Indivisible

Концерт действительно небольшой по масштабам, но он, как и любой другой, для группы безумно важен. Точно так же, как, оказывается, важно для Ренчжуна присутствие в зале кое-кого конкретного, иначе как объяснить то, что он то и дело выходит просканировать взглядом толпу, пытаясь среди десятков лиц найти знакомое? Находит. Учитель появляется в зале примерно за десять минут до начала и выглядит в джинсах и чёрной рубашке настолько непривычно, что Ренчжуну требуется время, чтобы убедить себя в том, что это тот самый человек, которого он всегда видит исключительно в строгом костюме. Возможно, становится даже немного спокойнее. Не до конца, конечно, но это и хорошо — Минхён всегда говорил, что полное спокойствие тоже не есть хороший признак. Ренчжун осматривает остальных ребят, рассевшихся в крошечной комнатке, гордо зовущейся сегодня комнатой ожидания. Джисон играет в телефон слегка подрагивающими пальцами, Джемин разминает плечи Джено, Чэнлэ с Донхёком что-то громко обсуждают, Марк отстукивает какой-то ритм на собственном колене, время от времени шикая на болтунов. И почему-то Ренчжун словно видит их заново, таких знакомых и без преувеличения родных, что он готов на пару минут наплевать на всё и позволить себе расчувствоваться. — Ребят, — зовёт он тихо. Чэнлэ с Донхёком замирают, как замирают и руки Джемина на плечах Джено. — Давайте обнимемся. — Кажется, настоящего Ренчжуна похитили инопланетяне. Этот слишком добренький, — шутит Чэнлэ, на что Джисон фыркает. Ренчжун усмехается и обнимает Чэнлэ сам, сжимая чуть крепче, чем нужно. Постепенно прибавляются остальные, образуя из семерых одно целое. Ренчжун чувствует чью-то руку на своём плече, чувствует, как Чэнлэ пыхтит ему в ухо, и это, вместе с десятками ещё каких-то мелких деталей, создаёт неповторимую и безумно уютную атмосферу. — Ребят, мне нужно вам кое-что сказать… — начинает Джисон, но именно в этот момент в дверь кто-то стучится, объявляя, что скоро их выход. Приходится нехотя расцепляться, и Минхён, потрепав слегка расстроенного младшего за щёку, обещает, что они обязательно выслушают его, но уже после выступления. Их встречают одобрительными возгласами — кто-то, видимо, уже знает их, и кому-то они нравятся. Это вдохновляет, заставляет поверить, что приложенные усилия оправдываются, и Ренчжун наконец может расслабиться и отпустить себя. Перед началом выступления он проходится пальцами по инструменту, невесомо поглаживая, как делает всегда, чтобы почувствовать с ним некую связь. Затем смотрит в толпу, пытаясь почувствовать связь уже с ней, и сливается с музыкой в одно. И именно это ощущается как счастье. Быть на сцене с друзьями, заниматься любимым делом, отпустить всё и позволить мелодии захватить разум. Ради каждой секунды этой эйфории Ренчжун готов преодолеть всё, что отделяет его от сцены. Абсолютно всё. Когда он кланяется, то выражает этим всю наполняющую его до краёв благодарность к зрителям, бесконечную, как и любовь к сцене. Когда цепляет левой рукой ладонь Донхёка, а правой Джисона — благодарность уже к одногруппникам, к его маленькой, но дружной команде и без преувеличения второй семье. Когда смотрит в толпу, ненамеренно проходясь взглядом по тому углу, где стоял учитель, то видит настолько восторженный и гордый взгляд, что сердце бьётся где-то в районе горла в тысячу раз быстрее своего обычного темпа. Ренчжун счастлив. Уже в комнате ожидания, где они, по сути, ничего не ожидают, а только обмахиваются всем попадающимся под руку и пытаются отдышаться, лениво развалившись на всех доступных горизонтальных поверхностях, включая даже грязноватый пол, Ренчжун, выпив с литр воды за раз, проверяет завибрировавший оповещением телефон. «Можем встретиться у входа?» — гласит сообщение с неизвестного номера. Пару секунд спустя приходит подпись — «твой учитель истории», от которой Ренчжуна почему-то пробивает на смех. Чэнлэ смотрит на него, сощурив глаза и явно что-то подозревая, но старший только пытается пальцами привести в порядок растрепавшиеся волосы, оповещает, что вернётся через несколько минут и, подхватив пальто, уходит. На ходу застёгивая пуговицы, Ренчжун почему-то волнуется даже больше, чем перед выступлением. Он преодолевает коридор, залитый тусклым желтоватым светом, за пару минут и выходит в прохладный сырой вечер. Учитель действительно стоит у входа, ковыряя носком ботинка мокрый жёлтый лист, прилипший к ограждению. Он улыбается, как только видит Ренчжуна, и Ренчжун просто не может не улыбнуться в ответ. — Здравствуйте, учитель Цянь… — начинает он, но старший прерывает его спокойным: — Сейчас просто Кун-хён. Непривычно, наверное, но, пожалуйста, давай без формальностей. — Хорошо, — кивает Ренчжун, хотя называть учителя по имени действительно безумно непривычно. — Вам понравился концерт? — Вполне. Некоторые группы, признаюсь, не для меня, но вот ваша очень порадовала. Вы стали настоящими профессионалами, и я очень вами горжусь. Я очень горжусь тобой, Ренчжун, потому что сочетать в себе такой талант и к учёбе, и к музыке — это потрясающе. — Я… — а вот тут-то и слова пропадают, и все способы выразить благодарность, которые Ренчжун когда-то даже заучивал, чтобы не ударить в грязь лицом на всяких важных торжествах, куда водили его родители. Да и сказать хочется не отполированную до блеска фразу, а что-то максимально искреннее, от всего, так сказать, сердца. — Спасибо… Кун-хён. И следующим по списку желанием почему-то по-глупому прикрыть ладонями щёки, которые, Ренчжун уверен, краснеют от смущения у него впервые за всю жизнь. А когда Кун поднимает ладонь, чтобы мягко потрепать его по волосам, — так и вовсе убежать. И чем дальше, тем лучше, туда, где он сможет обрести прежнюю непробиваемую уверенность в себе, а не эти непонятные и совершенно нежелательные эмоции. Старший спрашивает что-то ещё, Ренчжун отвечает, и разговор в итоге увлекает обоих настолько, что, когда на Ренчжунов телефон приходит сообщение на этот раз от Чэнлэ, в котором донсэн настоятельно просит вернуться как можно скорее, возвращаться самую малость не хочется, даже несмотря на то, что ребятам он рад всегда, пусть и тщательно это скрывает. Хочется поговорить чуть дольше, посмеяться над чужими шутками ещё хотя бы пару раз, поймать ответную улыбку на свои слова и вовсе будет чуть ли не наивысшим счастьем. «Хён, быстрее, Джисон хочет сказать нам что-то важное, пока не уехали». Точно, Джисон. Ради макнэ их коллектива Ренчжун, пожалуй, даже готов отложить разговор. — Мне нужно идти, пора освобождать комнату ожидания и уезжать, — нехотя говорит Ренчжун. — Тем более, учёбу завтра никто не отменял, было бы неплохо выспаться… Звучит как оправдания, да? — Нет, вовсе нет, — смеётся Кун. — Не смею больше задерживать. Напиши, как доберёшься домой, хорошо? Иначе я буду за тебя волноваться. Стоит ли говорить, что последнее слово крутится на повторе у Ренчжуна в мыслях ещё несколько минут, всё то время, что он говорит «до свидания», пару раз по привычке кланяется, а потом возвращается к ребятам с дурацкой улыбкой на лице? Он закрывает за собой дверь, оборачивается и натыкается внезапно на хмурые, мрачные лица. Чэнлэ шмыгает носом и, пытаясь сделать это как можно более незаметно, утирает глаза рукавом ярко-голубой толстовки. — Ребят? — зовёт Ренчжун осторожно. Он совершенно банально боится того, что сейчас может услышать. — Присядь, — советует Джемин. В его голосе ни одной привычной радостной нотки, и это уже стопроцентно вселяет в душу беспокойство. Ренчжун на старенький стул буквально валится — ноги внезапно не держат. Все смотрят на него, один только Джисон — в пол, пряча глаза за длинной чёлкой. — Джисон… — начинает Минхён, сглатывая, потому что сказать, очевидно, слишком тяжело. — Переезжает.

***

Сборы проходят сумбурно, всё падает из рук, мимолётные взгляды друг на друга только, кажется, усугубляют ситуацию, утяжеляют атмосферу. В фургончик, что нанимают родители Чэнлэ специально для таких случаев, инструменты заталкивают гораздо менее бережно, чем обычно, а сами садятся и вовсе на расстоянии. Чэнлэ заходит последним, тщательно вытерев слёзы, которые так и норовят политься снова. Не то чтобы он плакал часто или был сверхчувствительным, но это Джисон. Его любимый, пусть и единственный, донсэн, его самый-самый близкий друг и самая крепкая опора. Что теперь будет? Как Чэнлэ без него справится? Кто заставит его найти в себе силы встать даже после самых сильных избиений? Он садится в самый угол, натянув на голову капюшон и заткнув уши наушниками. На остальных старается не смотреть, особенно на Джисона. Чэнлэ прекрасно понимает, что младший не виноват и ни в коем случае нельзя заставлять его почувствовать себя таковым, что пора бы научиться ценить каждую секунду, проведённую с ним, пусть даже первым, что сказал Джисон после тяжёлого признания, было именно: «Я буду часто приезжать, обещаю». Песня в плейлисте как назло попадается грустная, и Чэнлэ не успевает даже сообразить, что происходит, а слёзы уже скатываются по щекам, обгоняя одна другую. Он снова вытирает их мокрыми насквозь рукавами, но это не помогает — кажется, что этой ненавистной солоноватой воды в нём как минимум литров двести. Совершенно случайно Чэнлэ перехватывает взгляд Джисона, в котором обеспокоенности примерно столько же, а может, и все триста, и это заставляет его буквально разрушиться внутри. И осколки в разы мельче, чем после постоянных избиений, которые сейчас и вовсе кажутся сущей ерундой. Чэнлэ, вероятно, мог бы терпеть их ещё и год, и два, лишь бы потом можно было провести вечер за играми в приставку вместе с Джисоном. — Итак, — начинает Минхён внезапно; голос у него не такой звучный и твёрдый как всегда, он будто теряет всю свою силу в одночасье. — Честно, я даже не знаю, что можно сказать в такой ситуации, но раскисать нам однозначно нельзя. Да, новость ужасная, да, без Джисона уже совсем не то, но, пожалуйста, держитесь. У нас всех сейчас тяжёлое время, и если сломается хоть один, сработает эффект домино. Поняли меня? Особенно Джисонни, — он закидывает руку на плечо рядом сидящему Джисону и прижимает младшего к себе, будто родной старший брат. — Будет надо, сами к тебе сорвёмся с инструментами. Его неловкая попытка пошутить встречается довольно дружным, пусть и не очень весёлым, смехом. Будто каждому из них посмеяться сейчас физически необходимо. Даже Чэнлэ хмыкает в рукав, понимая, что будь на месте Минхёна кто угодно другой, эти слова его, вероятно, даже не задели бы. Но это именно Минхён, которому так же тяжело, как ему, и который чувствует если не то же самое, то очень к этому близко. Атмосфера перестаёт быть такой тяжёлой, Чэнлэ даже улыбается почти всю дорогу, наверное, потому, что если перестанет — сорвётся снова, а это нежелательно, особенно при остальных. Возможно, уже позже, заперевшись у себя в комнате, он будет плакать до изнеможения, но пока что ребятам удаётся его сдерживать. Первыми выходят Донхёк и Минхён, и последний перед этим берёт со всех обещание сильно не грустить. Донхёк в ответ только пихает его локтем, выталкивая из машины, и бормочет что-то вроде: «Сам же и будешь больше всех ныть». Выходит Ренчжун, затем — Джено с Джемином, и Чэнлэ остаётся наедине с Джисоном, который живёт к нему ближе всех и потому традиционно покидает автомобиль последним. Неловкость в какой-то степени возвращается, и Чэнлэ решает сосредоточиться на звуке изредка ударяющихся о стекло капель дождя. — Ты злишься на меня? — Что? — Чэнлэ буквально ушам своим не верит. — С чего бы это? — Ну, я же уезжаю и… — Послушай, — Чэнлэ даже капюшон снимает и в глаза Джисону смотрит пристально, чтобы уж точно смысл его слов дошёл. — Я злился, если бы ты сам решил бросить нас и уехать. Совершенно другая ситуация, согласись? Поэтому перестань себя накручивать, пожалуйста. Кстати, — он оживляется и хлопает в ладоши в предвкушении, — предлагаю тебе сегодня переночевать у меня, с родителями всё уладим. Как тебе идея? Джисон, естественно, не против. А Чэнлэ решает использовать оставшееся до переезда время по максимуму. Быть может, хоть так у него получится разобраться в собственных чувствах и понять, почему Джисон внезапно стал значить для него ещё больше, чем просто много.