Волшебные руки

Вопреки желанию жреца, его ученик не стал делить с Эпероной сокрытого в недрах горы жилища, а расположился отдельно на берегу, в хижине, сооружённой собственноручно. Внутри Торико обустроил и украсил всё так, как ему нравилось: с соломенной крыши свисали мелодично звеневшие трубочки бамбука, пол устилал разноцветный ковёр, а через полупрозрачные стенки в хижину проникал мягкий солнечный свет. Входя к ученику, Эперона всякий раз неодобрительно покачивал головой, приговаривая, что такое место не подходит для будущего жреца племени. Но не в этот раз - нынче обоим предстоял очень серьёзный разговор. - Тебе известно, зачем я здесь? Торико, за годы обучения несколько возмужавший и как следует укрепившийся в своей угрюмости нрава, не обернулся на голос учителя. Сидя прямо на полу, он каменным ножиком вырезал из бамбука флейту. В разные стороны летели аккуратные завитки щепок, так похожие на его собственную взъерошенную причёску. Торико проговорил, не отвлекаясь от своего занятия: - Дитя Кеута? - Девочку придётся принести в дар морю, чтобы искупить этим жизнь Суммали, которую океан выбрал себе в невесты, - рассказывал жрец. - Только получив дитя, море смилостивится и дарует вождю других детей, здоровых и крепких. Целую ночь я ждал имени того, кто должен будет исполнить обряд. И перед самым пробуждением солнца я смог его услышать. Это ты, Торико. Нож выпал из проворных пальцев. - Я... должен буду убить малышку? Эперона широким шагом обошёл скорченную фигурку ученика, своей накидкой подметая пол. Как обычно, Торико прятал от него своё лицо. Протянув тощую загорелую руку, жрец цепко ухватился за сгорбленное плечо, сдавив его. - Ты будущий жрец и надежда племени, Торико. Пора бы научиться наконец храбрости. Учитель ушёл; светлая сурия-солнце окунулась в прохладу океана, а Торико всё сидел и сидел на полу в своей хижине. Просвечивающие тростниковые стенки приобрели сначала тёмный красноватый оттенок заката, а после и вовсе потускнели, и почернело небо над островом. Кто-то - возможно, Эперона, - разжёг пару факелов на побережье, отчего хижина осветилась жёлтым, а после Торико заметил, что глядит на чьи-то руки, выглядывавшие из-под навеса ткани, служившей дверью, - молодые руки, изукрашенные цветными браслетами, которые что-то проталкивали внутрь, низко, у самой земли. Постепенно придя в себя и вглядевшись, Торико узнал в них руки своего друга, Кеута, который, однако, не смел входить в его жилище - и собирался ли? Целью его было принести сюда ребёнка, при этом желательно - не видеть друга и не говорить с ним. Руки одним быстрым движением протолкнули внутрь корзину и мгновенно скрылись. От резкого движения дитя проснулось и заплакало, корзинка закачалась из стороны в сторону. Из бледной простыни выглянула маленькая ладошка и потянулась вверх, хватая пальчиками воздух, затем снова утонула в складках ткани. Торико стало любопытно, он двинулся в сторону, задев коленом всё ещё лежащий у его ног нож, и нервно оттолкнул его от себя. Боязливо потянувшись, юноша ухватил раскачивающуюся корзинку и придвинул поближе к себе. Ребёнок, похоже, не обратил никакого внимания на передвижение, продолжая кричать, и маленькое сморщенное личико постепенно становилось тёмно-красным от плача. Казалось, дитя сейчас задохнётся, не дождавшись совершения жертвы. Торико передёрнуло от смеси страха и отвращения, которые вызвал в нём вид этого болезненного ребёнка. Чтобы немного отвлечь себя от созерцания, Торико начал готовить всё к предстоящему жертвоприношению: зажёг благовония и разложил их вокруг пляшущей корзинки, начертал на полу тайные символы и знаки: символ плодородия, символ бескорыстного дара и символ океана. Громкий голос младенца стоял у него в ушах, и страшнее этого звука ничего на свете не было. Бросив быстрый взгляд вновь на корзину, Торико с ужасом увидел, что кожа младенца уже практически посинела от притока крови к голове. Ручки были неправильно маленькими, больными, и таким же больным было, без сомнения, и спрятанное в простыне красноватое тельце. Этому ребёнку было очень плохо и Торико, без сомнений, мог помочь. «Ты будущий жрец и надежда племени. Пора бы научиться наконец храбрости» Нож лежал неподалёку, и юноша не глядя потянулся за ним дрожащей рукой, но пальцы внезапно нащупали нечто другое. Это оказалась бамбуковая флейта, которую он вырезал сегодняшним утром, ещё до того, как на его плечи взвалили страшную ношу. Совершенно не понимая, почему, но Торико страшно обрадовался этой случайной подмене. И тут же поднёс флейту к губам. Отверстия в бамбуке вышли чуть-чуть неровными, и потому мелодия зазвучала немного странно, почти потусторонне, и сам ветер играл на флейте вместе с Торико. Плач тут же смолк. Ребёнок с интересом посмотрел на музыканта, как будто только теперь заметил его, а ученик жреца играл, и играл, и не собирался прекращать мелодии, которая, казалось, звучала из самой его души. Что же теперь ты не плачешь, дитя? Голос твой был, словно дождь из огня: Он остров грозой опалил, опалил, А после - горячим дождём облил. Что же не слышно, как птица кричит? Флейта играет, дитя - молчит. Будешь ли плакать, как смолкнет она? А может, ты просто осталась одна? Наконец, флейта допела и смолкла. Торико отрешённо отпустил её от губ. - Ри-и-иу-у!.. - протянуло дитя в полной тишине и рассмеялось, хлопнув в ладоши. И ребёнок больше не казался Торико уродливым, напротив, это было самое замечательное создание, которое он когда-либо встречал. - Торико! Дитя и юноша оба вздрогнули, а в следующий миг в хижину ворвалась встревоженная Суммали. На ней была ночная рубашка, а длинные чёрные волосы плетьми опутали плечи. Не рассчитав сил, Суммали упала на колени возле корзины с младенцем, и взгляд её тут же подметил брошенный на полу каменный нож. - Ты не убъёшь её! - зло прошипела она, пытаясь одной рукой забрать нож, а другой оттащить в сторону корзину. Разумеется, она тут же порезалась, и Торико поспешил ухватить подругу детства за обе руки, блокируя дальнейшие возможные увечья. Такой гневной он её ещё не видел. Суммали смотрела совершенно безумным взглядом, и из глаз её давно текли не замеченные ею слёзы. Младенец снова закричал, почувствовав то же, что и мать. - Кеут украл её у меня! Ты не можешь её убить! Торико ожесточённо замотал головой в разные стороны, отчего волнистые его волосы заходили ходуном. - Не могу. Ты права. Я действительно не могу. Суммали осеклась, услышав хрипловатый и напористый голос Торико - она успела подзабыть манеру речи друга, который, и раньше не будучи разговорчив, став учеником жреца и вовсе замолчал для всех. Казалось, он так редко говорит, что голос его временами забывает, как нужно звучать. Сейчас же Торико говорил, и говорил больше, чем можно было ожидать - Суммали растерянно слушала его, удивившись настолько, что почти позабыла о грозившей её дочери опасности. Без сомнения, с Торико что-то приключилось этой страшной ночью. - У нас нет выбора, раз ты обещала себя морю, а ты действительно сделала это, я сам видел много раз, как ты танцуешь в воде. Океан не забывает самоотверженных. И он падок на таких красивых. - Но что же делать? Получается, наутро жрец потребует уже моей жертвы. А дочь я не отдам. - Вам нужно бежать. У меня за хижиной есть каноэ*... Они говорили очень долго - так долго, что все зажённые у берега факелы давно потухли, - почти до рассвета, и ребёнок мирно спал, убаюканный похожим на шёпот прибоя голосом Торико и мелодичными ответами матери. - Ты скажешь Кеуту, что море приняло в дар меня, а не девочку. И, кажется, это даже будет правдой, - усмехнулсась Суммали. - Я уйду в море. Времени оставалось совсем немного; вскоре к Торико придёт Эперона, и к тому моменту лодка должна быть уже далеко-далеко. Вместе они собрали столько припасов, сколько поместилось в каноэ, после чего Суммали протиснулась в нагруженную до предела лодку и взялась за прицепленное весло. В последнюю очередь Торико протянул ей корзинку с младенцем. - Нет-нет, я её не возьму, - Суммали оторопело замахала ладонями, глядя на растерянного Торико, не понимавшего, как такое возможно. - Она выживет, только оставшись в племени. Но я не сомневаюсь, с ней всё будет хорошо - ведь ты будешь рядом. А однажды ты её уже спас. Суммали улыбнулась тепло-тепло, так, что даже вечно хмурый Торико не удержался от ответной улыбки, и всё же протянула руки, чтобы попрощаться с дочерью, и сжала в объятиях сначала девочку, а потом и самого Торико. Длинное весло помогло упруго оттолкнуться от берега, и волны подхватили каноэ, ведя лодку избранным океаном путём - всё ближе к зареву восхода. Рассветные лучи солнца вскоре стали настолько яркими, что поглотили каноэ. Малышка на руках Торико не спала, норовя дотянуться крохотной ручонкой до бусин, которыми был расшит рукав его одежд. Что ж, в эту ночь он, пожалуй, всё же сумел научиться храбрости, достойной будущего жреца племени. Но вот только, волею судьбы, будущим жрецом он уже не был. Вместе с лучами солнца, похожего на огромную спелую дыню, на остров приходила жара. Торико поспешил к хижине, чтобы спрятать младенца от палящих лучей. Так состоялся тайный обмен, о котором узнал сначала Эперона, а затем и Кеут: мать, не пожелавшая расставаться с ребёнком, всё-таки рассталась со своим сокровищем, подарив свою жизнь не только морю, но дочери. Океан принял её жертву, и дитя осталось в деревне. Вождь затворился и горевал, угнетённый ужасными последствиями собственного обмана, и его дочь воспитывали все женщины племени. Девочка росла похожей на мать. Когда отец впервые взглянул на неё после долгого затворничества, то понял, что будет беречь её теперь вместо Суммали. - Как твоё имя, дитя моё? - прошептал Кеут, глядя, как маленькую девочку подводит к нему Мальи, одна из женщин племени. Дочка молчала, не в силах даже пошевелиться, и с опаской глядела на незнакомца. - Она не говорит, - развела руками Мальи. - Мы зовём её нуми. Нуми, это твой отец! - Тогда, может, назвать её Суммали? - с надеждой предложил Кеут. - Её имя Риу, - донёсся издали мужской голос. То был Торико, за последние несколько лет снискавший себе славу местного сумасшедшего, впрочем, неплохо складывавший песни. Сказав так, он с серьёзностью посмотрел на ребёнка, а девочка ответила певцу столь же внимательным взглядом. Потом Торико ушёл на свой берег, а Кеут так и остался стоять, глядя вслед другу, вернее - когда-то другу. В детстве все были равны; затем на плечи каждого легло своё бремя: быть мудрейшим и благим, как старый жрец, или же возвышаться над остальными, как он, Кеут, а может быть, рассеяться по частичке, растаять в солёных водах океана, как дивная Суммали, что подарила себя морю. Для чего жил теперь Торико? Для того ли, чтобы слагать в одиночестве свои песни? Кеуту это было неизвестно.