Замужем... вроде

Елена Павловна каждый раз, как по традиции, выходила из здания уже полюбившегося ей детского дома в основном с тяжестью на сердце и со слезами на глазах, которые размазывали весь ее повседневный макияж либо по дороге домой, либо уже под подъездом, но еще в машине. Ей было жаль всех этих детей, хотя на вид они были достаточно счастливые, хоть и по-своему. Но было тяжело смотреть на эти холодные стены, которые вместо обоев приятных оттенков были выкрашены краской в жестокие цвета. Было тяжело смотреть на казённые простыни и одеяла. Особенно на одеяла, потому что они даже на вид были слишком колючие, чтобы хотя бы дотрагиваться до них, не то что спать. Было тяжело ходить по коридорам, потому что они отчётливо напоминали какую-то лечебницу, в которой просто невозможно выздороветь. Но в этот раз все было по-другому. В этот раз слез не было. В этот раз была настолько сильная озлобленность на саму себя, что она, ей-богу, была готова дать себе пощечину прямо посреди двора, прямо под окнами здания. Как можно быть настолько эгоистичной тряпкой?! Ну вот как?! Да ее за такое убить мало. Дразнит бедную девочку своими приездами и обещания. Она что, собачка, что ли? Да забери ты ее из этого кошмара. Посади к себе в машину на заднее сиденье, которое, как всегда, пустует, и отвези к себе домой. Что тут сложного? Там тепло, там одеяла нормальные. Простыни будут нормального цвета, с нежными узорами, а не вот этот вот кошмар. Питаться ребенок начнет нормально, а то ходит вечно бледная, сразу понятно, что витаминов не хватает, причем всех сразу. Ее волосы наконец не будут страдать от каждодневного издевательства в виде тугих косичек и чужих рук. Что тебя останавливает? Эгоистичная тряпка. Ездишь, катаешься сюда, как будто она какая-то игрушка. А то, что она потом по ночам плакать будет, то это мелочи, это уже не страшно. Матерью она будет плохой. Да плевать, какая ты мать будешь, у этого ребенка уже и так матери нет, она насмотрелась и натерпелась такого за свои девять лет, что тебе и не снилось за все твои сорок. Ей хватит того, что ее будут кормить нормально и относиться как к ребенку, а не как к вещице, которую и так ничего хорошего не ждёт уже в этой жизни. В этот раз она действительно была готова от злости к черту сбить всех пешеходов на светофоре и сжимать руль с такой силой, чтобы почувствовать, как он поддается ее напору и превращается в пластилин. Ну и ещё, в принципе, Елена Павловна догадывалась, что приблизительно так о ней думают уборщицы интерната, которых она уже начала различать. Воспитателям до лампочки, а вот уборщиц это почему-то всегда касается в первую очередь. Зато какой подарок на Восьмое марта ей ребенок сделал… Скорее всего, эта поделка будет аккуратно стоять на полке в гостиной. Когда девочка ей ее протянула, Елена не удержалась, что-то лопнуло внутри нее. На глаза навернулись слезы. Она смогла вовремя взять ситуацию под свой контроль и все-таки не расплакалась, но Лена все же заметила. Умная девочка, на самом деле. Все замечает и все понимает. Это было так, словно это ее собственный ребенок сделал ей поделку. Ее собственный ребенок. Плохи ее дела, плохи… Чем дальше, тем сложнее ей было аргументировать свою… Тупость. Да, именно тупость. Это издевательство. Добилась того, что она теперь сама тебя коснуться хотя бы пытается, не то что кинуться к тебе, как только заметит. Добилась же? Вот и забирай теперь, нечего переливать из пустого в порожнее. А Баринов примет. Никуда не денется. Помнится, он как-то речь даже потерял, когда понял, что придется аборт делать. Теперь получите и распишитесь, извините за задержку. Очень давно они в молчаливом согласии договорились не вспоминать об этом. Но теперь стоит заговорить вслух. Вспомнить о том, что их связывало действительно сильнее, чем общие дети с бывшими, которым все-таки повезло родиться. Елена немного неаккуратно затормозила на красный свет и отвела голову куда-то в сторону. Видимо, планы снести пешеходов пока что откладываются. Она недовольно закусила губу и откинула голову назад, понимая, что стоять придется долго. Надо сказать. Пришло время. Ещё, конечно, что-то держало, но уже однозначно пора. Ну почему всем уже давно все понятно? Уборщицам все понятно, воспитательницам все понятно, подруге Ане, которая втянула ее во все это, уже тоже все понятно, а вот ей почему-то ничегошеньки не понятно. Ну ещё Лена. Если внимательно за ней понаблюдать, то можно заметить, что она молится, лишь бы она к ней приехала, лишь бы точно приезжала. А о том, чтобы именно тетя Лена в красивых платьях и различных бусах на белой машине забрала ее с собой, — даже и речи быть не может. Ее Мальвина даже думать о таком боится, она в этом уверена, потому что по ней видно. Она была бы счастлива, это факт, но она даже не мечтает о таком. Лишь бы она приехала, вот что действительно важно. Зелёный. Надо ехать, потому что обед на работе заканчивается. Она готова взорваться, настолько это все сложно, но у нее ещё есть силы об этом думать, и, по всей видимости, найдутся и для того, чтобы наконец принять решение. Телефон на соседнем сидении начинает издавать какие-то инопланетные звуки. Муж звонит. Случилось, наверное, что-то, потому что иностранные переговоры у них обычно проходят ближе к одиннадцати вечера. Хотя ладно, она даже рада. Но говорить сейчас об этом она не станет. Нужно настроиться. Подготовить и его, и себя, и сразу все документы, чтобы у него уже не было времени для того, чтобы заставить ее сомневаться или хорошенько подумать еще раз обо всем. Господи… Документы. Сколько же это головной боли. Это как будто испытание, если выдержишь — ребёнок точно твой. — Я вас внимательно слушаю. — Она почему-то начала улыбаться, а рука завернула руль в сторону офиса редакции. У нее есть чуть больше получаса, поэтому Елена Павловна может позволить себе посидеть пока в машине и провести свои переговоры. После того, как она вернулась из Болгарии, в ней будто что-то расцвело. Конечно, весна была ещё только на пороге, тюльпанов восьмого числа ей не видать, на послезавтра обещают морозы, но ей хорошо. У нее весна уже буквально в воздухе. Ну конечно, муж остался, она вернулась, чем не повод начать новую жизнь. На работе дела пошли в гору, словно открылось штук семнадцать дополнительных дыханий. Но все же по ее приезду она наконец увидела, сколько у нее дыр в производстве. Во-первых, нужно было закончить наконец-то начатое, а таких файлов у нее накопилось около шести штук. Нужно было заново отправлять две статьи, которые были утеряны. А еще Елена Павловна загорелась идеей написать о высокой кухне, о менталитете и о вине в Болгарии, она заметила достаточно, хотя даже не ходила по тем местам с блокнотом и ручкой. Из-за всех этих многочисленных хлопот после своего приезда она действительно потеряла счёт не то что времени, она буквально в нем потерялась. Казалось бы, что, когда она приехала обратно в Москву, был ещё февраль, буквально последние его деньки, но когда она наконец опомнилась, перестала так гореть работой, пришла пора уже всё-таки выкидывать тюльпаны, подаренные от скромной мужской части коллектива у нее в редакцию. Но… Буквально каждый вечер она понимала, что кое-о-чем она забыла. Кое-куда забыла съездить. Одним словом, пришел день, и женщина поняла, что тянуть некуда и что именно сегодня она все-таки пожертвует обедом, дабы наконец отправится в детский дом. Честно говоря, было даже немного страшно ехать к ней после такого длительного перерыва. Будь она на месте Мальвины, она б себя уже возненавидела. Хотя кто знает? Может, девочка Лена уже давным-давно так и сделала. А то пока дождешься… Но тем не менее она здесь. Как раз проверит. Но все же какой-то непонятный страх куда-то делся. Появилась непонятная смелость, будто она, только увидев эти стены, наконец поняла, что ее приезд был на уровне спасения целой вселенной. Елена прошла от машины до двери интерната буквально пять метров, но спина уже была мокрая. Пора прятать это ненавистное пальто и доставать плащ или курточку, что угодно, но уже не пальто. Она достаточно уверено шла по коридорам в направлении нужной спальни. Ее пальто было нараспашку, на груди красовались различные бусы, волосы вольно спадали на плечи, а в руках был белый пакет, в котором было много всего, но чего именно, уборщица на входе разглядеть не смогла. Она приехала как обычно. Сейчас у них столовая, дальше все идут на улицу, а ее Лена останется с ней. Она почти была на месте, осталось сделать буквально пятнадцать шагов, уже даже видны двери. И тут она заметила и совершенно не знала, как на это реагировать. Мальчик. Именно мальчик, женщина бы даже сказала, мальчишка, летел из-за угла прямо на нее, видимо, пообедал плотно, теперь энергию некуда девать. У него с трудом получилось затормозить, чтобы не сбить незнакомую тетю с ног и чтобы не быть потом за это наказанным. Испуганные глаза-пуговицы долю секунды внимательно следили за ее реакцией. К слову, если умыть, то получится вполне милый ребенок. Но когда стало понятно, что ему ничего не угрожает, его уже и след простыл. Елена, слабо улыбаясь, повернув голову через плечо, внимательно проследила за ним, пока он не скрылся. Возможно, будущий Гагарин собственной персоной. Но не успела она снова сосредоточиться на номерках многочисленных дверей, как на нее снова кто-то надвигался, но в это раз помельче. Она наконец узнала это мелкое существо. Хоть ее Мальвина была явно заинтересована в том, чтобы обогнать того Гагарина, который уже давным-давно скрылся из виду, ее лицо не выражало никакого азарта или веселья. Ровно до того момента, пока она не разглядела в тусклом коридоре, кто же эта тетя с белым пакетом. Наконец, спустя длительное время, девочка Лена засмеялась звонко и по-настоящему, но скорость не сбавила. — Иди сюда. — Елена среагировала на этот смех моментально и сразу же, не замечая, как сама начала улыбаться. Женщина отставила свой пакет куда-то к стене и протянула к своей Мальвине руки. Что-то чужое управляло в тот момент маленьким ребенком. Если бы не тот странный огонь, который вспыхнул у нее внутри, когда она разглядела достаточно четко лицо незнакомого силуэта, она бы, наверное, никогда бы не рискнула позволить себе буквально с разгона уткнуться носом всего лишь на несколько секунд куда-то в ее живот, обхватив руками ее расстёгнутое пальто. Ребенок ее впервые по-настоящему обнял, если это, конечно, можно так назвать. А она, в свою очередь, впервые почувствовала, не увидела, а именно почувствовала, что по ней соскучились. Девочка Лена обняла ее настолько, насколько ей позволяло ее положение. — Моя хорошая. — Елена проговорила это с долей небрежности, будто так ее может назвать кто угодно, но вместе с тем она начала нежно, почти незаметно улыбаться. Одной рукой женщина придерживала ее возле себя, чтобы у ее Мальвины вдруг, чего доброго, не было впечатления, что она ей не рада так же, как она сама рада ей. А второй рукой она буквально автоматически начала касаться ее щеки, а затем косичек. — Опять тебя туго заплели… — Баринова недовольно оглядела ее голову. Хорошо, что хоть не обрезали. — У меня не получается самой… Руки устают. — Лена медленно, не торопясь отпустила ее и подняла на нее голову и только затем совсем слабо улыбнулась. Ее маленький секрет с тихой улыбкой. Хорошая, но, как всегда, бледная, с еле заметной округлостью щек. А ещё глаза… Все такие же пуговицы, но теперь не настолько яркие, как она их запомнила. Они были… Глубокие. Господи, всего месяц прошел, а этот ребенок как будто вырос года на три. Не в плане роста, как была слишком маленькой для своего возраста, так и осталась, но глаза… — Короткие, да? — Елена засмеялась и все же взяла ее маленькую лапку в свою теплую ладонь. Она тоже соскучилась, но она не имеет права показывать этого. Если она это сделает, то будет вынуждена выйти из этого здания и сесть в свою машину с этим ребенком. А пока нельзя. Ее Мальвина будет страшно мучиться, она поймет, что с ней играют, как с собачкой. Сегодня на смене были свои люди, поэтому Елене Павловне не пришлось даже лишний раз напрягаться, чтобы попросить оставить Лену с ней, а не выводить со всеми на улицу. Хватило только банального, но с вежливой улыбкой приветствия. Женщина наконец сняла пальто и по-хозяйски бросила его на край ее кровати. — Хотя сегодня тепло, может, пойдем на улицу? — Она только сейчас об этом подумала. В самом деле, уже середина марта, погода прекрасная, вон уже даже в пальто жарко, чего им в душной комнате сидеть. Но в ответ девочка лишь отрицательно покачала головой. Лицо было не напряженное, но улыбки не было, а слова вовсе куда-то делись. Кажется, у ребенка шок. Неудивительно. Ее столько не было, что, наверное, это скорее сон, чем реальность. Елена лишь шире обычного улыбнулась, не прерывая с ней зрительного контакта. — Иди садись, я тебе косички переделаю, чтоб потом ночью не мучилась. Иди. — Елена наклонилась за ее расчёской, которая лежала как раз на тумбочке, и проследила, как она неуверенно примостилась на кровать. Сама женщина осталась стоять и наконец, опустив немного голову, стала расплетать ее длинные волосы. Какие шикарные волосы… Густые, длинные. Да она за такие волосы ещё лет десять назад была готова продать самому дьяволу душу. Их не то что заплетать, их трогать было одно удовольствие. Наверное, когда ее заплетают по утрам, то это явно без слез не проходит. Девочка Лена не знала, многие ли способны это ощущать, но, когда косички наконец были расплетены, по коже ее головы волнами стали пробегать мурашки. А когда тетя Лена стала проводить аккуратными движениями расчёской, а затем следом ладонью, маленькая Мальвина почувствовала, как же всё-таки невыносимо могут болеть волосы. Глаза закрылись, и она немного поморщилась, не удержавшись. — Потерпи чуть-чуть, я быстро. — Волосы уже были поровну разделены на две части, подопечной пришлось немного поднять голову, поэтому Елена заметила, что она морщится. Отчего-то она нахмурилась. Обычно, когда она за ней наблюдала, почему-то никогда не могла сдерживать улыбки и замечать, что проходят часы. Елена поставила одно колено на кровать, чтобы было удобнее захватывать все пряди, которых было немало, но от этого она, наоборот, стала больше отвлекаться на ее лицо. Только теперь она поняла, что очень соскучилась по этому ребенку. Девочка неуверенно крутила свои пальцы, никак не могла оставить их в покое, но в то же время сидела буквально неподвижно. — Расскажи мне что-нибудь. — Женщина проговорила это непринужденно, всем своим видом пытаясь показать, что она слишком увлечена процессом. Но в ответ девочка Лена лишь молчала. Разве что опустила немного голову. Шоковое состояние, по всей видимости, ещё не прошло. А что вы, Елена Павловна, собственно, хотели? Хотя, если подумать, то так было всегда. Для того, чтобы Лена действительно чувствовала себя расковано, улыбалась, в конце концов, нужно было ее расшевелить. На это обычно уходило минут пятнадцать. И только потом она начинала щебетать. Причем каждый раз, перед тем, как что-то сказать или рассказать, она хорошенько думала, а будет ли это для нее интересно. Но в том-то и проблема, что Елене в самом деле было интересно все. Начиная от того, как сделать журавликов из бумаги, заканчивая тем, как всю их спальню до трёх ночи заставили стоять возле своих кроватей. — Ты, кстати, прости, что я так долго не приезжала. — Она продолжала делать вид, что вовсе не пытается углядеть ее реакцию, а внимательно следит за тем, чтобы не заплести слишком туго вторую косичку. — А почему? — Это прозвучало тихо, потому что она была не уверена, стоит ли ей вообще спрашивать о таких вещах. — Я ездила к своему мужу в Болгарию. Я тебе рассказывала о нем, помнишь? В ответ она более или менее уверенно кивнула, а затем добавила: — У него усы. — Да. — Отчего-то Елене стало смешно, но она сдержала смешок и, лишь слабо улыбаясь, приподняла бровь. — У него усы. Он работает шеф-поваром, но полгода назад его пригласили поработать немного в Болгарии. И вот я ездила проверить, как он там один без меня живёт и работает. — Он тоже приехал? — Ей было любопытно слушать об этом муже. — Нет, солнышко, у него еще есть дела. Но месяца через три он уже должен вернуться. Девочка неуверенно кивнула и замолчала буквально на несколько секунд, а затем продолжила: — А потом? — Умная девочка. Понимает, что целый месяц проверять немного глупо. — А потом, когда я приехала, то оказалось, что у меня небольшие проблемы на работе. Я должна была сдать материал ещё до своего отъезда, но его потеряли, поэтому мне пришлось делать все заново. — Как это потеряли? Это же глупо. — Ее это в самом деле удивило. Ты гляди, девятилетний ребенок умнее, чем половина ее редакции. — Меня тоже интересует, как это так получилось. Но не важно, я уже все исправила, и меня никто не ругал. Все, можешь шевелиться, я закончила. — Она медленно сняла колено с кровати и положила расчёску на тумбочку. — Кто был тот мальчик, с которым ты бегала по коридору? — Елена села возле нее на кровать и, протянув руку за ее спиной, потянулась за белым пакетом, который лежал возле ее пальто. — Это Славик, он мой компот выпил. — Вот это ей уже нравится, в голосе начинают появляться краски эмоций. — Как это — выпил твой компот? Ты, получается, была без компота? — Ее рука вынырнула перед девочкой из пакета с большой синей упаковкой черного с белой начинкой печенья и большой пачкой разноцветных мармеладных зверушек. На дне осталась связка бананов и несколько яблок. — Скушаешь поскорее, чтоб не портились. — Пакет снова вернулся на кровать. — Нет, я успела выпить чуть-чуть. — Девочка колебалась буквально семь или восемь секунд, запихивая свои руки под себя, но все же взяла соблазняющие угощения. — Спасибо. — Только пообещай, что будешь есть рыбу. — Это у них игра такая. Елена часто расспрашивала ее, что было на обед и вкусно ли ей было, и благодаря этому она уже имела представление о ее вкусовых предпочтениях. Она любит кисель, разные компоты, изюм и даже гречку, а вот рыбу, суп с макаронами и яйца ей совершенно не по вкусу. Но ее бледность женщину все же беспокоила не на шутку. Витаминов этой красавице не хватает. Но зато, благодаря этой странной игре, ее Мальвина все же рискнула попробовать большие кусочки морковки в рагу, натёртую свеклу с чесноком и ломтик твердого сыра. Она никогда не ела этого, потому что была уверена, что это невкусно, но система дала сбой. Но со свеклой все равно остались проблемы. — Нет, пожалуйста. — Девочка Лена подняла на нее лицо и беспомощно сморщилась. — Половинку. — Елена Павловна была непреклонна и внимательно на нее смотрела. — В следующий раз я привезу тебе сушенные ананасы, это очень вкусно. — Елена Павловна как-то на днях даже умудрилась объесться до тяжести в животе. — И сырочек. — Лена внимательно посмотрела на нее, смущенно улыбаясь. — И… Если рыба не будет в красной жиже. — Девочка поднялась с кровати, принимая свое поражение, и подошла к своей тумбочке. — Я забыла совсем. — И сырочек. — Женщина с нежностью улыбнулась. — Наверное, это томатный соус, и он тоже очень вкусный. Но пока что пусть будет по-твоему. Что ты забыла? — Она с интересом наблюдала за тем, как Лена открыла свою тумбочку и начала там хозяйничать, что-то перекладывая и шурша белым пакетом. — А ещё там большие кольца лука. — Упаковки шарудели, а она все никак не признавалась, что она забыла. — Хорошо, лук можешь не есть. Но насчёт рыбы попытайся. — Вот. — Наконец она поднялась с колен, захлопнув со скрипом дверь тумбочки, и протянула для нее то, что так давно собиралась выбросить, да все боялась, что вдруг она все же приедет, а она ей ничего не подарит. — Это мне? — Елена взяла музыкальную пластинку сразу же, как только Лена ей ее протянула. Таких подарков ей не делали уже лет пятнадцать. Это лучше, чем пахучие разноцветные букеты цветов, которые завянут через три дня, но в канун праздника стоят как целое состояние. На помощь, сейчас тут будет потоп. — На Восьмое марта. — Ее Мальвина не скрывала своих наблюдений за ее реакцией. Почему-то теперь она больше не была уверена, что это действительно хороший подарок, и вообще, это глупо — дарить его, когда уже почти апрель на дворе. — У тебя хорошо получились цветочки, а ещё ты очень здорово подобрала цвета. — Это была обычная детская поделка, а она говорила о ней так, будто это целый шедевр искусства, и именно от нее зависит, стоит ли выносить это в свет или лучше сжечь. Но она пыталась утихомирить свой водопад. — Мне очень нравится. — Наконец Елена оторвала глаза от аккуратной, можно сказать, ювелирной работы и внимательно посмотрела в ее глаза. — Она будет стоять у меня в гостиной. Наконец девочка Лена заулыбалась, будто у нее отлегло от сердца, и она, не пряча улыбки, опустилась обратно на свое место возле нее. — А меня взяли на вышивание. — Елена даже представить себе не могла, как долго она думала, будет ли ей интересно это узнать. — Да ты что? Всё-таки взяли? — Такой искренней радости, пожалуй, даже ее муж от нее давненько не слышал. Она была действительно рада этому, зная, как сильно ей этого хотелось. — Да, мне предложили остаться на одно занятие и взяли. Я буду вышивать салфетку. — Что на ней будет? Цветы? — Женщина аккуратно взяла ее маленькую ладонь в свою руку, чтобы осмотреть эти маленькие пальчики, которые способны буквально на все. И вышивает, и оригами, и пластилин. Будет очень смешная ситуация, если она ещё и готовить будет хорошо. — Нет, два лебедя. — Она забыла, как дышать. — Ух ты, даже так. — Она нежно поглаживала большими пальцем ее ладошку, совсем чуть-чуть, сжимая ее в своей руке пальцами. — А сложно не будет? — Нет, там просто… Я когда закончу, то покажу. — Только не забудь. — Елена поправила застёжки на ее комбинезоне, а затем стала поправлять горло на ее гольфе. Дурная привычка, которая повелась у нее ещё от воротников на рубашках Баринова. — Вчера на улицу ходила? — Да, уже очень много птиц вернулось с юга, и они очень красиво поют. — Девочка Лена снова не знала, куда деть руки, начала пихать их под себя, а глаза больше не могли смотреть на ее лицо. Они стали изучать бусы, складки на ее одежде, волосы, но только не лицо. Это слишком. — Что ты делала на улице? Только птичек слушала? — Это тоже была такая игра, только ее Мальвина об этом не догадывалась. Елена не могла спросить прямо, никто ли ее не обижает, есть ли у нее с кем играть и далее по списку. Она задавала лишь касательные вопросы, а затем сама делала выводы. — Сначала мы ходили на площадку, но на качели нас не пустили, потому что там что-то сломалось. — Это те самые качели, на которые мы ходили? — Елена была крайне заинтересована. Теперь ее пальцы стали касаться ее шеи и медленно подниматься к щекам. Она не знала, куда деть руки. Хотелось много чего сказать этому ребенку, уже прямо сейчас поставить ее в известность о том, что ей нужно медленно, но уверенно собирать вещи. Но ещё было рано. А вдруг что-то пойдет не так. Вдруг… Она не хочет ранить ее. Елена чувствовала себя чудовищем, которому понравился цветок. Она просто не знала, что делать и как правильно делать. Боялась. — Да. Но их починят. Потом мы играли в прятки, а потом Софья Павловна рассказывала о том, что уже вернулось много птиц. — Играли… Сказано в множественном числе, это не может не радовать. — Больше до трёх ночи не стояли возле кроватей? — Елена Павловна наконец оставила попытки притворяться, что ей крайне нужно поправить горло на ее гольфе или шлейки на комбинезоне. Теперь она просто взяла ее маленькую ладонь в обе свои руки. Она хотела это знать, ничего не спрашивала ради галочки, но что-то с ней не то, и девочка Лена явно заметила ее перемену, что было заметно по ее интонации. — Нет. Но в прошлый понедельник два мальчика подрались, и никого не повели на улицу. Мы сидели в спальнях. — Она медленно опустила голову, хотелось снова завертеть пальцами, запихнуть ладошки под себя, но Лена не может себе это позволить сейчас, потому что тогда она отпустит ее руку. Пусть лучше так же держит ее в своих ладонях с заметной силой. Ее Мальвина опустила глаза на ее руки, секунды три внимательно, но осторожно следила за ее движениями, а затем все же не выдержала. Веки потяжелели, голова словно больше не ее, она наверняка будет об этом потом жалеть либо вспоминать со слезами, но это будет потом. Хоть и хочется закрыть глаза, но она этого не делает, хотя не выдерживает и все же утыкаться носом куда-то в ее плечо. И в этот же момент глаза закрываются, но она до последнего не хочет расслабляться окончательно. Последний раз с Еленой такое происходило, когда Баринов собирал вещи в спальне, а она стояла на кухне и внимательно изучала листочки на вазонах. Только тогда она ничего не делала. Абсолютно. Хотя хотелось хотя бы наорать и вышвырнуть все его имущество в окно. Но она сильная. Хотя почему-то в этот раз так не получилось. Глаза зажмуриваются, губы сами по себе начинают искать ее щеку, а нос утыкается куда-то в ее ухо. Больше нет сил даже разговаривать, не то что двигаться. Пожалуй, это фиаско. Абзац. Одна рука поднимается к щеке Лены, поближе к собственным губам, и начинает невесомо придерживать ее возле себя. Елена в ужасном положении, но, что самое печальное, сама в этом виновата. Эгоистичная тряпка. — Потерпи ещё чуть-чуть, хорошо? — Пожалуй, это был риторический вопрос из-за эмоций, которые перекручивали ее внутренности в фарш. Но почему-то в этот момент ей казалось, что она должна дать ей хоть что-то, что весит больше вязки бананов и пачки мармеладных зверушек. Плакала ли в тот момент девочка Лена? Ни капли. Она была самым счастливым ребенком в этих стенах за последние десять, а может, и все двадцать лет. Потерпи… Она не до конца понимала, о чем это она, но все-таки искренне и с энергией закивала головой. Пора. Елена Павловна подняла лицо. Она не была заплаканна или расстроена. Она просто была подавлена, но за улыбкой понять это было сложно. — Я приеду после выходных. — Пальцы начали поправлять ее прическу, как это было, как только она пришла, а глаза внимательно следили за своими движениями. — Не забудь о рыбе, хорошо? — Она наконец посмотрела ей в глаза и все же увидела, как они снова начали гореть, а не пугать своей блеклостью и глубиной. — Да. — Она тихо улыбнулась и опустила глаза. Елена уже надела пальто, закинула сумку на плечо и взяла в руки свой подарок, но ее Мальвина даже не собиралась ее провожать, потому что в коридоре уже слышалась возня, хотя монголо-татарское иго ещё даже не минуло вестибюль. — Моя хорошая. — Елена, придержав ее голову и заметно наклонившись над ней, поцеловала ее в макушку, на секунду прикрыв глаза. — Жди. — Для такой миссии лучше было бы завести собаку. Но ни одна собака не способна так счастливо улыбаться и заставлять ощущать теплоту внутри и желание дать себе пощечину. Женщина никогда не говорила ей «До свидания» или, упаси бог, «Скоро увидимся». Это было бы слишком жестоко с ее стороны. Вместо этого она предпочитала говорить ей, когда она планирует к ней приехать в следующий раз.