Теперь все будет иначе

      Снегопад, которым можно было полюбоваться с утра, к середине дня превратился в очередной буран. Ветер бился в арочные окна, до оранжереи, где рачительный Гарри всю весну отдыхал умом, нагружая тело, могли добраться исключительно домовики — открытую галерею, ведущую по самым лучшим местечкам старого сада, замело до верхней планки, и никто не хотел тратить магию на бесполезные попытки расчистить путь, оставляя стихию в ее праве радикально переменить видимый из окон ландшафт.       На ветках, после крепко вдарившего в последние дни декабря мороза, колкими иголочками продолжал топорщиться иней, но иногда снежная масса, наносимая на ветки, не выдерживала и срывалась со своего места и падала вниз, рассыпая снежные крошки. В воздухе было сухо и холодно, и мир до самого горизонта скрывала белая мгла, похожая на летний смог: в ней точно так же пропадал любой обзор дальше мили, а уж обычно видимую деревушку, чуть вдали от мэнора, можно было даже не искать до самой ночи — как и мэнор, сейчас ее заносило, и даже используемый вместо визуального сигнала дым из чернеющих над снегом, разогретых труб, не спасал — мгла сплетала его с собой, отводя ищущим глаза.       Солнце, строго держащее путь вниз, к горизонту, было похоже на белую плошку в небе — сияющий идеально ровный круг, на который норовили наползти обрывистые, как края плаща дементора, темно-серые просвечивающие облака. Примерно такой же была в летние вечера Луна, заявляющая о себе на пике полнолуния еще до поздних сумерек, только сейчас была зима, и солнце, казалось, никак не могло расправить свои лучики, чтобы стрельнуть каким-нибудь из них прямо в навязчиво прикипевший к нему глаз.       Снежинки, еще утром бывшие мелкими и легкими, кружившимися в воздухе, не торопящимися улечься на землю, соединяясь в бескрайнее мягчайшее покрывало, теперь превратились в настоящих снежных кур. Вид был, как в новогоднем шаре — красиво и вместе с тем большое количество кружащего искусственного снега не дает разглядеть саму ландшафтную начинку, а потом, вроде как уже и поздно, и все не то. И почему-то Гарри вспомнилась сказка про Снежную Королеву. Одеваясь, чтобы наконец-то спуститься и узнать, как дела у их гостей, он думал о том, что в такой день хотел бы собрать друзей у камина, и, под чашку-другую какао и горячего шоколада, прочесть что-нибудь такое же возвращающее в детство. Не думая о логике истории и не анализируя каждое действие персонажей. Сказке положено оставаться сказкой.       Хозяева дома появились перед немногочисленными оставшимися в мэноре гостями только перед обедом. К этому времени, как оказалось, отнюдь не все еще проспались, и не все успели запланировано отбыть по домам. Так что никто не обиделся, что Гарри с Томом наравне со всеми отлеживали бока, и никто не стал их тревожить. Может быть, — и что более вероятно — гости просто побоялись: вмешательство, любого рода, в личную жизнь Темного Лорда и его избранника, безнаказанным не осталось бы.       Что никому не помешало понастроить предположений, уверовать в них, и почувствовать превосходство. Те, кто успели встретиться Поттеру, пока он спускался, смотрели с плохо скрываемыми усмешками и пониманием. Отчасти скабрезные искры в чужих глазах Гарри смущали, но и зацикливаться на чужой уверенности в их с Томом отнюдь не невинном досуге парень не желал. Давно ли эти же люди получали Круцио за излишнее любопытство и попытки вмешаться в хрупкие отношения Темного Лорда и Избранного? Давно ли любые происшествия с ними, о которых Гарри не желал говорить Гонту, но доходившие до его ушей стараниями вездесущих домовиков, оборачивались «воспитательными мерами», в том числе и некоторой разновидностью таковых для самого Гарри? — Ты должен не бояться защищать свое право на личную жизнь, но если ты не сможешь — я отлично справлюсь за нас обоих, — и на тот момент еще страшный Темный Лорд демонстрировал искорку готового сорваться с кончика палочки Круцио. Тогда разговор был начат из-за вездесущих журналистов вроде Скитер, но ко всем остальным, как оказалось, те слова тоже были применимы. К своим же вассалам Волдеморт мог быть куда более суровым, но дурную привычку полоскать им кости по кулуарам это не излечило.       Человеческое любопытство вообще было очень стойкой болячкой — уже история Адама и Евы отлично вписывалась в эту простую аксиому течения жизни.       Поттер передернул плечами, и тут же с разросшимся огненным цветком в груди теплом, вспомнил ускользнувшее сквозь пальцы томное утро — не совсем первое, когда они могли позволить себе нехитрую ласку, но никогда еще не бывшую столь откровенной и сладостно-бесстыдной, столь многое сказавшую им друг о друге и о готовности зайти как можно дальше. Они… словно отбросили маски, прекратили притворяться. До вчерашнего вечера они еще могли позволить себе шаг назад. Вчера магия связала их по обоюдному желанию, и путей отступления больше не было. Гарри шел под венец с Томом, который был и оставался Темным Лордом, чертовым манипулятором и на редкость успешной рыбой в водах политики, который умело плел свои паутины и играл во взрослые игры наравне с другими. Это был тот же Том Риддл, вернее уже вернувшийся в магический мир под фамилией Гонт, который два года подряд будил его ночью, если ему снились кошмары, который унял бесчисленное множество его страхов, который держал его в своих руках, когда Гарри пожелал увидеть могилы тех, кто из друзей превратились во врагов и с которыми Том разобрался ради него.       Гарри мог бы сказать, что это неправильно — убивать врагов. Но мертвых уже не вернуть, и гриффиндорская частичка в нем нещадно жгла совесть. Он не должен был настолько закрываться, чтобы не замечать ничего вокруг себя, чтобы принимать смерти, как неизбежное зло. Но кровавая жатва уже была окончена. Он опоздал со своим мнением и советами на срок от полугода до тех самых двух с лишним лет. И мертвой Тонкс и Ремусу уже было плевать на все. Они лишь ухитрились ему, против которого сражались последние месяцы, оставить для защиты самое дорогое, что у них было — сына. В своей голове Гарри частенько бил себя по лбу, спрашивая, каким образом это должно было выглядеть, на что они рассчитывали, настойчиво предлагая ему связь с ребенком. Но с другой стороны — была еще Андромеда, которую только остатки ее родни и удерживали от того, чтобы уйти вслед за мужем и дочерью.       Кроме того, не смотря на репутацию бездушного узурпатора и тирана, и просто Темного Лорда, от глупостей Меду удерживал и Том, пусть и странными способами. Признанной бабушке он все казался угрозой ненаглядному внуку, а инстинкты Блэков требовали с угрозами разбираться раз и навсегда радикально. Так что миссис Тонкс была обречена оставаться в тонусе еще долгие годы.       Они с Томом очень часто не понимали, что именно движет каждым из них, словно кто-то вел их под руку, наставлял и давал советы, которые не были лишними. Гарри все чаще поражался тому, каким разным и одновременно цельным был его возлюбленный — нежным с ним, практически тираническим — с посторонними, справедливо-карающим для слуг, но всегда тщательно ощущающим грань, которую нельзя было переступать.       Тому часто приходилось думать не сердцем, как хотелось, а головой, но это давало свои плоды — Гарри был партнером самого искушенного Серого кардинала Англии за последние лет шестьдесят, потеснившего с пьедестала ранее прочно обосновавшегося там Дамблдора. При этом Кардинал успевал не забывать про своего Мальчика-Который-Выжил, и тщательно направлял курс современной Магической Британии, занимался изучением различных магических аномалий, возникающих тут и там, проверял старинные рукописи и ритуалы на достоверность, уделял время разнообразным докладам, встречам и разбирательству чужих проблем, как и положено сюзерену.       Наверное, не жди его дома Гарри, Том не возвращался бы ночевать вообще, крутился бы, как белка в колесе, нарушая собственные же утверждения о пользе отдыха и смены деятельности.       Представить, что именно чувствует человек, проклятый таким грузом ответственности, Поттер не мог — воображение давало сбой. Но он мог судить по поступкам и их результатам, читай — последствиям. И если последствиями поступков являлось появление на их землях разнообразных магических тварей, о которых на территории Англии, Шотландии и Ирландии не слышали уже более полувека — наверное, эти затеи были не так уж и плохи, а Том не зря перекраивал магический мир, скрупулезно укладываясь в заданные рамки, плавно расширяя кругозор обывателей, возвращая легендам право быть былью.       Словно в подтверждении этих мыслей, к парню, звеня сверкающими крыльями, спикировала феечка, чуть ли не на лицо роняя записку — Том обнаружил отсутствие части гостей в столовой как минимум и попытку некоторых необходимых ему личностей отделаться от совместного завтрака как максимум. Двойной росчерк «СС» был подчеркнут и отмечен восклицательным знаком, а Гарри едва сдерживал смех — своих собственных бывших Пожирателей Тому было довольно трудно изловить — те десятилетиями совершенствовались в разнообразных скрывающих маневрах и на зубок знали подобного рода чары. Власть над домом была единственной магией, что помогала в таких случаях, и Поттер, ведомый инстинктами, которые умел слушать любой чистокровный маг, связанный со зданием, не задумываясь свернул в коридор второго этажа, направляясь в самую дальнюю комнату этого крыла, где притаился каминный зал.       Гарри как раз успел застать у камина прощание Блейза с его матерью, Розалиндой Забини, которая приехала на вечер, чтобы немного посверкать в обществе очередным, уже восьмым помолвочным кольцом и увидеть сына. Судя по тому, как парочка встала — не то Лорд добрался до них первым, не то возникшая заминка была вполне естественной, но так или иначе, она совершенно ломала планы остальным отбывающим. Так Поттер успел заметить, как дернулась тень в одном из углов, и фигура, на бумаге обозначенная тем самым росчерком «CC», была обнаружена первой. Хотя у Гарри не было никаких сомнений, что переспорить конкретного зельевара остаться на поздний завтрак у него не выйдет. Тут нужна была тяжелая артиллерия.       Можно было стать хоть апостолом Петром или наследным принцем какой-нибудь страны, а власти над свободолюбивым и ретивым зельеваром это не давало. Так и носящий фамилию Поттер мог сколько угодно быть избранником Темного Лорда, но уважения и власти над любым носителем фамилии Снейп — слава Мерлину, на всю Англию, конкретно упомянутый Снейп был единственно нужным — это не добавило бы. Никакое Круцио от руки Волдеморта не дало бы Гарри расположения этого мужчины.       Том крутил проблему так и этак, прежде чем прислушался к совету Гарри и бросил морочить себе голову. В конце концов, дурной характер не делал из Северуса менее толкового специалиста в своей сфере.       В этот момент Розалинда Забини издала очередной картинный стон, заламывая руки, и на беглом итальянском снова стала объяснять что-то Блейзу. Гарри, вырванный из своих размышлений, повел их по новому кругу.       В том, что между родительницей и ее отпрыском нежная и редкая, понимающая любовь, сомневаться не приходилось. Блейз был маскулинным отражением собственной матери, и ей без сомнений это нравилось, хотя Гарри ожидал ревности от женщины такого склада характера — отравительница была воистину ядовитой и все в ней отдавало приторной сладостью. От ее низкого, урчащего, грудного голоса, волосы на руках шевелились сами собой. Поттер плохо разбирался в соблазне со стороны женщин, ему все больше приходилось опасаться мужчин, но Розалинда — темноволосая, с кремово-кофейной от природы кожей, с блестящими светло-серыми глазами, была женщиной действительно эффектной, и становилось ясно, за каким чертом уже восьмой мужчина велся на медовые речи Черной вдовы.       Даже ему пришлось приложить усилие, чтобы отвести глаза от смуглой матриархини ядовитого семейства. Смотреть на прекрасное не запрещено, но прекрасное часто может быть опасным. В случае же Гарри, угроза была и для самого прекрасного.       В этом же зале и не так далеко от камина, как могло показаться в самом начале оглядываний, сердечно прощался с Гермионой Антонин Долохов — он возвращался домой в Россию, чтобы встретить принятые там праздники и более позднее Рождество. Кажется, опыт общения с маглокровкой оказался для него положительным, а может подкупила некая простота выросшей с маглами девочки. Гарри закусил губу, чтобы сдержать смех, услышав, что эти двое снова о чем-то горячо спорят, но без гнева.       Тони, как Поттер успел за два года узнать, был «мужиком» самым положительным — серьезный, когда надо, он мог цеплять оппонента похлеще покойной Беллатрикс, но шалое, пьяное веселье, граничащее с безумием, обрывалось очень быстро, и тогда он становился опасным врагом. К счастью, от Беллы его отличала проливающаяся бальзамом на вскипающий в процессе пикировки мозг, адекватность.       Если Гермионе и пришлось за эти сутки браться за палочку рядом с ним, то только ради магической практики, идущей в подкрепление собственной правоты.       У Долохова было четкое старомодное убеждение, что мужчина должен быть мужчиной, что включало в себя истинно джентельменское поведение и снисходительное понимание женских капризов и женских же возможностей. Судя по тому, как упрямо Гермиона пыталась делать что-то самостоятельно, она уже столкнулась с этой его чертой и пыталась с ней бороться.       Гарри только головой покачал — он в первый раз тоже очень удивился, когда Том отодвинул-пододвинул ему стул, да и вообще некоторые заморочки этикета, которым неукоснительно следовали те же Малфои, заставляли его все время недоумевать. Этикетов и правок к ним было много, а Гарри был один, и предпочитал поменьше времени тратить на расшаркивания. Том, с видом мудреца наблюдающего за молодежью, с улыбкой возводил глаза к потолку, когда слышал подобные речи; прекратил только тогда, когда Гарри повторил его жест и отметил, что идею приказать заново побелить потолок можно было протолкнуть и иначе, а очаровательные джентельменские глупости по отношению к нему выглядят странно — он ведь тоже мужчина. — Поухаживать за мной можно и по-другому, — поддел он тогда Гонта. Тот всерьез задумался. Традиции традициями, а ухаживания требовали немалого ума. И начинать следовало с малого и ненавязчивого. Хотя и это можно было понять весьма своеобразно, как у них и получилось.       После этого заявления, вечером Том с дразнящей полуулыбкой принес пыльную бутылку виски, обернутую лентой, и они лишили Гарри пробела в алкогольном образовании. Вид потертого двухместного диванчика возле камина еще долго заставлял Гарри вспыхивать — такое количество поцелуев и жадной ласки ему и в эротическом сне не могло присниться, хотя подростковое сознание подкидывало по ночам не менее чувственные видения. Было это незадолго до заключения последнего договора и принятия под свою руку рода Блэк, когда он уже знал, чего хочет, но не смел требовать и надеяться, радуясь и мимолетному вниманию человека, к которому он так сильно привязался.       Во многом их подобные начинания были неловкими и пропитанными неуверенностью во взаимности. Здесь не было положения сильного и слабого, которого подчиняли. Был только желающий и не смеющий давить Гонт, был страшащийся быть использованным и брошенным Гарри. Они словно боялись, что попытка погубит то, что у них есть, и потому все, что было сделано, обговаривалось скорее, как нечто без обязательств. Привязанности на таком не вырастить и они оба понимали это одновременно с облегчением и вместе с тем — с усиливающимся напряжением.       Это была буквально запретная ласка, с места и в карьер. После этого они обходились более изящной культурной программой, а Гарри, чувствуя, как тело рядом с Томом охватывает жар, старался научиться держать себя в руках, не желая навязываться в своем состоянии жажды чувственных удовольствий. Это были чуть ли не первые его робкие подвижки в сексуальной сфере, и иногда он стыдился того, что знает и умеет так мало. Для Гарри подростковый период вообще был крепко сплетен с бесконечным ужасом — мало было испытаний его воли и кошмаров, так еще и собственное тело бунтовало, слишком быстро росло, слишком многое чувствовало, спонтанно откликалось на странные вещи.       В пятнадцать, имея поблизости Темного Лорда в роли подстраховки и находясь в состоянии почти болезненного безволия, перманентной усталости от жизни, он и думать забыл о типичных для подростков радостях.       Он лишь тогда понял, что эмоциональная связь может быть куда многогранней, и дружба отнюдь не всегда становится мостом для удачных взаимоотношений. Иногда и просто понимание, пусть и от врага, может стать решающим. В конце концов, прежде всего, к Тому его привязало хорошее отношение и неуловимое ощущение власти, зависимость его слов и реакций от ставших порывистыми действий мужчины.       В пятнадцать он старался не злоупотреблять теми ниточками, которые их связывали, боясь, что за старые обиды придется расплачиваться кому-то невинному. После, когда по-настоящему больно ему сделали члены Ордена Феникса, даже мучаясь от боли, он смыкал губы, не давая порывистой гриффиндорской натуре наворотить дел. Хватало и того, что на шахматной доске должников в глазах Темного Лорда, пригодных для расплаты, стояло вдвое больше фигур, чем было определено изначальной раскладкой игры.       У их чувственной зависимости были и минусы. Детство с кусочком церковных догм вытолкнуло на поверхность определение греха, но Гарри задавил в себе стыд и вину — любить не грешно, быть любимым не грешно, а походы в церковь для него закончились тогда, когда он выдал, что церковные чудеса — это волшебство. Дурслей перекосило и в церковь они больше его не водили.       Том как-то сказал, что магический мир остается языческим по своей сути, но слишком много пришлых провели однобокое деление магии на темную и светлую. Хотя христианство любую магию вносило в список недопустимого. Пророки в религии чаще всего дорого платили за свои силы — что церковь не могла понять, она сажала на цепь или предавала анафеме. — Амортенция — приворотное зелье. Темное. Приворот — это пусть и навязанная, но любовь. Светлое. Навязывание — это насилие. Темное, — Том как-то забавлялся, зачитывая анализ какого-то средневекового мага, взявшегося анализировать приземленную классификацию зелий по свето-тени и на этом провалившегося. — Любое зелье и заклинание можно использовать двояко. Даже Круциатус можно употребить для пыток, а можно для возвращения чувствительности парализованным конечностям. Магия — это больше, чем армии классификаций и упорядочиваний. Это как попытки министерских шавок от здравоохранения поделить целителей сугубо по одному профилю и закрыть все смежные области, а между тем, они все тесно взаимосвязаны. Лучший целитель Мунго, Гиппократ Сметвик, знает около десятка различных профилей на уровне Мастера, еще по стольким же у него Подмастерье. И это с учетом постоянно пополняющейся копилки опыта, развития колдомедицины и бесчисленных палок в колеса, — Том улыбался, явно готовясь сказать что-то еще. — Магловская религия в магическом мире, это такой же сюр, как провозглашение власти чистокровных моими устами. Нужны были союзники — и я поманил их этим. Но только никто из них не знал, что их водит за нос полукровка, даже если цель вернуть магическому миру величие у нас была одна на всех. Или вот тебе еще пример — я, Темный Лорд по магии, связан по рукам и ногам с неким Лордом Света, которому начитывал лекции о многогранности магии, и в итоге, именно магловское образование этого Лорда позволило устранить острые углы первоначальной программы в машине перемен! Ведь сам я пятьдесят лет избегал контактов с миром маглов. — Слизеринец, — припечатал Гарри, недовольный и одновременно озадаченный тем, что по такой логике, он опять инструмент для высшего блага.       Том самодовольно блеснул глазами. — Слизерин, лорд Поттер-Блэк, не более, — мужчина проявил свою печатку с гербом одиозного для многих рода, и тут же скрыл обратно. — Маги в политике всегда немного инструменты, Гарри, — Том смягчил свою усмешку и притянул хмурого парня к себе. — Я тоже устал от того, что маги Англии подобны ленивым животным, которых приходится постоянно понукать через наказание, но за полгода они хотя бы начали раскачиваться и приходить в движение. Для нас наша роль закончится спустя пятилетку или две, но прежде придется убедиться, что элементарнейшие законы магии соблюдаются повсеместно, и люди привыкли жить волшебством, и больше не подчиняются магловским догмам. Им следует знать все — и про магию. И о других вещах. Маглы почему-то знают, что нельзя совать пальцы в розетку, а вот у магов, практикующих ритуалы, с этим беда. Они банально не знают, что такое ритуалы, а когда суют пальцы в розетку и их бьет, просто запрещают сам предмет споров.       Гарри понимал — религия маглов религией маглов, а для него было куда приятней и безопаснее, в дни хрупкости его рассудка, быть рядом с этим мужчиной — что бы это ни значило и к чему бы ни привело, как бы это ни выглядело для обывателей. Это было просто правильно тогда — сидеть у его ног или и вовсе лежать рядом, ощущая тепло и крепкие руки. Иногда эти руки были единственным, что стояло между ним и океаном безумия, бурлящем где-то поблизости. Иногда, охваченное истомным теплом, тело просыпалось для ласки лишь от прикосновений этих тонких пальцев, когда магия прокатывалась по нервам щекотными покалываниями.       И тогда начинало казаться, что они были предназначены друг другу судьбой. Всплывало Пророчество, что связало их. Всплывали подстроенные встречи.       Он отлично понимал слова Гонта об избавлении от навесного мира маглов. Магическому миру давно нужна была своя дорога и зоркий присмотр над делами соседей. Но не было ли то, о чем он думал теперь, таким же воздействием на его мнение, каким когда-то пользовался Дамблдор? Гарри не знал, и именно тогда он решил судить по поступкам.       По поступкам выходило, что пусть через бой, но Том был прав — маги Англии на своей шкуре почувствовали, как смещаются границы миров, и тогда каждому словно кто-то в голову вложил — магия мира магов протекала в мир маглов, и уже давно, и чем тоньше были границы, тем больше уходила сила. Появлялись маглорожденные, вырождались чистокровные, разрастались аномальные зоны, крепли и высвобождались древние проклятья и невиданные твари.       А теперь все менялось, словно кто-то ладонью надавил на перекошенную, задранную чашу весов. И однажды, проснувшись дождливым осенним днем, многие из магов смогли увидеть, как по каминам играют юркие, считающиеся капризными в содержании саламандры, набившиеся в огонь ради сохранения и выделения тепла. Потом были замечены играющие по садам сильфы, кто-то в собственном пруду наткнулся на келпи, у кого-то в приусадебном лесу фестралов потеснил табун считавшихся мифическими даже среди магов к’ярдов.       Впрочем, если существовали фольклорные народности, вроде эльфов, гоблинов и лепреконов, то почему по магическим землям Англии не разгуливать и всему остальному? Хороший маг — живучий маг, и можно было лишь посочувствовать тем «темным тварям», когда из земель резервации их выперли настоящие порождения ада. К примеру, едва ли оборотни планировали или смели надеяться когда-нибудь, пусть и ценой ранней седины, приобретать разум в полнолуние, но адская гончая, выскочившая на одну из стай прямо из леса, заставила тех неожиданно обрести этот самый разум и осознанность.       Так оборотни сошлись на необходимости организовать всеобщую резервацию. Магам, для которых небезопасная живность была не менее опасной, пусть и несомненно ценной, пришлось им помогать, что привело к ряду новых поправок в законах и потребности пересмотреть законодательство, как таковое.       Гарри помнил, как ему пришлось мучиться за всех, потому что невесть откуда в Англии оказалось целое поселение нагов, которые заявили, что были всегда. Но теперь им точно так же нужно признание, как и оборотням.       (Гарри небезосновательно подозревал, что Департамент регулирования и контроля магических популяций, с самого первого дня всей этой истории с ожившими легендами, который были под самым их носом, орал дурниной.)       Беда была в том, что наги и их потомки были исключительно змееустами — вот тебе и подарочек, передающийся в роду Слизеринов — а в Англии, за последние сто лет, было всего два змееуста — занятый реформами Темный Лорд, и ощущающий свою вину за практически безучастность в судьбе страны, Гарри Поттер.       Мысль определенно требовала продолжить ее думать, но каждый раз, когда Гарри вспоминал о Томе, все шло куда-то не туда.       У них с Томом была длинная история не вражды, но противостояния. И от того сладко было понимать, как сильно все смешалось со временем. Как много всего изменилось почти диаметрально. Он больше не ученик Хогвартса и не Герой, Том больше не узурпатор, не символ авторитаризма. Страна менялась — вероятнее всего, к лучшему.       Маглорожденных переселяли в магический мир вместе с семьями, если имелась возможность. Каждому в новом мире находилось место и дело для души. Аристократы, связанные магическими узами, не позволяли себе гнусной вольности — смотреть сверху вниз на тех, кто пришел обновлять кровь и застоявшуюся магию в мире.       Оборотней всех мастей, зависимых от луны и независимых, собрали в группы, объединили в селениях, и обвешали не только правилами, но и правами, наконец-то позволив практически шаманской культуре укорениться в их прежде разрозненном обществе. Позволяя оборотням стать народом, который живет с магами бок о бок — как гоблины, как общины вейл или стада кентавров.       Снова по оплетенными цветами улочкам спешили пропавшие еще в конце позапрошлого века феечки, переносящие письма любовников. На зачарованных территориях всадники снова седлали гиппогрифов, а английские драконы снова имели место и на родной земле — от того и прибыли из Румынии на родину Чарли Уизли со своим уже женихом.       Теперь было нормально увидеть, как по стеблям винограда, оплетающим дом, передвигаются лечурки, как бегает по улицам чья-то проклятая подставка для зонтов, а низзл, охраняющий дом, не спешит становиться послушным котиком, сохраняя размеры, которым уступала иная крупная собака.       Мир волшебства больше не был закольцован только в котлы, палочки, мантии и спешащих с поручениями сов. Древняя магия снова ласкала кожу благодарностью, и все хорошо забытое становилось вновь открытым. Гарри, чей особняк на Гриммо больше пятисот лет не был связан с остальным волшебным миром, теперь знал, что когда-то его дом был частью системы улиц одного из волшебных поселений, имея два выхода. Вальбурга знала об этом лишь из рассказов и летописей, и даже она пожелала видеть, каким становится волшебный мир снова, едва очередной ритуал заставил дом раскрыться в полной мере.       То, каким был их мир, когда магия разлилась в воздухе, сдерживаемая никем не установленной, вполне естественной границей, было удивительно и вместе с тем как-то ожидаемо — магия внутри знала, в отличие от своих носителей, как должно быть, как правильно. Это не было похоже на мир короля Артура, волшебника Мерлина и феи Морганы, но это было шагом к тому, чтобы и среди магов снова рождались могущественные волшебники, воздавая хвалу новому порядку, а магловские полезные штучки находили свое применение. облегчая жизнь в прежде узколобом, патологически консервативном обществе.       Потому, наравне с метлами, волшебники передвигались по улицам на не дошедших ранее велосипедах, зачарованных так, что вспоминались истории о Мери Поппинс и ее умении передвигаться по воздуху, не прилагая к этому никаких видимых усилий.       Вальбурга, рассмотрев новый мир, грустно улыбалась с миниатюрной копии своего портрета, и Гарри тогда понял — на долю этой женщины выпало застать слишком много войн. Цепляясь за магию их рода, о настоящей магии, пропитывающей светлые улочки, витающей в воздухе, струящейся с кончиков пальцев детей, леди Блэк не знала и не смела представлять.       Настоящую магию не заключить в жесткие тиски запретов и правил, она требует творческого подхода и фантазии. Меньше полугода с очередного договора Света и Тьмы, а мир науки затопило открытиями, светлыми и приятными, темными и новаторскими. Работы у контролирующих органов было много, но еще больше приходилось изучать прочим волшебникам повсеместно, чтобы понимать, в чем хитрости чудес. И было особенно удивительно понимать, как долго умы магов находились под искусственным прозрачным колпаком, как много мелочей просто утаивали, не давая разрозненным искателям увидеть конец многолетним изысканиям. Приходилось открывать курсы, чтобы общий уровень образования магов в стране вырос.       Возвращаться в реальность Гарри пришлось почти через силу, и то, помогло, что он почувствовал прикосновение магии Тома, на которую отозвалась, как на голос старого друга, его собственная.       Каминный зал по прежнему был полон народа, но многие уже заметили присутствие одного из хозяев, и поняли, что отвертеться от обеда в компании других людей у них не выйдет — разве что найдутся какие-то другие, важные дела, ради которых будет не стыдно раскланиваться напоследок, торопясь сбежать. Так что цепочка фигур в мантиях потянулась на выход без колебаний. А Гарри только улыбнулся и склонил голову к плечу.       Иногда приятно было думать только о своей жизни и никак не о жизни магов вообще, но иногда он проваливался в анализ всего на свете, и остановиться получалось в основном из-за какого-либо воздействия со стороны окружающих.       Подобно Основателям, теперь они с Томом поспособствовали толчку в развитии магии. И было тяжелее, чем читать о таких же новаторствах мира магии в летописях тысячелетней давности. Объем работ напоминал уборку на складе, где уже очень давно складывали все подряд и совсем никто-никто не знал, где и что может оказаться, стоит только чуть задаться целью искать.       Гермиону Гарри пришлось со вздохами уводить из каминного зала за руку, потому что спорить о магии она могла бесконечно, а Долохов и не думал усмирять бурю. Тони только усмехнулся Поттеру и подмигнул, прежде чем шагнуть к камину, любезно одной репликой прерывая телячьи нежности Розалинды, а через минуту оказываясь втянутым в тесный кружок прощаний Забини.       Гарри, глянув через плечо, подумал, что передавать перебравшим гостям антипохмельное все-таки не стоило. Не было бы тогда и бреющего, которым Тони привел себя в порядок. И заинтересованного взгляда итальянки на расплывающуюся в улыбке, хотя обычно суровую морду Долохова, тоже не было бы.       В углу зала Гарри одними глазами пригвоздил к месту Северуса Снейпа — судя по кислому лицу и мимолетно брошенному на него нечитаемому взгляду, его уже два года как бывший профессор, по-прежнему, кажется, страдал от неразрешимой дилеммы: с одной стороны он поклялся Дамблдору защитить Гарри от Темного Лорда во имя своей любви к Лили, а с другой Поттер в большей степени ощущал себя в безопасности, когда бледные руки того самого Лорда обнимали его, защищая и ограждая от всего мира, если потребуется.       Они так и не смогли разрешить вопрос, правильно или неправильно Поттер поступил когда-то, рухнув в объятия воплощенной Тьмы. Но, после десятка коротких перепалок с палочкоприкладством и одного вмешательства Тома, мстившего обоим за свой любимый рабочий стол, разнесенный спорщиками в щепки… Отношения мальчика и зельевара стали куда терпимей — длительные периоды разлуки шли им на пользу, а редкие встречи и пикировки научили ценить мгновения, когда чувства при виде друг друга порохом разгорались в крови, подгадывая мгновение для долгожданного взрыва.       Наверное, мужчина уже очень давно желал покинуть мэнор со всеми и вернуться к бесконечным исследованиям и открытиям в своей лаборатории, но Забини с Долоховым опять наглухо перекрыли подходы к камину и мешали незаметно улизнуть, не тратя время на расшаркивания и прощания. Тут-то Гарри и встретился с ним взглядом, безмолвно рекомендуя остаться на месте.       Рядом с Северусом нашелся и разыскиваемый Лордом Яксли, и если директор школы был черным пятном на светло-сером камне стен угла, то Корбан, как и положено педантичному служащему Министерства, был деловым темным пятном: в руках мужчины светлели пергаменты каких-то донесений.       Гарри уже и не помнил, как часто он видел этого не слишком эталонно красивого, но харизматичного мужчину, не занятым — бумаги и письма трудовых переписок словно липли к его рукам, строго-собранный образ заставлял Гарри ощущать себя малолеткой. Но зато благодаря Яксли Гарри мог вспомнить, что любит вот такого же зануду и педанта, из тени управляющего магической Англией — вполне успешно, к счастью, чтобы не было протестующих и недовольных, а остальные отделывались внушениями и рекомендацией не подставлять свою сторону Гаранта, кем бы этот Гарант ни был — Светом или Тьмой. Отвечать-то придется по всей строгости, а Свет умеет причинять боль куда изощренней Тьмы. Ведь без разницы, как лишать зрения — выжигая сетчатку или погружая в бескрайнюю тьму.       Останься Гарри частью плана Дамблдора, каким бы тот ни был, он бы постарался разрушить это все. Ставил бы палки в колеса гнилой власти. Многие бы погибли еще во время противостояния — больше, чем было погибших на данный период. Ни одна революция не обходилась без крови.       Теперь идея борьбы внутри страны была сведена к минимуму. Маги с изумлением заново учились понимать, что магия — она вокруг, а не только в самих магах, потому что так и должно быть, такой порядок вещей велит принять природа. Представители подают новые законы на рассмотрение, законодательство вычесали мелким гребнем, рода достали кодексы и ритуальные книги, перерыли хроники и провели собственные изыскания по мелочам. Мир магов обособлялся в своем темпе, захватывая земли под свое развитие и открывая все больше исчезнувших, когда магия стала уходить — чтобы любая искра магии, зародившись в ребенке, не нуждалась в сокрытии. Маленького мага с семьей можно и переселить, а особо ретивым придется пройти внушение.       Ведь ни один ребенок не заслужил боли, страха и ненависти.       Ведь ни один человек не заслужил брошенного вероломной рукой заклятья в спину.       Ведь нарушители должны или быть умнее, или держать ответ перед обществом, где существовали свои правила приличия. Ты не крадешь, когда можешь заработать. Ты заботишься — пусть даже ради галочки перед совестью — о ком-то, кто слабее.       Гарри был циничен к взрослым, он все еще помнил, как усвоил: у всех детей есть родители, но не у него; всех своих детей взрослые любят, но и тут не его случай. Мир был к нему несправедлив — мир взрослых. Теперь он был тем, кто внес свои правки в реформу преобразования магического мира. И детям Гарри уделил особое внимание, не желая повторения истории.       Гарри тряхнул головой, следя за тем, как скользнувший в зал Том быстро собирает всех, кто не успел сбежать и в ком он был заинтересован, не дав все-таки смыться вплотную подобравшемуся к камину Снейпу и Яксли, по пути кивнув спускающимся по лестнице братьям Лейстренджам и усмехнувшись фланирующим по боковому коридору Драко и Нарциссе. Кажется, леди Малфой только что получила переданную ей Томом пищу для размышлений.       Сразу вспомнилось, как Том, уже перед самым выходом, когда они оба приняли душ, высушились и и на ходу расправляли чистые вещи, в которые переоделись, чтобы показаться на глаза гостям, внезапно усмехнулся и выдал очередную шутку про дракона, принцессу, которую надо спасать, и ее верного рыцаря. — Во всех подобных историях есть много упоминаний об удачливых и не очень рыцарях. Целой армии рыцарей, судя по описаниям количества покореженных доспехов в пещере дракона. Но всегда героиней является лишь одна принцесса и крадет ее лишь один дракон, как будто даже драконам не требуется семья. Но в нашей истории случилось нечто непоправимое, — глаза Тома сияли. — Принцесса вместо рыцаря выбрала дракона, дракон выбрал держать принцессу не в плену, а как хозяйку — словом, стандартная форма истории изменилась. А значит, что и у остальных персонажей, эта история пойдет иначе. Вполне вероятно, что твой рыцарь, в итоге, примет, что принцесса была не для него. И самое время присмотреться повнимательней к ведьме, что все крутилась где-то неподалеку, но история не позволяла ей проявить себя. Теперь жди зрелищ, милый, и смотри в оба глаза. Ни рыцарю, ни ведьме, я не прощу попытку украсть тебя, — Том коротко поцеловал его, прежде чем упругим шагом выскользнуть за дверь, прямо на ходу начиная раздавать приказы домовикам.       Оглянувшись же, Гарри обнаружил за собой Рона и Джинни, и ни капли не удивился, увидев поблизости близнецов и Чарли с женихом где-то за их спинами.       Рыцарь поблизости, но теперь Гарри даже думать и знать не желает, если тот вдруг решится проводить его глазами. И ведьма тоже здесь — пусть Джинни уже давно поняла, что Мальчик-Который-Выжил достанется тому, кого в истории со счастливым концом даже не предполагали увидеть, мелькало в ее глазах иногда что-то такое, от чего Поттер постоянно напрягался и не мог расслабиться.       Наверное, подобное разделение в процессе перемещения к столовой, было все-таки скорее факультетным. И тем забавнее Гарри было понимать, что прайд красно-золотых львов ведет он — этакая змея в маскировке. Ведь Шляпа не единожды посетовала, что он лучше подошел бы Слизерину с его политикой и амбициями.       Даже если амбиции Гарри склонялись к тому, чтобы поскорее начать жить счастливо с тем, от мыслей о ком все его тело заполнялось теплом и магия пела, он не желал бросать начатое. Начатое действительно было политическим до зубовного скрежета, но еще это была борьба с системой, а гриффиндорец внутри Гарри, имеющий равные права с внутренним слизеринцем, отлично умел идти против системы.       Это была вечная война в нем двух начал, вечный вызов — прямо как их отношения с Томом.       Но это было привычной ситуацией для Гарри. Он не умел жить скучно.       Пожалуй, и просто жить он иногда не умел.       К счастью, в такие моменты у него всегда рядом оказывался Том, с которым он почти никогда не ощущал их разницы в возрасте, словно в Гонте существовали и не терпели перемен пресловутые «вечные шестнадцать».       Гарри улыбнулся, когда его дракон вскользь поймал его руку, и коротко прикоснулся губами к кончикам пальцев, — как обычно целуют руки молоденьким барышням, — наверняка зная, что на самом деле, Том с радостью бы поймал его в объятия и целовал бы долго и тягуче, до головокружения.       Но их нежность была только для них. Их споры были только для них. Их великолепные примирения, когда Гарри дулся, а Том решал любой вопрос в несколько ласковых слов и прикосновений, тоже были только для них.       Сжимая пальцами предложенное предплечье, изогнутое специально, чтобы он мог продеть свою руку в образовавшуюся петлю, Гарри понял одну простую истину: теперь за вмешательство и неприятные намеки в их сторону, он вполне может и принять вариант решений проблем в стиле Темного Лорда Волдеморта.       Ощущая короткое прикосновение руки к своей кисти и наслаждаясь даже этим контактом, когда магия проходила сквозь них обоих, сплетаясь и согревая, он как никогда ясно осознавал — он от целого мира готов ревностно хранить то, насколько они с Томом близки. И может быть, то играли с его сознанием чары помолвки. Однако сейчас даже осторожно бросаемые в их сторону короткие взгляды раздражали своей навязчивостью.       Том его, его!       И Гарри, нарочито плавно расправив плечи и почти надменно приподняв голову, со свойственным лишь ему изяществом, обрамленным колким холодом, шагнул в столовую.       Так и не осознав, что смотрят вовсе не на них обоих и не на Тома, а конкретно на него, гордо несущего на своей коже отпечатки жадного желания, с которым мужчина накинулся на него утром, и которые он попросту позабыл скрыть или залечить чарами. Словно ощущение уместности от этих отметин на нем перебороло весь его природный стыд и болезненную уязвимость перед мнениями близких.

***

      Уже устроившись за столом, неуловимо переполненный счастливым довольствием от нескрытой близости и смутной, темной удовлетворенностью от очевидности факта принадлежания Гарри ему, Том коротко прикоснулся ладонью к тонкой шее своего аманта — тот только вопросительно обернулся, уже занятый изучением содержимого своей тарелки, ранее возникшей перед ним.       Так и не почувствовав, как тонкая паутинка чар ползет по коже, скрывая налившиеся цветом, лиловые отметины на шее. — Приятного аппетита, — с самым невинным видом пожелал мужчина, прежде чем взяться за ложку и с видимым удовольствием начать поедать суп. — Темный Лорд всегда Темный Лорд, да? — спустя несколько долгих минут, полных молчания и стука приборов, многозначительно сказал Гарри, видимо, поняв наконец, что было не так.       Гонт только кивнул головой. Слизеринец, вообще-то, тоже всегда слизеринец. Но вот об этом он Гарри напоминать не будет.