Indivisible

Минхён говорит, что Донхёк красивый. Донхёк и встречаться с ним согласился если не исключительно по этой причине, то хотя бы потому, что она была одной из множества и можно сказать, решающей, наряду с желанием помочь хотя бы таким, доступным ему способом. Ему, гоняющемуся за всеобщим одобрением, нескончаемое удовольствие доставляло и доставляет до сих пор каждое «ты такой красивый» между поцелуями. Уже потом нужда в приятных словах переросла во что-то большее, пустила собственнические корни и раздирала когтями сердце каждый раз, когда хоть что-то напоминало Донхёку, что они всё ещё друзья. И вряд ли когда-нибудь это изменится. — Что насчёт мартовского конкурса? — спрашивает Донхёк, отправляя в рот ложечку мороженого. Вероятно вечером он пожалеет, что позволил себе сладкое, но раз уж Минхён в это воскресное утро пригласил его в кафе, да ещё и вызвался заплатить, то воспользоваться возможностью однозначно стоит. — Не знаю, — Минхён лениво пожимает плечами, откидываясь на жёсткую спинку стула. Перед ним на столе — кофе и салат, довольно странное сочетание, но, как Донхёк знает, для него совершенно привычное. — Если будет время — попробуем. — Времени никогда не будет, — напоминает Донхёк. Минхёну это известно, но отмахиваться от простой истины он никогда, кажется, не перестанет. — Попробуем в любом случае. — Я разве согласился? — Минхён улыбается самым краешком губ, и это как сигнал того, что настроение у него хорошее, даже игривое. Донхёку такой Минхён противопоказан, потому что крышу сносит и осторожность пропадает совершенно. — Согласился. — Уверен? — и снова эта улыбка, которую Донхёку бы вырезать из памяти насовсем. — Вполне. Я же знаю, что ты не будешь против. Это, в конце концов, поможет группе. — Только в том случае, если мы выступили достойно. — В любом, хён. Самое главное — опыт, ты же сам говорил, нет? — У тебя просто железные аргументы, — вздыхает Минхён. — Ладно, выступим. Но я выпускаюсь в феврале, а потом… — Ты собрался бросать группу? — Донхёк хмурится и наклоняется ближе. Действительно, это как-то не приходило ему в голову раньше, а ведь Минхён станет студентом, и вполне возможно, что он решит уйти. Донхёк внезапно ловит себя на том, что ждёт ответа с замершими сердцем. — С ума сошёл? Не для того мы с тобой с двенадцати лет издевались над моей гитарой. Донхёк смеётся то ли от облегчения, то ли от воспоминаний об их первых экспериментах в области музыки, которые Минхёновы родители терпели не больше месяца, а затем настойчиво стали просить репетировать где угодно, только не в их квартире. — Не бросишь? — выпаливает Донхёк, потому что сейчас ему подтверждение жизненно необходимо, потому что если Минхён бросит группу, он ведь и его, Донхёка, тоже бросит, оставив барахтаться в болоте ненависти к самому себе. Минхён, который, судя по дёрнувшимся вверх уголкам губ, хочет в очередной раз пошутить, улавливает его настроение и говорит с максимальной серьёзностью, глядя Донхёку в глаза и крепко сжимая его ладонь. — Не брошу. У Донхёка почему-то ком в горле. — Кстати, у меня дома никого нет, — добавляет Минхён уже обычным, разве что с ноткой прежней игривости, тоном. — Вот умеешь же ты испортить момент, — фыркает Донхёк. — Зато у меня дома незаконченный проект по биологии. Может, лучше ко мне, м? Минхён соглашается, но с условием — Донхёково внимание будет поделено между ним и проектом поровну. Донхёк, правда, это условие нарушает, так как Минхён получает все семьдесят процентов, спасибо его поразительной наглости и смелости: отвлекать Донхёка от учёбы — занятие рискованное. — Ты красивый, — шепчет Минхён, когда они лежат на донхёковской кровати, переплетаясь руками и ногами так, что больше напоминают единый организм, чем два отдельных. — Ты так часто это говоришь, что я уже перестаю верить, — Донхёк, вообще-то, врёт: он верит, по крайней мере, старается, потому что это единственное, что удерживает его на плаву. — Я для того и говорю часто, чтоб ты не забывал, — Минхён убирает с его спины одну руку, но лишь для того, чтобы самыми кончиками пальцев провести по Донхёковым волосам, что сейчас, в угоду секундной прихоти, светло-рыжие. — Ты очень красивый. В такие моменты Донхёк действительно готов поверить, что они больше, чем друзья. А делать этого ему нельзя ни в коем случае, потому что потом, когда-то в будущем, скоро или нет, он не может знать точно, будет в разы больнее, чем если бы он относился ко всему гораздо проще. Если бы так, как Минхён. Поэтому он резко выпутывается из чужих объятий и садится, свешивая ноги с кровати. — Разве друзья могут говорить такое? — Почему нет? — Минхён воспринимает вопрос гораздо проще, чем сам Донхёк. — Друзья же не должны врать друг другу. Целоваться они тоже, наверное, не должны, но если оба согласны, то, опять же, почему нет? Я считаю тебя красивым, Донхёк, и знаю, насколько для тебя это важно, поэтому молчать я не собираюсь, даже если мы и друзья. Донхёк откидывается назад так, что его голова оказывается у Минхёна на животе. Старший тут же вплетает пальцы ему в волосы, и это простое движение моментально успокаивает. Донхёк расслабляется, позволяя иллюзии обхватить его тягучими ладонями и утянуть на самое дно, с которого он потом вряд ли выберется. Да, они друзья. Но если это — максимум, что Минхён может ему предложить, то он не собирается отказываться.

***

Вечер — холодный, пробирающийся под тонкую куртку Джено и щекочущий кожу дыханием ветра. Прохожие, до которых он дотягивается тоже, проходят мимо, не останавливаясь, и только изредка кидают в чехол от гитары монеты. Вечер — ещё и на редкость неудачный. Джено специально каждый раз, как выдаётся свободное время, едет в максимально отдалённый от того, где живёт он сам, район Сеула, чтобы снизить вероятность встречи со знакомыми до минимальной. Меньше всего ему хотелось бы, чтобы кто-то видел его, продрогшего, со старой гитарой в руках и пытающегося заработать хоть что-нибудь. Особенно — Джемин. Потому что всё это — для него одного. Самой главной своей целью Джено ставит забрать Джемина. Неважно куда, главное, чтобы себе и подальше от всего того негатива, что его сейчас окружает. Родительская квартира для этого однозначно не подходит — маловата, да и вряд ли мать с отцом обрадуются чему-нибудь вроде «это мой парень, и теперь он живёт с нами». Джено признаёт, что желание у него эгоистичное, и наверняка Джемин предпочёл бы пока остаться с матерью — он говорил, что не оставит её, — но слышать, как он, уставший и сломанный практически ребёнок, плачет в трубку почти каждый вечер, пока сам Джено где-то на другом конце города, не имеющий возможности обнять и вытереть его слёзы, становится уже невыносимым. Пока что ничего серьёзного он сделать не может, но старается заработать хоть какие-то деньги, чтобы, по крайней мере, иметь возможность сводить Джемина в кино на комедию и услышать его смех. Чтобы не упустить ни единой возможности сделать его счастливым. Пусть даже школа, отнимающая львиную долю времени, мешает ему найти нормальную подработку, а бросать учиться Джено не намерен по крайней мере до того момента, как сдаст экзамены и поступит на заочное, у него всё ещё есть гитара, не та, что остаётся в школьном актовом зале, а другая, подаренная отцом на тринадцатилетние, и пальцы, помнящие все самые трогательные баллады, за которые старшее поколение не скупится подкинуть ему деньжат. А ещё — любовь к музыке и безграничное желание этой любовью делиться. Джено самому себе кажется до тошноты влюблённым и наивным. Однако, ничего менять он не собирается. Пальцы мёрзнут, краснеют и отказываются нормально работать, из-за чего Джено пару раз фальшивит, ругаясь сквозь зубы. Ему бы сюда соловья-Донхёка или Чэнлэ, который одной своей улыбкой как магнитом способен притянуть народ, но их материальное состояние позволяет не идти на крайние меры. А вот гордость Джено, наоборот, не позволяет даже заикнуться об этом. Он только повторяет как мантру, что нельзя сдаваться, что деньги нужны и что остался всего-то год, а там он устроится на полноценную работу и, возможно, даже сможет снимать собственное жильё. Может, у Джемина к тому времени уже и решатся проблемы с родителями (тут Джено в который раз жалеет, что даже не совершеннолетний), но желание быть с ним рядом у Джено всё равно не угаснет. Джемин иногда смеётся и говорит, что они похожи на попугайчиков-неразлучников и что странно в их возрасте быть так сильно друг к другу привязанными, но Джено совершенно не против. Когда ночь сгущается, Джено решает доиграть ещё пару песен и собираться домой. Людей на улицах совсем немного, и вряд ли он сможет заработать хоть что-нибудь. В воздухе повисает последний аккорд, когда совсем рядом с ним останавливается парень в чёрной кожаной куртке, чёрной же кепке, надвинутой до самых глаз, и с сигаретой в руках. Парень пинает носком кроссовка чехол от гитары и спрашивает, выдувая Джено в лицо облако дыма: — Пытаешься заработать? — Какая разница? — Джено пересыпает деньги в карман и осторожно кладёт инструмент в чехол. — Просто спросил, — парень широко улыбается, демонстрируя белые и ровные, каких, по мнению Джено, не должно быть у курильщика, зубы. С такой улыбкой да в рекламу зубной пасты, думает он, поморщившись. Джено надевает чехол на плечи и уходит, проигнорировав странного незнакомца. Тот, однако, идёт следом, и ветер доносит до Джено так горячо нелюбимый им запах сигарет. — Что тебе нужно? — не выдерживает он, когда парень доходит с ним почти до самой автобусной остановки. — Нужны деньги, да? — только тут Джено улавливает лёгкий акцент — видимо, иностранец. — Если можешь предложить, то не откажусь. Незнакомец бархатисто смеётся, и что-то в нём кажется Джено опасным, но не так, что хочется убежать, сломя голову, а наоборот — даже притягательным, пусть и не внушающим доверия, но вызывающим интерес. — Делиться деньгами просто за красивые глаза я, к счастью, не привык. Но зато знаю парочку неплохих способов подзаработать. — Что-то нелегальное, да? Джено тут же мысленно даёт себе подзатыльник — ну зачем, зачем он всё ещё продолжает разговор, когда давно уже мог ускорить шаг, запрыгнуть в свой автобус и забыть об этом странном мистере лучшая-улыбка-столетия. — С чего ты взял? Нет, если тебе так хочется, то можно и нелегальное, но я говорил о другом. Хочешь, как Робин Гуд, забирать деньги у богатых и раздавать бедным, то есть себе? — Я не бед… — Брось, парень. Богатые не стоят на холоде с гитарой, и у них уж точно во взгляде нет такого отчаяния, как у тебя. Ты как побитый щеночек, честное слово. — Спасибо за такое лестное сравнение, — язвит Джено. Сейчас он начинает понимать, что незнакомец, вероятнее всего, просто издевается, и ему следует добраться до остановки как можно скорее. Родители наверняка уже волнуются. — Пожалуйста. Ну так что, ты не против? — С какой стати я вообще должен тебе поверить? — Ты и не должен верить, — пожимает плечами парень. — Ты должен попробовать, если реально хочешь заработать. — Послушай, я… — Дай телефон. — Ага, чтоб ты убежал с ним куда подальше. — Сейчас вечер, я устал, бегать лень. Так дашь? Джено, не понимая толком, зачем он вообще это делает, отдаёт телефон незнакомцу. На заставке — Джемин, и парень хмыкает. — Он так для тебя важен? — Не твоё дело. — Молчу, молчу. Через несколько секунд телефон ему возвращают. Джено проверяет контакты и видит там новый, подписанный коротким «Юта». — Ну, бывай, — парень поднимает ладонь вверх и усмехается. — Звони, если всё-таки решишься. Он разворачивается и уходит медленным, ленивым шагом, постепенно сливаясь с ночью и через некоторое время растворяясь в ней окончательно. Джено остаётся стоять, освещаемый только противно-жёлтым светом фонаря, и думает, что ни за что не позвонит.