тот неуверенно повторяет. — Вот так. Молодец, — тут же хвалит его Тэхен, улыбаясь. — Один вдох в десять секунд. Договорились?        Чимину тяжело, но он старается. Крепко вцепившись ногтями в рукав Тэхена, он дышит, прикрыв глаза и думая о том, что ему деликатно нашептывает Ким. Тэхен говорит: «Думай о хорошем!». Но Чимин думает только о том, что сходит с ума, а когда он умрет, на его похороны придет один Тэ.        Тэхен говорит: «Помнишь нашу первую ночевку? Мы тогда пересматривали Стича», но Чимину хочется плакать, потому что тогда он мог себе позволить беззаботно смотреть историю про синего пришельца, еще до конца не осознавая, что его ждет в будущем. Сейчас же Чимин считает себя настолько бесправным и ничтожным, что воспоминания делают только больно.        Тэхен говорит: «Я люблю тебя, Чимин», — и Чимин открывает глаза, со стеклянной поверхности которых тут же полился град невыплаканных слез. Тэхен их любовно утирает. Чимин смотрит с искренней благодарностью, а после всхлипывает, прячет взгляд и продолжает прогонять остатки соматической истерики.        Тэхен возится с ним, как с маленьким дитя, и Чимин не может не печалиться, когда внутри оседает чувство неполноценности. Он глупый нытик, вот он кто. Убогий бездомный и сирота. И любовь ему недодаренную (недаренную никогда вообще) ему дарит его погодка. И Чимин без понятия: любовь родителей — это как? Это что? Только один Тэхен и может его приласкать и вот так вот легко сказать, что любит. Его любит. Любит.        Чимину не с чем сравнивать. Он просто молча и с чувством навсегда в нем засевшей благодарности примет этот подарок, что ему ниспослала судьба. Наверное, чтобы Чимин не прибегнул к крайним мерам, да, его так щедро одарили существованием Тэхена?        А что касается остальных… Что же получается — его не любят, потому что он неудачник и отщепенец, или он неудачник и отщепенец, потому что его не любят? Вот он каков порочный круг в действии.        Поцелуй в висок заставляет чиминово сердце сжаться.        Они вышли на улицу. Тэхен шел совсем рядом, приобняв одной рукой, а второй таща рюкзак Пака, что еле ковылял ногами. Во дворе здания много скамеек, и Тэхен выбирает самую неприметную. Чимину нужно подышать. Холодный свежий воздух должен его отрезвить.        Тэхен так бережно обнимает Чимина, будто он — самое ценное богатство на всем белом свете. Как жаль, что это «богатство» искренне считает себя негодной рухлядью, пылившейся за ненадобностью уже столько лет. И любовь Тэхена, любовь искреннюю и идущую от самого сердца, он воспринимает как жалость. А ведь Тэхен его любит не потому что жалеет, а потому что сам Чимин, его характер, поведение, да и сама сущность были так тэхену приятны, что никого другого в качестве лучшего друга он видеть не хотел. Да и Чимин ему уже не просто лучший друг — Чимин ему как брат, и важен он для него в той же мере, в коей Тэхен дорожит родителями.        Ким перебирал мягкие волосы Чимина, покуда тот успокаивал себя и свое сердце, в какой-то момент давшее перебой и начавшее перекачивать несоразмерно много крови. Чимин льнет к Тэхену как ребенок, что прячется от незнакомцев за подолом длинного материнского платья. Тэхен вкусно пахнет, у него нежные руки и твердая грудь, которая должна вынести груз размазанных на ней слез.        Тэхеново пальто не застегнуто. Вместо этого его тело греет Чимин, бесшумно всхлипывающий, но заметно вздрагивающий. Ненавязчивые прикосновения Тэхена, — надежные и такие же родные, как и сам Тэ, — служат единственным мостиком между Чимином и реальностью. Он начинает успокаиваться.        Когда к нему неспешно начинает возвращаться способность замечать что-либо вокруг себя, первое, о чем он думает — это то, что Тэхен отморозит себе все внутренности. Ким заботливо надел на Чимина шапку и закутал его в большой вязаный шарф. И пока Чимин сидел как капуста в бесконечных слоях, Тэхен щедро распахнул створки души, не укрываясь и позволяя всем заглянуть в его сердце. Чимин шмыгнул носом, когда поднял голову, и взгляд его коснулся проступавших сквозь тонкую рубашку ключиц. При виде оголенной шеи с кое-где виднеющимися зелеными змейками под бронзовой кожей, Чимина пробил в очередной раз холод. Молча отпрянув от друга, он снял свой шарф и обмотал им Тэхена.        — Ты хочешь заболеть?        Голос у Чимина донельзя уставший. Будто он без продыху кричал в поле три недели, не имея возможности ни сделать глотка воды, ни прилечь, ни отдохнуть. Только стоять и надрывать горло.        Он снова шмыгает носом и утирает влагу с лица. Раскрасневшиеся глаза на фоне явно истощенного выражения лица — не то, как должен выглядеть человек, не сделавший в своей жизни ровным счетом ничего плохого. Чимин не воровал, не убивал, не лгал и не предавал — он не заслужил таких мук. И те фиолетовые синяки под грустными глазами — не игра света, как в начале дня показалось Тэхену.        Это последствия.        Последствия не столько того, кто и что довели его до такого — последствия непринятия себя как личности. Потому что люди могут травить жизнь друг другу хоть сколько им вздумается. Но только тогда, когда человек в себе усомнится и начнет отвергать родное «Я», только тогда его жизнь начнет катиться по наклонной с ужасающей скоростью. В ином случае, кто бы что бы ни делал и ни говорил — если человек знает, что он лучше и достойнее провокатора, то и урона с попыток его давки не будет.        Но Чимина не просто давят — из Чимина выбивают все душевные силы, как из старого ковра пыль. А чуть позже Чимин любовно сам себя пропускает через мясорубку, в процессе то на себя наговаривая, то пытаясь поддержать.        Чимину нужен Намджун. Срочно. Чимину нужен тот, кто поставит мозги на место и начнет выбивать из него уже не моральный покой, как все то делают, но дурь. Из Чимина в экстренном порядке надо выбить всю дурь. Напомнить ему, кто он и чего он заслуживает. Провести генеральную уборку после тех, кто опрокинул в нем всё, что только можно. Потому что у Чимина не получится сделать это одному.        Тэхен уверен, что Чимин заслуживает целый мир. А еще достойное окружение и счастливую жизнь. И он не знает точно, с чего ему начать действовать и реализовывать желаемое, но сидеть, сложив руки, он не намерен.        — Застегнись, Тэхен, — сипло просит юноша, после делая глубокий вздох и запрокидывая голову. Тэхен замирает от того, сколь сильно Чимина гнетет в этот момент всё его окружающее, и как он от всего этого поменялся даже внешне. — Пожалуйста, — добавляет он, прикрывая глаза. — Я не хочу, чтобы ты заболел.        Тэхен послушно застегивается. Между ними возникает молчание, на которое Тэ не обращал ранее внимание, но сейчас оно его тяготило. О чем же думает Чимин, подняв вымученное лицо к небу?        Не успел Тэхен развить эту мысль, как к ним подошел его шофер, которого Ким попросил заскочить в аптеку и купить успокоительные. Мужчина, вручив запрошенное, уходит дожидаться парней в автомобиле. Тэхен мягко просит Чимина принять седативные. Тот молча подчиняется его просьбе.        — Прости меня, — раздается сдавленный голос Чимина, который по привычке начал царапать пальцы. Взгляд устремлен вниз, потому что Чимину стыдно. Даже эта трещина на асфальте не такая бесполезная, как он.        Тэхен застывает, смотря на Чимина таким удивленным взглядом, что тот чувствует его возмущение кожей. Он почти оскорбленно выдыхает и коротким жестом останавливает чиминов процесс сдирания кожи с пальцев.        — Не смей просить у меня прощения. Тебе не за что извиняться. Это я… — уже чуть тише говорит Тэ. — Это я сам виноват… — он пристыженно начинает водить носком ботинка по той самой трещине. — Не сумел тебя поддержать в нужный момент, вот и вышло всё так.        — Ты единственное, что меня здесь держит, — откровенно выдает Чимин, поднимая глаза и сталкиваясь с Тэхеном взглядами. Тот смотрел сочувственно, а губы его дрогнули в сожалеющем жесте. Потому что Тэхену правда искренне жаль, что всё выходит тем образом, которым оно выходит сейчас. — Спасибо. Спасибо тебе, Тэхен. Спасибо тебе за то, что ты есть. И прости меня за то, что я такой, — голос у Чимина точно простуженный: ломкий и хриплый.        — Простить тебя за то, что ты самый лучший в мире бро? — слабо усмехается Тэхен, толкая друга в бок. — Ладно, — беззаботно машет он рукой. — Прощаю, так и быть.        Они долго сидят в обнимку. Чимин уже полностью успокоился и теперь тревога и паника в его голове сменились разбитостью и вялостью. Они молчали. Молчали долго, пока Тэхен не решился прервать их безмолвие вопросом, чей ответ был очевиден.        — Это из-за Юнги? — чиминова голова покоилась на его плече, а оттого Тэ не сумел разобрать какая именно эмоция пробежалась по его лицу. Но догадывался. Тэхен был хорош в догадках, а Чимин был предсказуем.        Удрученное бессилие.        — Не только из-за него, — бесцветно отвечает он, прикрывая глаза. — Всего понемногу, — он замолкает, чтобы неуверенно добавить. — Я плохо сплю в последнее время. А еще мне очень некомфортно в месте, которое я вынужден считать домом.        — А еще тебе очень тяжело с мудаком, которого ты вынужден считать мужем, — дополняет Тэхен, смотря вдаль.        — Да, — соглашается Пак. — Это тоже.        Чимину думается, что это не просто «это тоже» — Чимину думается, что это главная причина его вселенского отчаяния.        Если бы люди знали, сколь сильно их слова и поведение могут ранить, они бы старались быть мягче или наоборот усердствовали бы еще больше?        Если бы Юнги увидел, как плохо сейчас Чимину, он бы его пожалел или стал бы давить сильнее, чтобы тот лопнул как шарик с водой под ногами?        Чимин себя корит за то, что он драматизирует. Но он не понимает, что всё далеко не так. Он не драматизирует — он просто устал. Это его отец вдолбил ему мысль, что он нытик мирового масштаба, и что чрезмерное проявление эмоций — признак слабости. Чимин не принимал тот факт, что он не может смотреть на себя объективно. И то, что в бочке с эмоциями, появилась брешь — не его вина. И то, что те его сегодня сковали, точно мстя за столь долгое заключение — отнюдь не признак слабости, как считает его отец. То признак морального истощения. И Чимину искренне хочется надеется, что это процесс обратимый. Потому что он любит жизнь, правда любит, но не в нынешнем виде. Чимин любит жизнь, но не ту, которая окружила его сейчас и повязала в сокрушительные путы.       

இஇஇ

       Родители Тэхена уехали на неделю в командировку, а потому их дом пустовал. Тэ пришел к разумному решению: оттого, что они не посидят на следующей лекции ничего смертельного не случится, и им лучше поехать домой. К Тэхену домой. Он молча усаживает Чимина в машину, сделав выбор и за него, и за себя — Чимин в тот момент был только рад возложить на него всю обязанность мыслительной патоки.        Дом семьи Ким был большим и безумно уютным. Не таким огромным, как особняк Пака, но в сотни раз теплее. В прихожей висит вереница семейных фоток и много-много маленького Тэхена. Чимина же в родном доме всегда печалили неуместно большое количество пустых комнат и анфилады холодных коридоров. Зачем настолько большие апартаменты для пары человек — Чимину до сих пор неясно. Он ушел, и там, должно быть, стало еще более одиноко, ведь жить в особняке исполинских размеров отцу отныне придется одному. Впрочем, тот, кажется, будет только рад.        — Переодевайся и спускайся обедать. Я пока что посмотрю, что там приготовили.        Тэхен кладет на постель стопку чистой одежды и выходит из комнаты. Чимин устало вздыхает и садится на кровать. Комната Тэхена была выполнена в немного более выдержанном стиле, нежели его. Чимин любил безделушки, яркие элементы интерьера и милый декор, что грел ему душу. Тэхен же в этом плане был чуть поспокойнее. Он не сходил с ума, заходя в лавку с побрякушками, не начинал сияющими глазами всё осматривать и хвататься за то, что, по его мнению, было «очень милым». Чимин же поступал именно так. У него целая шкатулка с безвкусными, но имеющими свой шарм подвесками, несметное количество бесполезных камней, неисчисляемое количество статуэток, настенные картины, лампочки, несколько штук искусственных икебан и продолжать этот список можно долго. На одну из них, кстати, Чимин смотрел прямо сейчас. Эту икебану с нежно-розовыми лепестками герани он подарил Тэхену несколько лет назад. И, надо признать, она гармонично вписывалась в общий интерьер комнаты.        Стиль Чимина был простым, невычурным и в то же время очень уютным. «Soft boy», — в шутку звал его Тэ. Сам же он находился где-то между ретро-стилем и пресловутой классикой. Чимин откинулся на широкую постель, намереваясь полежать с минуту, а затем встать и переодеться. Он не смог сдержать легкой улыбки, когда, улегшись на спину, его взгляд устремился в потолок, испещренный такими же звездочками, как и некогда то было в комнате Чимина. А сейчас… сейчас такого нет. Пак в очередной раз тяжело вздохнул и закрыл глаза. Ему необходимы буквально пять минут, чтобы собраться с мыслями и настроить себя на нужный лад. Не нужно его винить в инертности, он просто очень вымотан как от перенесенной панической атаки, так и от выпитого седативного. Это нормально, что он меланхолично отрешен. Это нормально, что апатия накрыла его с головой.        Это нормально — чувствовать себя плохо, когда тебе и в самом деле нехорошо. Это не делает тебя слабаком. Даже на самых сильных и отважных людей может обрушиться безжизненная отчужденность и потребность отдохнуть. И в этом нет ничего постыдного.        Когда Тэхен поднимается в комнату, чтобы понять, отчего Чимин всё еще к нему не спустился, он натыкается на мирно сопящего Пака, вымотавшегося настолько, что незапланированная дрема унесла его как волны уносят рисунок на песке. Тэхен подошел ближе и, постояв несколько мгновений, сканируя спокойное лицо друга, счел нужным уложить его спать по-человечески. Сердце Тэхена дрогнуло в сожалеющем жесте, потому что Чимин выглядел так хрупко и беззащитно, совсем как тот дорогущий хрустальный сервиз бабушки Тэ, который Ким в свои тринадцать успешно разбил. И ему очень не хочется, чтобы Чимина ждала та же участь. И те сколы, что виднеются на поверхности, не должны пойти дальше.        Посвятите же Тэхена: как такого можно обижать? Как такого не любить? Он ведь такой хороший и такой безобидный… Тэхен был готов хоть всю жизнь заграждать его своей грудью и прятать от пуль, потому что в самом деле — вы только взгляните на него? Парень удрученно вздохнул, поджал губы и сел подле Пака.        Чимин практически всегда носил под толстовкой футболку, чтобы выходить в свет утепленным, а потому Тэхен аккуратно пытается снять с Пака верхний слой одежды, стараясь не разбудить. Он задохнется от тепла собственного тела, если продолжит спать так. Дом у Кимов обогрет даже больше, чем следовало бы, а потому Чимину однозначно будет комфортнее спать в футболке. Чимин хмурится во сне, явно не понимая, чего от него хотят руки Тэхена, пытающиеся задрать толстовку и сделать неспокойный сон друга хоть чуточку комфортнее. Чимин хмурится сильнее, морщится и отворачивается вовсе, попутно подминая под себя подушку Тэ и заключая ее в свои объятия. Тэхен озадаченно моргает, будучи в неведении: оставить Чимина уже в покое или испытать еще одну попытку. Спросонья Чимин может и пнуть, и за волосы потянуть, и поцарапать. Не со зла, разумеется, но Тэхену несколько страшно, потому что в его памяти слишком свежи прецеденты.        Тэ подсаживается ближе и запускает ладонь в пшеничные волосы Чимина. Он ненавязчиво гладит его, успокаивает, потому что знает — Чимин обожает прикосновения и особо жаден до тактильных ощущений. Да и кому может не нравиться, когда его нежно поглаживают? Только самым черствым сухарям.        Чимину нужно возобновить походы к Намджуну. Психотерапевт Пака — настоящий профессионал своего дела. Он так умело и терпеливо подметал все те осколки, которыми Чимин пристрастно забивал голову, всю ту пыль, которая оседала прочным слоем, — что Тэхен мог им лишь молча восхищаться. Вот он — грамотный подход и любовь к своему делу. Чимин был в гармонии с самим собой, когда ходил к нему, потому что Намджун очень аккуратно и вместе с тем напористо кромсал доводы Чимина против самого себя на мельчайшие кусочки и пускал их после по ветру. Пока жизнь Чимина устроена не так, как ему хотелось бы, ему совершенно точно нужен рядом взрослый и умный человек, негласный авторитет, к которому не стыдно прислушаться и не зазорно приползти с букетом проблем. В идеале, конечно, эту роль должны играть родители. Но, увы и ах, жизнь большинства далека от идеала. Далек от родителей и сам Чимин, и даже Тэхен не знает, как он это болезненно воспринимает. Как не привыкает даже спустя столько лет. Как не хочет принимать, что родителям не нужен, тогда как ему они нужны катастрофически сильно. Чимин позарез нуждался в доверительных и теплых отношениях. Чимин жаждал быть любимым и любящим сыном, а не балластом и ношей. Чимин был бы самым лучшим в мире сыном, будь на него только спрос. Но, к сожалению, долгое время существовало только одностороннее предложение, о котором никто и не подозревал. Немая готовность быть лучшим, только бы на него обратили внимание.        Чимин уже давно потерял веру в то, что отец с годами смягчится и хоть немного подобреет. Лелеять себя пустыми надеждами слишком жестоко, да и принимать любовь того, кто перманентно его унижал и смешивал с грязью столько лет — сомнительное удовольствие. Отец Чимина — законченный эгоист и действительно похожих на него людей едва ли сыщешь днем с огнем. Карьерист и обладатель нулевой, — если не отрицательной, — эмпатии — это про него. Чимину искренне неведомо, как в них может течь одна кровь. Нет, он не считает себя эталоном нравственности, но будь у него сын, будь он сто тысяч раз не желанен, — Чимин не стал бы портить ему жизнь, которую сам же подарил. Любой взрослый должен отвечать за содеянное, а не трусливо прятаться и перекладывать вину на других. Как можно винить своего ребенка в том, что он родился — Чимину все еще глубочайшим образом неясно. Не мог ведь он контролировать процесс своего появления на свет; не мог ведь учуять неприязнь к себе и заснуть вечным сном, только легши в колыбель? На лекции им рассказали о существовании Синдрома внезапной детской смерти — необъяснимой гибели грудного ребенка во сне при отсутствии адекватных причин, что влекут за собой летальный исход. Чимину несколько раз думалось, что было бы неплохо, засни он на руках своей матери, прижавшись к ней всем существом, сладко зевнув, а после покинув этот мир, чтобы не доставлять никому неудобств.        А неудобства он приносил. Пускай и не хотел.        С самых малых лет Чимин был ребенком проблемным. Он родился недоношенным и слабым. Очевидно, из-за пережитого его матерью стресса. И если Тэхена окружали тихой обстановкой и классической музыкой еще в утробе, потому что это «полезно для ребенка», то Чимин такой роскоши был лишен. Он завороженно слушал рассказы мамы Тэхена, рассказывающей ему о детстве сына с бесконечной теплотой во взгляде. Для Чимина родительская любовь всегда была чем-то запредельно далеким и несуществующим.        Чимин был болезненным ребенком, с которым необходимо было возиться больше, чем со среднестатистическим новорожденным. Он не был тихим грудничком, как Тэ, — Чимин капризничал и плакал без умолку. Должно быть, он, еще даже не научившись толком размышлять и думать, осознавал и чувствовал, что его ждет. С пугающим трепетом догадывался, что тепло матери вскоре станет эфемерным, а его самого будут передавать из рук в руки точно ненужную игрушку.        Отец Чимина состоял в браке лишь единожды. И он был заключен не с матерью Пака. Чимину известен лишь скупой факт того, что у его отца есть сын от некогда любимой им женщины, которая погибла в результате несчастного случая. Тогда мужчина остался с семилетним ребенком на руках. Сказать, что он был силен в воспитании и опеке — значило соврать. Пак Сынхек не имел малейшего представления, что делать с сыном, который лишился главного в своей жизни — матери. Сынхек любил сына, но ушедшую жену он любил больше. Он много работал, пока его женщина сидела дома, воспитывая сына. А потому свое чадо ему доводилось видеть нечасто. Нетрудно догадаться, что эмоциональная связь у ребенка была намного прочнее с матерью, жертвующей всем свободным временем, чтобы уделить его сыну. Чтобы тот знал, что он любим. Чтобы вырос воспитанным и счастливым.        Когда возлюбленной Пака не стало, мужчина впал в настоящую хандру, граничащую с депрессией. Сынхек не был из числа тех людей, находящих утешение в детях. Ему напротив видеть знакомые черты в лице сына было тяжело, пускай он и старался не показывать этого маленькому мальчику. Вскоре он решил, что вовсе перестать показываться и хоть как-либо пересекаться — единственное верное решение. Его сын не был падким на выражение эмоций, пускай и рос бок о бок с материнской любовью и лаской. Он был выдержан и, казалось, безучастным. Сынхеку смелости копнуть глубже не хватало. Он выказывал невербальные жесты своей любви к нему, покупал дорогие игрушки, наставлял окружение мальчика потакать его слабостям, ни в чем не отказывал и никогда не жалел денег для своего сына. Вот только он не хотел понимать, пускай и был близок к истине — ребенку нужны тепло и забота, а не приевшиеся глазу дорогие упаковки.        Его сын рос в окружении гувернанток. Сынхек пытался выдавливать из себя улыбку, когда они таки невольно пересекались. Но на большее его не хватало. Вскоре мальчику, в одиночку пережившему горе, эта приторная улыбка оказалась не нужна. А затем и ненавистна вовсе. Время шло своим чередом, и сын Пака рос, утопая в достатке и благополучии. На праздники он традиционно получал открытки от отца, в которой по обыкновению бывали нацарапаны безжизненные слова поздравления и хорошая сумма денег, вложенная в первую попавшуюся в магазине цветную картонку.        «С днем рождения! Успехов и побед!»        «С Новым годом! Удачи и достижений!»        «С окончанием учебного года! Ты хорошо потрудился!»        И всё неизменно чужим почерком. Почерком секретаря мужчины. Сын Пака осознал, что всё это время его поздравлял чужой для него человек, когда отец сменил секретаря и каллиграфический почерк сменился размашистым и наклоненным вбок.        Сынхеку понадобилось время, чтобы траур в его душе поунялся, а сам он смог продолжить жить дальше. Между ним и сыном разверзлась пропасть, что росла с каждым днем. Когда чувства к бывшей жене остыли, остыло и чувство долга перед холодным мальчишкой, что никогда не улыбался отцу в ответ. Сынхек продолжил жить. И уж лучше бы он грязнул в скорби еще много-много лет, чем повстречал мать Чимина.        Она имела внешние сходства с бывшей женой мужчины, а на характер он не обратил глубинного внимания. Было ясно одно — ухаживания столь значительной персоны, чье имя далеко не безызвестно в светских кругах Кореи, женщине льстило. Между ними вспыхнул краткосрочный роман, по глубине своей никогда не смевший проявлять даже скупое желание тягаться с прошлым. В этом сопоставлении было бы столько же смысла, сколько человек уяснил бы для себя, сравнив мелкую лужу после мороси и глубоководное море.        Но этого романа хватило с лихвой, чтобы дать начало новой жизни. Чтобы испортить еще не родившемуся ребенку всё существование и лишить его права на достойную семью. Только потому что взрослые повели себя хуже самых экспрессивных и глупых детей. Только потому что взрослые возомнили себя невесть кем, а мать Чимина решила, что жизнь, стремительно развивающаяся в чреве — не есть повод для беспокойства. Сынхек ведь ее любит. А она любит его.        Очевидная ложь, разумеется, но было ли это важно, когда она могла родить ребенка крупнейшему магнату страны, а впоследствии выйти за него замуж и получить часть богатств? Наверняка, нет.        Почти весь первый семестр беременности был успешно сокрыт от Пака. То было сделано с целью предотвратить себя от возможной негативной реакции и просьбы аборта. Последний проводился только в течение первого семестра. Когда уже ни одна клиника Кореи не стала бы брать на себя такую ответственность, как аборт уже далеко зашедшей в вынашивании плода женщины, та честно поделилась с мужчиной, что беременна. Тот отреагировал предсказуемо: шок и закономерное предложение прерывания беременности. Но было уже поздно.        Весь роман сошел на нет. И причиной тому еще безымянный Чимин, которого вынашивали из личной выгоды с одной стороны, а с другой явно не ждали и уж тем более не любили. Дети только высасывают из человека все соки жизни — вот каково было мнение на этот счет у Сынхека. Второго ребенка он не хотел. Злил и тот факт, что мать его будущего отродья сочла себя самой умной и невесть почему решила, что он станет брать ее в жены. Он не знает, что делать с десятилетним первенцем, которого до конца даже не воспринимает как частичку своей крови и плоти, пускай и родила его любимая женщина. Может ли тогда идти речь о появлении второго от невесть кого? Если он не знает, как себя вести с некогда желанным ребенком, жаждет ли он тогда появление второго отпрыска? Ответ был очевиден.        Всё начиналось с высказывания своего негодования по поводу сокрытия женщиной беременности, затем плавно перетекало в оскорбления и унижения, чуть дальше угрозы и наконец всё переросло в рукоприкладство. И покуда неродившийся Тэхен наслаждался классикой, Чимин то и дело слушал чужую ругань.        Он еще даже не существовал, но уже вызывал к себе явное отвращение, граничащее с ненавистью.        Малыш Пак родился в холодное октябрьское утро. Когда он появился на свет, Сынхек лишь сухо обронил: «Неудивительно, что этот бастард уродился в день чертовой дюжины, так к тому же в пятницу». К слову, суеверием мужчина никогда не отличался. Однако дату рождения сына счел символичной.        Роды были тяжелыми, а Чимин — напротив. При рождении он весил всего два килограмма, а последующие два месяца лежал в кувезе, где аппарат выхаживал его. В маленьких кроватках таких детей соблюдены нормы оптимальной температуры, влажности и подачи кислорода, что особенно важны для недоношенных малышей. И покуда кроха Чимин с боем выбивал себе место в мире, его родители даже не вспоминали его, погрязнув в каждодневных денежных спорах и полемики касаемо признания Паком своего отцовства. Каждый день соседей новорожденного Чимина навещали родители, которым судьба их малыша была небезразлична. Они переживали из-за того, что их ребенок родился раньше положенного, но врачи их успокаивали, шутя про то, что их чадо настолько любопытно и нетерпеливо, что не смогло найти в себе силы досидеть до конца положенного. Тогда на их лицах расцветала улыбка. На лицах же родителей Чимина расцветала только взаимная ненависть друг к другу.        Сынхек отказался принимать ребенка как своего и открыто заявил, что не позволит женщине покушаться на его богатства. Та же в ответ кричала то, что расскажет обо всем журналистам и тогда репутация Пака очень сильно пошатнется. Они угрожали друг другу и каждый из них пытался перепрыгнуть другого. Они говорили многое, делали многое, думали многое, но никто не задался вопросом:        «Каково же там лежать в кувезе совсем недавно родившемуся малышу? Не озирается ли он в природных поисках мамы? Не страшно ли ему находиться в давящем одиночестве, время от времени прерывающееся визитами медсестер и врачей?»        И теперь, когда с момента его рождения прошло — ни много ни мало — девятнадцать лет, едва ли его можно винить в том, что он не так жизнерадостен и счастлив, каким ему следует быть.        Тэхен сидел рядом, листая ленту в социальной сети одной рукой, а второй продолжая ненавязчиво гладить мягкие волосы друга. Они пребывали бы в полной идиллии, если бы не шумный щенок Тэ, начавший лаять и лезть в приоткрытый дверной проем.        — Ентан! — грозно шикнул на него Ким, вставая с кровати и жестом показывая питомцу, чтобы тот вышел. — Тише. Не видишь, Чимин спит?        Но Ентана эта новость нисколько не колыхала. Он бегал по комнате, продолжая лаять и шуметь. Тэхен угнался вслед, продолжая вразнобой шипеть тихое «Ентан! Тише! Нельзя! Прекрати шуметь!» Однако игривый шпиц до просьб хозяина был совершенно глух. Он прыгал и топтался около кровати, где спал Чимин. У них была особая любовь друг к другу. Но маленькому щенку явно было не понять, что сейчас Чимину не до игр с ним.        Нетрудно догадаться, что сон юноши был потревожен, и он закономерно проснулся. Не успел он открыть глаза, как Тэхен схватил питомца и начал его ругать, попутно подходя к выходу. Чимин потирал глаза и непонятливо смотрел на уходящего друга с собакой в руках.        — Спи, душа моя! — кричит ему Тэхен, пытаясь удержать слишком резвого щенка. — А я пойду погуляю с Ентаном. Уже с ума сходит. Давай-давай, спи, — он кивнул подбородком и указал на подушку, как бы призывая друга вновь лечь спать. По Чимину прозрачно понятно, что по нему сильно истосковался и соскучился сон, так пускай он спокойно выспится хотя бы у него в гостях.        — А ты когда вернешься? — тихо спросил он, еще до конца не пробудившись.        — Через час, может, полтора. Спи, — быстро проговорил он, видя по лицу Чимина, что тот весьма не против вновь нырнуть в мир несуществующих грез и полного умиротворения. И неудивительно — Чимин уже сколько дней спит непонятно как. Когда человек тратит на сон жалкие несколько часов, очевидно, что брать силы ему совершенно неоткуда. Все запасы Чимин давно исчерпал, как бы он ни старался быть бережливым. — А, — уже из коридора доносится голос Тэхена. — Сними с себя толстовку. Ты вспотеешь. Здесь и так жарко.        — Мне хорошо, — сипло доносится в ответ, и Тэхен кивает и закрывает дверь, перед этим усмехнувшись и задав самому себе вопрос: «Кого я спрашиваю? Тебя и на экваторе замерзнуть угораздит».        Тэхен вышел, и голова Чимина тут же упала на взбитую подушку. Он прикрыл глаза и позволил прервавшемуся сну возобновить свой черед. Где еще он сможет так сладко поспать и может даже выспаться? Постель Тэхена пахнет им самим — приятный, легкий, но вместе с тем стойкий шлейф его любимого парфюма. Именно так пахнет безмятежный покой и ласковое тепло. Тэхен у Чимина ассоциируется только с самым нежным и приятным. А вот юнгиева квартира, как и сам Юнги, веют кусающим морозом, что жжет и съедает заживо, впивается в щеки, ладони и кончик носа. И вот весь обмороженный Чимин оттаивает в постели у Тэхена, обняв его подушку, что пахнет парфюмированным шампунем.        «И всё-таки, всё не так плохо», — думает Чимин, ощущая, как веки становятся тяжелыми и не хотят противиться давящей силе. — «У меня есть Тэхен. У меня есть я сам. Всё не так безнадежно, как мне казалось. Всё, на самом деле, даже хорошо».        Чимин засыпает и впервые за долгое время он спит так спокойно.       

இஇஇ

       — Ты уверен, что это хорошая идея?        Чимин на секунду прервал свои игры с Ентаном, только чтобы недоверчиво свести брови к переносице и посмотреть на Тэхена. Тот копошился в пакете с купленным и искал любимые сырные чипсы.        — А с чего бы ей не быть хорошей идей? — флегматично поинтересовался Ким, шелестя бумажными упаковками. — Дома тебя никто не ждет, а тут тебе явно будет комфортнее.        — Я понимаю, но… — он тяжело вздохнул и грустно улыбнулся радостному шпицу, виляющего хвостом. — Я не хочу мешать, — только Тэхен хотел его перебить обескураженным «Ты нормальный? В смысле мешать?», Чимин продолжил: — Если бы я был у себя, ты бы учил и занимался, а сейчас пришел я и… — он замолк, пропуская сквозь пальцы темную шерстку Ентана. — Пришел я и ты отвлекаешься. Нам же завтра на учебу, а мы… Что мы делаем? Это всё из-за меня.        Они сидели на мягком ковре перед огромной плазмой в уютной гостиной. Тэхен принес два пледа и купил закуски. Пересмотреть «Ходячий замок» — славная идея, но не когда завтра пары, а вы по нулям.        — Да не парься! Ты чего? — Тэхен протянул ему снеки и бутылку колы. — Если честно, этот мед уже выкачал из меня все жизненные силы. Мне нужен отдых. Я задолбался учиться, — он откинулся на изножье дивана и получше закутался в плед. В комнатах у них очень тепло, а вот в гостиной слегка прохладно. Оно и к лучшему.        — А как же твоя поездка в Японию? Тебе надо усердно учиться, чтобы родители взяли тебя с собой, — возразил Чимин, в середине предложения несдержанно улыбаясь, когда Ентан лизнул ему руку.        — Да возьмут они меня с собой, куда денутся, — отмахивается парень, протягивая другу снеки и бутылку колы.        Чимин переводит на Тэ настороженный взгляд, в котором читается легкое недоверие к словам друга и опасение того, что его присутствие влияет на Тэхена не лучшим образом.        — Чимин, всё! — раздраженно отмахивается Тэ, начиная суетиться, чтобы спрятаться от этого взгляда. — Ты думаешь, я бы делал что-то важное, не будь тебя со мной? Я бы провалялся в своей комнате камнем до вечера, потом пошел бы в душ и лег спать под аниме, — он начинает громко хрустеть чипсами, попутно беря пульт и включая мультфильм.        — Ну так это неправильно, — тихо отзывается Чимин, пожимая плечами. — Я не хочу, чтобы ты вылетел из университета.        — Я восстанавливаю силы. Пожалуйста, больше не напоминай мне про этот дурацкий вуз. Наслаждайся моментом и живи настоящим, — он пихает его в плечо, пытаясь расслабить вечно напряженного друга.        На плечи Чимина, сидящего по-турецки, накинут теплый плед. Радостный Ентан не уходит от гостя, позволяя себя гладить и выбивая из Пака счастливую улыбку. Чимин обожал животных в той же мере, что они любили его.        В гостиной приглушен свет, а самый яркий источник света в ней — телевизор, перед которым сидят парни. Тэхен тянется к Чимину и загребает его в свои крепкие объятия. Тэ усаживает того так, что макушка Чимина покоится на его груди, а подбородок Тэхена мягко устраивается на голове друга. Чимин чувствует как мерно бьется сердце Тэхена, чувствует его дыхание, чувствует его крепкие руки, обхватившие со спины и заковавшие в стальной обруч.        Чимину с Тэхеном очень хорошо.        Потому что Тэхен — не такой слабак и нытик, как он. Тэхен — твердый в своих намерениях человек, надежный, как швейцарские часы, стойкий, но вместе с тем бесконечно добрый и простодушный.        Хотел бы быть он таким же как Тэ. Таким же уверенным и самодостаточным. Таким же беспечным и жизнерадостным. Тэхен удивленно ахает, когда на экране начинают стремглав мелькать картинки, будто он смотрит этот мультфильм впервые. Тэхен сама непосредственность и непринужденность. Чимин слабо усмехается, когда тот шлепает его по ноге и восклицает:        «Ты видел? Офигеть! Я раньше не замечал этот момент».        Когда стрелка часов перевалила за три утра, юноши поняли, что просидели за телевизором больше положенного. Тэхен не мог нарадоваться своей подписке на нетфликс, а Чимину было всё равно что смотреть. Кинематографический вкус у них всё равно был схож, а потому что бы Тэ не включил — Чимин был всем доволен. За окном уже глубокая ночь, парни откровенно клюют носами и неумышленно засыпают в объятиях друг друга. Динамики телевизора продолжают передавать звучные голоса персонажей фильма, но доносятся они совсем неясно, летая над задремавшими парнями как вороны кружатся над безлюдным лесом.        Когда раздался особенно громкий возглас героя, Тэхен дернулся, пробуждаясь ото дремы. Он лениво оглядел пространство вокруг себя, не замечая как сильно они намусорили. Тэхен сильно щурился и смотрел лишь из-под приоткрытого глаза. Он нащупал пульт и выключил телевизор. В гостиной тут же воцарилась тишина, в которой различался отдаленный шум работы стиральной машины — ванная комната, чья дверь была не прикрыта, располагалась через стену.        Тэхен дезориентированно посмотрел на спящего подле Чимина. Ким аккуратно дотронулся его плеча, слабо тормоша.        — Чимин, — зовет он его шепотом, поднимая и подтягивая к себе сползшего на пол Пака, — Чимин, — снова зовет его Тэ, и юноша мычит в ответ. — Пойдем наверх, — шепчет он и дожидается запоздалого кивка, полученного после того, как Чимин наконец открыл глаза и сквозь пелену дремоты посмотрел на друга.        Они, пускай, и неохотно, но довольно быстро встают с пригретых мест: мысль о том, что менее чем через пять минут они продолжат свой сон на большой и удобной постели не могла не мотивировать. В ногах путаются накинутые на плечи пледы. Бутылки из-под газировки и многочисленные упаковки тоже не сильно облегчают им путь. Чимин подбирает всё одеяло, после смиренно дожидаясь Тэхена. Он стоит молча, прикрыв глаза и обняв скомканный плед, на который положил голову.        Вскоре они ожидаемо заваливаются в комнату Тэхена. Тот сразу проявляет привычную инициативу и подтягивает Пака к себе. Обнимает со спины, закидывает ноги и руки на совершенно непротивящегося Чимина и утыкается ему лбом между лопаток. Чимин касается руки Тэ, лежащей на его животе, и тесно переплетает их пальцы.        Тактильный голод может возыметь такие роковые последствия, о которых мало кто задумывается в наши дни. Многим может показаться, что это бред, что от отсутствия соприкосновений с людьми в достаточном объеме еще никто не умирал. Что есть функции куда более основательные, обусловленные физиологией и запрашиваемыми самой природой. Но не стоит смотреть на картину мира в столь узком ключе.        Известно, что после окончания Второй мировой войны многие ученые вплотную занялись изучением вопроса контактного голода. Они поставили эксперимент на маленьких детенышах макаках, которых разлучили с матерями. Ученые давали на выбор две неодушевленные замены — одна из них была возведена из дерева и проволоки, а вторая покрыта мягкой тканью. Примечателен тот факт, что бутылка с молоком была только у первого манекена. Каково же было удивление экспериментаторов, когда малыши-макаки в подавляющем большинстве выбирали вторую модель, предпочитая объятия тряпичной замены. Стало очевидно: чтобы выжить, маленьким макакам от матерей нужно больше, чем только питание. Как животным, так и людям прикосновения нужны так же сильно, как предметы первой необходимости.        Проблемы со сном, низкий уровень энергии, отсутствие аппетита и чувство тревоги — вот малый список того, что влечет за собой отсутствие тактильного контакта, чью значимость люди порой не признают.        И Чимин искренне благодарен за то, что у него есть человек, к которому можно прижаться и найти в нем желанный покой. И Чимин отпускает все мысли, болезненно царапающих кору мозга изнутри.        Чимин безмятежно засыпает. Один день с Тэхеном способен возместить все пробелы его недосыпа. Один день с человеком, который тебя любит и которого любишь ты, без грамма преувеличения способен вытащить тебя из самой затяжной хандры.        Ведь человеку нужен человек — то простая истина жизни.       

«Человеку нужен человек, Чтобы пить с ним горьковатый кофе, Оставаться рядом на ночлег, Интересоваться о здоровье. Чтобы улыбаться просто так, Чтоб на сердце стало потеплее, Чтобы волноваться: «Там сквозняк! Надевай-ка тапочки скорее…»*

      

இஇஇ

       Квартира Юнги пустовала уже сутки. С того момента, как новоиспеченные супруги позавтракали не в самой приятной друг для друга компании, а после каждый поспешил кто на работу, а кто в универ — ни один из них не появлялся и близко к дому. А потому удивление Аманды, наткнувшейся на совершенно пустующую квартиру, было вполне объяснимо. На часах всего семь утра — очень маловероятно, что в такую рань они находились уже в дороге. Аманда точно знает, что Юнги только-только встает в семь, но раз его нет дома, то очевидно он ночевал за пределами квартиры.        Юнги и впрямь мог время от времени не появляться дома, оставаясь на ночь у Мэй. Аманде было известно, что у Юнги есть связи на стороне, но она никогда не позволяла себе хоть как-то проявлять себя в этом вопросе. Это дело Мина и ее касаться не должно. Другой вопрос в том, знает ли об этом Чимин. Аманда до самого конца не могла понять — женятся ли эти двое юношей из соображений расчета или же между ними да вспыхнул огонек любви? Но она ясно предполагала, что это сухой договорной брак, лишенный всяких чувств. Как-то она не удержалась и спросила напрямую:        — Вы любите Чимина?        Юнги тогда знатно поперхнулся, долго откашливался и непонимающе смотрел на женщину, точно вопрошая у нее как она додумалась у него это спросить.        Удивленный, он ответил вопросом на вопрос:        — А с чего бы мне его любить?        — Так вы же женитесь! — простодушно вторила женщина.        — Ну и что? — всё еще не понимая вопросительных порывов Аманды, уточнил Юнги, пускай его вопрос и звучал как риторическое утверждение.        — А он вам хотя бы нравится? — не отставала Аманда, не желая оставлять парня наедине с ноутбуком и чашкой кофе, которыми Юнги вооружился и намеревался приятно провести воскресное утро.        — Аманда, почему вас это волнует? — настороженно поинтересовался Мин, на что женщина тоскливо вздохнула и встала из-за стола, беря первую попавшуюся тряпку в руки и куда тише бормоча себе под нос:        — Странные вы люди — богачи. Женитесь без любви и живете несчастно, — она начала оттирать крошечное пятно на столешнице, но делала это с такой силой и напором, что Юнги стало не по себе. — А я так хотела для вас самого лучшего на свете человека!.. — она в очередной раз безрадостно вздохнула и замолчала.        Юнги долго разделял ее молчание, пытаясь сосредоточиться на читаемом, но Аманда так громко расстраивалась уже десять минут, что Юнги не вытерпел и выдал:        — Если вам так важно знать, нравится ли он мне, то вам будет спокойнее, если я скажу да?        Лицо Аманды оказалось озаренным счастливой улыбкой во все тридцать два.        В настоящее время женщина не хотела смущать Чимина и подавать перед ним виду, будто бы она знает, что пылкой любви в их отношениях с Юнги не очень много. Однако Аманда и помыслить не могла, что любви там не то чтобы не слишком густо — ее там нет в помине. Убежала за нулевую отметку, катясь вниз по минусовой шкале.        А потому мысль, черной кошкой пробежавшая в ее голове, не могла не расстраивать. Если Юнги находится там, где ему не следовало бы быть как человеку, состоящему в браке, то это до прискорбия грустно. Потому что Аманде искренне жалко Чимина — он такой светлый мальчик, но с такими грустными глазами. Где сейчас Чимин она и предположить не могла. Только размышляла с тяжелым сердцем о том, что это неправильно — супруги ночуют не дома и почти стопроцентно вдалеке друг от друга. Супруги только-только женившиеся, буквально намедни связавшие себя узами брака. И пускай Юнги не образец благочестивости — он все еще хороший человек, достойный нечто большего, чем пластмассовой связи непонятно с кем.        Завтрак Аманде готовить было некому.       

இஇஇ

       — К черту первую пару!        Под таким лозунгом начался новый день нерадивых первокурсников, отключивших будильник и продолжавших мирно спать дальше. Чимин, правда, колебался больше положенного, но затем также сдался и уронил голову на подушку.        Было решено, что они заявятся ко второй половине второй пары. В то время их как раз начали бы отмечать. Всё чиминово добро хранилось в его новом месте жительства, а потому было очевидно, что им придется заскочить в квартиру, где Чимин взял бы все свои недостающие учебные пособия и тетрадки. Юнги в одиннадцать утра дома быть точно не должно. А потому можно будет спокойно зайти и даже показать Тэхену его новую обитель, которую тот так жаждал увидеть.        Когда пришло время собираться, они начали суетиться по комнате, ища то ключи, то непонятно куда закинутые телефоны. Когда Чимин взял в руки свой, он рефлекторно разблокировал мобильник, проверяя, нет ли ничего нового. Нет ли ничего от Юнги? Ведь отсутствие Чимина дома как минимум должно было вызвать хотя бы пару вопросов. Но, как и ожидалось, Юнги было абсолютно всё равно где он и с кем. А если Чимин не был бы с Тэхеном? А что, если вдруг на него напала огромная бешеная собака, что прокусила ему бедро и теперь он лежит, истекая кровью, и не может попасть домой? Что, если с ним что-то случилось? Неужели Юнги настолько всё равно на него? Чимин сканирует его последнее сообщение, — которому уже больше суток, — в котором он многозначительно негодовал и злился из-за игнора в свою сторону. На большее его явно не хватило, верно?        Чимин, скрыв накативший флер лёгкой обиды, убирает телефон в карман джинс и садится на кровать, покуда Тэхен возился с ремнем. Пак в который раз окинул комнату беглым взглядом. На стенах виниловые пластинки, а в углу — гитара с рисунком персонажей из «Унесённые призраками». Тэхен сам ее так необычно украсил. Чимин спешит заметить:        — Сто лет не слышал, как ты играешь.        Тэхен поднимает голову и сначала смотрит на Чимина, затем на свою гитару, а после вновь возвращается к ремню.        — Мы обязательно это исправим, — негромко отвечает он, поправляя бляшку ремня, а после решительно вскидывая голову. — Можешь сделать заказ. Какую песню ты хочешь? Только поторопись, я у публики нарасхват, знаешь ли, — замечает он с серьезным видом.        — У какой еще публики, — прыскает со смеху Чимин, привычно падая на кровать и устремляя взор в потолок.        — Я великий музыкант своего времени, — продолжает иронизировать Тэ, подходя к зеркалу и причесывая русые волосы.        — Ага, — легко отвечает Чимин, даже не смотря на друга. — Музыкант, медик, ценитель элитарной культуры, сногсшибательный красавец…        — Вдовесок гений, миллиардер, плейбой и филантроп, — шуточно восхваляет себя Тэхен.        — Конечно! — подхватывает Чимин, бегая взглядом по потолку. — Лучший в мире друг и скромнейший идеал.        — Да-да! — смеется Тэ. — И кому я весь такой хороший попадусь? — изображая претензию на серьезность, глубокомысленно изрекает он. — Даже завидно!.. — драматично вздыхает Ким.        В комнате повисла короткая тишина, которая быстро заполнилась смехом парней. Тэхен смеялся живо и заливисто, потому что он сам по себе нескончаемый источник энергии. Чимин же был чуть сдержаннее, но то не помешало искренней улыбке расцвести на его губах. И если еще вчера он смеялся из одного нежелания расстраивать Тэхена и звучал совсем блекло, то сегодня ему было сравнительно лучше. Потому что Тэхен вооружился самым лучшим в мире сачком и поймал вчера все окрыленные мысли Пака. Дисгармония превращала чиминову голову в настоящую ферму для бабочек, которые летают быстрее самой скорости света, но желание Тэхена помочь и сделать лучше способно превзойти что угодно.        Бабочки пойманы и законсервированы в большую банку. Тэхен хранит ее у себя. Ждет, когда угольные крохи, приносящие боль Чимину, одумаются и сменят окрас на прекрасный лазурный. Тогда он вернет ее Паку. Красота, грация и легкость — Господь! — Чимин и сам точно прекрасная бабочка, наивно полагающая, что он не больше чем наземная гусеница, на которую могут случайно наступить и размазать. Которой лакомятся остроклювые птицы. И одна из них особенно изощренно начала отщипывать от юноши кусок за куском. Мучительно медленно, но верно. И Чимин извивается, не желая так легко отдаваться. И Чимин трепыхается, показывая, что без боя не сдастся.        — Споешь мне «Пейзаж»?        Тэхен, наспех закидывающий тетрадки в рюкзак, на миг останавливается, непонятливо оборачиваясь и смотря на Пака, продолжавшего созерцать модель звездного неба.        — Что?        — Ты сказал, сделать заказ. Я выбрал песню. «Пейзаж». Споешь мне ее? — тихо просит Чимин.        — Чей «Пейзаж»? — бездумно уточняет Тэ, подходя к кровати и протягивая Чимину руку, чтобы тот за нее ухватился и встал на ноги. Им уже пора выходить.        — Твой, — беспечно заявляет Пак, принимая помощь друга, а после устанавливая с ним зрительный контакт. — Ты написал его в прошлом году, когда мы ставили школьную пьесу. Помнишь?        Брови Тэхена, не моргая смотрящего на Чимина, насуплены в непонимании. Он пытался вспомнить, про какую песню говорит Пак. С его подачи, а точнее с подсказки, он начал вспоминать.        — Там пелось про вечер, лунный свет и красивую историю. Она звучала как колыбельная, — Чимин испытующе смотрел на друга. — И припев… Там был чудесный припев… — он замолчал на пару секунд, опустив глаза в пол, пытаясь вспомнить строки. — I still wonder wonder beautiful story, — в комнате полился мелодичный и бесконечно нежный голос Чимина, неуверенно пропевшего строчку. Он замолк и потер заднюю часть шеи: — Кажется, так начиналось, — Чимин посмотрел на Тэхена, в чьем лице точно что-то переменилось: оно просветлело.        — Still wonder wonder best part, — подхватил сообразивший Ким, звуча куда инициативнее Пака. Голос Тэхена сильно контрастирует с чиминовым. У него он тягучий, бархатный и низкий, у Чимина же — чистый и звонкий. Тэхен — плавленное серебро, а Чимин — рассеянные лучи солнца.        — I still wander wander next story, — в унисон зазвучали юноши, к концу строчки беря высокую ноту. — I want to make you mine, — с ощущающимися расстановками, всё тише и тише до кроткого шепота.        Матовый грудной голос Тэхена удивительнейшим образом сочетался с ангельским звуком Чимина — выходило так красиво, что определенно брало за душу.        — Да-да, — с широкой улыбкой кивает Тэхен, выходя из комнаты и громко разговаривая. — Конечно, я ее помню. Просто не понял сначала о чем ты. Помнишь, у нас было первое место? — он ностальгически вздохнул, приобнимая за плечо вышедшего Чимина.        — Конечно, — просто соглашается Пак, спускаясь по лестнице с закинутой рукой Тэ. — Есть ли у нас был такой туз в виде тебя, могло бы быть иначе?        — Ой, Чимин, — смущенно ударил его Тэ. — Ну всё уже, хватит, не льсти мне, — но его довольное лицо говорило совершенно об обратном. Чимин коротко посмеялся с друга.        Путь до места жительства Чимина занимал около получаса. Парни уселись на задние сидения и, умиротворенно откинувшись, неспешно разговаривали под «New York, New York» Франка Синатры. Любовь к джазу и старым песням у них была одна на двоих.        Они разговорились насчет учебы, и Чимин в целом был весьма вовлечен в диалог. Вот только мерцающая на периферии противная мысль не давала ему полностью расслабиться.        А вдруг Юнги все-таки окажется дома? И плевать, что сегодня обычный будничный день, и ему надо быть на работе. Вдруг они встретятся и Чимин снова потеряет себя от взрыва эмоций, что прорвутся как дамба? Юнги Чимина неистово раздражает. Юнги Чимина заставляет нервничать, портит ему настроение, колет глаза и сидит в печенках. Сам же он, — Чимин уверен, — на Юнги действует аналогично, раз тот так к нему относится. Однако адекватных причин столь яркой неприязни к себе он не видит. Ему можно ненавидеть мужа, потому что он говорит и делает обидные вещи, принижает его и не считается с ним. А вот почему Юнги его ненавидит — Чимин понять не может. Он же не сделал ему ничего плохого. Ладно, ненавидеть — слишком громко. Юнги ведь буквально пару дней назад заявил, что к нему «относится никак». Но для чувственного Чимина индифферентность с претензией на негатив очень задевает.        Вскоре они подъехали. Шофер выключил приятный слуху голос певца и поспешил открыть юношам дверцу. Тэхен восторженно протянул:        — Ого! У вас тут миленько!        Он некоторое время постоял, чуть задрав голову и рассматривая квартирный особняк, после чего начал озираться по прилегающей территории двора. Чимин взял его под руку и потащил внутрь здания. По необъяснимой причине ему было неприятно это повышенное внимание Тэхена. Возможно, потому что из фразы «У вас тут миленько» он вычленил только «у вас». А никаких «их» в помине не было. Есть он и есть Юнги. Порознь. Не вместе. Между ними пропасть настолько большая, что им никогда не оказаться рядом. Они расположились на разных полюсах и встреча их состоится только тогда, когда пингвины и белые медведи столкнутся нос к носу в условиях дикой природы.        Они поднялись на нужный этаж, и Чимин, пытаясь унять легкое волнение, открыл дверь, ведущую в квартиру. Тэхен тотчас скинул обувь и начал сломя голову носиться по дому. Чимин всё еще стоял только у порога, а Тэхен, заглянув во все комнаты на первом этаже, уже прытью бежал на второй, откуда громко доносились одобрительные комментарии.        — У вас такой современный ремонт, — обратился Тэ к другу, оперевшись животом на перила и сильно нагнувшись. Чимин испугался, что тот сейчас полетит вниз, но энерджайзер Ким продолжил свою резвоногую экскурсию.        — Не у нас, — исправил его Чимин, наконец сходя с порога. — У него.        Чимин поднялся в свою комнату, покуда Тэ еще продолжал сновать по всем помещениям. Он положил рюкзак на стол, вытащил всё лишнее и начал заполнять его нужными тетрадями.        Чимину подумалось, что факт пустой квартиры просто замечателен. Он был невероятно счастлив и выдохнул с облегчением, когда осознал, что дома взапрямь никого нет. Иначе он не был бы в относительном душевном спокойствии, а Тэхен не смог бы носиться по дому. К слову, тот уже насмотрелся и набегался, а потому шумно завалился в комнату друга.        — Так мило, что ты принес все свои безделушки, — он подошел к полкам и умиленно засиял. — А вообще, — чуть отпрянув, он окинул спальню беглым взглядом, — комната реально классная. Я уж представил, что ты живешь здесь как в картонной коробке — волновался. А тут очень даже хорошо. Не понимаю, почему ты говорил мне, что она пустовата.        — Потому что она таковой и является, — пробубнил Пак, порывисто застегивая рюкзак. Ему не нравится то, что Тэхен считает будто это новый дом Чимина. По факту, конечно, он прав, но Чимин считал эту квартиру местом своего временного пребывания. Ни к чему здесь экзальтации.        — Да нет, — задумчиво пожал парень плечами. — Твоя прошлая комната была забита всем подряд, а тут всё в меру. Со вкусом и уютно, — закивал он своим мыслям, продолжая осматривать помещение.        — Уютно было в старой комнате, а тут — нет, — непонятно на что обижаясь и кого обвиняя, Чимин вел себя как обделенный ребенок, для полной схожести с которым недоставало только выпяченной нижней губы.        — Ну не брюзжи, — Тэхен потрепал его по волосам. — Если быть объективным, — заговорил он мудрым голосом, — то квартира реально неплохая. А комната твоя подавно. Ставлю девятку из десяти. Ты бы знал, как я переживал. Думал, что живешь непонятно как, а тут не так уж и плохо, как я представлял.        — Так давай поменяемся, если тебе тут так нравится, — легко предложил Чимин, поднимая на него заговорщический взгляд.        — Я сказал девять из десяти, а не десять из десяти, — подняв указательный палец, заметил он. — Минус балл за факт присутствия сам знаешь кого.        — Как-то слабенько ты его оценил, — пробормотал Чимин. — Здесь все минус двести.        Чимин, взяв всё то, что намеревался взять, подтолкнул Тэ к выходу из комнаты. Он благоразумно заметил, что могут не успеть к тому времени, когда преподаватель начнет отмечать присутствующих, а возиться с отработками никому из них не хотелось. Тэхен согласился со сказанным, но двигался куда медленнее Чимина, продолжая рассматривать по ходу движения каждую деталь квартиры.        И если бы Чимин знал, что передвигайся Тэ быстрее, они избежали бы столкновения с Юнги, он бы определенно взял его на руки и стремглав вынес бы из дома, не позволяя сказать и слова. Но увы, Чимин ясновидящими способностями был обделен. А потому дернувшаяся ручка входной двери заставила его сердце от неожиданности забиться в сотни раз быстрее.        В голове метеором пронеслась полная надежды мысль, что это могла быть Аманда, но когда на пороге объявился никто иной как его муж, отряхивающий с пальто снег, а после заметивший их двоих, сердце Чимина едва ли не остановилось.        Тэхен, громко балаганивший до этого, а потому незаметивший как ручка двери секундами ранее дернулась, при виде Юнги вмиг замолк.        Сам Юнги был в не меньшем удивлении, чем эти двое.        В прихожей повисла звенящая тишина. В голове Юнги никак не укладывалось то, что он видел. Потому что всю сознательную жизнь он жил один и закономерно привык к тому, что его дом всегда приятным образом пустует. Глаза передавали информацию об увиденном мозгу, но тот упорно открещивался от нее, заявляя, что произошел какой-то сбой. И если в защиту позиции Чимина в нем слабо замелькала мысль о том, что он недавно женился и видеть теперь в своем доме супруга — это нормально, то что здесь делал подле Пака этот противный мальчишка, которого он запомнил еще с прошлого раза — он совершенно не понимал.        Брови Юнги непонимающе свелись к переносице. Он медленно проскользил взглядом по растерянным юношеским лицам. В глазах Мина читался немой вопрос, которым он огорошил только Чимина, на Тэхена и не желая лишний раз смотреть. Чимин не спешил уводить глаз, а Тэхен переводил взгляд то с Чимина, то с Юнги, решивших поиграть в гляделки.        Чимин читал в глазах Юнги безмолвное «Тебе хватило смелости заявиться вместе со своим обдолбышем? Не смей его приводить в мою квартиру», когда как Мин читал ответное «Не смей мне говорить, что делать». Иронично то, что ни первый, ни второй не угадали с посылом. Почему? Потому что его не было вовсе. Они сами решили, как пройдет их невербальный диалог, исходя из нынешних отношений, но правда в том, что никакого обмена мыслями не было — они напряженно смотрели друг на друга, останавливаясь в моменте. Словно кусочек кассеты замялся и теперь не давал себя прочитать.        Когда напряженность от их молчания и бесконечного зрительного контакта вот-вот достиг бы апогея, Юнги разорвал безмолвие и первым сдался, заговорил.        — Что вы здесь делаете?        Он повесил пальто на крючок, изображая беспечность и дожидаясь ответа. В его голосе не было злобы или агрессии — он точно просто дружески поинтересовался, тогда как самого его разъедали мысли о том, что эти двое не просто друзья. Не то чтобы его должно это сильно волновать, но, черт побери, его это волновало, пускай он это и отрицал.        Чимин скользнул кончиком языка по нижней губе, увлажняя вечно сохнущие зимой губы. Тэхен рядом с ним, уже отошедший от недолго длившегося удивления, начал смотреть на Юнги таким жгуче-осуждающим взглядом, что Чимину стало не по себе. Им надо как можно скорее разойтись и избавить друг друга от не самого приятного общества.        — Я забыл кое-что, — ровно ответил Чимин. — Заскочил забрать.        Юнги, уже избавившийся от верхней одежды, задержал на нем взгляд. Чимин же, взявший за новое правило не теряться при неприятном для него созерцании собственной натуры, смотрел в ответ. На парне далеко не деловой костюм, в котором он был вчера. Чимин непонятно зачем отмечает свободный стиль одежды, а именно черную футболка и джинсы. Взгляд цепляется за пару царапин на горле мужа и неуспевший выцвести засос. Тэхен почувствовал, как другу стало неловко, но несмотря на это он никак себя не выдал.        — И что ты забыл?        Тэхену думается, что Чимин выносливее и сильнее всех на свете, потому что чувствовать на себе этот взгляд невыносимо. Выше всех человеческих сил. А если учесть то, что он видит эту обращенную в свою сторону надменность куда чаще, чем заслуживает, в Тэхене подавно загорается дикая злость. Кто этот паршивец вообще такой, раз считает себя в праве так досаждать Чимину?        — Тебе-то что? — отвечает за Чимина Ким, смотря на Юнги с такой живой агрессией, что юноше хочется ухватиться за Тэхена и попросить его успокоиться. Потому что Тэхен заводится без бензина, а Юнги в этом ни на секунду не отстает. Страшно представить, к чему может привести их распылившиеся нравы.        — Тебя никто ничего не спрашивал, — лениво переводит на него взгляд Мин. — Помалкивай и не встревай.        Юнги, наверное, полагал, что Тэхен обидится и утихнет, как то делает Чимин. Но он никогда в жизни еще так крупно не ошибался.        Тэхен делает шаг навстречу к Юнги, и Чимину хочется ухватиться за ткань его рубашки и потянуть обратно. Взять под ручку и покинуть вместе с ним это ощутимо накаливающееся место.        — Сейчас я блять у тебя буду спрашивать, что мне делать и как, — с неприкрытой враждебностью парирует Тэ, и Чимин удивляется тому, как в порыве злости эти двое становятся похожи друг на друга. — Может мне еще письменное разрешение выпишешь, когда, что и как мне говорить? — он склоняет голову на бок, а из глаз его сыплются искры. Одного воспоминания о вчерашней чиминовой панической атаке становится достаточно, чтобы Тэхен завелся до зачесавшихся кулаков. Его Чимину вчера было так плохо, и всё это из-за этой наглой рожи, которая сейчас предостерегающе смотрит на него.        — Сосунок, — медленно, но четко проговаривает Юнги, смотря на взбесившегося Тэхена с недвусмысленной брезгливостью, — не нарывайся, — он переводит взгляд, полный отвращения, на Чимина. — Убери его нахуй отсюда и не приводи больше.        — Я тебя сейчас сам уберу, недоносок, — гневно шипит Тэ, делая к нему очередной шаг навстречу. По его резким движениям, Чимин понял, что самое лучшее, что он может сделать — это хотя бы попытаться его остановить.        — Тэхен, успокойся, — он подходит к другу и аккуратно берет его за руку. А Юнги бесится и с этого глупого жеста, и с этого ненормального мальца, и с того, что покой в его жизни начал трещать по швам с момента его женитьбы. Бесится, но не показывает, походя на холодную глыбу с одним высокомерным презрением на лице.        — Я спокоен, — он вырывает руку и раздраженно зачесывает пятерней волосы. — Никаких проблем. Просто пытаюсь понять, как ты ему еще не въебал?        — Тэхен, хватит, — напористее повторяет Чимин, беря его за локоть и оттаскивая от Юнги.        — Я так понимаю, — неспешно комментирует Юнги происходящее, — у вас эмоциональная лабильность одна на двоих? Что первый, что второй — ведете себя как неотесанные дикари. Вы выросли в дикой природе или что, я не пойму?        — Весьма иронично то, что об этом говоришь ты.        Чимин, до этого момента не встревавший в стремглав зреющий конфликт, счел личным оскорблением сказанное мужем. Им оно, в принципе, и являлось.        Если на Тэхена Юнги смотрел коротко и понятно, то на Чимина с выдержкой и смесью разночинных эмоций в черных глазах. Он, с куда менее ощутимой неприязнью в голосе, которой он минутами ранее окатил Тэхена, наивно спросил:        — И что же ты нашел в этом ироничного, Слюнявчик?        И даже это столь нелюбимое Чимином «Слюнявчик» прозвучало не так едко, как раньше. Юноша на время замешкался от этого прямого взгляда в свою сторону, а потому обронил туманное «Не притворяйся, что не знаешь» и увел глаза. Он крепче перехватил руку Тэхена и поволок его по направлению к выходу, подкрепив это весомым «Мы опаздываем, Тэхен».        Они обошли Юнги, который так до конца и не понял, почему с порога на него обрушился шквал непонятных претензий. Тем более от каких-то оголтелых малолеток. Юнги искреннейшим образом непонятно, почему он должен такое терпеть, так еще и у себя дома. Он недолго мечется перед тем, как не дать взбесившим его двум мальцам уйти с мыслью о том, что они поставили его на место.        — По крайней мере, — скромно заявляет Юнги, — я не ебаный плакса, заморыш и хлюпик, ревущий в своей комнате, потому что я нахуй никому не сдался кроме своего обдолбанного дружка.        Юнги определенно не научен держать язык за зубами. Юнги говорит куда красноречивее, чем намеревался. У Юнги степень магистра, — не иначе, — по хлестким оскорблениям, слетающих с его уст быстрее, чем он осознает сам. Когда к нему подлетает сытый им в край Тэхен, хватает за шиворот и со всей силы бьет кулаком в лицо, он тоже осознает не сразу.        — Тэхен! — сквозь завлекшую глаза пелену темноты и резкую боль, Юнги слышит высокий возглас Чимина, опешившего не больше, чем сам Мин.        Чимин стоит, абсолютно обескураженный и шокированный. У него большие глаза, вскинутые брови и приоткрытый рот. Он даже не расслышал конец сказанного супругом, потому что Тэхен выдернул руку и рванул с места слишком быстро. И силу удара он, по всей видимости, не рассчитал. Потому что у Юнги кровь из носа рекой. А еще, когда он чуть приходит в себя, безумно злой взгляд, который заставляет Чимина пожалеть, что они вообще сюда заявились.        Во взгляде Тэхена враждебности не меньше. Не будь здесь Чимина, они бы уже, наверное, давным-давно друг друга переубивали. Чимин оттаскивает Тэхена и рефлекторно закрывает его собой, а Юнги на это, утирая тыльной стороной ладони идущую кровь, только усмехается. Как будто он собирался давать ему сдачи. Если вас укусит комар или царапнет кот — не будете же вы вступать с ними в полноценный бой?        — Блять, меня бьют в собственном же доме. До чего я докатился? — не веря в то, что позволил какому-то молокососу пройтись кулаком по его лицу, он усмехается со своей же глупости. Но Чимин видит по его глазам, что ему совсем не смешно.        — Только попробуй еще раз обидеть Чимина, я на тебе живого места не оставлю, ублюдок, — шипит Тэ, а Юнги смеется сильнее.        — Чимин весь и полностью в моем распоряжении, — сообщает он как нечто обыденное, будто Чимина здесь совсем и нет поблизости. — Своим поведением ты делаешь для него только хуже. Захочу — обижу. И обижу так, что ему будет даже стыдно тебе рассказывать об этом. Ты кем себя здесь блять возомнил, мамкин драчун?        Чимин изнутри прикусывает щеку, потому что слова Юнги, слова чертова Мин Юнги в очередной раз приносят ему нестерпимую боль от уязвленной гордости. Видит Бог, как сильно ему хочется досыпать ударов сверху и раз не получается заставить его почувствовать ту же боль, что и он, заставить испытать хотя бы физическую, даже рядом не стоявшую с чиминовой.        Чимину хочется ответить мужу. Хочется сказать, что он слишком сильно заблуждается и переоценивает себя. Хочется сказать, что это он, Пак Чимин, сам его обидит, если того пожелает. Но еще больше ему хочется вытолкать Тэхена из дома, потому что его присутствие здесь до добра не доведет. Он не позволяет ему отпарировать сказанное, не позволяет вновь на него накинуться. Что Юнги, что Тэхен — люди эмоций, способные в момент злости устроить погром и сделать непоправимое. А потому Чимин молча берет сопротивляющегося Тэхена за руку, открывает дверь и просит подождать его на улице. Только тот открывает рот, чтобы запротестовать и сказать, что не закончил, Чимин закрывает перед самым его лицом дверь.        Становится тихо как на кладбище.        Чимину больно поворачиваться к Юнги, но он умело изображает лживую флегму и безразличие. А Юнги молчит, жадно смотря на Чимина, который, не проронив ни слова, ушел на кухню и вернулся со льдом, завернутым в неплотную ткань.        — Сядь, — сухо приказывает он мужу, кивая на диван, и тот послушно садится, неотрывно глядя на младшего, силящемуся не показывать и намека на эмоцию.        Чимин, в котором горит безмолвный протест словам Юнги, небрежно проходится салфеткой по лицу супруга, убирая кровь. Юнги не замечает за собой, как в открытую анатомирует каждый сантиметр сосредоточенного лица Чимина. Вблизи оно, кстати, еще красивее. Парня пробивает самое что ни на есть эстетическое удовольствие, причем в намного больших дозах, чем следовало бы тому, кто совершенно не ладит с объектом молчаливого исследования.        Он любуется неосознанно, потому что осознанно он чувствует только легкое угрызение совести и, кажется, сожаление, что для него в новинку.        Если после каждого удара Чимин будет над ним так слоняться и корпеть, то Юнги сам будет поощрительно подсовывать Тэхену деньги, только чтобы тот заехал снова. Удар у него, к слову, очень хорошо поставлен.        Юнги откидывается на спинку и смотрит так внимательно, точно видит его впервые, нагло пользуясь тем, что Чимин на него никакого внимания обращать не хочет.        — Не запрокидывай голову, — холодно требует он, трактуя свое пожелание с медицинской точки зрения, и Юнги слушается, не сводя прямого взгляда с лица Пака.        Он только сейчас понял, насколько тот молодо выглядит. В Чимине еще не выветрилась детская мягкость черт лица, но вместе с тем он умудрялся выглядеть по-недоступному притягательно. И зачем только Юнги прицепился к нему в день свадьбы, щедро раскидываясь сравнениями то с «проституткой», то с «дешевой блядью». Юнги не по себе, потому что Чимин выглядит как добродушный, но обиженный ребенок, незапятнанный ничем грешным.        Да, вблизи оно определенно видится лучше.        Юнги думается, что ему в свое время не привили жизненно необходимое качество — Юнги не приучили к тактичности и взвешиванию слов, перед их озвучиванием. Потому что он мог просто из одной забавы сказать такие обидные вещи, что потом искренне недоумевал, почему с ним никто не хочет разговаривать. И всё это тянется с детства. Выбили бы ему дурь в свое время, наказывали бы каждый раз, когда он грубил всем подряд — такого бы сейчас и не было. Будь у Юнги ребенок, он бы ни за что не позволил ему так легко раскидываться словами, пускай сам этим ежедневно и занимается. Но он не со зла. Просто с глупой привычки, что уже часть его, и перманентного желания оставить последнее слово за собой.        — Я сказал не подумав, — после долго молчания признается Юнги, продолжая ненасытно вглядываться в юношеские глаза, что на него не смотрят. Пак его игнорирует, кладя на переносицу пакет со льдом.        — Подержи минут пятнадцать, потом можешь убирать, — безэмоционально (по крайней мере, так кажется самому Чимину) произносит он, после чего выпрямляется и отходит от мужа.        — Я говорю, — усиленно повторяет Юнги, который пытается показать отдаленное чувство сожаления, — что сказал не подумав. Твой долбоеб-друг меня выбесил. Я сказал не то, что думаю. Я…        — Юнги, — коротко обрывает его Чимин, наконец смотря ему в глаза. Юнги видит в них немой укор и разочарование. Мину кажется, что к нему еще никто не обращался с такой строгостью в голосе. И снова этот чертов диссонанс, когда лицо Чимина такое чувственное и ангельское, эмоции на нем — натужные и дробные, а звук голоса — сплошная угнетенность, тонущая в тверди. — Мне всё равно, — тихо заявляет он, и их зрительный контакт впервые становится настолько прямым и обнаженным. Они впервые чувствуют себя буквально наедине. Все преграды точно снесли и Чимин смотрит напрямую, что Юнги на миг становится не по себе. Во взгляде Чимина зарыты обманутые надежды и поруганная честь. — Не надо передо мной оправдываться, — просто просит он. — Оттого, что ты считаешь меня «плаксой, заморышем и хлюпиком», — дословно процитировал он старшего, — я не сильно расстроюсь, — лжет, — потому что для меня ты намного хуже.        Юнги долго молчит перед тем как выдать резонное замечание:        — Но ты расстроился.        Молчание Чимина длится еще дольше.        — А ты бы — нет? — голос вероломно дрогнул, и он быстро отвернулся, в этот момент ненавидя себя настолько, насколько был способен.        Он рывком поднял рюкзак с пола и хлопнул входной дверью. Довольно громко для того, кто изображал равнодушие.        Юнги впервые в жизни подумалось о том, что умение думать перед тем как сказать — наверняка очень облегчает жизнь, что говорящему, что слушающему. Будь Юнги на месте Чимина он бы поступил точно так же, как Тэхен. Но Чимин был отличен. Даже после того, как Юнги в очередной раз его унизил, он ушел, только после того, как принес ему чертов пакет со льдом.        Юнги ночевал у Мэй, и она сказала, — Юнги уже не помнит к чему конкретно, — что любого человека, было бы желание, можно подмять под себя. Не открыто, но аккуратно и точно. Человек даже и не заметит, как окажется во власти второго.        А что, если Юнги не нравятся такие способы, а по-другому он себя вести и не умеет? А что тогда делать, если сегодня он осознал, что Чимин не так плох, как ему казалось в начале? Потому что в начале ему думалось, что его жених, — а впоследствии муж, — типичный богатенький глупый ребенок. Но Чимин ведет себя мудрее него. И Юнги впервые испытывает отдаленное чувство сродни стыду.        «Человечество по большей части состоит из бессознательных злодеев и из дураков, даже не отдающих себе отчета в значении своих прегрешений»**.        Юнги, определенно, относится ко второму типу.