У господа на коленях

Я касаюсь разбитых и стёртых ног, а мои пальцы дрожат не от жалости, но от злости: в целом мире никто тебе не помог, не промыл твои раны, не срастил твои птичьи кости! Смиренье мешаю со злостью в чаше, — и, будто уксус в вино добавляю, давлюсь и пью я! В мире не было краше, нежней, слаще твоих губ, рук, голоса — и я злюсь, по тебе тоскуя. Словно лекарь ставлю причину смерти, закрываю глаза тебе, две медных кладу монеты; слёзы тонут в грубой колючей шерсти — я в крови виноватых готов мир утопить за это. Был раньше зверем, ты меня сберегла, обратила в светлое да и сделала сердце хрупким, — от рыка-стона дрогнули берега, когда я увидел и обнял мёртвые твои руки. Волной кроет яростью, поддых тоской — мне б успеть схоронить тебя, пока я еще в рассудке! Мёртвой кровью рисую твоей густой на себе знаки мести. Без тебя мир больной и жуткий. Острой потерей, чёрной как вороньё, над костром погребальным злой любовная клятва будет: кричу о любви, плачу «Моё, моё!», — несу кости к могиле вместо ласковых незабудок.