Indivisible

День, который каждый отметил для себя чёрным цветом, настаёт неожиданно. Казалось бы, Джисон только-только рассказал о предстоящем отъезде, и вот он уже загружает в багажник сумки, пока остальные ровной молчаливой линией стоят позади. Раннее морозное утро, в воздух то и дело выдыхаются облачка пара, особенно легко одетый — опаздывал — Минхён натягивает рукава толстовки пониже, закрывая замёрзшие пальцы. Обеспокоенный взгляд Донхёка игнорирует, сосредоточившись на фигуре Джисона, которая сейчас кажется особенно детской и хрупкой, пусть и по-прежнему широкоплечей и долговязой. На Чэнлэ невозможно смотреть, он то и дело кусает губы практически до крови, а временами, кажется, вовсе не дышит. Того и гляди — упадёт, поэтому Джено, стоящий рядом, на всякий случай настороже, готовый сразу подхватить, если понадобится. Когда Джисон с наспех нацепленной и будто извиняющейся улыбкой поворачивается к друзьям, осознание обрушивается миллионами капель ледяной воды, на всех одновременно и одинаково беспощадно. Минхён, как старший, подходит обнять первым. Хлопает Джисона по спине, что-то долго шепчет на ухо успокаивающим тоном. Младший часто-часто кивает и, когда Ли отходит, ободряюще сжав его плечо, выглядит чуть менее несчастным. Донхёк, у которого губы трясутся и глаза подозрительно щиплет, тем не менее, шутит, толкая Джисона локтем в бок, и просит «не оставлять стариков». Смех у всех ожидаемо нервный, но искренний. Ренчжун, непривычно растрёпанный, просит писать и звонить, если что-то будет непонятно по учёбе, и заставляет Джисона поклясться, что он будет стараться изо всех сил, чтобы поступить в достойный университет в Сеуле. Джемин, сцепив ладони на спине у младшего, раскачивается туда-сюда, будто убаюкивая, и всё же роняет пару слезинок на чужую куртку. Затем спохватывается, вытирает глаза и наставляет не злоупотреблять курочкой, которой Джисон иногда объедается. На и сам сомневается, что такое осуществимо, но почему-то ощущает, что сказать это важно. Джено с самым что ни на есть серьёзным видом обещает, что лично разберётся с каждым, кто посмеет обидеть, цитата, «их малыша». Джемин на фоне картинно закатывает глаза, но после подмигивает, давая понять, что да, они разберутся. Чэнлэ оборачивается на входную дверь дома, за которой несколько минут назад скрылась мама Джисона, решившая дать сыну время на спокойное прощание. С пару секунд сомневается, мнётся на месте нерешительно, а затем с разбегу запрыгивает на младшего, цепляясь пальцами за чужие плечи — и откуда взялись силы? Пак только-только успевает подхватить и частично восстановить потерянное было равновесие, как Чэнлэ целует его, отчаянно и до невозможности нежно. Сзади слышится короткое «ох», кажется, Донхёково, остальные слишком шокированы, чтобы выдавить из себя хоть какой-то звук. Чэнлэ отрывается от парня — своего парня — уже буквально через несколько секунд. Джисон помогает ему встать обратно на землю, смущённо пунцовея ушами, щеками и шеей. — Пак Джисон, честное слово, если ты посмотришь хоть в чью-то сторону, я приеду и подобью тебе оба глаза, понял меня? На последних словах Чэнлэ уже плачет взахлёб, отчего его речь становится неразборчивой. Пытается отгородиться полушутливой фразой, пока сердце разбивается раз за разом от каждого взгляда и прикосновения. — Только ты, — так просто и так искренне. — Обещаю. — Я слежу за тобой. И очень тебя люблю. Всё это они говорят так тихо, что у отстальных нет и шанса расслышать. Они и не пытаются, прекрасно понимая, что-то, что сейчас происходит — только для двоих. Несколько минут спустя, после группового объятия, моря слёз и обещаний и нескольких неловких шуток, Джисон садится на переднее сидение, машет ладонью и скрывается за поворотом. Вот и всё. Все шестеро стоят молча, пока солнце медленно поднимается из-за горизонта. Джемин, который периодически вытирает глаза, хочет было уткнуться лицом Джено в плечо, но в последний момент передумывает. Минхён согревает дыханием замёрзшие пальцы, а Донхёк старается не думать о том, чтобы отдать старшему свою куртку. Ренчжун кладёт руку Чэнлэ на плечо и слегка сжимает в жесте поддержки. — Думаю, учёба на сегодня отменяется, — говорит Донхёк, не давая встрепенувшемуся было Минхёну себя прервать. — Согласитесь, мы просто не выдержим. Поэтому предлагаю посидеть у кого-нибудь дома, посмотреть хорошее кино и нормально отдохнуть. Нам всем это нужно. — Давайте ко мне, — шмыгает носом Чэнлэ. — Тут недалеко. Возражений не следует.

***

На огромной, поистине огромной кровати Чэнлэ с лёгкостью могут разместиться все шестеро (и Джисон, если сейчас вдруг, как в фильмах, попросит остановить машину и вернётся), однако Ренчжун предпочитает пушистый ковёр, а Джемин — огромное бесформенное кресло. — Так вы встречаетесь, да? — уточняет Донхёк. — Здорово, видимо, Джено и Джемин распространяют в нашем коллективе особые флюиды. Джено тянется за подушкой, чтобы запустить её Донхёку прямо в лицо, тот в ответ пинает его в голень, и тема разговора в ходе дальнейшей перепалки забывается. — Да, встречаемся, — подтверждает Чэнлэ. — Вообще-то я пока не собирался вам говорить, но искренние чувства тяжело прятать. Мы дружим столько лет, и вы точно имеете право знать. Донхёк так и замирает — одной рукой вцепившись в футболку Джено и явно готовясь атаковать щекоткой. Замирает и Минхён, до этого бездумно листающий ленту какой-то соцсети. Их взгляды пересекаются всего на мгновение до того, как старший отводит свой, едва заметно качая головой и делая вид, что снова безумно заинтересован новостями. Донхёк разочарован. У них только что появился такая возможность признаться — не друг другу, но хотя бы остальным — но, видимо, нет? Не настолько всё серьёзно? Видимо, он зря хранил в себе крохи надежды, и Минхён действительно в любой момент может сказать: «Прости, но…»? Видимо, все моменты, когда ему казалось, что у них действительно есть шанс, были просто иллюзией? — Ты прав, Чэнлэ, — кивает он, резко передумав щекотать Джено. — По-настоящему искренние чувства прятать действительно тяжело. Рад за вас. Если совсем уж честно — хочется уйти, отключить телефон и потратить все накопленные деньги в супермаркете, чтобы потом, как следует заев все наполнившие его сейчас отрицательные эмоции, снова и снова ненавидеть себя за слабость. Но Донхёк, вероятно, сделает это позже, а пока он просто должен сделать вид, что его это совсем не заботит. — Главное — попробуйте справиться с расстоянием, — советует Джемин, рассматривающий рамочку с фото, на котором пятилетний Чэнлэ лучезарно улыбается, держа за руку маму. — И не врите друг другу. Никогда. Иначё всё начнёт рушиться, и однажды вы просто поймёте, что исправить ничего не получится. Джено смотрит на Джемина, не отводя взгляд и будто безмолвно спрашивая. Джемин только пожимает плечами: он и вправду не знает и ни в чём уже не уверен. — Хёны, вы слишком депрессивные, — как-то нервно отшучивается Чэнлэ. — Мы нравимся друг другу, и, думаю, этого достаточно? — Нет, — отзывается Ренчжун. — Ну, то есть это, конечно, хорошо, но даже не половина успеха. Атмосфера, кажется, становится ещё более тяжёлой. Все шестеро сидят в полнейшей тишине, избегая взглядов друг друга. Потому что каждому есть что скрывать. И постоянная ложь только достраивает по кирпичику стены между ними. — Видимо, надо было пойти в школу и хоть чем-то занять мозги, — безрадостно констатирует Джено. — В последнее время мы совершенно не можем нормально общаться. Все слишком сильно нервничают, злятся и, наверное… Запутались. — Если честно, я не представляю, как группа будет существовать дальше. Я понимаю, мы все надеялись на лучшее, но давайте на минуту снимем розовые очки и просто подумаем. Даже если представить, что Джисон сможет приезжать на выходных, одна репетиция в неделю — это ничто. У меня нет ни времени, ни желания писать новые песни, от вас я тоже давно не видел ничего нового, а со старыми выступать уже стыдно. Конфликтов с каждым днём становится только больше, и даже если иногда кажется, что всё хорошо, это на самом деле не так. Я всегда старался тащить группу даже из последних сил, я не хотел расстраивать Джисона — да и вас тоже — перед его отъездом, но мы все прекрасно понимаем, как обстоят дела, только предпочитаем не замечать. Джемин всё правильно сказал. Помните, как раньше было? Если возникала какая-то проблема, мы могли обсудить её все вместе и решить по мере возможности. Сейчас же каждая проблема обрастает ещё и секретами, которые мы не можем раскрыть. Наверное, из-за трусости. Мы потеряли доверие друг друга, и да, в этом виноват в первую очередь я как лидер, потому что я был плохим лидером и я безумно сильно сожалею об этом. Однако каждый должен осознавать часть своей вины в той ситуации, что сложилась сейчас. Мы должны были тянуть друг друга, но в итоге потонули по одному. У каждого из нас были благие намерения, но что-то пошло не так. Мы заигрались во враньё, ребят. Как хотите, но я перегорел. — То есть ты ещё смеешь обвинять нас в том, что у нас были проблемы? — голос Донхёка, прорезавший возникшую после слов Минхёна тишину, звенит от злости. — Ты думаешь, они просто так возникли? На пустом месте? По нашему собственному желанию? — Ты не слышишь меня, Донхёк. Скажи, я по собственному желанию связываю жизнь с тем, что ненавижу? Нет, конечно, нет. Но я, например, решил, что не хочу загружать вас своими проблемами, и попытался справиться в одиночку. И точно так же сделал каждый. Видишь, к чему это привело? — Я хотел помочь тебе! Я делал всё, что мог, но ты всё равно зациклился на том, что выхода у тебя нет! Зачем тогда вообще пытаться? Наверное, Донхёка это всё же заботит. — Незачем, я понимаю. Я тоже хотел помочь и хочу до сих пор. Каждому из вас. Но пока что я вижу только то, что моя собственная жизнь медленно разрушается, и решать проблемы ещё шестерых я не в состоянии. — Ну и катись тогда, — холодно бросает Донхёк. — Поступай в свой грёбаный университет на специальность, которую ненавидишь, продолжай делать вид, что родителям всегда виднее, спрячь гитару в чулан, найди себе девушку и вини в разрушении своей жизни кого угодно, но только не себя. Для этого ты, знаешь, слишком трус. Минхён бьёт первым. Точным ударом прямо в челюсть, и Донхёк на несколько секунд теряется, прежде чем броситься на него в ответ, метко заезжая в район печени. Чэнлэ на фоне верещит что-то про заляпанную кровать, пытаясь вместе с остальными растащить дерущихся, пока Донхёк на полном серьёзе хочет приложить Минхёна затылком о спинку кровати. Но что-то его всё-таки останавливает. Нет, не Джено, мёртвой хваткой вцепившийся сзади. Что-то вроде вспышки на самом краю сознания. Просто то, что он сейчас ненавидит в Минхёне, Донхёк в сотни и тысячи раз больше ненавидит в себе. Проклятую трусость. И тёплые чувства, которые он так старался скрывать, не дают сделать Минхёну по-настоящему больно. — Ты и сам трус, знаешь, да? — шепчет Минхён, будто прочитав его мысли. — Как там тот человек, о котором ты говорил? Всё ещё не против? Остальные не понимают ровным счётом ничего, только Донхёк сглатывает, осознавая, что-либо сейчас, либо никогда. Он тоже устал держать всё в себе. И если Минхён выбрал идти по пути наименьшего сопротивления, то это не значит, что он тоже. — Видимо, уже против. Только что ещё раз показал, какое он на самом деле ссыкло, и решил всё бросить. Минхён, кажется, понимает. Тогда, когда Донхёк выпутывается из держащих его рук и уходит, вытирая кровь на лице. В стремлении угодить родителям, наплевав на собственные чувства, он был абсолютно слеп. И что хуже — даже тогда, когда ему открыли глаза, он всё ещё не может свернуть с выбранного ненавистного пути. Он прошёл уже слишком много, чтобы поворачивать назад или прямо сейчас пытаться протоптать новую дорогу. Так будет только лучше. Будет же? — С этого момента можете не считать меня частью «Dream». Спасибо за чудесное время, проведённое вместе, и… простите. Минхён не смотрит на лица остальных, когда уходит. Просто не может.