Diffusion

«Трудно забыть боль, но еще труднее вспомнить радость. Счастье не оставляет памятных шрамов.» Чак Паланик «Дневник» Вдох. Выдох. Спокойно Вдох. Выдох. Опять он. Этот отвратительный розовый запах. Кажется — если бы сны могли источать ароматы, самые кошмарные из них, для Мегги, наверное, отдавали бы розами. Хотя как, отдавали? Скорее уж — запах дверь запирал бы, будь там дверь. Надо же, как трудно бывает ощущать, что твоё прошлое никуда не делось. Даже не так. Как трудно бывает знать, что оно никуда не ушло, оно всё ещё здесь, с тобой. Оно в мутно -голубых глазах, фарфоровых чашках и чёртовом запахе роз, сладковатом и терпким, самом худшим. Ничего не случилось. Джеймс просто решил сделать Лили подарок. Он всего лишь подарил ей розы. Вдох. Выдох.

Звон бьющейся об пол посуды. Пыльный ковёр. Крики. Вдох. Выдох. Лили что — то говорила Поттеру, Мег не слышала. Всё её сознание заполнил запах, источаемый розовыми цветами, воспоминания, и попытки успокоиться. Возможно, весь ужас отразился на её лице, но девушку это совсем не беспокоило. Пробормотав что-то, и, не задерживаясь боле ни секунды, Стенфилд вылетела из гостиной Гриффиндора быстрее, чем скоростная метла. Прислонившись к стене и чувствуя затылком прохладный камень, Мегги приводила в порядок мысли. Вдох. Выдох. Кажется, получилось. С силой зажмурив глаза, Мег резко подняла веки, лицезрея перед собой Блэка, во взгляде которого читалось беспокойство.  — Ты в порядке? Вылетела, как будто тебя пикси ужалил, или же за тобой гналось стадо кентавров. Что случилось? — Мег поморщилась.  — Да. Я в порядке. Просто… не люблю розы. Точнее, запах роз. Не забивай голову. — она махнула рукой и вымученно улыбнулась.  — Странно — он провёл большим пальцем по губе, как делал всегда, когда задумывался. — Обычно, девчонки от него балдеют. Я знаю, как минимум, пять однокурсниц, чья амортенция пахнет розами.  — Пугающе.  — Не то слово. — Блэк усмехнулся, а Мегги повела бровью.  — Это ещё ничего, я вот терпеть не могу запах ванили. Когда мне было семь, maman устраивала званый ужин, десертом для которого послужило ванильное мороженое, которое я, по неаккуратности своей, опрокинул на платье леди Нотт, после чего мне крупно попало. Было весело, конечно, но всё — таки, теперь я ванильный аромат терпеть ненавижу. — он лающе рассмеялся, а потом резко покосился на Мег. — А какова твоя занимательная история? — Магдалина шумно выдохнула, почувствовав, как прежнее волнение возвращается.  — Не важно. — сказала, как отрезала. Молодец.  — И всё же? — у Стенфилд появилось непреодолимое желание закатить глаза, поражаясь этому настырному парню.  — Это личное… — теперь глаза закатил Сириус.  — Ой, да брось! — испытывающий взгляд и ни малейшего шанса сбежать. Да и Мегги всегда считала, что сбегать — самый отвратительный, невежественный способ уходить от проблемы. Если дело не касается жизни, конечно. Дурацкие принципы!  — Мне было пять, когда у меня случился первый выброс магии. Тогда мой отец узнал о том, кем была мама и кем, по сути, была я. Он разозлился, начал бить посуду, — звон разбивающегося вдребезги фарфора — с — с -сметать с полок статуэтки, — крики — и, случайно за — адел мамин туалетный столик, смахнув с него французские духи. Розовые духи. Флакон разбился, и… этот запах, он пропитал ковёр, весь. Вот и вся история. Просто розовый запах, теперь, ассоциируется с плохим. Вот и всё. — голос предательски дрогнул. — А теперь извини, мне пора. — обогнув замершего в смятении Сириуса, Магдалина быстрым шагом направилась прочь, как можно дальше.

***

Лишь дойдя до спальни, Мегги позволила себе слабость. Разрыдалась, уткнувшись в подушку, чувствуя, как солёные капли пропитывают ткань. Дыхание больше не успокаивало. И стена рухнула.

Книга, на самой высокой полке, слетает прямо в руки маленькой девочке, которая тут же радостно визжит. И замирает. Папа встаёт с дивана и подходит к побледневшей маме. Женщина сжимает в руке шейный платок и громко дышит, испуганно пряча глаза. Крики. Мужчина разбивает об пол посуду, его мелассовые глаза метают молнии, а на вытянутом лице замерла гримаса отвращения, вперемешку с гневом. Фарфоровый сервиз, подаренный на свадьбу тётушкой, летит к чертям. К нему присоединяются статуэтки, до этого дня мирно стоящие на каминной полке. Резной туалетный столик, из чёрного дерева, невероятно красивый, опасливо накреняется, и флакон с мамиными духами, совершив финт в воздухе, приземляется прямо на угол стола, под которым сидит маленькая, беззащитная девочка, пряча лицо в ладонях и сжавшись в комочек. Флакон разбивается на сотни маленьких осколков, и пятилетняя Магдалина чувствует, словно разбился не флакон, а её счастливая жизнь. Розовый запах пропитывает ворсистый ковёр, до ужаса пыльный — мама не умела пылесосить, а магией пользоваться было нельзя. И Мегги вдыхает этот запах, глотая слёзы. Она слышит громкий визг, звук удара, глухой шлепок тела, шаги, и захлопнувшуюся дверь. Дальше идёт тихий стон и отчаянные рыдания, на звук которых она вылазит из — под стола. Мама. Её светлые волосы разметались по полу, а сама она лежит, прижимая руки к животу, неестественно выгнувшись, и плачет, плачет, плачет. Магдалина дрожит, обнимает маму, трясёт за плечи, просит не плакать, спрашивает, куда ушёл папа и почему он кричал. Но мама не отвечает. Шерил Стенфилд в ту ночь потеряла ребёнка, мужа и рассудок. На утро, Лючия Адамс, родная сестра Джона Стенфилда, решившая проведать его, увидела разгромленный дом, невестку, лежащую на полу без сознания и маленькую племянницу, собирающую по полу остатки посуды. Шерил сошла с ума. Она могла днями тупо смотреть в пустоту, обняв руками живот исступленно плакать, резко начинала смеяться, или громко кричать. Тётя Лючия, взявшая опекунство над Мег, поместила бывшую жену брата в клинику, тем самым окончательно разбив надежды на светлую семейную жизнь. Светлая жизнь началась после. Ричард Адамс, муж Лючии, был совершенно не против, хоть порой и относился к Мегги слегка отчужденно. У семейной пары уже был двухлетний сын, Оливер, но Адамсов сожительство с племянницей никак не потеснило. Мегги получила то, что у неё отобрали, в двойном размере — семья, брат, красивый дом и жизнь, в которой нет места прошлому. Точнее, Мегги так думала. На самом же деле, кошмары остались. Остался страх взглянуть в зеркало, ведь Магдалина видела в нём своё отражение. Бледная кожа и мутно — голубые глаза. Мамины глаза. И осталась ненависть к запаху роз, фарфору и отцу, который оказался трусом и сволочью, раз осмелился ударить беременную женщину, носящую его ребёнка. Магдалина навещала маму каждые полгода. Картина не менялась. Всё тот же пустой взгляд, бессмысленное бормотание.

Мама, я ведь жива! Я здесь! Посмотри на меня, прошу! Мама! Со временем, став старше, Мег поняла, что мама не сможет вылечиться. Нельзя вылечить разбитое сердце. Если оно разбилось — его трудно склеить, оно становиться более беззащитным. В случае же с Шерил — оно разбилось на такие мелкие осколки, что собрать было просто невозможно. И Мегги смерилась. Она смерилась с кошмарами, слезами, походами в психиатрическую лечебницу на Рождество и мамин День Рождения, 7 июля. Она сильная, она справляется. Стена воздвигается вновь. Вдох. Выдох. Спокойно.