Летние грезы в записной книжке

      Людвиг ушел.       Прошло почти тринадцать часов с того момента, как это случилось.       За это время на свет появился малыш Тони, и вселенная дома Варгас резко сместилась в сторону младенца. Кьяра пообещала, что даст сыну другое имя, если его отец объявится в ближайшие дни. Феличиано смотрел на племянника полуслепым взглядом. Не так он представлял себе этот момент. Он ждал его, как и мать с сестрой. Он помогал собирать старую кроватку, пылившуюся в кладовой почти двадцать лет. Он разрисовал диснеевскими героями одну из стен в спальне Кьяры. Он перечитывал любимые сказки детства, чтобы найти самую лучшие. А теперь Тони Младший лежал перед ним, живой и здоровый, но внутри было безысходно пусто. Доктор Бенни покинул их дом, сказав, что повода для беспокойств нет, и роды Кьяры прошли ровно по акушерскому учебнику. Сама Кьяра спала, а сеньора Варгас порхала по квартире как встревоженная наседка.       Людвиг ушел, не сказав ничего. Феличиано отвернулся от него на миг, когда на пороге появилась сеньора Варгас. Людвиг ушел незаметно и, нет смысла врать себе, безвозвратно. Весь день он только и ждал возможности сбежать, не оставив адреса.       Феличиано спустился в ресторан, занял привычное место за стойкой. Работать они сегодня не будут. Уже вся улица знает, что у сеньоры Варгас родился внук, и ей временно нет дела до своего бизнеса. В глубине сердца Феличиано не мог заставить себя не ждать Людвига. Он попрощался с ним и безнадежно сел его ждать.       Старое радио затянуло грустную песню хриплым голосом Адриано Челентано. Признание – самый узнаваемый мотив. Феличиано откупорил бутылку фруктового вина и налил его себе в бокал. Затем смерил вино долгим взглядом и наполнил второй бокал.       Io non sono piu il tuo pensiero – Я больше не в твоих мыслях,       Non sono piu il tuo amore vero – Я больше не твоя истинная любовь,       Sono il dolce con fondo amaro – Я сладость с горьким привкусом,       Che non mangi piu – Ты такое не съешь.       Феличиано обошел ресторан кругом и сел за дальний столик. Два бокала чокнулись с тонким звоном.       - За мою глупую влюбленность, - позвучал в пустом зале тост.       Бокал напротив оставался нетронут. Солнечный луч сквозь занавеску бился о его стекло и растекался по белой скатерти рубиновым пятном. Пустой стул, неподвижный бокал, глубокая тоска старой песни. Феличиано смахнул слезу со щеки.       По радио объявили время.       Метеорологи обещают аномально жаркое лето и советуют не пренебрегать головными уборами.       Феличиано подумалось, что его состояние похоже на солнечный удар.       Фестиваль уличных музыкантов пройдет в пригороде Флоренции уже на следующих выходных.       Верните Челентано. Феличиано не желал слышать о фестивалях, он нуждался в надрывно пропетом сочувственном тексте.       Британский актер Артур Керкленд снова в центре скандала с употреблением запрещенных веществ.       У каждого свои радости. Насколько в действительности эти вещества запретны? Для сеньоры Варгас запретна соя в колбасе. Кьяра ни за что не позволит себе короткую стрижку. Для Людвига неприемлема однополая связь. Час назад Феличиано был против второго бокала вина за обедом, а сейчас оба бокала уже были пусты. Где-то пьют вино вместо чая, а где-то его не могут показать по телевидению, не скрыв цензурным облачком из цветных квадратов.       Как-то раз Кьяра сказала, что в средневековье немцы считали всех флорентийцев гомосексуалистами, и ошибались они при этом не так уж сильно. Возрождение прославляло однополую любовь, но делало это не так буквально.       Не так буквально, как сделал вчера Феличиано, чтобы отрезать себе же пути к отступлению. Время торопило его. Платоническая любовь прекрасна, покуда есть возможно писать сонеты, глядя на дорогой сердцу образ и зная, что твои строки попадут в нужные уши.       Итак, теперь для сонетов будет много дней и ночей. Из памяти сотрется суровое лицо с прозрачно-голубыми глазами, строгий голос затихнет в голове, остынет поцелуй на губах.       От вина сделалось совсем жарко. Феличиано встал из-за стола, чуть качнулся и побрел к выходу. Нужно было немного подышать свежим воздухом и вернуться к семье. Эгоистично было бы продолжать заниматься самокопанием, поддержка нужнее Кьяре.       После полумрака ресторана свет слепил до искр в глазах. Феличиано зажмурился, потер лицо ладонями.       - Добрый день       Голос Людвига?       Феличиано не сразу смог поднять голову и какое-то время смотрел на стоящие перед ним ноги в белых кедах. Очень туристическая обувь: удобная, но с налетом новизны и нарядности, потому и годится только на пару недель.       - Ты можешь поздороваться в ответ, если хочешь.       - Что тут делаешь? – вместо приветствия спросил Феличиано и поднял наконец глаза. Людвиг выглядел ровно так же, как и вчера.       - Я забыл твой альбом здесь, - молодой человек указал на столик, где лежала папка. Прошла всего одна ночь, но пыль старых улиц успела покрыть ее тонким слоем. – Хотел забрать рисунок.       Феличиано разглядел в лице Людвига намек на растерянность.       - Может, ты зайдешь пообедать? Мы сегодня не работаем, но я приготовлю то, что ты всегда заказывал.       Предложение повисло в воздухе на пару с призраком надежды.       - Соглашайся, дурак! – вороньим криком прозвучал голос сверху, и на секунду Феличиано показалось, что на него свалился дар небес. Но голос принадлежал сеньоре Альберти, чье ателье занимало второй этаж дома напротив.       - Я торчу в окне уже двадцать минут, - продолжила скрипуче старая швея. – И все это время ты, блондинчик, мнешься у порога. Или заходи или не пудри мозги нашему мальчику.       И Людвиг зашел. Скорее, чтоб скрыться от глаз вездесущих соседей, чем для чего-то еще. Если бы у него была ясная цель и порядок в голове, он не стоял бы перед дверью так долго.       - У тебя уши покраснели, - с улыбкой заметил Феличиано.       - А ты похож на кота, который утащил рыбину с витрины.       Возразить было нечего.       - Ты подождешь еду в зале или пройдешь со мной на кухню?       - Всегда было интересно посмотреть на вашу кухню.       Феличиано хотел было предупредить о легком беспорядке, но подобное замечание давно стало частью этикета любого человека, осмелившегося принять гостя на своей территории. Да, обычно на кухне и вправду чище, но вчера семье Варгас было не до уборки. Отговаривать Людвига было уже поздно, и что-то особенное скрывалось в том, чтобы пропустить его за пределы зала для посетителей.       Кухня сеньоры Варгас в главных своих чертах была неизменна всю жизнь Феличиано, и, скорее всего, она стала такой задолго до его рождения. Старые выскобленные жесткой щеткой плиты, мутные окна в деревянных рамах с изящными ручками позапрошлого века, шоколадный кафель в сколах и царапинах, меж квадратиков его прессованной массой собрался прах с тел нескольких поколений – возраст кухни был очевиден и очарователен, как очаровательны бывают старушки.       - Куда опять подевался этот парнишка?! – сеньора Варгас проверила все комнаты в квартире и даже выглянула в окно. Сын не нашелся, а телефон его, как обычно, валялся на журнальном столике в коридоре. Феличиано редко брал его с собой. Сеньора Варгас говорила, что ее сын слишком рассеян. Кьяра кивала, но считала, что брат просто одинок. Нет смысла носить с собой молчаливый кусок пластика.       - Зачем он тебе, мама? – устало протянула Кьяра с постели. – Мы не работаем сегодня, Малыш Тони ведет себя прекрасно. Пусть Феличиано погуляет. - Не могу поверить, что он ушел в такой момент.       - Для тебя любой момент – неподходящий. Сейчас бесполезно контролировать Феличиано. Он влюблен и никого не слышит, даже если делает вид, что это не так.       - Он всегда был сумасброден. Надеюсь, Господь не даст Малышу Тони унаследовать дядин характер.       Сеньора Варгас перекрестилась, глядя на потолочную лепнину. Два путти, несущие гирлянду из роз, – почти икона.       - Я часто думала о том, почему мой сын такой, какой есть. Дело даже не в его предпочтениях, хоть это и добавило мне седых волос. Он всегда был на своей волне, творил, что хотел. Учителя жаловались на то, что он вечно витает в облаках, рисует в учебниках, засыпает посреди урока. И я всегда искала причину в себе. Может, его огорчило, что отец уехал от нас? Он так спрятался от этого ужасного мира? Сейчас я вижу Малыша Тони и боюсь, что у него будут те же проблемы. Ах, сколько же проблем впереди у этого младенца!       Сеньора Варгас рухнула на угол кровати и крупные слезинки потекли по ее пухлым щекам.       - Дорогая моя, маленькая моя Кьяра, почему наши дети обречены на страдания? Мне так больно видеть одиночество Феличиано. Где удача, обещанная ему именем? И как быть с тобой, моя маленькая Кьяра? Где найти достойного мужа, который позаботится о тебе и моем внуке, когда меня не станет?       Женщина окончательно поддалась эмоциям и зарыдала в голос.       - Мама, не реви так громко! – Кьяра начинала злиться. – Ты разбудишь Малыша Тони. А с нами все будет в порядке. У меня уже есть мужчина, который позаботится о моей семье…        - Этот проходимец? Не прощу его никогда! Если даже через двадцать лет он посмеет ступить на крыльцо моего дома, я прогоню его половой тряпкой! Но где же твой братец?       Сеньора Варгас быстро просеменила в гостиную. Кьяра услышала, как открылось окно и громкое «Феличиано» огласило улицу. Чудом Малыш Тони не проснулся.       - Сеньора Альберти говорит, что он с этим немцем у нас внизу, - сообщила женщина, вернувшись. Кьяра лишь устало закатила глаза. – Меня пугает этот молодой человек. Чего он хочет? Чего бы он не хотел, мне страшно! Если он задумал обмануть нашего мальчика, Феличиано не скоро соберет свое сердце. А если его намерения серьезны, он может забрать у меня сына. Пусть уж лучше первое, так я хоть буду видеть его и знать, что он здоров и сыт…       - И одинок, мама. Позволь ему рискнуть…       - Посмотрим, как ты заговоришь, когда Тони подрастет! Все вы демократичные родители, пока свои дети спят в колыбельке сутками. Однажды Феличиано уже чуть не сбежал из дома, помнишь? Конечно, не помнишь. Тебе было тогда девять лет.       - Я помню, мама. Мы с ним тогда пошли одни на фестиваль местных музыкантов. Я хотела подшутить как-нибудь надо всеми и нарядила Феличиано в свое платье. Мы представлялись всем сестрами-близняшками. Тогда мы были больше похожи.       - С этого все и началось! Какой-то мальчишка пригласил его на танец. Одному Господу известно, что было бы, если бы отец вовремя не пришел на этот праздник, чтобы приударить за очередной вертихвосткой.       - Бедный мой братец. После того вечера он два дня не мог сидеть.       - Но это не помешало ему собрать сумку и убежать. Благо, в восемь лет его фантазии хватило лишь на путешествие к тете Амалии в пригород.       Кьяра не ответила, погрузившись в свои мысли. В детстве этот случай казался ей очень смешным. Сейчас в ее голове сложилась картинка почти-трагедии для маленького и наивного сердца. В те дни Феличиано был зол на родителей и говорил только с ней. Ему было страшно от предчувствия неправильности своего поведения. Тогда отец просто побил его, ничего не объяснив; потребовались годы, чтобы понять, где именно была допущена ошибка. И все это время Феличиано просто боялся приближаться к своим сверстникам, ведь ошибкой могло оказаться что угодно. Мать любила Феличиано до безумия, но были вещи, которые уже тогда оставались за кулисами детской жизни.       - И в чем же тогда отличие дружбы от платонической любви?       Феличиано пожал плечами и уставился на свой бокал с вином. Сидеть с Людвигом за одним столом – немыслимая привилегия, о которой он вчера утром только мечтал. Связные мысли никак не рождались в голове от чувства эйфории, а разговор все дальше уходил в терминологические дебри.       - Я думал об этом раньше, - сказал Феличиано, наконец. – И мне представилось, что вопрос любви – это фигура с четырьмя гранями. Ты можешь не любить, но желать, или любить, но не желать. На одной грани находится гармония тела и того, что мы вкладываем в понятие души. Как вопрос о курице и яйце, вопрос о первичности Небесной или Земной Афродиты неразрешим. Все болтовня… Как homo sapience мы приходим в этот мир для продолжения себя самих. И это заставляет нас желать друг друга. Но в какой-то момент возникает то, что мы называем дружбой – связью, не направленной на размножение, но крепкой. Чем потеря друга менее болезненна перед потерей любимого? Друг может быть любимым. Но в своей фигуре я разнес платоническую любовь и дружбу на разные грани. И до сих пор не понял, в чем их отличие. Мое чувство к тебе не связано с инстинктом размножения. Возможно, это что-то из области контроля роста популяции. Никогда не был силен в биологии, но она правит нами. При всем этом, мне мало быть тебе другом. Я чувствую, что буду страдать в таком положении. Тогда не связана ли платоническая любовь с ощущением собственности над другим человеком? Дружба допускает коллективное пользование…       - Как и любовь. А инстинкт размножения даже поощряет коллективное пользование. Который по счету бокал ты выпил?       - Это был четвертый на сегодня. Я слишком болтлив?       - Ты всегда был болтлив. Но сейчас твоя болтовня стала странной.       - Я живу во Флоренции – здесь воздух пропитан ренессансным философским лепетом. Иногда мне даже кажется, что я читал какие-то трактаты, но нет. Но мне нравится представлять себя в декорациях Флорентийской академии.       Феличиано потянулся к бутылке, но Людвиг перехватил его руку.       - Скоро ты перейдешь грань между философом и нажравшейся свиньей. Мне знаком этот мутный взгляд, у меня есть старший брат.       Недовольство на лице Феличиано сменилось улыбкой. Он опустил голову на стол и сплел свои пальцы с пальцами Людвига.       - Итальянцы очень устойчивы к алкоголю. Но я пью редко. И только то вино, которое нам посылает мой кузен. Это не оно… Чего уставился?       - Просто так, - ответил Людвиг спокойно. – Мне кажется, за наше короткое знакомство я увидел несколько версий тебя.       - И какая тебе больше нравится?       - Они работают только в совокупности. Нормальный Феличиано – это сборище по-разному ненормальных Феличиано.        Когда, без рук, ты всех берешь в полон,       А я, без боя, падаю убитый, -       Что ж будет мне от глаз твоих защитой?       - Хочешь посмотреть на моего племянника?       - Я лучше посмотрю еще на тебя.        Сквозь сомкнутые веки Феличиано видит желтые огоньки старых гирлянд. Они светятся меж вьющейся зелени, не мигая. Феличиано слышит музыку. В дальнем конце двора стоит небольшая деревянная сцена, и на ней скрипачка играет задорную крестьянскую мелодию. Вокруг очень много людей, некоторые из них знакомы Феличиано, и он боится, что на него обратят внимание. Кьяра толкает его в бок и говорит быть смелее, иначе шутка не удастся. Кьяра всегда смела. В школе ее боятся даже мальчишки. Феличиано кивает ей неуверенно и теребит подол желтого платья, окаймленного белыми ромашками по краям. Если отец увидит их, им конец. Феличиано кажется, что двор полон его соседей и родственников, и все они смотрят на него. От волнения он почти не слышит музыки и не замечает, как меняется мелодия и появляется голос. Смех Кьяры где-то рядом. К ней подошли одноклассники. На секунду Феличиано отвлекается на их шутку, а потом его руки кто-то касается. Он оборачивается, вздрагивая. Незнакомый светловолосый мальчик стоит перед ним, протянув ладонь. Феличиано растерянно смотрит по сторонам и видит, что все вокруг разбились на пары. «Она просто стесняется», - смеясь говорит Кьяра и толкает Феличиано вперед. Он точно упал бы, если бы незнакомый мальчик его не подхватил. Огоньков вокруг так много, что не видно неба.       Феличиано умыл лицо холодной водой, прижался к полотенцу. Отражение в зеркале не знало, как вернуть себе уверенный вид. Взгляд боялся сам себя. Феличиано прополоскал рот и еще раз смочил лицо. Эти два действия можно повторять бесконечно, но лучше все-таки выйти.       Людвиг был в комнате. Он листал его альбомы и казался действительно заинтересованным. От волнения Феличиано едва не поздоровался с ним, хотя расстались они не больше десяти минут назад.       - Как видишь, я люблю хранить хлам.       Людвиг отвлекся и кивнул. Комната Феличиано была концентрацией своего хозяина. В ней не было того налета седой древности, что присутствовал в кухне, но ни один год жизни ее обитателя не прошел бесследно, осев на полках книгами, рисунками, сувенирами и пылью.       - Здесь уютно, - проговорил Людвиг. – Хотя нет. Я обманываюсь. Здесь нечем дышать.       - Я открою окно, - Феличиано тут же бросился выполнять.       - Не нужно, на улице все равно душно.       - Тогда надо закрыть шторы, - пробормотал Феличиано. Тяжелые полотнища из плотной ткани с шумом сомкнулись в его руках. Клубы пыли взвились в воздух. Феличиано чихнул.       - На кухне мы чаще прибираемся.       Без вечернего солнца в комнате сделалось темно и глухо. Сквозь стену пробивался еле слышный шум телевизора в гостиной. Винный дурман рассеялся, оратор молча погиб в Феличиано, и теперь он остался на сцене в полном одиночестве. Вновь требовалось что-то сказать. Но разве не все должно быть ясно без слов?       Из растерянного оцепенения Феличиано вывел телефонный звонок. Людвиг прервал вызов и будто бы сам тому удивился.       - Работа?       - Да.        - Ты хочешь меня?       - Твои вопросы…       - Ты ведь думал об этом, когда шел сюда. Если бы не думал, не вернулся бы за рисунком. Не стал бы разговаривать со мной, не поднялся бы в мою комнату.       Людвиг медлил с ответом, Феличиано не сводил с него глаз. Пропал звук телевизора, где-то в коридоре хлопнула дверь.       - Мне нравится слушать тебя.       - Хорошо! Мы можем поговорить. Ты прав, тут душно. Не против, если я немного разденусь? Хотя зачем я спрашиваю? Это моя комната.       Белая рубашка аморфно упала на пол. Феличиано сделал шаг из брюк и откинул их ногой. Еще один шаг – тонкая полоска золотистого закатного света прорезала его тело.       - Почему ты один здесь?       - С моим братом случилась очередная глупость, и он не смог поехать со мной.       - Какая глупость? – Феличиано обошел Людвига кругом.       - Его проткнули шпагой в двух местах, - Людвиг следил за Феличиано взглядом.       - Наверное, это очень интересная история.       - Он соблазнил жену одного эстетствующего музыканта. Ничего примечательного.       - Твой брат в больнице?       - Уже нет. Органы не задеты, но море ему пока противопоказано.       - Хочешь, я поеду на побережье вместо него? – Феличиано приблизился к уху Людвига и перешел на шепот. - Будешь слушать меня дни и ночи напролет. Уйди от ответа, как ты умеешь. Ты не хочешь лгать настолько же, насколько боишься правды.       - Хочу, - Людвиг повернул лицо, коснувшись носом чужой щеки.       Патио – внутренний дворик. Понте – мост. Палаццо – дворец. Микеланджело рисует крутых качков, Леонардо - бесполых ангелов, Рафаэль – рафинированных красоток с небесными чертами. С Донателло все сложнее. Почему он дал имя четвертой Черепашке? Его место вполне мог занять Боттичелли. Экскурсовод сказала, что он был большим любителем выпить и поиздеваться над соседями. Глумливый алкоголик, написавший картину с той рыжей голой девицей. Художники этого города любят рыжих девиц. Брат сказал, что еще они любят маленьких мальчиков. Я не понял, о чем он говорил. Они едят их? Мне стыдно смотреть на картины местных галерей. Кругом голые тела. Люди прошлых веков не одевались? Экскурсовод сказала, что когда-то обнаженная грудь была в моде и ее прикрывали прозрачным платочком, чтоб соблюсти какое-то приличие. Вот стыд. Поскорее бы уехать отсюда, пока меня не съел какой-нибудь художник.       Феличиано укусил Людвига за плечо. Красные полукружие отпечатались на бледной коже. Удивительно, насколько южное солнце не любит некоторых людей. Феличиано положил руку на грудь Людвига. Разница была почти контрастной, как между землей и небом. В темноте белое тело казалось призрачным. За шторами, должно быть, глубокая ночь. Как долго продолжалось все это?       - Все в порядке? – шепотом спросил Феличиано.       Вместо ответа Людвиг поцеловал его в макушку и крепче прижал к себе. Лежать рядом в такой жаре было сродни пытке. Тела липли друг другу, теплое дыхание жгло, как банный пар, сползли на пол скомканные простыни. У Феличиано в голове крутился миллион вопросов, но он отметал их один за другим. Смертельная усталость клонила его в дрему, но в груди бушевало непреодолимое волнение, мешавшее все-таки уснуть. Для него уже не было причин. Позади остался волнительный рубеж. Произошло все то, о чем он тайком спрашивал Кьяру когда-то давно. В тот вечер она пришла домой будто пьяной и отказалась от ужина. На все возражения матери загадочно улыбалась, а после, сидя на полу своей комнаты, смеялась, закрывала лицо руками и говорила о том, что Феличиано еще не мог понять. Тогда он тоже задавал глупые вопросы. Стыдно ли? Больно ли? А если узнает мама? Сейчас он совсем не думал о стыде, боли и мнении матери. И Кьяра тогда не думала о том, потому так смеялась.       Из дальнего конца квартиры раздался детский плач. Феличиано уткнулся носом в шею Людвига. Не хотелось знать, что за пределами этого времени и места есть что-то еще.       На главный вопрос он получил ответ, а все остальные дождутся утра.