По страницам книги

Первым её воспоминанием стало небо. Черное, с тысячей маленьких огоньков, которые аккуратно складывались в незамысловатые рисунки созвездий, и с яркой, похожей на круглый швейцарский сыр, луной. «Небо?..» И мысль эта, словно ей не принадлежавшая, была настолько несвязной и обрывистой, какой-то глупо-утверждающей, что девочке стало до боли смешно. Лахес не помнила — знала, что такое небо и звезды, луна и снег. Знала где-то глубоко внутри самой себя и собственных ощущений, но от знания этого приходила в ужас. Панический страх еще более сжимал в тисках её и без того онемевшее от холода тельце. Это небо было неправильным. Там, где её дом, оно всегда было теплым и немного душным, ярким, но звезд почти никогда не было видно. Это же небо являлось воплощением утренней свежести, притягивало к себе взгляд и душу, но не являлось родным сердцу. Девочке захотелось залиться истеричным смехом. Разум просил сделать хоть что-нибудь, что угодно: заплакать, засмеяться, заговорить… Однако всё, что могла сделать Лахес — это пытаться не сойти с ума, тихонько прислушиваясь к стуку собственного сердца и благодарить Бога, в которого она не верила, за шанс жить. Или существовать. «Я не хочу умирать…» Тем временем становилось всё холоднее, декабрьский мороз заставлял кровь в жилах застывать и пытаться сильнее укутаться в мягких тканях, но тело не слушалось, словно было чужим. Девочка и не догадывалась, как долго она пролежала на пороге чьего-то дома, но продолжала молча томиться в ожидании, так и не подав ни звука. А после деревянная дверь распахнулась и холодная зимняя стужа резко сменилась ласковым светом электрических лампочек, теплым женским голосом с нежными, будто материнскими руками. Неправильность происходящего охватила Лахес с головой. Тысячи вопросов вихрем ворвались в детскую голову, но главным из них был и оставался один — что, черт возьми, происходит?.. На заднем фоне её беспокойных мыслей суетилась немолодая женщина, упорно звавшая кого-то мягким хрипящим голосом и старавшаяся отогреть ребенка в своих объятиях. — Господи, Господи… — бормотала старая Магда, стараясь успокоить бешено колотящееся сердце, — ты только потерпи, дитя, только потерпи немножко. В доме было тепло. Тусклый свет приятно застилал глаза, пахло травами, козьим молоком и пшеничным хлебом. Приглушенный, словно сквозь вату голос убаюкивал, и Лахес, вымотанная зимней стужей и тяжкими раздумьями, медленно прикрывала глаза, погружаясь в дремоту. Настойчивый звоночек сомнений, просто кричащий — неправильно! — стал затихать вместе с неизвестной колыбельной. Хотелось раствориться, забыть о странных ощущениях и просто слушать нежный голос. Который должен был быть другим. Женщина, качающая Лахес — не её мать. Но сейчас это переставало быть важным, потому что девочка этого не помнила. Не помнила, что у неё когда-то была мать и семья. Ощущения притуплялись, и все, что оставалось ей и её сущности — это ждать. Ждать, пока сама малышка будет заново расти в старой церквушке, петь песни в хоре по воскресениям, плести венки жарким летом и купаться в снегу зимой. Лахесис — так её будут звать взрослые, и Хеса — просто и коротко, для друзей и Магды, заменившей ей всех, будет расти до пяти лет, не зная, что такое грусть. Улыбаться солнцу и луне, любить курчавые облака и звезды. Она всё еще не любила сказки и не верила в Бога, в ранние годы став гениальным, почти что правильным ребенком. Рано научилась считать и писать, легко читала, любила загадки и искать созвездия. Она с детьми-сиротами всегда была готова пошалить, воровать яблоки с прилавков, дразнить знатных дам и вельмож, показывая смешные рожицы, забавно копируя их стиль и манеру речи. Прихожане любили Хесу за мягкий характер и понимание во взгляде, которым она часто награждала запутавшихся взрослых. Девочка часто болела, что не мешало ей так же быстро поправляться, скрывая усталость за новой улыбкой. Неправильное время оберегало свою гостью, надежно кутая в одеяло из снежного шелка. Детство Хесы оборвалось в 1935. Ей было шесть лет, и это стало первым рывком к воспоминаниям. Девочка (уже молодая женщина) до конца своих дней будет помнить, как сжимала сухую морщинистую руку Магды, лила слезы и просила не уходить. — Ты опять уходишь, мамочка? Мамочка, мамочка… Пожилая женщина уже не слышала её тихого бормотания, а сама Хеса, казалось, не осознавала собственных слов. Жившая, руководствуясь чувствами, и делавшая, как велит сердце, она оставалась всё тем же подростком, лишенным воспоминаний и запертым в теле ребенка. Подростком, уже однажды пережившим смерть матери и потерявшим сейчас еще одного близкого человека. Нэнси — молодая помощница Магды, ставшая для Лахес старшей сестрой, тихо стояла в стороне, давая малышке проститься. Сердце девушки болезненно сжималось от боли. Женщина воспитала и её тоже, дала крышу над головой и научила всему, что умела сама. Магда болела еще с двадцать… Пятого? Шестого года? Нэнси не помнила точно, и молила Бога всё это время, чтобы болезнь отступила и оставила старушку в покое. Теперь Магда находилась в другом мире, где не нужно волноваться о куске хлеба для каждой сироты, как одеть и накормить их всех. Чего не скажешь о Нэнси — она и представить себе не могла, как теперь содержать и без того бедную церковь. Денег упорно не хватало, а все дела в финансовом плане лежали на старых плечах настоятельницы. — Она улетела, да? Отец говорил, что когда человек больше не просыпается, то он улетает. — Не знаю, о ком ты говоришь, Хеса, но человек, что сказал тебе это, был прав, — девушка улыбается, мягко отводя ребенка в сторону и пытается не зарыдать. — она будет ждать нас. Когда-нибудь мы вместе будем летать. Девочка кивает и выбегает на улицу. Солнце ярко светит, мороз щиплет за нос. Лахес смотрит в яркое, голубое небо и машет рукой. Слез нет, нет и улыбки. Есть только осознание, что она еще точно встретит всех, кто улетел. Потому что сама Лахес точно помнит свой последний полет. Месяц спустя Великобритания слезно прощалась с почившим королем и еще более слезно надеялась, что новый будет править не слишком долго. Эдриан, мальчик лет пятнадцати и один из воспитанников Магды, направился в толпу напротив. Лахес только качала головой, наблюдая, как мальчишки помладше чистят дорожки около приюта от снега, а те, что постарше — весело смеются и отдыхают на правах старших, играя в снежки. Уж не в этот ли приют Нэнси хочет отправить их петь с хором на пасхальные праздники? — Поживем — увидим… — бормочет себе под нос девочка, крепче хватая старую сумку и кутаясь в кожух на два размера больше, — Эдриан, а я всё Нэнси расскажу! Она сказал тебе за мной присматривать, а ты меня бросил!.. Жизнь Лахес только начиналась, обещая быть действительно яркой. И небо ночью тут действительно красивое.