У Ренчжуна никогда не было проблем с выражением эмоций — он просто играл, и его радость, грусть и злость превращались в музыку. Но сейчас, когда к барабанам из-за занятости и подойти не каждый день удаётся, он чувствует, что переполнен. Причём отнюдь не положительным.
Ему невыносимо смотреть на друзей, невыносимо думать о будущем группы, потому что его, этого будущего, вполне может и не быть вовсе.
Он нервничает. Нервничает, когда из-за учёбы спит по пять-шесть часов максимум и мешки под глазами замаскировать не получается одолженным у матери консилером. Нервничает, когда начинает замечать первые, пока несущественные пробелы в своих знаниях. Нервничает, нервничает, нервничает.
И злится. Ренчжун злится сам на себя за тупую влюблённость, которую не может контролировать. Он никогда раньше не влюблялся, но это, наверное, оно — когда улыбка на пол-лица совсем не к месту и сердце заходится в ускоренном темпе. И ладно бы влюбился он в какую-нибудь хорошенькую одноклассницу, с которой и поговорить не о чем. Но нет — учитель Цянь, оппонент в самых жарких спорах.
Ренчжун даже не понимает, когда его идеальная жизнь превратилась в
это.
Джисон, запинаясь и пряча взгляд, называет во время обеда дату переезда. До неё чуть больше двух недель, и даже Минхён запрокидывает назад голову, чтобы не дать показаться слезам. Ренчжун молча доедает свой обед, бросает «всё хорошо будет», в которое никто не верит, и уходит.
Последним история, и это добивает, прямо размазывает Ренчжуна по воображаемому асфальту. Он понимает, что молча сидеть всё равно не получится и что может сорваться в любую секунду.
Но всё идёт не так, как Ренчжун запланировал.
Во-первых, учитель надевает тёмно-синий костюм, и от своего мнения, что этот цвет больше всех идёт именно ему самому, Ренчжун мгновенно отказывается. И от того, что вид с его парты просто отличный, только тяжелее.
Во-вторых, заходит он по стечению обстоятельств первым, за что получает теплую улыбку и отпечатавшееся в сознании почти намертво «доброе утро, Ренчжун».
В-третьих, домашнее задание Кун решает не спрашивать, уделив вместо этого время разбору недавнего теста. Оценки говорит всем, а Ренчжуну достаётся краткое «потом» и удивлённые взгляды одноклассников, и градус его нервозности взлетает до максимальной отметки.
Он же не провалил этот тест?
Ренчжун еле дожидается звонка. Только услышав, вскакивает с места и подходит к учительскому столу, небрежно засунув ладони в карманы, чтобы не показывать, как сильно трясутся пальцы.
— Присядь, — Кун кивает на первую парту прямо перед собой. Ренчжун, отодвигая стул, чуть не опрокидывает его как минимум три раза. Ему нужно взять себя в руки, только какой в этом толк, если они внезапно ослабли? — Я не хотел обсуждать это при всём классе, потому что твой результат… несколько ниже, чем обычно.
Ренчжуну будто доступ к кислороду перекрывают. Он смотрит на листок, где красным выведено аккуратное «72».
Из сотни.
Такого низкого результата у Ренчжуна не было ещё ни разу.
— Ошибки как раз в той теме, которую ты пропустил из-за болезни, и ещё в одной недавней. Они не критичные, возможно, просто от невнимательности, и я не собираюсь снижать твой средний балл из-за одного теста, но… — учитель продолжает говорить, но Ренчжун не слышит. Он опускает голову и глубоко дышит, пытаясь справиться с подступивший истерикой. Он ведь старался, разбирался в теме самостоятельно, учил, а в итоге так глупо прокололся. И Ренчжун наверняка бы не переживал так, случись это месяц или два назад. Но сейчас будто иголкой проткнули воздушный шарик его терпения.
— Ренчжун, всё хорошо?
Ренчжун только мотает головой из стороны в сторону. К злости примешивается стыд за то, что он показывает свою слабость.
Первая слеза капает на форменные чёрные брюки.
Будто в тумане смена кадров — и вот уже Ренчжун рыдает в плечо учителя, практически задыхаясь от эмоций и цепляясь пальцами за плотную ткань чужого пиджака. Он бормочет что-то несвязное про группу, оценки и семью, но ни одну фразу не удаётся закончить из-за всхлипов.
Кун терпеливо ждёт, поглаживает его по спине и говорит слова утешения спокойным, тихим голосом. Ренчжун не понимает смысла, но всё равно постепенно успокаивается благодаря особой интонации. Он с шумом втягивает в себя воздух и глубоко выдыхает, когда понимает, что истерика наконец отступила. Пальцы разжимаются, но только для того, чтобы спустя пару секунд Ренчжун смог несмело обнять, подняв заплаканное лицо.
— Спасибо, — хрипит он, — что выдержали… вот это вот. Мне очень стыдно, поэтому можете, пожалуйста, оставить это в секрете?
— Я и не собирался никому говорить. Мой долг — помочь тебе, как должен учитель помочь своему ученику в такой ситуации.
Своему ученику. Словосочетание режет слух и напоминает Ренчжуну о ещё одной вполне весомой причине разрыдаться. О том, что нельзя даже надеяться на что-то большее, чем отношения «учитель-ученик».
Он выпутывается из объятий, кусая губы. Настроение снова меняется, резко скатывается вниз. Так опозориться перед объектом своей первой влюблённости только он, наверное, мог.
— Спасибо ещё раз, — Ренчжун делает шаг в сторону двери. Ему здесь больше делать нечего, и так уже сделал гораздо больше, чем нужно.
— И куда ты пойдёшь в таком состоянии? — совершенно беззлобно, зато с искренним беспокойством, спрашивает Кун. — Ренчжун, пожалуйста, вытри слёзы и хотя бы чаю со мной выпей. Дай мне убедиться, что тебе стало хотя бы чуточку легче. И, если хочешь, расскажи о том, что тебя беспокоит. Я постараюсь помочь.
— Нечего рассказывать, — вздыхает Ренчжун. — Просто все неприятности случились почти в одно время, а я оказался не таким каменным, как думал, —
молчи, молчи, молчи.
— И в этом нет ничего страшного. Мы все не каменные, и такое проявление эмоций — вполне естественное. Знаешь что? — Кун дожидается ответного «что?» и говорит, взяв Ренчжуна пальцы в свои и слегка их сжав. У младшего в который раз перехватывает дыхание. — Если снова почувствуешь, что не можешь справиться с эмоциями, звони, пиши или приходи в любое время суток. У тебя есть я, не забывай об этом, хорошо?
Ренчжун кивает и слабо улыбается.
Он не забудет.
***
— Я упал. Безумно невнимательный в последнее время.
Джисон слышит одну и ту же фразу, когда замечает на теле Чэнлэ новые синяки и царапины и спрашивает, откуда они. Вполне предсказуемо, что спустя какое-то время слышать это ему надоедает.
— Каждые двадцать минут, наверное, падаешь?
Чэнлэ, сидящий напротив за столом в библиотеке, хмурится и откладывает тяжёлый справочник в сторону.
— Немного реже, — отвечает он. — Джисон, давай, пожалуйста, закроем эту тему, и я продолжу готовиться к экзамену, хорошо? Нам и так пришлось прийти сюда, потому что дома я постоянно отвлекаюсь. Не отвлекай хотя бы здесь.
— Я не отвлекаю, — пожимает плечами Джисон. — Хён, тебе не кажется, что ты заврался?
— Джисони, — взгляд Чэнлэ снова становится по-особенному тёплым, предназначенным одному Джисону, и младшему хочется поверить, что хён действительно ничего не утаивает. — Всё хорошо, не волнуйся. Мы же договорились всё время до… До…
— До моего отъезда, — помогает Джисон, хотя и ему говорить эти слова трудно.
— Мы договорились провести всё это время весело, а твои постоянные вопросы веселья не прибавляют, только наоборот, — Чэнлэ, видимо, переходит в активное наступление, непроизвольно стараясь перекинуть вину с себя на друга. — Со мной всё в порядке, ты же знаешь, с самого детства у меня даже от незначительных ударов появляются синяки. Та же история с царапинами, это особенности организма, не более. И ты сам видел, как я упал позавчера в школе на лестнице.
Джисон знает, Джисон видел то грандиозное падение, в процессе которого Чэнлэ только чудом ничего себе не сломал, но его не покидает ощущение, что хён недоговаривает. Не врёт, полностью врать он точно не стал бы, но определённо недоговаривает.
— Не дуйся, — Чэнлэ пихает его локтем и смеётся, вызывает этим смешком возмущение библиотекаря. Им советуют выйти, и Чэнлэ воспринимает ворчание женщины как неплохую идею. — Я всё равно умнее не стану, поэтому пойдём лучше курочки поедим, а? Как тебе предложение?
Джисон всё ещё намерен докопаться до истины, но чуточку позже, когда доест обожаемую курицу. От таких предложений отказываться нельзя.
Кто знает, когда они смогут сходить куда-то вместе в следующий раз.
***
Чэнлэ пересчитывает имеющиеся в кошельке деньги и довольно подмечает, что на курочку хватит точно. Его не трогали уже дня три или четыре, из синяков Джисон подметил только старые или оставшиеся после падения, поэтому у Чэнлэ есть возможность спрятаться в пугающе хрупкий кокон иллюзии. Иллюзии того, что всё хорошо.
Он до сих пор не может поверить, что Джисон уезжает — поверит, наверное, позже, тогда и больнее будет в разы, — и старается не думать лишний раз о том, что видеть лучшего друга будет разве что по Скайпу.
Он просто решает запомнить ощущение Джисона рядом, пока есть возможность, чтобы воспроизводить его в памяти, когда будет очень скучать. Запомнить эту широкую улыбку и мягкие волосы, запомнить огромные ладони, особенно в сравнении с собственными небольшими, запомнить его смех и низкий голос. Запомнить своего самого любимого донсэна, пока он не вырос окончательно.
— Хён?
— А? — спохватывается Чэнлэ. — Я ем, ем.
— Я не про это. Ты выглядел, как будто вот-вот заплачешь. Опять из-за за того же, что и всегда?
— Я не собирался плакать. Но думал, да, о том же.
— Чэнлэ-хён, прекращай, пожалуйста. Если больно тебе, то представь, каково мне, учитывая, что это я виноват.
— Ты не виноват, — возмущённо возражает Чэнлэ. — Я говорил это уже примерно миллион раз и буду говорить ещё, пока эти три слова не отложатся у тебя в голове рядом с таблицей умножения и мелодиями наших песен.
— Даже если я не виноват, мне тяжело, когда ты грустишь.
— Почему это? — усмехается Чэнлэ, устроив подбородок на сложенных ладонях.
— Ты мой лучший друг, этого мало? Мне иногда хочется спрятать тебя от всего, что может причинить тебе вред или испортить настроение.
— Тогда тебе придётся спрятать меня от семьи, группы и себя самого, наверное, тоже. Ничего страшного, если что-то испортит мне настроение или причинит вред, правда, Джисон, потому что это естественно. Но я точно так же всегда хотел спрятать тебя. Несмотря на то, что ты выше меня уже чуть ли не на голову и дерёшься в разы лучше.
Повисает молчание, но не такое неловкое, какое бывает, когда открываешься и понимаешь, что это было лишним. Чэнлэ чувствует только, что ему стало легче. Его сердце согревается от слов Джисона, таких простых, но таких искренних, что Чэнлэ не понимает, чем заслужил их.
Он понимает, что им будет гораздо тяжелее защищать друг друга на расстоянии, и Джисон, скорее всего, понимает тоже, но оба решают не озвучивать настолько очевидные вещи.
— Вот это ты, хён, даёшь, — восхищённо тянет Джисон. — Я даже не ожидал.
— Терпи, пока я в настроении, — смеётся Чэнлэ. — Можешь даже выпросить у меня что-нибудь из сладкого, так уж и быть, сегодня я готов потратиться на лучшего донсэна.
— На единственного, — поправляет Джисон с улыбкой.
— На лучшего.
И даже добавлять Чэнлэ ничего больше не собирается. Джисон определённо для него
лучший, будь то донсэн, друг или кто бы то ни было.
