***
Какой цвет имело бессилие? Белый был цветом скорби и утраты. Поэтому имел много общего с бессилием: это уже произошло, и ты никак не можешь повлиять на давно минувшее. И, как ни странно, ещё он символизировал очищение и перерождение. Последнего с месье, увы, не случилось. Помнится, родители заставляли его учить цикл жизни бабочки: пресмыкающееся существование на земле и мечта о лучшей жизни. Короткая смерть в виде куколки: обернувшись в толстый кокон, она точно впадала в кому и повисала на ветке головой вниз. Такая защищённая панцирем. И такая беззащитная перед окружающим миром. Затем наступало перерождение: свободная, но короткая жизнь под солнцем, сладкий нектар и полная вседозволенность. Ровно как ещё большая хрупкость, хоть и свобода от тянущей к смерти земли. На какой стадии находился Габриэль? Белая бабочка, не прошедшая стадию перерождения и зависшая вниз головой? С воткнутой в вену иглой капельницы он разглядывал собственную конечность со следом от обручального кольца и думал о собственном бессилии. По шнуру размеренно текла искусственная кровь: обязательный атрибут его существования в последние недели. Красный же цвет символизировал кровь, беспочвенную агрессию, красоту, страсть, гнев. Войну и революцию. Нет, не подходит. Или подходит? (Был ли какой-то умысел в том, что он обрядил Эмили в цвет перерождения и чистоты, а Адриана — в цвет страсти и похоти?) Белый костюм, пиджак. И платок в красную полоску, прикрывающий кровожадные камни чудес. Его обычная форма одежды. Спокойствие и скрытый гнев, смирение и страсть, очищение и внутренняя война. Пожалуй, бессилие было белым в красую полоску… Забавно: он сам себе нарисовал свой исход. За какие-то шесть дней после возвращения к сознанию он возвращался к этой мысли как никогда часто. На седьмой день должно было воскрешение и очищение, как у Иисуса. И Габриэль с упоением ждал этот момент. Когда находишься на волоске от смерти, забываешь о своих грехах и немного становишься философом. То, что у него больше было общего с бесом, а не Иисусом, он даже не думал. Из горла снова вырвался хрип: на сто раз обработанные и шитые-перешитые прорези в шее снова наполнялись жидкостью, он чувствовал это всем своим существом. Но снова ничего не мог поделать. За девятнадцать дней пребывания в чёртовой больнице он должен был давно вскочить на ноги и побежать домой чуть ли не по потолку! Но каждый день всё снова приходило на круги своя: всегда влажные края ран расходились в стороны, в каждую ночь перед ним возникал образ сына со смертоносным оружием в руках и казнил его. А чем не казнь? Не гуманная, отвратительная и мучительная. Он просто гнил заживо. Часы показывали восемь часов вечера, а это означало, что очень скоро будет объявлен отбой. Даже несмотря на круглосуточные процедуры. Значит, он снова встретит его. И снова будет подвергнут экзекуции. Любая манипуляция с собственными мышцами всё ещё походила на движения деревянного манекена. Ну, знаете, того самого для художников, со скрипучими шарнирами и грубо обтёсанным телом, визгом и треском отзывающимися на попытку придать фигуре естественное для человека положение. Спина от попытки сесть хрустнула в трёх или четырёх местах, — дань долгосрочному пребыванию в коматозе, — и закостенела в одном положении. За всю жизнь он часто чувствовал себя жалко. Но последние месяцы заставляли его это делать слишком уж часто: начиная частыми проигрышами двум подросткам в костюмах, насмешкой судьбы в виде Кота-Адриана, постоянными проигрышами ещё одному подростку без костюма и, наконец, заканчивая смертельным ранением от собственного сына, уступающего ему по размерам в два раза. Ёбаное позорище. Одержал ли он победу хотя бы раз в своей жизни? Триумф всегда был краткосрочным, и чем ярче сиял в своём зачине, тем плачевнее оборачивался для душевного состояния. Он снова и снова терпел фиаско. Неудачи имели свойство накапливаться, пока не приковали его к больничной койке. Единственной его победой было согласие прекрасной Эмили стать его женой. Но по большому счёту удача снова обернулось катастрофой. Собственно, смотрите предыдущий пункт. Благосклонность фортуны в виде материальной обеспеченности, ставшая результатом доброты сохнувшей по нему мамзель-Бержуа им в расчёт не бралась: финансовые блага не помогли обогатить молодую семью в момент, когда это было необходимо и, — как следствие, — удержать Эмили в живых. Бесполезно и вторично. Но что было бы, если бы Эмили не использовала Камень Чудес? Какие-то полтора-два года скитаний по съёмным домам, холодная мастерская и, — вуаля! — первые успехи в продажах. Затем благополучие, новый, настоящий дом без всяких вундервафлей, живая обслуга, всегда поднимавшая бы общительной Эмили настроение, двое одарённых детей и безграничное счастье. Да, у них бы не было поместья. Этой огромной каменной махины, на оформление которой и доказательство, что она взялась не из воздуха, ушло полжизни, всегда пустой и одинокой — не было. Жена и сын никогда не были бы одиноки. Он бы не сошёл с ума. Если бы Эмили не использовала камень чудес. Если бы не её нетерпение. Если бы не её необузданность и привычки золотой молодёжи. Если бы не её упрямость и дерзость. Если бы запредельность мечт, инфантильность, полное безрассудство и глупость! Чёртова Эмили!!! Она всегда была для него слишком недосягаемой богачкой, далёкой звездой, которая «не светит никогда» таким, как он! И оставалась бы такой звездой! Чёртова Грэм-де-Ванили!!! От переизбытка чувств месье не заметил, как вскочил на ноги и заходил по помещению. Он готов был рвать на себе волосы, но стоически держался, преисполненный ненавистью к всегда любимому образу. Мышцы наполнились силой и яростью: он снова метался как загнанный зверь, порядком окрепший, но всё ещё бессильный. Как мотылёк бился об маленькое солнце, помещающееся у него в голове. Он был свиреп, готов рвать и грызть, если обидчик засветится на горизонте. Но вдруг пришло осознание: как он мог такое подумать?! Это ведь он подарил ей брошь. Сам дал в руки бомбу замедленного действия. Никто за руки не тянул. Значит, это снова его вина? Спина вновь согнулась, утягивая к полу. Он снова почувствовал слабость. Ненависть увядала, и месье вместе с ней. Габриэль на дрожащих ногах приблизился к балкону со спасительным свежим воздухом. Розовый свет слепил, а злосчастное солнце презрительно выглядывало из-под белёсых облаков и красного кровавого пятна, позолотой снисходящего на крыши домов. Удушающий воздух оставался таким даже на пятом этаже. Как разорвать порочный круг ненависти, единственно придающей ему сил? Пятый этаж мог решить его проблему только при большом усилии. А Габриэль сомневался, что ему настолько повезёт. Пожалуй, нет, это не выход. Он ступил назад, но наткнулся на что-то телесное. На плечи легли тонкие руки. Призрачный Адриан, порождённый его сумасшествием. Как всегда вооружённый тростью Бражника. Как настоящий. В прошлый раз сквозь него виднелись предметы. Насколько далеко может зайти безумство? Сколько ещё он сможет выдержать?.. Светлые брови сдвинулись к переносице, делая взгляд ярких зелёных глаз необычайно тяжёлым. Как настоящий. Дьявол с ангельским родным лицом… — Это из-за меня ты стал таким. Это я превратил тебя в чудовище. Юноша не двигался и редко моргал. — Это я во всём виноват. Как жаль, что ему не хватило духа сказать это Адриану по-настоящему. — Прости меня. Два шага назад, мальчишка скрылся за спиной. Плевать, что напишут в газетах. Руки легли на перила, а подбородок коснулся груди. Адриан будет страдать, но скоро его скорбь улетучится. Он найдёт в себе силы жить. Ступни начали потихоньку отрываться от земли. Возможно, так нужно было сделать уже очень давно. — Врач дал очень неутешительный прогноз, месье, мне очень жаль. — «Достаточно цинично прерывать самоубийство подобным образом», — хотел сказать месье, но не смог. Голосовые связки больше не слушались его. Поэтому он мог положиться только на взгляд, эмоциональный спектр которого колебался в слишком узком диапазоне безразличия и ненависти. Женщина, скорбно приопустив голову, прошествовала в палату, прижимая к груди пластмассовый планшет с прицепленной к краю ручкой. Ну, не его же бизнес она решила прикарманить, в самом-то деле! Просто незачем. — «Что это»? — вопрошающе зыркнул Габриэль. Створки окна оказались быстро захлопнуты тонкими пальцами с красным (красным? никогда такого не было) маникюром, а мужчина быстро возвращён на койку. Тогда секретарь всё же начала разговор. — Месье Бардо взял с меня слово не говорить вам об этом, но ваш лечащий врач отводит вам около месяца. При соблюдении строгого постельного режима. — Она на секунду посмотрела в сторону, но всё же вновь уставилась ему в глаза. — И… Габриэль стоически переносил сказанное, стараясь не дрогнуть ни единым мускулом на лице. И, тем не менее, он то и дело дрожал. — Не поймите меня не правильно. Но если вы умрёте, у Адриана больше никого не останется. Он попадёт в детдом. И пока я смогу разобраться с бумагами и отстоять своё право на его усыновление без вашего отказа, пройдут многие месяцы. А для него это будут месяцы существования вне дома с совершенно незнакомыми людьми, одиночество и отсутствие контактов с миром. Как в тюрьме. Мадам Грэм де Ванили чётко дала понять, что не заинтересована в опеке над вашим вторым сыном. Поэтому… Стоило ли говорить, что каждое слово тянуло колени месье к земле? — Если вы желаете своему сыну лучшего… Ну, давай уже! — Вы откажетесь от него. На развёрнутом к нему планшете красовался отказ от опеки над ребёнком. С подлинными печатями, от настоящего бюрократического агентства и со всеми вытекающими. Габриэль был готов услышать всё, что угодно. Но услышанное настолько повергло его в шок, что он сиюминутно вытаращил глаза на серьёзного и непоколебимого секретаря. Забыв, что лишён способности говорить, он возмущённо захрипел. — Я понимаю ваше негодование. И тоже надеюсь на самый благоприятный для вас исход. Но нужно быть готовыми ко всему. И чем быстрее вы подпишете бумаги, тем быстрее я подам заявление и начнётся процедура. Если хотите, встречу с юристом можно организовать онлайн. В случае, если вам удастся выкарабкаться, я без колебаний смогу сделать так, чтобы эту сделку признали фиктивной. «Сделку». Натали одёрнула сама себя за столь прямое высказывание. Она ни в коем случае не должна показывать искренние эмоции. — Я не заинтересована в вашем бизнесе. Ничуть. Всё исключительно ради Адриана и… — снова бесполезное изучение напольной плитки. — Вашей семьи. Эмили в частности. Прошу вас, не оставляйте Адриана одного. Знает, куда бить. На что давить. Столько лет верной службы: неудивительно, что она знает его, как облупленного. И всё же раньше она не позволяла себе ничего подобного. Впрочем, ситуация была премерзкой с любой стороны. Мужчина ещё раз изучил договор на подлинность, а глаза секретаря — на предмет искренности и раскаяния. Он долго сверлил её взглядом, прожигал изнутри и изучал, однако женщина осталась неприступной. Ладно. Возможно, если уж суждено месье скопытиться, она права, и Адриану не стоит попадать в детдом. Вот только он не скопытится. Сжав пишущий предмет до треска, он оставил размашистую подпись на нескольких листах бумаги. Но отдать их обратно не торопился. Иссохшие бледные губы приоткрылись, затем несколько раз снова сомкнулись. Чужой человек бы не понял этого. Но Натали знала, что это значит. — С Адрианом всё хорошо. Жалоб от учителей больше не поступало. Через двадцать три дня состоятся экзамены, и Адриан усиленно к ним готовится. Ну и замечательно. Значит, все заветы учителей о том, что он не сможет сдать экзамены без очного обучения — не больше, чем стандартный педагогический трюк с нагнетанием? Скорее всего. Но ещё месье интересовал тот подонок. Ругательства вряд ли можно было разобрать по губам, оттого мужчина всё же назвал имя. — Они иногда видятся. И больше ни слова. Сдаётся, что за этой короткостью что-то скрывалось, и они виделись чаще, чем иногда. — И знаете… вы поручали мне выбирать Адриану подарки на все праздники. Поэтому я возьму на себя смелость предположить, что ваше самоубийство будет не лучшим подарком на его день рождения. «День рождения»?! Глаза заметались в поисках календаря, но оный в палате отсутствовал. — Через три дня. После проведения последней операции вам разрешат принимать посетителей. И Адриан выразил огромное желание на свой день рождения прийти к вам. Поэтому, пожалуйста, не противьтесь её проведению. Хоть Натали пыталась сдерживаться, её слова напоминали приказ. Которых Габриэль ну никак не терпел. — Подарок, — проговорил он, но будучи не понятым, вывел буквы на салфетке. — Я сам выберу ему подарок. На этом диалог закончился. После чего секретарь вновь прижала планшет и, отвесив вежливое «поправляйтесь», откланялась к двери. За секунду перед выходом оба столкнулись глазами, взаимно посылая друг другу лучи ненависти. И всё же скоро дверь захлопнулась. — О, мадмуазель Санкёр! — в пролёте между этажами женщину нагнал тот самый врач, распустивший слух о том, что в травме Луки виноват Адриан. Натали не могла этого не знать. А ещё она не могла не понимать, что движет такими людьми. Он сиял как начищенный медняк и чуть ли не хватался за неё. — Хорошие новости! Завтра утром состоится последняя операция, и месье Агрест встанет на ноги! Его организм ослаблен, он может впасть в короткую кому, но, уверяю Вас, с нашей системой реабилитации уже через полгода он забудет, что когда-то лежал здесь! Ему придётся лечиться в стационаре раз в несколько месяцев, но это не страшно. — Месье Бокар, — начала женщина, прерывая радостный фонтан. — Сделайте так, чтобы кома месье Агреста оказалась не непродолжительной. Старик с удивлением хлопнул ресницами. — А как можно более продолжительной. С этими словами женщина достала из-за пиджака увесистый конверт, затем пряча его под планшетом. — Н-насколько продолжительной?.. — Настолько, насколько возможно. Месяцы, годы. Явно больше четырёх недель. Но без летального исхода. Этот конверт будет доставляться вам моим доверенным лицом каждый месяц его нахождения здесь. Врач опешил. Семья Агрестов не славилась тесными отношениями с полицией, и всё же мужчина отнёсся к словам леди несколько скептически. Но сражённый её непоколебимостью он вскоре принял планшет в руки, после чего, якобы изучая чистый белый лист, накинутый поверх документов, сунул конверт в карман и отдал кусок пластика назад. Затем, с невидящими глазами и на прямых ногах прошествовал прочь. Женщина облегчённо вздохнула. Сжимая в кармане ключ от сейфа с камнями чудес. Настал момент истины.***
— Не нервничай так. Мама за многие километры отсюда. Она нас не заметит. И всё-таки простых приободряющих слов оказалось недостаточно, чтобы небольшое тело, стоящее аккурат на пороге каюты, перестало трястись. Лука размеренно перебирал вещи в рабочем столе, пока Адриан нервно перебирал дрожащими пальцами. Раньше он куртил кольцо. — Я не хочу, чтобы у тебя снова были проблемы из-за меня… — Брось, ты ни в чём не виновен. — Ты ничего не мог сделать. — Но я… меня ведь не было рядом. Всё из-за моей глупости и нетерпения. — Ты смело сражался, пытаясь спасти нас, и не мог видеть, что меня ранили. Дело не в глупости, а твоей отваге и самопожертвовании. И если бы ты не позвонил врачам и не помог зажать рану, я бы погиб. Казалось, они уже давно всё обсудили. Почему Лука вдруг решил снова всё вспомнить? Он продолжал копаться в столе, проверяя один ящик за другим. — Ай… — протяжно простонав, Куффен вдруг осел на пол, хватаясь за больное место. — Что такое? — Адриан молнией метнулся к нему с яркой паникой в глазах, не позволяя голове падать вниз и удерживая под рукой. — Швы?! Или внутри болит?! — Кажется, швы… — Понял. Сейчас! — Без лишних слов, хоть и не без дрожи, юноша аккуратно заставил Луку сесть, скинул с себя подаренный отцом шарф и, одной рукой выхватывая телефон, начал вытаскивать тёмно-синюю футболку из-под ремня. — Потерпи! Лекарство на месте? Третья полка сверху? Бутыль с синей крышкой? Но место, теперь украшенное белым шрамом, выглядело так же, как и должно — без единого намёка на разрыв или повреждение. — Показалось. — Констатировал Лука прежде, чем Адриан успел открыть рот. Гудки оборвались, и Адриан ещё раз посмотрел на лицо парня. Теперь безмятежно улыбающегося. — Надеюсь, это был не розыгрыш. — Брови сдвинулись. — Иначе это очень жестоко. — Самую малость. — Ах ты!.. — воскликнул, было, юноша, но взгляд наткнулся на серебристый корпус, выглядывающий из-под подушки. — А под подушкой это не твой телефон лежит? — Где? А, точно. Гаджет вернулся на законное место, и Адриан помог Луке подняться. Сам того не замечая, он всё больше позволял себе касаться его и всегда старался помочь. — Не шути так больше. Пожалуйста. Я же переживаю. Ответом стал лёгкий кивок. Юный Агрест скептически оглядел возлюбленного, и всё же его невинный взгляд заставлял безоговорочно верить. Хотелось ущипнуть его, но юноша слишком дорожил его состоянием, оттого пожал плечами и, не задумываясь, потянулся к щеке напротив. Отчего её хозяин буквально отпрыгнул назад. С немым вопрошанием на лице Адриан замер. Лука неловко (ого, и такое бывает) открыл и закрыл рот, после чего подхватил возлюбленного под руку и повёл к выходу. Напоследок, перед самым закрытием двери, метнув взгляд куда-то вглубь Либерти и ненадолго фокусируя его на дверном косяке за комнатой Джулеки. После чего провернул ключ, включил сигнализацию и удалился. — Тц, вот артист.***
— То есть… ты идёшь на свидание? Женщина вспыхнула ярче свечки, вскоре выпрямляя спину и нервно надвинув очки на переносицу. — Нет. — Хорошо, хорошо. — Закивал Адриан, прекрасно видя спортивную сумку и туфли на заднем сидении. — Альберт нашёл архив с нашими старыми фотографиями. Теперь их нужно проявить. — А там есть фотографии мамы? — Конечно. Я принесу их. — Спасибо. Если бы кто-нибудь сказал им обоим, что их диалоги будут проходить так непринуждённо, этого кто-нибудь бы сочли сумасшедшим. И тем не менее женщина добро улыбалась своему подопечному, а подопечный готов был накинуться ей на шею. Чего в силу стеснения не произошло. — Когда ты вернёшься? — Завтра вечером. — Вечером?! — Почти воскликнул юноша, однако сдержался. — Так поздно? — Снимков и правда очень много, и сделаны они на старинный фотоаппарат. Поэтому — да, завтрашний вечер — это самый ранний срок. За сим секретарь откланялась. Это значит, что… он и Лука пробудут наедине почти два дня?.. Воздух быстро затёк в грудь, губы многозначительно сжались. Музыкант за спиной взял протянутую ему ладонь и двинулся за притихшим хозяином дома. Днём комната казалась больше, чем при беглом осмотре роковой ночью. Стены, мебель и предметы превосходили норму в несколько раз, как по численности, так и по размеру. Признаться, Лука почувствовал себя очень неуютно. Будто комната пыталась проглотить его и оставить в глухом одиночестве. — Добро пожаловать в Крепость Одиночества. — Тут же озвучил его мысли юноша, скинув сумку и театрально разведя руки в стороны. И правда, по-другому не скажешь. — Она ведь больше не будет такой, да? — Да, — юноша опрокинулся на диван и потянул музыканта за собой. — Если ты не против, с нами будет ещё несколько человек. Ты не против? — Конечно же, нет. Это ведь твой день. А кого ты хочешь позвать? — Маринетт, Нино и Хлою. Они единственные, кто не отвернулся от меня. А, ну и Джулеку. И, наверное, Роуз. А может… Лука беззлобно рассмеялся. — Что? — Давай составим список. Иначе ты пригласишь половину города. — А, — юноша потёр шею. — Ты прав. Единственная моя вечеринка была, когда акуматизировался Нино. Он так хотел, чтобы я порадовался, что поднял в воздух всех взрослых. Да. И такое бывало… До всей этой немецко-индийской заварушки. Раньше Адриан бы жутко расстроился, упоминая её даже вскользь. Сейчас же он лишь грустно повёл плечами и постарался перевести тему. Он и правда очень сильный. Однако не обнять его за плечи было бы кощунственно: — Думаю, после сегодняшнего интервью люди убедятся, что ты ни в чём невиновен. — Сказал Лука, стараясь встретиться взглядами. — Как иногда легко переубедить людей… — грустный вздох. Ладно. Тогда давай включим телевизор? — Бражник повержен? — Думаю, нет. — Донеслось из голубого экрана мучительно знакомым голосом, отчего Адриан поднял до этого опущенную голову. Она. — Но случаев акуматизации не было уже больше месяца! Как вы это объясните? — Возможно, Бражник затаился и придумал новый план. Нам всем необходимо держать себя в руках! — А что насчёт вашего напарника? Последний раз Кот Нуар был замечен на улицах Парижа тридцать первого марта, во время порчи вывесок известного дизайнера Габриэля Агреста. Бродяга же пропал намного раньше. По слухам, именно он помогал Коту Нуару портить баннеры. Они друзья? Могли ли они работать в команде? — Я… я не знаю. — Героиня тряхнула хвостиками. — Кто станет вашим новым напарником? И почему Кот Нуар вдруг так изменился? Тонкие блестящие губы сжались. Ага. Адриан хмуро уставился на девушку, на которую напалмом сыпались не самые приятные вопросы целой толпы репортёров, ослепляющих вспышками и жужжанием переговоров. — Кот Нуар… — девушка опустила голову. — Кот Нуар, — и вдруг подняла её, глядя точно в камеру. — Если ты это слышишь… я была неправа. Да, ты был невыносим в своих шутках, но… ты всегда защищал меня и поддерживал. Я была неправа — тебя невозможно заменить. Ты самый лучший напарник и друг. Лука наблюдал с интересом из-за затылка. Юноша не выказывал ни единой эмоции, упираясь локтями в разведённые колени и точно прилипнув хмурым взглядом к экрану. На глазах Леди всё больше проступали слёзы. Насколько он будет к ней безжалостен? Или сможет отпустить? — Я буду рада, если ты вернёшься. Это вызвало короткое удивление, и не больше. — Простишь её? — внезапно просил парень. — Я давно простил. Ещё когда в первый раз поцеловал тебя. Если бы не она, я бы не приобрёл ничего, чем дорожу на данный момент. Но ей об этом знать необязательно. — Адриан откинулся спиной на спинку дивана, устраивая голову на родном плече. — Я тоже хорош. Слишком много выпендривался и приставал. Поделом мне. Ого, какие неожиданные заявления. — И… надеюсь, мои проклятья долетели, и Бражник помер. Лиричность момента была безнадёжно испорчена, и оба вскоре засмеялись. Эфира в тот день они так и не дождались, полностью увлечённые едой и подготовкой к грядущему празднеству. А Лука ждал подходящего момента. Он отложил этот разговор до того момента, когда сможет увидеть Адриана вживую. Увидел. Отложил до выписки. Выписался. Затем до того момента, когда останутся наедине. И вот час пробил. А он всё не мог найти в себе слов. Сыграть бы, да кто ж его поймёт? Да и нелепо это всё. Людям нужно разговаривать: сам же говорил. Белые стены окрасились в ярко-рыжий, как и свободная серая рубашка Адриана из-за солнца, так близкого к горизонту. — А почему ты не дал себя поцеловать у тебя дома? Как ни странно, первым отважился Адриан. Слишком, мать его, неожиданно. Но всё же, надеясь на ответную откровенность, Лука решил быть предельно честным. Пусть это, возможно, подорвёт его доверие. — Потому что за нами наблюдала мама. — Что?! — воскликнул юный Агрест, чуть ли не выбрасывая из рук тот самый канцелярский нож. — Она не верила, что ты невиновен. Думала, я тебя выгораживаю. И поэтому я решил поставить вопрос ребром и дать ей услышать наш разговор о том, как всё было. — Длинные пальцы забарабанили по столешнице. — Ну и… целоваться при ней я… ну… стесняюсь. А теперь захотелось просто заржать в голос. Да, этот хренов Штрилиц обманул его и разыграл комедию. Для его, нет, для их же блага. А затем застеснялся. Такой милый. Приступ любви и умиления заставил юношу прилипнуть к парню и почти стать задушенным. Адриан снова попытался поцеловать его, но и в это раз его безжалостно обломали. — У меня тоже есть вопрос. Да сколько можно? Подавив нервный выдох, Адриан отлип и выпрямился. Слишком пристально… — Знаешь… — Лука поскрёб подбородок указательным пальцем. Как же не хочется давить. Но оставлять серьёзные вопросы без ответа не хотелось ещё больше. — Бражник сказал, что вступить в… очень близкие отношения предложил именно ты. Это правда? Вот ведь… ох. Вероятно, старый козёл уже понял, что Бродяга является для Кота больше, чем просто новым напарником, сменщиком или жилеткой, нужное подчеркнуть. И он рассказал о нём такие неприятные вещи. Впрочем… это ведь правда. Смысла в сокрытии которой было не больше, чем в неисправной пожарной сигнализации на потолке или в часах в кабинете главного врача. — Правда. — Простое человеческое слово далось с трудом. — Мне хотелось почувствовать, каково это. Тогда я… возможно, доверял ему. — Я тоже тебе доверяю. — Ладонь накрыла другую и сжала. — И я… хочу… очень хочу… чтобы… ты доверял и мне. Что… что только что прозвучало? Слишком внимательный взгляд. Слишком горячее дыхание. Расширившимися глазами Адриан изучал человека напротив, ловя себя на мысли, что ему не показалось. Это был… намёк? Вот уж неожиданность. Впрочем, Крепость Одиночества, впервые, наверное, с застройки оказавшаяся оной в полной мере и оставшаяся в полном распоряжении двух влюблённых подростков действительно располагала к определённому роду взаимодействия. Не сказать, что юный Агрест был расстроен. Нет, ничуть. Но внезапность сразила. Прям наповал. Лука бездействовал. Оно и понятно: у него ведь совершенно нет опыта. Тогда придётся взять ситуацию в прямом смысле в свои руки? Юноша облизнул губы и неловко замялся. Проявлять инициативу в маске всегда было легко и просто. Её отсутствие будто возвращало в непорочное прошлое, и алгоритм действий начисто терялся. Он не знал, что следует сделать первым. И что конкретно стоит предпринять. А вдруг напугает и отобьёт желание на всю жизнь? А вдруг будет недостаточно хорош и создаст ошибочное мнение? От переизбытка мыслей закружилась голова. — Хорошо… — только и смог прохрипеть он, становясь на ноги. Чёрт, можно же было переползти сразу с дивана. Ну вот, уже косяк: первый пошёл. Ладони легли на плечи и слегка сжали их. Музыкант смотрел снизу вверх и всё ещё молчал. Тогда юноша провернул свой излюбленный трюк и поочерёдно поставил колени на сидушку, затем неловко пододвинулся, поняв, что встал слишком далеко, чтобы не завалиться на пол: Бражник был дольше, и ему требовалось большое расстояние. Когда Адриан осел на его колени, Куффен приоткрыл рот, но быстро захлопнул его назад. Чтобы скоро вновь открыться, позволяя тёплому языку проникнуть внутрь. Странно, что Адриан решил действовать раскованно. Он же не сказал ничего раскрепощающего? Пальцы забрались в волосы, накручивая пряди и проводя по скулам, в то время как руки Луки висели в воздухе. Он уложил их на лопатки и, повинуясь настойчивым ладоням, медленно начал опускать их вниз, пока не остановился на пояснице. Адриан отметил для себя, что ему постоянно приходилось нагибаться. Пожалуй, стоит убрать это положение из коронного списка. И вернуть только в случае, если Лука очень сильно перерастёт его. Но сначала ещё кое-что. Юноша подался вперёд, на пару мгновений прижимаясь животом и сжимая рукава чужой футболки. Вот ему удалось вырвать из чужой груди первый сдавленный выдох. Наконец, он отстранился, слегка сползая назад. Губы скользнули по скуле к основанию шеи, медленно перемещаясь к подбородку, кадыку, ниже и ниже, пока не достигли ключиц. Помутнённый разум не давал мыслить разумно, и всё же юноша помедлил, прежде чем позволить языку примкнуть к ложбинке между ключицами. Ладони тем временем забрались под одежду, кончиками пальцев задевая рёбра, призрачно и почти невесомо. Парень заелозил на месте, рвано выдыхая воздух, но противиться не спешил, в ответ укладывая руки на бёдра и боязливо оглаживая чуть обнажившуюся поясницу. Лёгкая усмешка впиталась в тёплую кожу. — Смелее. Мы совершенно одни. Нас никто не увидит. Воодушевление несколько прибавилось. Лука забрался под одежду и повёл вверх, что очень скоро спровоцировало полную ликвидацию рубашки как таковой, исполненную совместными усилиями. Ещё один рваный выдох, и обнажённой груди мимолётно коснулись. Тогда Адриан приподнялся на коленях и, не дождавшись действий, перетёк на сидение, одной рукой придерживаясь за спинку, а другой призрачно касаясь слегка обнажившегося живота и опускаясь вниз. Лука смотрел за этим действом и понимал, что происходит что-то не то. Вот пальцы достигли пояса. Голубые глаза метнулись точно на угрожающую ладонь. Которая не раздумывая скользнула вниз. Но вдруг тело резко дёрнулось назад и вскочило на ноги, отбегая на внушительное расстояние. Руки оказались на плечах и с силой сжали их. — Я не готов. Адриан замер с согнутыми руками, хлопая ресницами. Кажется, на задворках сознания что-то где-то разбилось. — А… ну… ну… ладно. Я что-то сделал не так? — Нет, дело не в этом. Я думал, что мы просто целуемся. Я не думал, что ты… начнёшь делать ещё что-то… — Чт… И вдруг его осенило. — Но я думал, когда ты сказал, что доверяешь мне, это… — затараторил он. — Это был намёк на секс… Но по опешившим глазам он понял, что тотально ошибся. — Прости меня! — вскричал он, пряча полыхающее лицо в ладонях и плюхнувшись на диван. — Я полный идиот! Я прекрасно понимаю, каково это — чувствовать противные тебе прикосновения, когда тебя прижимают к себе и не дают воли… прости, это ужасно… — Н-нет, вовсе не… — Лука почти приблизился, замирая на расстоянии вытянутой руки. — Мне вовсе не противно! Мне нравятся твои прикосновения, нравится, как они ласковы и ненавязчивы, как ты стремишься доставить удовольствие. И я… хотел бы однажды… пойти дальше. Я бы хотел почувствовать тебя внутри, но… не сейчас. Пока я ещё не готов. — «Я… внутри Луки…», — шёпот в голове подсказывал: сегодняшнее пребывание в душе обещает быть долгим. — Но ведь… этим можно заниматься и без… проникновения. — Голос дал слабину, и Адриан не был уверен, что его услышали. Представлять нечто подобное прямо сейчас показалось предательством, оттого юноша притянул колени к груди и спрятался в них, всё ещё стараясь «потушить» себя. Но как же стыдно! Какой он испорченный! — К тому же, нам завтра рано вставать. Справедливое «а зачем» утонуло в мыслях. Значит, зачем-то. Такая себе отмазка. Но он полностью разделял решение будущего партнёра и уважал его выбор. Не время, значит, не время. И в светлой надежде, что когда-то его мечты сбудутся, и они будут счастливы вместе во всех отношениях он согласно кивнул и отвернулся. Комната наполнилась напряжением в тысячи вольт. Оба судорожно искали темы, на которые можно поговорить, но ни одна из них не могла покинуть чертоги разума и обрести плоть, как бы того не хотели владельцы. — Плагг бы сейчас смеялся… — внезапно нашёлся музыкант. — Это точно… даже интересно, где он сейчас. Собственно, так диалоги и заканчивались: одним словом, грустно. Однако осмотр комнаты всё же спас ситуацию. Узнав время, юноша взял пульт и со вздохом покинул чёртов диван, в действительности повидавший на своём веку всякое разное. — Ты ведь любишь музыку? Составишь мне компанию? Из-под пола поднялся белый рояль, пробуждая в Луке образ из социальной сети одноклассников. Как бы странно это ни звучало, их ситуацию в прямом смысле спас рояль. Но не из кустов, а из-под пола. Водрузив гитару на порядком помятое плечо рубашки, парень воспроизвёл первую ноту. А спустя секунду нота выпорхнула и из клавиш. Сливаясь в невинном танце, ноты лились по поместью, устремляясь к потолку и обволакивая стены приятным теплом. Юноши не заметили, как приятно приглушённый свет сфокусировался точно над их головами. Точно обнимая их.***
— Я прошу не винить Адриана в случившемся, — вдруг донеслось до слуха. Слушатель с небывалым интересом уставился на экран. Зубы остервенело сжались. — Возможно, если бы не он, я бы вообще не разговаривал с вами. А уже месяц и один день лежал в земле. «Тебе бы подошло».