Многие полагают, будто любовь состоит в том, чтобы выбрать женщину и жениться на ней. И выбирают, клянусь тебе, сам видел. Разве можно выбирать в любви, разве любовь - это не молния, которая поражает тебя вдруг, пригвождает к земле посреди двора. Вы скажете, что потому-то-и-выбирают-что-любят, а я думаю, что борот-нао-. Беатриче не выбирают, Джульетту не выбирают. Не выбирают же ливень, который обрушивается на головы выходящих из концертного зала и вмиг промачивает их до нитки. Х. Кортасар "Игра в классики"
***
Если бы лет пять назад сказал ей, где и с кем она будет сейчас, она бы, по меньшей мере, не поверила, думала она, глядя в окно на проносящиеся мимо высохшие поля и редкие домики-лачуги. Большинство из них было давно и безнадежно заброшено, а оставшиеся были такими обветшалыми и унылыми в своем запустении и своей бедности, что сводило зубы. Но сейчас ей было не до проблем тех людей. Все ее мысли занимал человек напротив. Они сидели вдвоем в небольшом уютном купе. Правда, из них двоих, уютно, кажется, тут было только одному человеку. Это наверняка было одно из самых дорогих мест в поезде, в иное время она бы даже этому порадовалась, но сейчас она была словно парализована. Было тяжело дышать, потому что в горле все еще стоял ком, было абсолютно невозможно глотать. Принесенный из ресторана ужин грустно стоял прямо перед ней. Блестящие новенькие нож и вилка так и лежали рядом с тарелкой нетронутые, а по сочному уже остывшему стейку довольно ползала большая зеленая муха. Она мимолетно отметила про себя, что цвет мухи был почти такой же, как цвет его глаз. Глаз, в которые она больше не могла смотреть. Его тарелка, в отличие от ее, давно была уже пуста, что наводило на нее еще больше ужаса. Он вел себя так, будто ничего не случилось. Будто бы все по-прежнему. Но ничего уже никогда не будет по-прежнему. - Я хочу уйти, - говорит она тихо. Она уже и забыла, когда в последний раз говорила с ним столь робко и неуверенно. Может быть в день, когда они познакомились? Тогда бы она говорила так абсолютно с любым мужчиной, а сейчас… Боже, в кого он ее превратил? И вообще, а почему она уверена, что она до сих пор именно она? Какая Санса была настоящей: та, которая почти пять лет назад стояла, робко прижав куклу к груди, испуганно глядя на казавшегося тогда слишком взрослым и серьезным мистера Бейлиша? Или та, которая кричала от восторга и радости, встав на заднее сидение в машине с открытым верхом, раскидывая вокруг мятые купюры, отхлебывающая виски прямо из горла и поливавшая им его, сидящего за рулем? Она помнила это, как будто это было сегодня, как он ругался, протирая солнечные очки, пытаясь одной рукой отобрать у нее бутылку, а второй рукой нормально вести машину. Ругался он тогда очень грязно, но с улыбкой, хватая ее за голую ногу, пытаясь стащить вниз на сидение и усадить рядом с собой. А она лишь хохотала и запихивала мятые купюры ему за шиворот, приговаривая «Мистер Бейлиш, я вам заплачу! Только оставьте меня в покое!». О, она даже не представляла, что ей в самом деле захочется заплатить за это. Только дороже всего, обычно, платишь не деньгами. В тот момент он мог говорить и делать все, что угодно: кричать, ругаться, хватать ее за руки или за ноги, хватать сзади, чтобы она не могла убежать и до хруста костей прижимать к себе – она его ничуть не боялась. Сейчас же, даже при одном взгляде на его макушку с непривычно приглаженными волосами, ее пробирала крупная дрожь. Макушка торчала из-за огромной газеты, которую он развернул перед собой, сидя напротив нее. Специально ли, чтобы она не видела его лица, или же для того, чтобы самому не видеть ее – она не знала. И не хотела знать. Сейчас она хотела только одного. Он молчал. - Я хочу уйти, - повторила она чуть громче. На этот раз он опустил газету и соизволил поднять на нее взгляд. Впервые за последние несколько часов, она встретилась с ним взглядами напрямую, вздрогнув при этом так, что зазвенели чашки, стоявшие на столе, на который она упиралась локтями. Глаза его, зеленые, как и всегда, светились непривычным ей холодом. А слегка отросшая щетина с еле пробивающейся сквозь нее сединой, казалась на его лице инеем. Щетина, которая оставляла легкие, почти незаметные красные полосы на ее лице. - Нет, - коротко ответил он, улыбнувшись, слегка подняв уголки губ, и снова исчез за газетой, так, что остались видны одни лишь руки. От этой улыбки у Сансы по спине побежала струйка холодного пота. Руки, державшие газетную бумагу, были похожи на руки пианиста – красивые, с длинными тонкими изящными пальцами. После того, как у них, вернее у него, появились деньги, он всегда держал руки в таком состоянии, белыми и чистыми, как у хирурга перед операцией. Чтобы ничто больше не напоминало о том времени, когда этим рукам приходилось заниматься недостойной их обладателя работой. По его мнению, конечно. Он был редкий чистюля, никогда не любил грязных рук. Именно поэтому, наверное, предпочитал, чтобы всю грязную работу делали за него другие. Какая ирония. Это были слишком чистые руки. По крайней мере, для него. Они выводили ее из себя своей мнимой белизной. После того, что она узнала, она больше не могла спокойно смотреть на эти руки. Руки, которые держали ее талию во время танца. Сейчас она ненавидела эти руки. - Как вы можете… - Ты не уйдешь, Санса, - мягко ответил мистер Бейлиш, не опуская газеты. Это была мягкость змеи, бесшумно подползающей к ничего не подозревающей мышке. – Никогда. Запомни это раз и навсегда. - Ты обещал! – хотела крикнуть Санса как можно тверже, но голос предательски дребезжал от страха и слез. – Ты говорил, что я смогу уйти в любой момент! - Люди лгут, Санса, - за газетой она не видела его лица, но чувствовала, как сладко он улыбается. – Разве не этому я учил тебя все эти годы? Ты не учил меня тому, что больше всех лгать мне будешь именно ты. - Я не хочу больше иметь с тобой никаких дел, - сказала Санса, тупо уставившись в стол. Лишь бы не видеть этих рук, держащих газету, эту макушку, то выглядывающую, то исчезающую за листком. Глаза нервно дрогнули на дате внизу листа – 17 августа 1935 года. Пять лет. Без одного месяца пять. - Твое желание или нежелание не имеет никакого значения, - сухо ответила ей газета. Санса отвела взгляд от стола и перевела за окно как раз вовремя, чтобы увидеть, как паровоз пронесся мимо дохлой коровы. А за ней – еще одной. И еще. Перед глазами пролетело около дюжины дохлых коров, над которыми роились зеленые толстые мухи. Прямо как над ее стейком. В другое время, это бы ее расстроило и даже напугало. Но сейчас ничего не пугало больше, чем человек напротив. - Ты что же, привяжешь меня к чемодану и будешь везде таскать за собой? – истерично выкрикнула она, так, что это перестало даже быть похожим на вопрос. Против своей воли она снова посмотрела на газету, за которой скрывалось его лицо. Была еще одна причина, почему она не хотела смотреть в ту сторону. С первой полосы, под огромной, вызывающе жирной надписью, на нее смотрело ее собственное лицо, неподдельно счастливое и светящееся в улыбке. Хуже всего, что на фото это лицо светилось счастьем рядом с ним. С человеком, которого она считала своим единственным другом в течение почти пяти лет. На фото его лицо было таким же улыбающимся, как и ее. Улыбающимся совсем не так, как он улыбался ей сейчас. Его правая рука чуть приобнимала ее за талию, а ее левая рука покоилась у него на плече. Сколько идиллии в одном фото. - Если потребуется. - Я все равно уйду, хочешь ты или нет. Ты не сможешь мне помешать. Он убрал от лица газету, свернул и положил ее на стол перед ними, прямо на деревянную поставку, на которой им принесли обед. - Да неужели? – сказал он, искривив рот в почти сардонической усмешке. – Какая часть слова «нет» тебе непонятна? - Я все расскажу про тебя. - Кому, интересно? Газетчикам? – он презрительно окинул взглядом лежащие на столе мятые газетные листы. Как назло, он свернул их так, что с фотографии снизу вверх на нее снова смотрело собственное лицо. И его лицо. Два лица сразу она уже не могла выдержать. - Всем, кто захочет слушать. Полиции. - А я скажу, что ты - моя слегка истеричная подопечная, которую я по доброй воле подобрал пять лет назад после того, как цирк Баратеона развалился. Скажу, что ты… Хм… К примеру, чистила за лошадьми навоз, годится? Никого из тех, кто знал тебя пять лет назад уже нет в живых. Никто не сможет подтвердить что ты – это ты. Документов у тебя тоже нет. Настоящих, я имею ввиду. А все те, что есть – у меня. Ну, и что скажешь? Кому из нас двоих поверит полиция? - Ты… Ты – чудовище! - Ооооо… Нет, сладкая. Если бы я был чудовищем, то я бы позволил тебе умереть еще тогда, пять лет назад. Я бы оставил тебя, всех этих идиотов, этого пьяницу Баратеона, забрал деньги и уехал куда глядят глаза. Все то, чего ты добилась, то, что получила – все это было благодаря мне. Тебе стоит быть хотя бы немного благодарной… - Благодарной?! – Санса подскочила со своего места, глядя на мистера Бейлиша сверху вниз, что, казалось, нисколько не мешало ему по-прежнему чувствовать себя хозяином ситуации. – А ты спросил меня, а?! Спросил меня, надо ли мне это все было?! - Было не похоже, что ты была очень недовольной стоя там, на сцене и принимая потом дорогие подарки от этих… - спокойствие вдруг ему изменило, и он начал захлебываться словами, - всяких… Кто там был… Я делала это потому, что думала, что ты этого хотел. Она только сейчас заметила, что они стали ехать гораздо медленнее, а домики, иногда мелькавшие за окном стали чаще и выглядели куда более живыми. Они приближались к станции. Ей было неизвестно какой, ей было неизвестно даже то, в каком направлении шел их поезд. Ей было интересно лишь то, сколько она успеет сделать шагов до выхода, до того, как он ее остановит. За пять лет он все же кое-чему ее научил. Бывало ли у кого-нибудь, что-то, чего ты хочешь больше всего на свете, и то, чего ты больше всего боишься – это одно и то же? Или один и тот же. - Отдай ключи, - сказала она бесцветным голосом, глядя на него сверху вниз. – Я выхожу на этой станции. Уголок его рта чуть дернулся, и ладонь правой руки едва заметно сдвинулась в направлении внутреннего кармана пиджака. Попался. - Ты думаешь, что можешь что-то изменить, да? Ты, глупая, маленькая девчонка. Ты жизни-то не знаешь, ты ничего не знаешь. Это я – Я ТЕБЯ СДЕЛАЛ. А если… Он не успел договорить, потому что руки Сансы вдруг метнулись к нему и изо всех сил впечатали его, ничего не подозревающего в стену купе. Со стороны было похоже на то, что она пытается схватить его за грудки и размазать по этой стене, но одна ее рука испуганной рыбкой скользнула во внутренний карман пиджака и даже успела схватить вожделенный ключ. Но тут прямо над ухом раздалось рычание и уже дернувшись к двери, она почувствовала, как чужие пальцы, твердые как камень, обхватили ее запястье и как резко, словно на буксире, дернули ее назад, бросив обратно на обитое бархатом сидение рядом с ним. Поезд, тем временем, остановился. - Ну уж нет, - прошипел красный от злости Бейлиш прямо ей в лицо. На лбу у него выступили капельки пота, а аккуратно уложенные волосы растрепались. – Много ты о себе возомнила, девочка. Слишком много. Думаешь, что сможешь меня переиграть, а? Он резко опустил ее руку на стол, ту, за которую ее поймал, в кулаке которой еще был зажат вожделенный ключ от купе, так, что все приборы, стоящие на нем подпрыгнули и зазвенели, а Санса вскрикнула от боли. - Будь послушной девочкой, Санса, - шептал он ей прямо в лицо, так, что от его дыхания становилось горячо. Правда, пылало только лицо, в остальном она дрожала крупной дрожью, словно корова, которую вели на убой. – Ты очень плохо вела себя вторую половину дня, так совсем не годится. Я недоволен. А когда я недоволен, это плохо кончается для тех, кто вызывает мое недовольство. Сейчас я недоволен тобой. Поэтому в твоих интересах, сладкая, сейчас разжать лапку и отдать мне чертовы ключи, иначе мне придется применить другие, менее приятные способы убеждения. Санса сидела, зажмурившись, не представляя, что делать дальше. План «А» полетел куда-то в тартарары, а плана «Б» у нее не было. Да что сказать, даже плана «А» не было. Нельзя же впрямь назвать выхватывание ключей из пиджака этого маньяка – планом. Но одно она знала точно – руку она не разожмет. По крайней мере – по своей воле. Не в силах взглянуть ему в глаза, она сидела, сжавшись, стараясь занимать как можно меньше места на обитом бархатом сиденье, словно надеясь, что он вдруг перестанет ее замечать. Ее кулак был прижат его рукой прямо поверх газетной страницы, с которой улыбалась их черно-белая фотография. - Не хочешь, значит… - протянул он, прямо у нее над ухом. В тот же момент она почувствовала, как железные пальцы начали разгибать ее кулак, пытаясь забраться внутрь. Она изо всех сил дернула рукой, пытаясь прижать ее к себе, но он разгадал ее маневр раньше, чем она успела это сделать. Резко отдернув вторую руку, он толкнул ее на стол, навалившись сверху, прижимая ее голову локтем одной руки, все еще сжимая руку другой. Все это произошло так быстро, что от удара грудью о стол у нее из легких вышел весь воздух, и она почти разжала кулак. Она широко открыла рот, пытаясь глотнуть воздуха, как рыба, выброшенная на поверхность, пока он шептал ей прямо в ухо. - Вздумала играться со мной? Шутки кончились, Санса. Ты сама это понимаешь. Я могу сделать тебе больно. Я могу сделать так, что ты будешь молить меня о том, чтобы я не бросал тебя, могу сделать тебя еще более беспомощной, чем ты была пять лет назад. Могу, но не буду, ЕСЛИ ты докажешь сейчас, что ты все поняла. Отдай ключи, и мы забудем об этом маленьком недоразумении. Попытайся забыть все то, что не дает тебе покоя, и живи дальше. Поверь, другого пути нет, и не будет. Я даю тебе шанс, всего один шанс, Санса, чтобы ты изменила свое решение. Добровольно. Ты все равно изменишь его, добровольно или нет. Я не такое чудовище, каким ты меня видишь. Я сражаюсь с чудовищами похуже себя уже много-много лет. Не делай из меня монстра, коим я не являюсь, и просто отдай ключи. Ну же! К своему стыду, и к радости Бейлиша, Санса вдруг всхлипнула. Ее рука, исступленно, до посинения сжатая в кулак, вдруг дрогнула и разжалась. Ключи, весело звякнув, упали на обеденный столик. - Вот и умница, - прошептал ей Бейлиш прямо в ухо, почти ласково. Его пальцы наконец перестали образовывать кольцо вокруг запястья Сансы, которое побелело под этой мертвой хваткой красивых рук. Дальше Бейлиш сделал то, что заставило ее едва заметно содрогнуться – легко погладил ее пальцами по тыльной стороне ладони, не переставая говорить, - Я знал, Санса, что ты неглупая девочка и примешь правильное решение. Я тебе не враг. Санса чувствовала, как глаза начали наливаться слезами. Из-за того, что ее лицо все еще было прижато к столу, она не могла видеть ничего, кроме небольшого куска столешницы. И ее взгляд сейчас был устремлен только на один предмет, взгляд на который заставлял слезы, собирающиеся в уголках ее глаз, стекать по лицу, прямо на газетный лист. Поезд чуть дернулся, осаживаясь. Это значило, что уже через несколько секунд он тронется. И было доподлинно неизвестно, где и когда он остановится в следующий раз. И что до той поры может взбрести ее спутнику в голову. Шансы на побег, вместе с землей уходили у нее из-под ног. А этот ужасный человек в это время гладил ее свободной рукой по волосам, почти нежно заправляя их ей за ухо, не замечая, или не желая замечать, что каждое его легкое касание вызывало у нее дрожь отвращения. А он, тем временем, дрожащим от возбуждения голосом, монотонно повторял у нее над ухом. - Кто ты без меня, а? Куда ты пойдешь? Ты всего лишь птичка, певчая птичка, маленькая и глупая, только-только отрастившая перышки. Птичка, которая решила, что знает что-то о мире за пределами ее гнезда, рискует быть съеденной первым попавшимся котом. Его ладонь медленно переползла от ее ладони к брошенным ею ключам. Руки пианиста. Хирурга, или президента. Белоснежные руки, которыми вершилось столько грязных дел. Будь у нее возможность, она бы рассказала всем, всем и каждому, каких бед натворили эти руки. Хотелось выйти на какую-нибудь площадь, прямо на сцену, и прокричать об этом на весь мир. Но ее мир сейчас ограничивался лишь видимой ей частью стола и их руками. Она слишком хорошо помнила, что ее заставляли чувствовать эти руки. От этого еще больше хотелось кричать. От каждого произнесенного им слова все больше и больше начинало веять одержимостью. Санса в панике осознала, что он больше не гладит ее по волосам, а медленно наматывает их на кулак, чуть оттягивая назад. Раньше подобные маньячные наклонности ее веселили, но теперь – приводили в тихий, парализующий ужас. - У тебя есть только я, сладкая. Без меня тебя не существует. Ты – лишь часть меня, хочешь ты того или нет. Сама по себе ты – ничто. А я, я могу сделать тебя великой. Так же, как могу раздавить, в один момент, как букашку. Мы можем стать великими только вместе, понимаешь? Как эти пресловутые голубки-грабители, год назад застреленные копами в Луизиане. Но не мы, мы с тобой - бессмертны. Санса чувствовала, как Бейлиша потряхивает. Даже спиной она чувствовала жар, исходивший от его лица, чувствовала, как колется щетина, словно покрытая инеем, через тонкую ткань платья, чувствовала горячее безумие, вдруг охватившее его. Всеми силами она старалась не думать о том, что он говорит, концентрируясь только на предмете, лежавшим перед ней и на том, что она должна была сделать. Но горячий шепот не мог не сбивать с толку. - Знаешь, даже если ты вдруг решишь умереть, - продолжал он, увлекшись так сильно, что не замечал тревожащего направления ее взгляда, - сброситься с моста, наесться таблеток или просто прекратить дышать – я тебе не позволю. Я привяжу тебя к перилам этого самого моста и буду говорить с тобой ровно столько, чтобы ты снова передумала. Я лично достану из тебя все пилюли, которые ты по глупости решишь в себя засунуть. И я лично буду вдыхать в тебя кислород до тех пор, пока ты снова не вспомнишь как дышать. Ты – моя собственность, сладкая. И я никому тебя не отдам. Даже смерти. Она заберет нас только вместе. Пусть подавится, костлявая, - сказал он, влажно коснувшись губами ее уха, и, к ее ужасу и отвращению, слегка прикусил его. Поезд медленно, словно нехотя, застучал колесами. Она зажмурилась и резко и глубоко вдохнула. Сейчас или никогда. Ее свободная, лежащая на столе рука резко, словно кобра, выбросилась вперед. Даже если бы Бейлиш не был столь ослеплен иллюзией полного контроля над ней, он бы не успел ничего сделать. А лежать на столе, подмятой под него, стало частью ее плана по побегу. Ее, а не его, как бы он мог подумать. В свете летнего Калифорнийского солнышка ослепительно блеснула чистая, до блеска отполированная в вагоне-ресторане сталь. Блеснула ровно на одно мгновение, чтобы в следующее с отвратительным хрустом войти в правую кисть мистера Бейлиша, белую и мягкую, с тонкими длинными пальцами, все еще сжимающими ключи от купе. Острие ножа ушло гораздо глубже, чем толщина мужской ладони. Все потому, то рука его лежала на той самой деревянной подставке, на которой стояли тарелки с обедом. Подставки не было видно из-за накрывшей ее газеты, которая из грязно-серой вдруг мгновенно окрасилась в ярко-алую. Даже черно-белая фотография, с улыбающимися мужчиной и женщиной на ней, чуть приобнимающими друг друга, стала ярко-алой. Он закричал не сразу. Сансе потребовалось всего мгновение, чтобы вывернуться из под придавившего ее Бейлиша и отпрыгнуть в сторону от стола. Ей даже показалось, что она вывернулась еще до того, как сталь пронзила его ладонь, но, несмотря на это, она почувствовала, как несколько горячих капель брызнули ей на лицо. Она не сразу сообразила, что надо бежать, просто стояла и бестолково смотрела на него, застывшего полулежа на столе с открытым от болевого шока ртом. Ей казалось, что ее утягивает в воронку, центром которой был он и его окровавленная рука, пригвожденная к столу, звуки стали слышны словно через толщу воды, время замедлилось… А потом он закричал. Санса никогда не слышала ничего более ужасного. Возможно, самым ужасным в этом крике было то, что его причиной стала она сама. Но, несмотря на те эмоции, которые охватили ее при звуке этого крика, он вывел ее из ступора. Быстро, как кошка, она метнулась к столу, черканув пальцами по столу, там, где по ее расчетам должны быть ключи. Ладонь тут же стала ярко-красной, как и рукав платья. Крови было настолько много, что в другое время она бы тут же упала в обморок. Другая Санса, Санса пятилетней давности. Санса, которая была еще не знакома с мистером Бейлишем. Его целая рука схватила пальцами воздух в паре сантиметров от нее. - ТЫ… - выдавил он ей в спину, в перерыве между криками, пока ее дрожащие пальцы бестолково крутили замок на дверях купе. – ТЫ… Наконец дверь поддалась и Санса пулей вылетела из купе, чуть не врезавшись в противоположную стену вагона. «Бежать», - истерически билась в голове мысль, вытеснявшая все остальные, так и норовившие пробраться в ее голову благодаря Бейлишу, истекающему кровью у нее за спиной. Только не оборачиваться. - Я… Я… - захлебывался в крике голос у нее за спиной. – САН-СА! НЕТ! - по слогам выговаривал он, задыхаясь в крике. Странно, она и не представляла, что можно кричать по слогам. – Я… Я… ТЕБЯ… Она не выдержала. Несмотря на то, что редкие кустики за окном стали потихоньку уплывать из поля зрения, она не смогла не обернуться, чтобы взглянуть… На что? На результаты своего… труда? Возмездия? Искупления? Чем же ты был для меня, Петир? Она хотела сказать тысячу разных вещей обо всем, обо всех пяти годах, проведенных вместе, обо всем, что нужно было сказать, и о чем нужно было промолчать, но вместо этого сказала: - Спасибо за ваши уроки, мистер Бейлиш, - большим пальцем она подкинула ключ на ладони, на манер монетки. Другой рукой она попыталась незаметно смахнуть с глаз невидимую пелену, застилавшую ей его фигуру на столе. Ключ раздора ударился о стекло купе и упал прямо на столик возле его руки, тут же став красным от крови. – Я никогда их не забуду. А после она развернулась и стремглав бросилась в конец вагона, чуть придерживая подол платья. Оттолкнув с прохода ошалевшего проводника, бежавшего на крики из купе, она схватилась за вагонную дверь обеими руками и резко дернула ее на себя. Она еще слышала крики, когда поставила ногу на верхнюю ступеньку вагонной лестницы. Были ли это крики Бейлиша или гонящихся за ней людей – она не знала. - Прости, - шепнула она себе под ноги, обращаясь сразу ко всем, кому не посчастливилось встретить ее на своем пути в последние пять лет. Но они, как и тот, к кому это было обращено на самом деле, уже не могли ее услышать. И она прыгнула вниз, к свету и пугающей пустоте новой жизни.