UnderGrell conceptual Tarot

      Грелль всегда полагал жизнерадостно-голубой оттенок комнаты, под цвет ясного безоблачного неба, издевательским и несправедливым. Особенно когда матовые стены ловили на себе солнечные блики и причудливые тени сочных зеленых листьев канадского клена, что рос под окном. Казалось, так близко распростерлись они, достаточно протянуть руку в распахнутые створки — и коснешься пышущего здоровьем растения. Увы, тонкая полупрозрачная сетка лишала сего удовольствия, и, аккуратно сидя на мягких и пропахших порошком и кремом простынях, Сатклифф нервозно сжимал руку того, кто не ощупал бы клен и без коварной антимоскитки. Хотя бы потому, что давно утратил способность ходить без поддержки и агонии.       — Сегодня я сдал еще одну порцию, — сипло проговорил он и потянулся за крепким чаем, стоящим на прикроватной тумбочке. Некогда миловидный юноша осунулся и впечатлял разве что не сходящей с лица бледностью и чернотой кругов под глазами. Позабывшие о регулярном маникюре пальцы мелко подрагивали, поднимая в остывшем стакане легкую рябь. — Должно хватить для следующего твоего раза.       — И кто тебе позволяет так часто бывать донором? — еле заметно улыбнулся его собеседник на больничной подушке. Кисть свободной от объятий руки приподнялась на одеяле и неубедительно погрозила пальцем. — Ты себя истощишь и сам заболеешь.       — Плевать! — Грелль резко рванулся вперед и почти улегся на впалую грудь в плену одеяла. — Хоть я до сих пор не знаю, как тебя зовут, но не позволю тебе умереть, слышишь?!       Ответом послужил короткий смешок, слишком умиротворенный, спокойный и неуместный, буквально выводящий из равновесия. Грелль хмуро вглядывался в лицо с заострившимися, как у покойника, чертами, искристые изумрудные глаза без следа ресниц, воспаленные слезники и белесые губы — и откровенно недоумевал, что же смешного он сказал в этот раз.       — А персонал держит слово: так и не сказали тебе мое имя, подумать только, — когда он натужно посмеивался, где-то в глубине зрачка черти отплясывали настоящий хоровод. Но вот тон сменился безэмоциональным холодом — и наваждение исчезло без следа. — Следующего раза не будет, крошка.       — В каком смысле? — надулся Грелль. — Они наладили поставку других образцов третьей отрицательной?       — Мне больше не будут делать переливание, Грелль.       В больничной палате повисло молчание, которое можно было назвать неловким, но явилось скорее отчаянным.       — Как?.. — Сатклифф нутром ощутил, как сердце ухнуло в глубокую бездну. С тех самых пор, как впервые, любопытства ради встретился с пациентом, пораженное лейкозом тело которого принимало его драгоценную кровь, не мог более оторваться от него — и более всего опасался в один из дней обнаружить проклятую двенадцатую палату опустевшей.       — Послушай меня внимательно, — из последних сил рука, все еще покоящаяся в ладони Грелля, притянулась к левой стороне груди, где тускло и неровно постукивало сердце. — Я безмерно благодарен тебе за все, что ты для меня сделал. За твою поддержку и внимание, за наши разговоры обо всем — клянусь, за все годы у меня не было собеседника интереснее! — Грелль широко и натужно улыбнулся судорожно скованными губами. — Но я слишком устал. Даже с тобой мне… слишком больно. Больше не вытерплю, не хочу бреда и беспамятства, не хочу и близок, очень близок, — голова слабо метнулась вбок. — Мой путь здесь окончен. Отпусти меня, умоляю. Отпусти меня.       Грелль не сдержал громкого всхлипа, когда приблизился вплотную к его лицу и осторожно, скорее боясь покалечить, нежели спугнуть, и скользнул языком в прохладный влажный рот. Подушечки пальцев гладили голову без единого волоска, хлынувшие потоком из глаз слезы размазывались по щекам, а он продолжал терзать чужие губы, и ответом ему явилась победная улыбка. Он тяжело дышал, вторя неровному подъему груди его смертельному наваждению. Деревянный крестик с распятием от возни Сатклиффа сбился и с иронией перевернулся вверх тормашками. Больной мужчина на чистой уверенности огладил щеку отстранившегося персонального донора.       — Моя кровавая леди… Спасибо. Это мой выбор.       Их молчаливый зрительный контакт прервал звук открывающейся двери.       Грелль спешно вылетел из здания хосписа, подальше от запаха лекарств, простыней, калостом и кремов для омовения. Ему до истерики, до срыва кожи на костяшках от избиения бетонных стен хотелось верить, что эту дозу морфия таинственный, такой милый сердцу незнакомец переживет — и не находил в себе опровержений чистому знанию, что видел сегодня этого человека в последний раз. Ослабевшее малокровное тело предательски подвернуло каблук аккурат на нижних ступенях здания, и Грелль шмякнулся… бы на асфальт с размаху, если бы чья-то руки не схватили его локоть и талию.       — Смотрите под ноги, молодой человек, — произнес до боли знакомый голос, но гораздо более сильный и насыщенный. Грелль резко обернулся и встретился взглядом с изумрудным сиянием, ставшим за месяцы родным. С одним отличием: этот незнакомец взирал на него с равнодушной насмешкой. — Вам еще жить и жить.       Глядя вслед новому-старому незнакомцу с обалдевшим неверующим выражением, Грелль лихорадочно пытался осознать, что же он упустил, и, хищно оскалившись, побежал вслед за скользнувшими у поворота седыми прядями с запахом морфия.