Замужем... вроде

Все мы, товарищи, родом из детства, но иногда, глядя на детей, мы почему-то не понимаем, как можно быть такими наивными, такими доверчивыми, такими нетерпеливыми. Нахально отказываемся помнить, что были такими же совсем недавно. Это печально. Маленькая, но уже достаточно взрослая, девочка Лена смотрела прямо перед собой, лёжа практически неподвижно на своей кровати. Отбой был уже достаточно давно, кажется, уже все спали, потому что наконец не было слышно бурных обсуждений шепотом каких-то пустяков или хохотушек без причины. Все ее окружение уже мирно сопело, а у нее почему-то не получалось уснуть. Причем уже достаточно давно у нее начались такие неприятности со сном. А потом утром тяжело вставать. А ночью не может уснуть. Замкнутый круг, но что поделать. Лет ей хоть и не так уж и много, но все же она уже прекрасно понимает, что жизнь любит шутить и шутит иногда нахально, Лена бы даже сказала, неприлично. Нельзя так издеваться. И вообще, маленьких обижать нельзя. Почему она так долго не приезжает? Ну почему? Последний раз, когда тетя Лена была у нее, был настолько давно, что она даже не могла вспомнить, какой это был день недели. Неужели она больше не приедет? Неужели это все? Неужели ей надоело? Очень жаль. Она соскучилась, и ещё у нее есть для нее подарок. Восьмое марта уже прошло, но в честь праздника на уроке художественного труда они делали различные поделки с цветочками и цифрой восемь. Она, например, выбрала издевательство над старой музыкальной пластинкой. Их был целый ящик, и они ненужным хламом хранилась на складе, но на этот урок добрая половина перекочевала к ним в класс. Суть была в том, чтобы черная основа пластинки оставалась блестящей и чистой, а ее центр, на котором была наклейка с названием композиции, была полностью заделана любым праздничным способом. Лена выбрала для этого пластилин, и ушло у нее на это дело немало времени и немало пластилина. Но у нее получилось, она была собой довольна. Цифра восемь из маленьких пластилиновых шариков получилась идеальной, а цветочки различной формы, над которыми надо было особенно попотеть, вышли как настоящие, ещё и с цветом фона угадала. Осталось только подарить, а она все никак не едет. И, видимо, больше не приедет. Не хочет. Такое тоже случается. Но почему? Непонятно. Она тихонько, чтобы не скрипеть лишний раз кроватью, перекатилась на другой бок и тихо шмыгнула носом. Ее, как всегда, туго заплели, и хотелось распустить волосы прямо сейчас, потому что уже было больно, но тогда будет неудобно спать, поскольку они слишком длинные и будут только мешать. Но стричь ее не хотят, говорят, жалко, да и зачем, если они у нее красивые. А вот другим девочкам обрезали. Лена аккуратно уложила голову повыше на подушку и стала смотреть в окно. Лицо у ее было расслабленное, но грустное и задумчивое. На улице было слишком светло, словно и не ночь на дворе вовсе, а на небе было много-много звёздочек, ощущение, что там больше нет места для еще одной маленькой звезды, которая потерялась или забыла вовремя засветиться. Она воровала маленький кусочек неба уже которую ночь, и только потом засыпала, но почему-то именно сегодня она начала чувствовать горький привкус вопросов на кончике языка. Почему она не едет? Почему она больше к ней не едет? Она соскучилась по ней. Ей хотелось, чтобы тетя Лена наконец заплела ее длинные волосы так, чтобы ей не было больно ближе к вечеру. Ей хотелось подарить ей подарок на Восьмое марта. Ей хотелось снова касаться ее ладоней, и чувствовать запах ее приятных духов, и ощущать, как она тихонько касается губами ее лба. Ей уже не хотелось ни печенья, ни бананов. Ей хотелось лишь увидеть ее белую машину у них во дворе и чувствовать запах ее духов так близко, чтобы начала слабо кружиться голова. Но она не едет. Ну и пожалуйста. Ну и не нужно. Завтра нужно будет выкинуть ее подарок на Восьмое марта и наконец попытаться заплести свои волосы без помощи кого-либо. Шекспир говорил, что все всегда заканчивается хорошо. Но иногда все просто заканчивается, без всяких хорошо. Девочка Лена, слезы которой намочили подушку до такой степени, что теперь на ней неприятно спать, была тому подтверждением, потому что жизнь умеет шутить, и шутит иногда нахально. Неприлично. Чем занималась в этот момент тетя Лена и где ее вообще носило, одному богу известно, но если бы её мужу, который сейчас спит спокойным сном и ни о чем не догадывается у себя в Болгарии, кто-то рассказал о такой неловкой ситуации, в какую попала его жена, он был бы в глубоком удивлении. Но сначала уж точно не поверил бы вовсе, поскольку прекрасно знал, что его жена детей не хочет и что ее личный максимум — это только внуки по выходным или, в крайнем случае, на целые каникулы, но не более. У него нечасто такое бывает, но все же. У Виктора Петровича вдруг закончились слова, он не знал, что говорить и как говорить, и поэтому ему оставалось лишь медленное шевеление усов. То влево, то вправо… Оказывается, он в самом деле умеет это дело виртуозно контролировать. А вот глаза его метались. Начиная от плинтуса, заканчивая верхними полками шкафчиков на кухне у них с Леной дома. К слову, он здесь чуть меньше, чем полгода, но это был действительно их дом. — Не молчи, пожалуйста. — Елена говорила тихо, но уверенно. Обычно в фильмах о таких новостях, как она сообщила буквально три минуты назад, говорят слёзным, тяжёлым, жалобным голосом. Но зато она не могла усидеть на месте. Перед этим женщина сидела прямо напротив него за столом в расслабленной позе, но со скрещенными на груди руками, будто пыталась чувствовать себя как можно увереннее. Помогло мало, но она хотя бы попыталась. Когда озвученное было услышано, немой взгляд в глаза с немалой дозой вопроса был от него принят, Елена все же не выдержала и встала со своего стула. Тяжело вздохнула, тихо прочистила горло и отвернулась к окну, оставив руки так же на груди. — Ты уверена, что совсем ничего нельзя сделать? — Шефу было в самом деле очень жаль. И ему не очень-то и хотелось решать это недоразумение вот таким жестоким и варварским способом. Елена грустно улыбнулась и все же повернулась к нему лицом. Буквально секунду смотрела на него с той же слабой улыбкой с долей жалости, а затем, опустив наконец руки, буквально в два шага уничтожила расстояние между ними. — А что ты предлагаешь? — Она аккуратно положила руки ему на плечи и медленно завела их куда-то ему на спину. — Я не знаю, что я предлагаю. У меня такого никогда не было. — Он, словно проигнорировав ее руки, откинулся на спинку стула и наконец осмелился посмотреть ей в глаза. — Мне жалко. Она продолжала грустно улыбаться. Ну а что… Ей даже в некоторой степени приятно, что он не стал облегчённо вздыхать и благодарить господа бога за такой поворот событий. — Ты в этом не виноват. — Елена подвинула к себе второй стул, на котором никак не смогла усидеть буквально пять минут назад, и села как можно ближе к нему. — Такое просто случается. — Она все же не выдержала смотреть на него и отвела взгляд куда-то в сторону к окну. Ему было действительно тяжело, Елена Павловна даже не ожидала такого. Обычно в таких ситуациях нужно женщину жалеть, а не наоборот. Но не то чтобы ей тоже сейчас было легко. Было слегка не по себе. — Он не выживет в любом случае… — Она проговорила это тихо и поднесла свою ладонь к губам. — То есть… Аборт? — Аборт. — Она чувствовала, как он внимательно смотрит на нее, но у нее почему-то не было сил посмотреть на него в ответ. Отчего-то стало очень тяжело, это усиливалось, и женщина чувствовала, что у него сейчас тоже кошки на душе устраивают концерты. — Прости меня. Елена вдруг, сама того не заметив, повернула к нему голову и заулыбалась. — Ты там при чем? — Немного поморщив лоб, она начала поправлять ворот на его рубашке, а улыбка медленно куда-то девалась, и он внимательно следил за этим. — Действительно, при чем это я там. — Он театрально скорчил недовольное лицо и, наклонившись вперёд, как можно ближе к ней, завел руки под ее расстёгнутую накидку, под которой была белая майка, и аккуратно положил ладони на нее талию. — Мне жаль. — Его лоб уже касался ее плеча, но поднимать к ней лицо он больше не хотел. — Ты бы правда хотел? Серьезно? — Она вдруг неожиданно нахмурились от серьезности, но ее голос был тихим, чтобы он всё-таки не поднимал на нее голову. Глаза забегали в ожидании его ответа. — От тебя — да. Я был бы рад, если бы все было нормально. — Наверное, я бы тоже. Но я не уверена. — Почему ты не уверена? — Он говорил тихо и, скорее, спрашивал от любопытства, от желания ее понять, но никак не из-за какой-то обиды или непонимания. — Ты знаешь… Мне уже это, наверное, не нужно. Я отдала свою молодость Васе. И сейчас я хочу просто наконец нормально пожить. — Но на аборт я бы тебя, наверное, не отпустил. — Он поднял к ней лицо, но находился слишком близко к ней, и она отчего-то начала улыбаться. — Я знаю. — Елена все же засмеялась. — Отвезешь меня завтра, я уже записалась. Я просто не знаю, в каком я буду состоянии, и вообще… — Она стала говорить тише. — Мне тоже жаль. — Женщина робко посмотрела ему в глаза и на секунду поджала губы. Заметив это, Баринов не стал медлить и, сев на стуле ровнее, притянул ее к своей груди и шумно выдохнул. Ровно через двадцать два часа в ее медицинской карточке появилась новая запись и штамп от врача-гинеколога, что внематочную беременность удалось прервать удачно, но физически она отходила от этого дня четыре. Елена не ходила на работу, лишний раз не вставала. Зато теперь у них есть кое-что большее, чем просто общая кровать. Невидимыми нитями это будет их связывать чуть сильнее, чем просто сожителей и любовников по совместительству. Словно настоящее преступление. Все-таки Виктора Баринова жизнь любит, он у нее в любимчиках. Пока что события своими поворотами шокируют его по нарастанию. О девочке Лене из детского дома он, может, и не знает, а вот звонок от Татьяны, чтобы сообщить о том, что его младшую дочь Алису, если он еще, конечно, помнит про такую, не с кем оставить на ближайшие четверо суток, рухнул на него, как рояль за ближайшим углом. Так как он тоже родитель, он должен был также поучаствовать в выборе жертвы на эти четверо суток, поскольку Татьяне действительно нужно отъехать по работе, и тащить ребенка на это равно самоубийству. Он попросил времени до вечера. У Алисы папа, конечно, герой и самый лучший, это не обсуждается, но даже на такие маленькие подвиги нужно чуточку времени. Выхода нет, нужно звонить жене, хоть и немного страшно. Она будет не в восторге. Конечно, против его детей она ничего не имеет так же, как и он против Василия. Она в принципе ничего не имеет против детей. Все было мирно, его даже отпускали два раза на ночь к Татьяне домой без скандалов и причитаний. Она не монстр. Но все же она вряд ли будет в восторге от предложения остаться с Алисой наедине аж на четверо суток. С его коротконогой, кучерявой, вредной, с аллергией на шоколад копией. Одно дело, когда он тоже присутствует, а другое… Но все же попытка не пытка, попробовать стоит. Одно дело не любить, а другое — не хотеть, в конце концов. Ну что же… Время раннее, у нее сейчас должен быть законный перерыв на обед. Спасибо современным технологиям за возможность без проблем общаться по телефону привычным способом, даже будучи на разных концах земли. — Милая, соскучился. Говорить можешь или как раз с любовником занята? — Он уже слабо улыбался, предчувствуя услышать ее голос, который несомненно будет сопровождаться улыбкой. Теперь главное не забыть, зачем же он ей позвонил на самом деле. И да. Он даже не представлял, насколько он оказался близок к правде.