Твоё дыханье столько значит для меня.
***
Влад медленно открывает глаза, немного опасаясь узнать, где он находится; яркий белый свет больно ослепляет с непривычки, и юноша спешно зажмуривается; сначала ему кажется, что он умер, и это тот самый рай, о котором всюду говорят, но тянущая боль и тяжесть в конечностях резко противоречат данным мыслям. Он непроизвольно издаёт измученный полувздох-полустон и снова открывает глаза, на этот раз ещё медленнее и постепеннее, ожидая, пока они привыкнут к белому ослепляющему свету; юноша осматривается вокруг и с ужасом осознаёт, что он в больничной палате. Все события вчерашнего вечера сразу же начинают мелькать в памяти, и брюнет прикусывает нижнюю губу, чтобы не зареветь от стыда и обиды. Несколько минут уходит на принятие того факта, что он жив и с этим ничего не сделать; парень успокаивается и внимательно осматривает помещение: напротив его кровати стоит ещё одна, но на ней, судя по всему, никто не располагается; белые стены и потолок раздражают своей чрезмерной пустой белизной; но самым интересным предметом окружающего брюнета мира, который он замечает, становится русоволосый юноша, спящий в явно неудобной позе у него в ногах: видно, что долгое время он сидел, но слишком устал и уснул, поэтому его ноги принимали сидячее положение. Сердце Влада болезненно сжимается, и юноша спешно отводит взгляд от Славы; с явным усилием приподнимает правую руку над собой, ощущая сильную слабость во всём теле и пару раз сжимает и разжимает пальцы на ней, чтобы хоть как-то размять затёкшие конечности; левой рукой он старается не шевелить, только внимательно разглядывает плотно перебинтованное запястье. Слава будто чувствует чужие движения сквозь сон и просыпается, медленно поднимаясь в сидячее положение на чужой кровати и потирая глаза ладонями; он не спал очень долго, всю ночь, трепетно карауля пробуждение брюнета и каждые десять минут щупая пульс на чужом запястье, но не выдержал к утру и задремал. Влад замирает, готовый провалиться сквозь землю от стыда и смущения, затем отводит взгляд в сторону, не желая смотреть в глаза русоволосому. Зачем он до сих пор живёт? Как он может теперь общаться со Славой, какое вообще право имеет снова находиться с ним так близко? — Боже… Влад… — русоволосый смотрит на юношу с непередаваемой радостью и каким-то невыносимым счастьем, так стремительно наполняющими его душу и сердце; он подвигается к брюнету чуть ближе и с опаской берёт его правую ладонь в свои руки, так сожалея о своём замедлении в такой роковой момент. События вчерашнего вечера, такие размытые, покрытые тонкой завесой страха и волнения, в который раз прокручиваются в его голове, заставляя сердце болезненно сжиматься в какой-то бесполезный жалкий комок… Влад выбегает из квартиры так неожиданно и непредсказуемо, что Слава действительно не успевает отреагировать и осознать происходящее; сначала он думает, что брюнет не контролировал свои действия в момент этого несостоявшегося поцелуя, отчего хочется плакать и кричать, но после к нему приходят совершенно неожиданные мысли о том, что все чувства, которые он сам испытывал всё время, взаимны. Русоволосый испугался, правда испугался и из-за этого оттолкнул самого близкого и желанного человека в такой тяжелый для него момент. Слава мешкается, пытаясь осмыслить произошедшее и уже через минут пять выбегает вслед за Владом, желая как можно скорее отыскать его и наконец объясниться; он спускается во двор и после безрезультатного кросса вокруг дома убеждается в том, что искать человека, который ушёл пять минут назад, в Питере — дело гиблое и пропащее. Ужасные мысли просто кучей появляются в голове, когда он, весь взволнованный и помрачневший, поднимается по прокуренному серому подъезду, боясь даже представить, что может случиться с таким хрупким беззащитным Владом без него. Слава добирается до четвертого этажа, пытаясь придумать хоть что-то, и почему-то замирает перед дверью в двенадцатую квартиру. «Нет, он бы не вернулся туда», — думает он, но подходит к двери ближе и прикладывает ухо к железной поверхности, вслушиваясь в звуки за ней. Тишина. Разве что… будто воду забыли выключить? Слава слушает ещё внимательнее, и ему почему-то становится не по себе; непонятный голос, раздающийся в его собственной голове, начинает буквально требовать — дёрнуть ручку, зайти, посмотреть. По телу пробегаются неприятные мурашки, юноша стоит в нерешительности и, глубоко вздохнув, опускает ладонь на дверную ручку. Та беспрепятственно поддаётся, пуская незванного гостя в тёмное пыльное пространство, буквально пропитанное страхом и болью; Слава делает шаг в прихожую и окончательно убеждается в том, что из ванной комнаты, где горит свет, и дверь в которую настежь открыта, доносится журчание воды. Непонятное чувство страха и волнения прокрадываются в его сознание, он уже почти готов уйти прочь, но что-то заставляет сделать несколько шагов и подойти ближе. Паника. Славик срывается с места, видя такого знакомого ему мальчика, лежащего в луже собственной крови без сознания: его веки сомкнуты, а черты лица так спокойны, будто он всего лишь спит. Русоволосый глубоко вздыхает, пытаясь не поддаться панике; он быстро щупает пульс на правом запястье и, чувствуя слабые удары, едва ли не плачет от счастья, вспоминая уроки ОБЖ, и во что бы то ни стало обещает самому себе, что Влад будет жить, и больше такое никогда не повторится. Он звонит в скорую, попутно снимая с себя майку, за неимением ничего более подходящего под рукой, а затем приподнимает бедного юношу в полусидячее положение, облокачивая его спину о кафельную стену, и завязывает тугой жгут из предмета своей одежды на чужой руке. Русоволосый выключает воду и садится рядом с Владом, ожидая приезда скорой помощи; из глаз непроизвольно текут слёзы, он с нежностью гладит чужие волосы ладонями и едва слышно шепчет о том, как сильно любит его. Скорая приезжает через минут семь, Слава уезжает в карете вместе с пострадавшим; по пути он звонит матери, рассказывая ей всё от и до, минуя неловкий момент с поцелуем, на что та с волнением говорит, что сейчас же отпрашивается с работы и едет в больницу. А потом было беспокойство. Хождение по коридору; безутешное, выворачивающее наизнанку незнание и страх перед знанием; ожидание, покрытое пеленой надежды и слёз, горя и сожаления. Слишком волнительно и страшно было видеть врача, выходящего из операционной; слишком невыносимо было услышать то, что он скажет. Сейчас Славик держит руку брюнета, не решаясь сказать что-то ещё; Влад просто не представляет, стоит ли ему говорить что-либо или нет, но чувство вины, поглощающее его с ног и до головы, просто заставляет начать говорить. — Прости, — тихо говорит Влад, так же смотря куда-то в сторону; Слава поднимает его ладонь над кроватью и, о боже, несколько раз, так трепетно и нежно, целует её тыльную сторону, отчего Влад едва ли не начинает плакать. — Это ты меня прости, — говорит русоволосый, забавно утыкаясь носом в чужую руку, прикрывая глаза. — Нам стоило объясниться друг с другом гораздо раньше, пока это не дошло до такого ужаса. Я такой придурок, боже… Влад поворачивается лицом к парню и поднимает на него свой взгляд; по бледной щеке всё-таки скатывается солёная слезинка, которую он просто не в силах остановить; Слава смотрит на него и осторожно вытирает чужую щёку большим пальцем своей правой руки, впрочем, не спеша убирать ладонь от лица брюнета, обводя пальцами расстояние от скулы, на которой так выделялся синеватый ушиб от удара, до подбородка. — Я так счастлив, что ты жив, боже мой, — на выдохе говорит он, немного опускаясь и обнимая лежащего юношу, с теплотой и осторожностью прижимаясь к нему, утыкаясь в чужое плечо и, уже не в силах себя сдерживать, плачет, так сбивчиво и беспокойно дыша. — Как представлю, что тебя нет… и… — неразборчиво бубнит он, так же плача, чувствуя, как тонкие пальцы с некой опаской и нежностью зарываются в его спутанные волосы. — Слав… — сквозь слёзы произносит брюнет, перебирая русые пряди и просто не веря в происходящее, словно это всё происходит во сне. — Я ведь тебя… так люблю… ты понимаешь? По-другому… — ком, застрявший в горле, действительно душит, заставляя юношу дышать еще чаще; предложения, такие большие и красивые, просто замирают на языке, не желая быть произнесёнными. Слава на секунду замирает, слыша такие невыносимо тяжёлые слова от такого робкого неуверенного в себе парня; он понимает, что все страхи, что он испытывал, боясь сделать хуже и больнее самому себе и Владу — были просто бесполезны и глупы. Все его опасения и мысли о том, что Влад никогда не сможет ответить ему взаимностью — оказались просто нелепыми и выдуманными от собственной неуверенности и навязанного обществом мнения и представления о любви. — И я тебя люблю, — шепчет он в чужое ушко, пробирая его владельца до мурашек. — Мы такие дураки, поверить не могу, — с невообразимой тоской произносит он, отстраняясь от юноши и глядя ему в глаза, такие же покрасневшие и полные слёз, как и его собственные. Слава коротко целует чужую щёку, заставляя брюнета слегка покраснеть, а затем зовёт медсестру в палату и звонит матери, оповещая её о том, что Влад очнулся, всё время держа его ладонь в своей, давая себе мысленное обещание, никогда более не опускать её.***
— Влад, мальчик мой! — восклицает женщина, проходя внутрь палаты в сопровождении медсестры, когда с момента его пробуждения проходит уже несколько часов, и, садясь на стул возле кровати брюнета, целует юношу в обе щёки, едва ли не плача от переизбытка чувств и эмоций: всё-таки она переживала и волновалась не меньше чем Слава. — Как ты, мой хороший? — В порядке… — смущённо говорит Владик, с неизмеримой любовью смотря на такую родную и хорошую тётю Люду, по которой он так сильно скучал. — Простите, что заставил переживать, я сам не знаю, что на меня нашло… Она отмахивается, совершенно понимая, что хрупкая сломанная психика мальчика уже действительно не выдерживала, а потрясение в виде избиения пьяного отца могло просто-напросто убить его стабильное душевное состояние и здравое восприятие происходящего. Конечно, женщина не знала о самой главной причине, побудившей подростка к таким ужасным действиям, но и первой хватало с головой. — Сейчас я коротко объясню тебе всю ситуацию, чтобы это не стало для тебя неожиданностью, — начинает она, вспоминая, что врач дал ей всего десять минут. — Сейчас ты находишься в кризисном суицидологическом отделении городского психоневрологического диспансера… Ой, тебе об этом уже рассказал врач? Ладно… Что ещё? Свидетельские показания с меня, Славы и некоторых соседей уже взяли и по отношению к твоему… кхм… отцу заведено уголовное дело сразу по нескольким статьям и, естественно, его лишили родительских прав. Я уже готовлю все необходимые документы, чтобы оформить опеку. Вся информация, большой кучей свалившаяся на него, поражает юношу до глубины души… Неужели человек, причинивший ему столько боли и отравивший всё его детство, наконец получит по заслугам? Влад не радуется чужому страданию, но ничуть не сочувствует бессердечному тирану, надеясь, что тот элементарно поймёт, что всё это время был дерьмом, а не отцом. Новость о том, что тётя Люда оформляет опекунство, повергает брюнета в шок; он закрывает часть лица правой рукой, делая глубокий вдох; в горле снова застывает ком, предвещающий о том, что из глаз вот-вот польются очередные водопады. Как же он устал плакать. Плакса-вакса, ей-богу. — Тише, дорогой, всё будет хорошо, — с тёплой улыбкой произносит женщина, но немного мрачнеет, когда дверь в палату открывается, и врач просит снова оставить его наедине с пострадавшим. Она прощается с брюнетом и, прихватывая с собой недовольного Славу, всё время сидящего на кровати рядом, выходит из светлого помещения в коридор. Врач — невысокий полный мужчина средних лет — уже заходил к Владу после того, как он проснулся и беседовал с ним на протяжении часа, в основном — о его здоровье и самочувствии. Он представился Михаилом Александровичем и на самом деле смог добиться доверия и расположения Влада с первых минут общения; мужчина говорил приятным несколько грубоватым тенором, а двигался крайне грациозно и ловко, чего нельзя было бы сказать, просто взглянув на него. — Как твоё самочувствие? Как поговорил с Людмилой Степановной? — спрашивает он, поудобнее присаживаясь на стул перед кроватью. — Всё в порядке, я был очень рад её видеть, она рассказала мне много чего нового, — отвечает Влад, поднимаясь в полусидячее положение. — Чувствую небольшую слабость только… — Это нормально в твоём состоянии, — с видом знатока произносит мужчины, делая в своём блокноте какие-то пометки. — Что же она тебе рассказала? — Моего папу посадят в тюрьму за всё то, что он совершил, — говорит Влад, неотрывно смотря на пальцы своей левой руки, так как он не знал, куда ему смотреть. — Тётя Люда хочет оформить опекунство… Я буду жить у неё после того, как меня выпишут… Меня же скоро выпишут? Михаил Александрович внимательно слушает юношу, а когда тот спрашивает про выписку, глубоко задумывается; Влад был ребёнком с сильно покалеченной психикой, у него много фобий и проблем в общении с людьми, но в отличие от других пациентов суицидологического отделения он хотел жить и жалел о содеянном — тем более врач считал, что во время попытки свести с собой счёты юноша находился в шоковом состоянии и не контролировал свои действия. Долго держать парня в больнице и правда не было необходимо, и одна неделя под пристальным наблюдением врачей казалась самым выгодным вариантом; после выписки брюнета, конечно, по всем правилам, ждёт долгая реабилитация в виде регулярных походов к психиатру, приёме нужных таблеток и домашнем обучении. — Посмотрим, — отвечает он наконец. — Думаю, что больше недели мы тебя тут не задержим. Расскажи мне, ты рад тому, что Людмила Степановна хочет стать твоим законным опекуном? Влад мысленно радуется, что застрял он в этих четырех стенах ненадолго, ведь кажется, что когда он выйдет из больницы, в его жизни наступит совершенно новый период, не предвещающий ничего плохого… — Я очень рад этому. Тётя Люда замечательная… Она добрая и заботливая, прямо как настоящая мама, она никогда не кричит и… — парень понимает, что чем позитивнее и активнее он будет себя вести, тем скорее и вернее будет принято решение о его выписке. — У меня нет слов, чтобы выразить всю благодарность, что я чувствую к ней. Он слегка улыбается, что заставляет мужчину улыбнуться в ответ и сделать очередную пометку в блокноте; врач меняет положение на стуле и продолжает свою непосредственную работу, выпытывая из Влада его переживания и волнения по небольшим кусочкам. — Расскажи мне о Вячеславе, что ты о нём думаешь, какие у вас отношения? — спрашивает он спустя ещё несколько вопросов; Влад настораживается, явно не собираясь рассказывать врачу о своих романтических чувствах. — Слава? Он мой самый лучший друг… Он замечательный и добрый, самый заботливый… Это он заступился за меня, когда отец начал бить меня, — начинает он, но говорит, кажется, слишком много… Он рассказывает врачу про то, какой Слава хороший и прекрасный на протяжении нескольких минут, что вызывает самый понимающий взгляд и хитроватую улыбку у мужчины, будто видящего его насквозь.***
Первый день в больнице проходит действительно незаметно; Владу говорят, что завтра к нему придут полицейские, чтобы задать некоторые вопросы по делу его отца, и он немного боится предстоящего опроса: все мы по каким-то непонятным причинам слегка боимся полицейских. Больше в палату не впускают никого постороннего, так как, по мнению врача, юноше нужен отдых и покой после пережитого стресса и насыщенных встреч в первой половине дня; молодая медсестра с добрым весёлым взглядом приносит ему обед и ужин в палату, а так же меняет повязку на его руке, сообщая, что порезался он довольно глубоко, поэтому пришлось наложить швы. Влад лежит в помещении, где давно уже царит ночной мрак, смотря в темноту и обдумывая всё произошедшее за день. Мысли отвлекают от желания спать; он буквально чувствует, как его сердце переполнено чем-то непередаваемым и чудесным, готовым вот-вот вылиться через край и заполонить всё вокруг. Счастье? Он точно не знает, но Слава… Его глубокие голубые глаза, его тихий голос, его рыжие веснушки на щеках… Влад закрывает глаза и, даже не успев подумать о чем-то, засыпает; возможно, так на него действуют таблетки, что юноша принял после пары ложек манной каши на ужин, или же он действительно так устал за этот удивительный день, что сил думать просто нет.