Академия "кошмар"

      В комнате Куку-жа не оказалось ничего таратакского, кроме спального гнезда в углу, ее потолок не покрывала тортанская паутина.       — Заходи, — черный сбросил с плеча на пол чемодан Чичи-жи и довольно бесцеремонно подтолкнул озирающегося с порога сорасника в спину. — Вещи разберешь потом, сейчас, — он указал левой передней лапой на стоящий удальней от двери накрытый к трапезе на двоих стол, — перекусим, чего Праматерь послала.       Робеющий нового места Чичи-жи зашевелил усиками, вглядываясь в то, что находилось на столе, и удивленно присел на жуп. Наверно, у него и Куку-жа были какие-то разные Праматери…       — Ничего себе… — громко изумился юноша, сглатывая буквально вскипевшую между жвал голодную слюну. — Живой салат-хрус, орехи учук*, вэшек* в маринаде, мумунги*, мудАки*. Где ты все это достал?! Только не ври, пожалуйста, что в столовой! Не поверю!       Куку-жа застенчиво скрестил глазные стебельки, задрожал поджавшимся брюшком.       — Нравится? — скрипнул красавец. — Устраивайся скорее поудобнее, — он приглашающе пододвинул продолжающему неуверенно топтаться Чичи-жи стул. — Буду тебя кормить.       Чичи-жи подчинился, хоть и чувствовал себя неловко до крайности, цапнул с ближайшей тарелки щепоть учука и закинул в рот, зажевал. Куку-жа садиться не спешил.       — Момент! — он с видом фокусника извлек из холодильной ниши большую, пваров на шесть, стеклянную пузатую бутыль бесцветного стекла, наполненную изумрудно-зеленой мутноватой жидкостью, и потряс ей в воздухе. — Убыл-хахм! — объявил торжественно.       Чичи-жи заинтересованно заморгал, подаваясь вперед.       Выросшему в семье строгих правил юноше ранее ни разу не доводилось пробовать убыл-хахм, чье название переводилось на галах как «прощай, мозг», но мечталось давненько, чуть ли ни с личинки. Пока он удивленно стрекотал, Куку-жа скрутил с горлышка бутыли пробку и ловко разлил напиток по двум крохотным, на глоточек, пластиковым рюмочкам. Остро запахло плесенью.       — Добро пожаловать во взрослые! — черный аккуратно придвинул одну из рюмочек Чичи-жи и поднял свою. — Вздрогнем! — провозгласил.       — Вздрогнем, — эхом откликнулся Чичи-жи, и таратакцы дружно опрокинули убыл-хахм в глотки.       «Шиа-ши, какая жгучая гадость»! — тут же мысленно взвыл Чичи-жи и затряс усиками, давясь рвотным рефлексом.       Куку-жа сунул ему в пальцах половинку вэшека и велел: «Закуси быстро!» Сладковатый вкус гриба легко перебил отвратительный вкус напитка, а в брюхе уже разливалось дурманное тепло.       Склонивший на стебельках помутневшие глаза Чичи-жи проглотил вэшек и немножко расслабился.       — Твоя матушка — начальник станции, да? — юноша свел вместе усики.       Куку-жа застрекотал.       — Старшая сестра, пусть хранит ее Праматерь, и не начальник станции, — красавец повторно наполнил рюмочки, — зав.хоз. Через нее и достаю изредка наши деликатесы. Ты правильно со мной связался, бубошка, сыт будешь всегда, гарантирую.       Чичи-жи лишь печально вздохнул. И деликатесы, и убыл-хахм вместе с черным юный первокурсник, не размышляя ни мгновения, с радостью обменял бы на уку. Самую обычную уку, даже не очень симпатичную, даже мелкорослую, но свою. Эх, ука, несбыточный рай…       Ука?       — Твоя сестра зав.хоз? — поплывший от убыл-хахма взгляд таратака неожиданно зацепился за висящее над столом фото совсем молодой пепельно-серой таратаки и прояснился. Задорно подмигивающая со снимка миловидная, если не считать невзрачного цвета, молоденькая ука по-боевому топорщила усики и показывала оттопыренные большие пальцы верхних лап. — Мировая…       Куку-жа отрицательно клацнул жвалами.       — Это другая, младшая, Виви-а, — черный приподнялся и ласково погладил фото ладонью. — Из последней матушкиной кладки. Очень странная, но славная девушка. Самая моя любимая сестренка. Прилетит завтра. Познакомлю обязательно — вы сокурсники.       «Прилетит завтра, сокурсники»…       Додумывал Чичи-жи уже с потолка, в вихре бьющихся распахнутых крыльев. Левое запястье Виви-а не утяжелял свидетельствующий о наличии мужей брачный браслет. Свободная ука, ничья. О-о-о…       Куку-жа тоскливо стрекотал с пола.       — А ведь я тебе не нравлюсь, — красавец скрестил усики. — Совсем-совсем. Ладно, — он махом выпил свою рюмочку убыл-хахма, потом, без паузы — рюмочку Чичи-жи, захрустел вишневым с зелеными прожилками листиком салата-хрус и с глухим стуком хлопнул надкрылья. — Ничего в мире не стоит красота, — выдал с трагической интонацией, — если ты — не того пола.       Чичи-жи непонимающе мигнул, и Куку-жа примирительно подвигал жвалами. — Слазь ко мне, бубошка, — попросил с мольбой. — Ночь коротать лучше вдвоем, в общем гнезде, пьяными и сытыми — веселее и приятней, чем по одиночке, трезвыми и голодными. Ики-та.       Спускался в объятия черного Чичи-жи по стенке солидным бочком. И чего распрыгался, идиот, аки девственник? Расстроил Куку-жа чуть ли не до слез, тот такую поляну накрыл роскошную, убыл-хахм добыл…       — Прости, — юноша примирительно обвил торс сорасника верхней и средней парами лап, и Куку-жа в ответ нежно пощекотал его под жвалами усиками. — Ты… замечательный. Возращаемся за стол?       Виви-а прилетает только завтра, и не факт, что ей, такой милашке, понравится субтильный, коричневый Чичи-жи. Жить нужно сегодня, а Куку-жа — прекрасен и щедр, хоть и гэр. Наверняка и любовник хороший.

***

      — По-моему, тебе хватит, — Куку-жа мягко, но решительно отобрал у клонящегося на стуле, глупо скрипящего Чичи-жи очередную, то ли седьмую, то ли девятую по счету рюмочку и, ухватив совершенно закосевшего юношу под мышку, потянул из-за стола.       Наевшийся от пуза Чичи-жи упирался, дергая лапами. Вспыхивающие перед глазами, инициированные содержавшимся в убыл-хахм наркотиком яркие картинки интересовали юношу куда больше, чем тисканья в гнезде.       — Пой со… мной! — он топорщил крылья. — Гимн Вели…кой Пра…ма… матери! Ну пожал…ста, Ку, хором! В честь… Поста! Почтим!       Куку-жа, не намного трезвее сорасника, петь гимн отказывался, крепко обнимал Чичи-жи верхними лапами вокруг груди, а средними наглаживал юноше чувствительное, подрагивающее от пока слабого, но постепенно нарастающего желания брюхо. Усики таратакцев сплетались и расплетались.       — За…чем тебе… гимн, бубошка? — завлекательно шелестел черный красавец. — Когда у те…бя есть я? Я лучше, чем гимн… Так хорошо? А так?       Прикосновения Куку-жа доставляли Чичи-жи удовольствие, определенно, но неспетый гимн жег изнутри. Или это был вовсе не гимн, а пробудившаяся похоть?       — Хорошо… — юноша довольно жмурил веки, невольно подаваясь навстречу ласкам и плотнее переплетаясь с Куку-жа усиками. — Да…       Он вдруг оказался лежащим на спине, как, не понял, и обхватил черного уже всеми шестью лапами, затерся о него снизу. Половая щель пюзж юноши медленно раскрывалась, сочась слизью, в ее просвете проклюнулась набухающая первой вязкой каплей природной смазки бордовая, как у всех кислорододышащих, головка члена. Но гимн…       — Праматерь сущего, Великая Аа-а, — заунывно завел Чичи-жи, игнорируя со смыслом кружащие вокруг его клоаки, размазывающие смазку шустрые пальцы Куку-жа, — тяже… — и подавился на середине фразы, блаженно закатив глаза под веки — решивший, что дырочка партнера увлажнена достаточно, Куку-жа приступил к действиям. Один из пальцев черного красавца скользнул в клоаку Чичи-жи, преодолевая сопротивление пока сжатого колечка сфинктера, почему-то не царапая не защищенную хитином пульсирующую плоть когтем. Глубже, глубже по вращательной, осторожно расслабляя мышцы изнутри…       Ики-та… Приятно… Чичи-жи музыкально стрекотнул, приветствуя вторжение, часто-часто задышав, аккуратно, чтобы, не попусти Праматерь, не повредить, прихватил усики любовника жвалами у корней и поплыл в наслаждение.       Кайфовал он недолго: палец Куку-жа, или уже три пальца? — неожиданно покинули клоаку, а сам Куку-жа отстранился с лукавым стрекотом и высвободил усики.       — Почему?.. — с трудом собравший одурманенные, норовящие снова потонуть в галлюцинациях мозги в некое подобие кучи Чичи-жи, пластаясь на спине, мелко подергивал сокращающимся мелкими сладостными спазмами брюхом. Пюзж юноши давно раскрылся полностью, явленный из него крупный, не по росту таратака член во всей его возбуженной красе, гордо вздыбившись к потолку идеально прямой свечкой, тек липкими нитками эакулянта. — Мне нравится, продолжай…       Куку-жа многообещающе прошелестел «я и по-другому умею», и усики красавца заскользили, щекотясь, куда-то вниз вместе с его головой. Завораживающие ощущения — по брюху к пюзжу перебором… Ики-та…       — Еще! — всхлипнул Чичи-жи, распахивая крылья с надкрыльями по полу. — Еще, еще, еще…       Усики черного невесомо прошлись по мокрым краям щели пюзжа, будто пробовали на вкус, и из горла признавшего поражение юноши вырвался восторженный вскрик.       Еще…       — Глупый бубошка… — Куку-жа мягкой подушечкой большого пальца коснулся середины головки Чичи-жи и закружил ею по влажной, чувствительной сфере, постепенно усиляя нажим. Миг, и он плотно обвил обоими усиками ствол члена Чичи-жи у основания, двинул головой вверх и сразу же — вниз, опять вверх, снова вниз, вверх-вниз, вверх-вниз… Размеренно, неумолимо ускоряясь…       Ики-та… Еще…       Что за мухом?! Усики и палец Куку-жа исчезли, заставив Чичи-жи коротко, протестующе скрипнуть, заполошенный удар сердца, и черный, мордой к морде с Чичи-жи и сплетясь с ним усиками, трепеща надкрыльями, медленно насаживается на член не соображающего, что происходит, любовника. Узко, жарко, неодолимо, отпихнуть невозможно…       — Ку! Ты… Зачем?!       Куку-жа, его резко усилившийся, манящий пряный запах. Его плоть обхватывает член плотно, до легкой боли, вбирает, как черная дыра материю, сантиметр за сантиметром…       — Я лучше, чем любая ука, слышишь, Чи? — дыхание опустившегося до упора, замершего в напряжении красавца обжигает через хитин. — Ты поймешь, чудо моего сердца, мой ароматный опук… Я тебе докажу…       Глаза в глаза, выдох, и неспешное скольжение вверх. И вниз. И вверх. И вниз. Завораживающе и невыносимо сладостно…       Еще, ики-та…       Еще!!!       Ука по имени Виви-а. Это она сейчас, шебурша надкрыльями, обнимает и нежит усиками морду, ее Чичи-жи подхватил выше коленных сочленений раскоряченных нижних лап в угаре страсти, ее брюхо смачно шлепает о брюхо. Милая, сочная Виви-а, самая серая ука в мире. Незамужняя, свободная, лукавая ука цвета погасшего, разносимого ветром кострища. Да!!!       Чичи-жи заколотился конвульсиями конечного, ярчайшего наслаждения, обильно изливаясь в клоаку шепчущего исступленные любовные признания Куку-жа, обмяк и позволил члену гэра проникнуть в свое сокращающееся послеоргазменными, постепенно затухающими волнами нутро, даже приветствовал вторжение, заводясь под толчками черного по-новой. Сейчас юношей управлял убыл-хахм, не разум.       Еще, еще, сильнее, глубже, Виви-а… Чудесно… Еще…