Хозяин озера

      Смотрел царевич вслед келпи, белым пятном мелькавшего недолго среди деревьев высоких, и размышлял. Обижен озерный юноша, замкнут, но… никогда доселе он не встречал такой красоты. Не внешней, прав был тот охотничий, кто озеро опасным назвал. Не беззащитен, нет, раним, одинок и несчастен. Ивану первый раз в жизни захотелось обогреть, приголубить не просто ради забавы молодецкой. По сердцу ему пришелся Янисъярви. Недобрым словом батюшку помянул цесаревич, как мог обмануть-обидеть красу такую. Не купеческая дочка чай, не юноша молодой, кому внимание царское, будь оно хоть минутным, славы, веса придает. Коли такой привечать по своей воле станет, не опоенный, не одурманенный, что еще для счастья надо? Подумал Иван, подумал, решил вернуться в терем отцовский, посмотреть, ушла ли вода, а потом ничто и никто не помешает ему снова на берег озерный возвратиться, поухаживать за хозяином здешним. Сказано – сделано.       Споро собрался царевич, осмотрел раны оставшиеся. Саднили, болели, но на удивление чистыми стали. Ни воспаления обычного, ни корки уродливой. Порезы от вазона разбившегося и вовсе затянулись, чисто заговорил кто. Только розовые полоски бледнеют. Стоило берег покинуть, на тропку ступить, потеплел перстень дареный на пальце. Не обратил поначалу внимания Иван, идет себе и идет, а потом и спохватился. Времени минуло немного, пыль не успела к сапогам пристать, а впереди уже опушка показалась. А там, за подлеском негустым, у куста орехового стоит конь царевича, голову опустил, траву под ногами щиплет, ушами прядает. Повод свободно свисает, на седле плащ наброшен. Свистнул Иван коротко, подзывая друга верного. Заржал жеребец приветственно, подбежал безбоязненно, хозяина обнюхал, теплым дыханием обдавая.       Дворец встретил гомоном, во дворе суетой странной. Спешился царевич, повод служке бросил. Гавр выскочил с лестницы, прыжком одним через перила сиганув с высоты пролета.       – Царевич, где ты пропадал? – Ивана привечает, а у самого глаза красные, воспаленные, не спал будто ночей не одну, не две. – Искать тебя велено!       – Что отец? – коротко сокольничего обняв, Иван спрашивает, плащ запахивает плотнее, чтобы не видел никто ненароком царапины да раны в вороте рубахи распущенном.       – Не знаю,– Гавр плечами пожал. – Не выходит государь, приказы Роман передает. Бояре дюже недовольные, что цыган безродный ими командует, да возражать не смеют покудова. Тебя ищут по всем селам пристоличным.       – Одну ночь только и не был, – улыбается натянуто царевич, следы воды высматривая.       Чист двор царский. Всюду травка свежая да цветы внезапные. Тиной не пахнет, солнышко светит. Как и не бывало озерного проклятия. Не обманул, не соврал Янисъярви. Стены родные медом пахнут, яблоками спелыми, как всегда бывало.       – Ну что, царевич, приказы будут? – из-за телеги груженой Никол показался, неразлучны приятели, по всему видать, не пропадут парой. – Мы готовы, только скажи.       – Передайте боярам, что больше нет проклятия. Сняли его. Пускай не боятся, бородами сивыми не трясут.       – Что-то темнишь ты, царевич, – Гавр глаз острый щурит, голову в бок, как его кречет любимый, склоняет. – Почему сам не скажешь им? Роду мы знатного, да только ты всяко выше будешь. Тебе и указы раздавать.       – Мне надо уехать, – Иван отвечает, за челядью, его узнавшей, наблюдая.       Кому кивнул, кому наказ дал, что делать, куда бежать. Сам думает к Роману подняться, к батюшке заглянуть да назад к озеру поспешать. Спасибо сказать, гостинцы принести.       – Куда опять? – Никол брови вздернул, с приятелем переглянулся. – Бросаешь нас, царевич, аль не милы стали?       Иван и его обнял, к себе привлек, по спине провел.       – Милы, на вас надежда. Будете здесь присматривать. Указ испрошу у батюшки письменный али сам грамоту подпишу. Ступайте пока. Мне нужно к государю. Встретимся на конюшне через час с малым.       Снова переглянулись молодцы, не понимают, но и перечить не смеют. Поклонились коротко да отошли, Ивана к лестнице пропуская.       Перила витые под руку льнут, ложатся, ступени просохшие не скрипят, не выгибаются. Спешит царевич, через одну шагает. Пусто перед палатами царскими, денника не видать, слуги сторонкой обходят. Дверь щепку отколола, сломался узор резной, нутро обнажив светлое, нитчатое. Постучал Иоанн уверенно, кулаком, да за кольцо литое потянул. Легко поддалась створка тяжелая.       В опочивальне царской лугом цветущим веяло, следов нет затхлости. Роман у окна приоткрытого сидел, книгу читал, простую не колдовскую. Про города далекие, про страны заморские. Услышал шаги, голову поднял, вздохнул облегченно. Вскочил порывисто, книга на пол упала. Кинулся к нему Иван, обнял крепче крепкого, в плечо лбом уткнулся.       Роман шепчет что-то, обнимает ответно, вздрагивает странно.       – Напугал ты меня, царевич, – проворчал цыган, руки разжимая, за плечи Иоанна на шаг отстраняя. – Почто не послушался? Зачем сам зеркало взял?       – А то ты не знаешь, – Иван вздыхает счастливо, в глазах Романа одобрение и облегчение видя. – Как батюшка?       – Лучше, спит много, в буйство не впадает.       Шею вытянул царевич, на постель взгляд бросил. Спит царь, по пояс одеялом укрыт. Постарел, не вернуть былой мощи, волосы совсем побелели, пара нитей темных осталась. Но лицо спокойное, расслабленное, красками, румянцем играет.       Повернулся Роман книгу поднять, рубаха задралась немного. Ахнул Иван, темные рубцы увидав.       – Что случилось? – спросил, тронуть не решается – по спине хлопал, цеплялся, больно поди было. – Откуда?       Усмехнулся Роман, отмахнулся.       – Неважно, царевич, все заживет.       – Это… государь приказал сделать?       – Нет, – цыган снова улыбается. – Сам справился. Но когда очнулся. Ругался, что тебя упустил я. Теперь все хорошо будет. Пойдем, ему настоя сонного дал, до вечера спать будет. Но безумие отступило.       Вышли они из опочивальни, Матвея оставили. Иван все старается в глаза цыгану заглянуть, совестью мучимый. Из-за него получил Роман плетью, по всему видать, на спине живого места не осталось. Тот словно и не замечает, не морщится, шагает широко, свободно. Бояре навстречу попались, глянули неприязненно, но поклонились цесаревичу. При Романе слова не сказали, прошли дальше. Челядь радуется, что потерявшийся наследник вернулся, без него как-то боязно. А ну как помрет царь от безумия, кто править будет? Дочки царские кто на воспитании, кто замужем уже. Да не женского ума дело – государством управлять.        По лестнице спустились, в другую башню поднялись. Царевич в свои покои прошел, плащ скинул. Охнул Роман.       – Это кто тебя так? – спросил, потом знаком велел подождать с ответом, за дверь высунулся.       Кликнул Мару, у дверей дежурившую, велел принести бинты и мази, водой горячей ванну наполнить. Про себя подумал царевич, что второй раз уже так происходит. Врачует его Роман, переживает.       – Немного не сошлись с Янисъярви во взглядах на встречу, – смеется царевич, в кресло падая, шипя сквозь зубы.       И рассказал цыгану все по словечку, события в точности повторяя, описывая. Как встретился, как духов водных видел, как паника у озера случилась. Как потом к спящему хозяину приблизился, как убеждал, что не со злом пришел. Умолчал лишь о странном путнике с девочкой, колечке дареном, что тропинку укорачивало, не давало водить кругами.       Слуги пока суетились, они шептались негромко, а как принесли все, водицу колодезную ополоснуться в бадью налили, отослал всех Роман. Мара у порога мялась, на Ивана умоляюще поглядывала. По всему видать, переживала девка дюже за царевича своего. Но не замечал Иоанн того взгляда, не кивнул ей даже, снова с цыганом оставшись. Разделся, в ванну большую медную опустился. Роман раны изучил, головой покачал, насупился.       – Все бы тебе, царевич, приключения искать. Как дите неугомонное.       – Не дите, Роман, не дите, – морщится Иван, терпит. – Ты сам видел, что творилось. Не мог я поступить по-другому. А это все заживет, память оставит. Не более. Тебе тоже досталось, но не жалуешься же.       Расхохотался цыган, на колени возле ванны опустился, глаза прикрыл устало.       – Ну хорошо, царевич, молодец ты, гордился отец тобой, если б знал все. И я горжусь. Теперь все кончено. Мы своей жизнью заживем, а духи колдовские пусть в лесу остаются.       Потупился Иван, взгляд отвел. Как сказать Роману, что он вернется к озеру? Что раз жив батюшка и Роман в добром здравии, царевич мог себе позволить пойти туда, куда сердце звало. Осматривает царапины на плечах от ногтей озера цыган, молчит, слушает сопение царевича. Недоброе подозревает.       До последнего Роман верил, что придет Иван живым. На удачу наследную, на незлобивый нрав не вспыльчивый сына Матвея надеялся. Вернулся, но странный, очарованный, увлеченный. Чувствовал в молодом человеке цыган страсть, тягу проснувшуюся. Страшился ее.       Мочалка пену дала обильную, моет цыган Иоанна, молчит. И царевич молчит, не рассказывает больше ничего. Под руками знакомыми расслабился Иван, глаза прикрыл, вздыхает негромко. Хорошо дома, спокойно.       Гам во дворе прервал их молчание. Ссора шумная, громкая. Кто-то гонит кого-то, проклятьями понукая, собаки лают истошно, надрываются, люди не отстают. Выглянул Роман в окошко приоткрытое, смотрит, не понимает. Сенные кричат друг на друга, пальцами тыкают, а неясно, отчего да зачем. Свора охотничья, даром что всегда запертая была, кругами бегает, клыки скалит, будто почуяли зверя какого. Боярин высокий в шапке собольей на крыльцо вышел, ругается, бородой седой трясет. Гавр толпу пытается разнять, рукав от куртки охотничьей оторван уже, лохмотьями висит. Никол с другого края помогает, да выходит плохо.       Иван шею вывернул, прислушивается, потом встал и подошел. Смотрит, не понимает. Ворота распахнуты, но пустота в них. На кого лают, на кого ругаются? Перстень на пальце потеплел, налился тяжестью. Пыль взвилась столбом, а на дороге стоит путник давешний, в хламиде темной, неприметной. Один, без девочки. Стоит, на посох кривой опирается, ничего не делает. Лица под капюшоном не разобрать, а только кажется царевичу, что смотрит на его окно пристально. Вдруг руку костистую худую вытянул, куда-то указал.       – Там, Роман, смотри! – царевич высунулся, чуть из окна не выпал.       Под телегой груженой хвост торчит белый чешуйчатый. Пытается спрятаться, да не пускает его что-то.       – Змея? – удивленно брови цыган вскидывает. – Отродясь тут таких крупных не водилось. Откуда?       Царевич уже не слушал, накинул халат парчовый шитый, что подле на стульчике малом лежал, босой и растрепанный по лестнице устремился. Люди шарахаются, вслед смотрят. Шутка ли, полуголый сын царский посереди дня белого куда-то спешит. Случилось поди опять что страшное. Только одну напасть пережили. Перепрыгнул царевич перильца, поморщился – камешки в ступни впиваются, идти колко – до телеги добрался, заглянул.       Из-под обода на него смотрело существо странное. Вроде ящерица, а нос клювом роговым. Глаза пленкой затянуты, белесыми кажутся. Зрачок узкий. Корона на голове из рожек малых причудливая, а прорези ушные подрагивают – больно от шума, видать, животинке. Лапы когтистые, мощные, по хребту выпуклости, у основания хвоста шипы.       – Василиск? – Роман рядом опустился на колени. – Да мелкий еще. Детеныш. Такой каменить еще не умеет.       – Кто? – Иван переспросил, тварюшку напугал.       Она пасть раззявила, беззвучно заверещала. Собаки на пену изошли, лаем захлебываясь. Цыган за хвост половчее ухватился одной рукой, второй за лапу заднюю да дернул на себя посильнее. Василиск от неожиданности сжался, да как пробка из бочки винной и вылетел. Извивается ящерица крупная, норовит Романа укусить. Да не так просто с опытным охотничьим справиться. Пережал клюв, подмышкой устроил. Иван подошел поближе, тронул корону роговую, чешуя теплая на проверку оказалась. Смотрит на него тварюшка жалобно, пленку с глаза не поднимает.       – Куда ее девать? – Роман оглядывается, прикидывает.       – Озеру отдать, – выпалил вдруг царевич неожиданно, шум во дворе словно по команде смолк, тихо стало.       Драка прекратилась, боярин, подумал, похмурил брови кустистые, в терем воротился. Гавр с Николом разняли-таки дерущихся, подзатыльников вдоволь отвесили да на конюшню провинившихся прогнали. Постояли, глядя на царевича, но подойти при Романе не решались, знали, не потерпит цыган рядом их присутствия.       Василиск покрутивши хвостом, из хватки крепкой выдираться начал. Лапами дрыгал, головой мотал, всячески пытаясь выскочить, обратно под телегу юркнуть. Иван руки протянул, погладить вознамерился. Замер зверек робко, моргнул веком двойным и затих.       – Смотри-ка, – Роман улыбается. – Нравишься ты ему. Накось, подержи попробуй. Царевич осторожно взял василиска, неловко рукой дернул. Не подумал кусаться зверек, прижался, как к маме родной своей чешуйчатой, заворковал нежно. У Романа глаза округлились, рот приоткрылся. Смотрит на чудо чудное, диво дивное. Ластится к царевичу зверь, мурлыкает, что кошка твоя обычная.       – Роман, а ты про них что знаешь? – спросил Иван негромко, меж рогов светлые чешуйки почесывая.       – Да ничего почти, царевич, – цыган плечами пожал, на молодцев, от любопытства изнемогающих, покосился.– Только что взрослый василиск человека насмерть окаменить способен. Живут семьями, детеныши редкость большая. Я и узнал-то его, потому что книг государевых начитался, а там в каждое второе зелье рекомендовано каплю крови ящера добавлять.       Запнулся Роман на слове, с царевичем понимающе перемигнулся. Ясно откуда василиск во дворе взялся. Видать Матвей его держал где-то, кровь занимая для экспериментов своих. Василиск закурлыкал жалобно, под халат Ивана попытался голову засунуть, едва рогами не оцарапал.       – Заберу к Янисъярви, – повторил царевич решительно. – Будет у него питомец. А коль себе не оставит, так хоть подскажет, к кому его отнести.       – Ты никак повод нашел, чтобы к озеру вернуться? – обреченно вздыхая, спросил, уточнил Роман.       Молчал сызнова царевич в ответ, отворачивался. На приближенных своих косился.       – Ты, Роман, упроси батюшку указ издать, Гавра да Никола старшими поставить. Они ребята не глупые, на решения скорые. А мне надо… вернуться.       Опустил Роман голову, молчал долго, исподтишка босого растрепанного царевича разглядывая. И хотел бы заказать в лес соваться да знает, что не удержишь запорами, заветами. Матвей таким же в молодости был. Коль чего втемяшится в буйну голову, никаким топором не вырубишь.       – Что ж, если справятся с молвой, за что им такая честь оказана, будет по-твоему, Иван. А пока пойдем, тебя домыть и перевязать надо. Пойдешь к озеру, только слово дай мне, что вернешься.       Иван крепко руку цыгана сжал, василиска потеснил.       – Обещаю, Роман, обещаю.       Скоро обернулся царевич. Василиска в мешок темный большой посадили, у окна раскрытого оставили, в тени, где прохладнее. Роман запястье перебинтовал, мазью густой помазав, на груди царапины обработал, над теми, что на спине красовались, хмыкнул негромко. Яблоню и яблоки помянул.       Пронесся ураганом по комнатам своим царевич, из сундуков все повыкинул, подарки изыскивая. Переоделся, обулся, кольцо об отворот куртки отполировал, полюбовался. Путника странного добрым словом помянул. Мешок с василиском на седло закинул, шарахнулся конь верный, едва удержал его Иван.       Роман напоследок обнял крепко, что-то на ухо буркнул, напутствием добрым в дорогу одарил.              – И где твой василиск? – Янисъярви выслушал внимательно, присевши рядышком.       Царевич улыбнулся лукаво, видя заинтересованность юноши озерного, свистнул коротко. Из ветвей вышла ящерица белая, языком потрепетала, приблизилась.       Янис руку ему протянул, подманил словом ласковым. Василиск к траве брюхом припал, испугал царевича возможной атакой. Ящерица подползла к ногам озера, потерлась, замурлыкала и на руки полезла, без стеснения, без сомнений.       – Оставляй, – озеро улыбнулся, зверюшку приласкав. – Без семьи он погибнет скоро, а у меня ему будет с кем поиграть. На духов не действует взгляд его, потому не страшен будет ни мавкам, ни ключам моим. Глядишь, от гостей незваных охранит.       По чешуйкам ласково ладонью Янис проходится, делает вид, что не замечает, как царевич за ним жадно наблюдает. Колеблется озеро, хоть история с перстнем сильно уверенность пошатнула. Не просто так путник неведомый колечко хитрое подарил. Разом развеялись сомнения, почему ручьи охранные, Яром обученные, не почуяли человека близко. Хранило, видать, кольцо не только от путаницы дорожной. Нельзя спорить духам с такими подарками.       – Янисъярви, могу я у тебя погостить? – царевич спрашивает.       – А что ты тут еще не видел? – Янис улыбку прячет, по законам теперь не может прогнать он человека, за василиска спасенного да за тайну хранимую, обязан он Ивану.       Хоть и непривычно, неприятно хозяину озерному в долгу перед простым смертным быть. Но любопытство потихоньку снова голову приподнимало, поспрашивать, как люди живут.       – Ничего не видел, мне интересно. Дозволь, хозяин озерный. Я подарков принес, тебе и духам твоим.       – Всем, что ль? – рассмеялся Янис. – Не хватит на всех. Но скажу, кому отдать, чтоб не утопили в первый день. Оставайся, царевич, но с условием одним.       – На все согласен, – кивает головой отчаянной Иван.       – Клятву на крови дашь, что не расскажешь никому о том, что тут увидишь. Не возьмешь ничего без спроса, не приведешь никого без разрешения. Коли не согласен, ступай сейчас. Подумай.       Янис встал, василиска к груди прижимая. Обвил тот хвост длинный, мощный вокруг талии тонкой юноши, когтями за одежду цепляется.       – Что тут думать, Янисъярви, – плечами жмет Иван. – Согласен.       Хмыкнул озеро негромко, глаза темные сощурил. И хотел бы верить он царевичу, да слишком хорошо помнит встречу с его отцом недавнюю, зеркало пропавшее, отчаянье страшное.       – Тогда ступай в дом, в комнату прежнюю, устраивайся. Вечером костер загорится, клятву принесешь.       Встал Иван ближе, наклонился медленно, отступить давая. Легко мазнул губами по щеке бледной, скуле острой.       – Спасибо, Янисъярви. Я не буду тебе обузой, плечом верным стану. Только прикажи.       Фыркнул в ответ озеро, свистнул громко. Расступилась вода, ступеньки показав. Расступилась и дальше, камни дна обнажив, тиной покрытые. Два больших валуна. На них, свернувшись, ключик Ждан почивал. Веселый озорной мальчишка, зеленая коса кудрявая в вечном беспорядке струилась.       Встрепенулся ключик, зевнул сладко, потягиваясь.       – Утра доброго, Янис, – улыбнулся, заморгал часто. – Что случилось? Опять кто пожаловал голодный?       – День на дворе, соня, – ласково пожурил хозяин озерный. – Мне помощь твоя нужна. Смотри.       – Ой, васенька, – ключ с места подорвался, руки вперед протягивая.       Василиск фыркнул недоверчиво, крепче петлю хвоста стягивая, нос у Яниса на плече пряча.       – Дикий совсем, пугливый, – ключик языком цокнул, осторожно зверюшку погладил. – Янис, он тебя мамой, кажется, признал, ишь как обнимает.       Иван засмеялся, рукой прикрываясь. Ждан ойкнул удивленно.       – Не бойся, – хозяин озерный на царевича кивает, – это Иван, он гость у нас.       Ждан глазами зелеными повел, на царевича оценивающе глянул, с хитринкой.       – Какой интересный нынче гость пошел. Лицо знакомое, но не видел тебя ни разу. Почему так?       Посмурнел Янис, но молчит.       – Батюшка мой останавливался не так давно у озера вашего, – Иван улыбнулся широко. – Похожи мы лицом, да духом разные. Он с охотой был, я с василиском пришел.       – И впрямь, разные интересы, – засмеялся ключик, кокетливо ресницы опуская, длинные, густые, темным изумрудом отливающие.       – Только упрямый такой же, – тихонько сам себе озеро сказал, – велел же в дом идти.       Оторвали вдвоем зверюшку от Яниса, Ждану на поруки оставили. Повел хозяин царевича поберегу, видит, в дом не загнать его, не уймется любопытство человеческое. А оно, может, и к лучшему.       Озеро красивое, чистое, в короне зеленой. С виду простое: водица холодная, трава-камыши шелестящие. Кувшинки веночком, ивовые заросли лоскутком. А приглядишься: ива слишком густая, искорками нет-нет да и блеснет, кувшинки как одна розовые, белые, лепестки внутренние сомкнутые держат, будто прячут кого.       – Вот сюда не ходи, – Янис напутствует. – Здесь глубоко и ключ холодный. А дальше…       Иван заслушался, ступил неловко. Поехала нога по откосу травяному, равновесие пошатнулось. Упал Иван прямиком в объятия студеные. Вынырнул, отфыркивается, руками загребает, не поймет, то ли стоит, то ли ногами просто в водоросли густые угодил. Янис расхохотался, слезы выступили. Голову запрокидывает, закатывается. Посмотрел на него царевич, сам рассмеялся, любуется украдкой. Улыбка у озера солнечная, не портят ее ни зубки острые, ни кожа бледная. Волосы из косы растрепались немного, пряди на лицо ложатся. Протянул руку убрать, каплями обдал. Янис фыркнул, вода к нему сама льнула.       – Вылезай, царевич, пока рыбы на корм не растащили, – хихикает хозяин озерный. – Испортишь мне воду, что делать после?       – Не испорчу, – Иван в грудь себя ткнул. – Крепкий я для рыбок покудова. Не по карасю добыча.       – Да уж, крепкий, пахать на тебе надо, – Янис отступил, подождал, пока выберется на берег царевич. – Пойдем, переоденешься. Заодно с домом познакомлю.       – А он живой? – рубашку Иван стащил, хоть и холодно не было, голым по пояс пошел, шрамами-царапинами красуется.       – Почти, – озеро туманно ответил, на Ивана глазом кося.       Весь день оставшийся, пока вечереть-туманить не начало, Янис рассказывал, показывал. Куда не стоит заходить, почему по дому просто так не надо разгуливать. Иван вопросы задавал, осторожно интересовался, а как Янис живет, а какие привычки у него. На ус мотал, смешные истории рассказывал, про детство свое, про охоту соколиную. Старательно тему Матвея обходил, видел уже – только словом обмолвишься про государя, мрачнеет озеро, глаза темным наливаются, губы ниткой напряженной становятся.       Как солнце за елки дальние упало, сумерками укрылось, туманом тропки лесные подернулись, проснулись духи озерные, из воды на берег вышли, игры затевать начали. Иван на камнях сидел, с Янисом разговаривал, когда вода перед ним вспенилась пузырями. Вынырнула Верена, улыбнулась ласково, руки белые, нежные протянула.       – Не трогать, – Янисъярви строго сказал, наклоняясь, мавку целуя. – Гость это, другим передай.       Нахмурилась девушка водная, бровки соболиные свела, губки недовольно поджала.       – Зато со мной играть можно, – вступил царевич ловко, косу мокрую мавкину поймал, на другую сторону перекинул, только брызги поднялись.       – Приходи к костру. Посмотрим, какие игры знаешь, человек. С нами весело. Выдюжишь – вдвойне веселее будет, – Верена глазки состроила, на камень выбралась.       Рубашка прозрачная, коротенькая, ноги длинные открывает, груди белой не прячет.       – Коль хозяин ваш позволит, с ним и приду, – отвечает царевич, улыбается широко.       Верена бровки вскинула, на Яниса покосилась, засмеялась негромко.       Следом подошел Колокольчик с Хрусталем, подивились, но гостя приняли проще. Ждан с василиском на берегу возился, смеялся. Животинка, Яниса с царевичем почуяв, через ключика перепрыгнула со всех лап к ним кинулась, Янисъярви в воду опрокинула. Прыснули в разные стороны огонечки, озеро руки раскинул, с плеском спиной вперед упал. Взвился на ноги Иван, стоит рот открывши. Выгнулся озерный хозяин в темной воде белым росчерком, скользит легко. Василиск за ним котенышем слепым плавает, лапами больше мешает, чем гребет.       Ключи смеются, Ивана за собой тянут, на берег, где костер стали складывать. Синее пламя новорожденное, не трещит, не дымит, не греет. Малыми язычками за ряску цепляется, разрастается неохотно.       Аглая на берег последней выбралась. Платье на мавке порвано, в глазах ужас застывший. Янис, как девушку увидел, сразу к себе потянул, обнял, заворковал на ухо. Успокаивает, ключам незаметно кивает. Принесли рубашку новую, цветами шитую, переодели, косу заплели. Царевич кстати со своими подарками случился, преподнес воднице нитку жемчуга розового, какие в теплых краях дальних водились. Расцвела девица, про слабость забыла. Подарок надела, глаза засверкали, голубкой из воробья встрепанного обернулась. Очами ведет, плечиками пожимает, на Ивана смотрит, заглядывается. Царевич рассказывает, общается, приятное говорит. Усмехается Янис, рядом стоит, слушает. Ловок царевич в обращении, сладки речи его, взгляд восторженный. Но только нет-нет да и оглянется на хозяина озерного. Приятно Янису, бальзам на самолюбие изорванное. Что не увлекся водницами, к ручьям спокойно относится, как к младшим. С Хрусталем шутит, с Колокольчиком мавок обсуждает. А василиск лежит у него на коленях животом, головой на бедре Янисовом пристроился. Нежится.       Горит костер синий, пламя плещется, с луной кособокой не спорит. Через день в силу войдет красавица небесная, затопит, зальет лес густым серебром. Тогда костер синий, водный встанет выше елей, вровень с небом поднимется. Ждан кудрявый подле Яниса трется, на василиска с завистью посматривает. Признает его зверюшка, но сама не идет. Пытался ручеек верткий Ивана оттеснить. То ногой голой пихнет, то между вклинится, кудрями нарочно распущенными в лицо царевичу лезет. Затрепетало веко василиска, пленкой полупрозрачной глаз прикрывающее, поднялось, показав ярко-рыжую точку зрачка. Отразилась луна в нем, вспыхнула. Обиженно поджал Ждан губки, насупился. Иван зверюшку с колен снял, Янису переложил, ненароком по ноге хозяина озерного пальцами мазнув. Ждану что-то на ухо прошептал, до сумки своей дотянулся. Осчастливил ключика подвеской хрустальной – в центре малахита кусочек хитроумно вставлен, поблескивает.       – Всем действительно подарки приготовил? – Янис тихонько спрашивает, по травке ближе придвигаясь, чтоб не слышно было.       Аглая перед Вереной хвастается жемчугом, а та в ответ ей перстенек показывает. Колокольчик с Хрусталем ножички короткие рассматривают, прижались ближе, головы склонили – резьбу-чеканку рассматривают.       Иван бровь вздернул, на остальных мавок, в догонялки с огоньками игравших, глянул, покачал головой:       – Ты прав был, на всех не хватит.       Засмеялись оба, в глаза друг другу глядя.       – А мне, значит, василиск достался? – озеро утер слезы выступившие, не спешит отсаживаться.       – Нет, – трясет Иван головой. – Не только. Я не знал просто, примешь ли от меня что-то. Я пока клятву не дал.       – Хм, – Янис щурится на сребристую дорожку лунную, – до полуночи, стало быть, терпеть. Хитрый ты, царевич, как я погляжу. Заманиваешь, дразнишься.       – Я перед тобой как на ладони, хозяин озерный, нет во мне хитрости.       Кусает губы Янис. Поверить страшно хочется, но не получается. Не посещают озеро мысли сравнивать, не видит общего с тем, в кого влюблен был. А был ли. И сейчас стоит Яру появиться, сердце замирает, подпрыгивает, удар за ударом пропускает. Но приятно царевича внимание, приятны взгляды его пристальные. Без огонька безумного, который в Матвее был, без напора страстного.       Колокольчик игру затеял, старый сук толстенный, сломанный на берегу нашелся. Решились ножики подаренные метать в него. Хрусталь бросил, промазал, поближе подошел. Мавки сгрудились, болеют, кто за кого. Царевич пружинисто на ноги поднялся, к ручейкам подошел. Объясняет, показывает, где ошибки делают юноши, где как встать надобно. Ждан тут же место его занял, к василиску поближе.       Ночь темнела, полночь звала. Милый вынырнул, у берега сел на камень, к костру не подходит, зыркает исподлобья. Слышал ссору, видать, с Чаровником, снова обижается. Янис подозвал ключика, по голове погладил, поцеловал, на ухо шепнул. Заулыбался ключик, косу затеребил смущенно, та змеею длинной по траве зашуршала. Подхватился на ноги, повел мавок хороводом.       Дрогнула струна натянутая, звуком отозвалась. Ручьи охранные по дну прошлись, на глаза не показались. Дальний отголосок прислали, что чисто все. Разволновался Янис, что не одни могли прийти, вдруг и стража-реку с собой привели. Но тихо озеро, не бурлит, не трепещет. Ветерок малый сквозь камыш гуляет, огоньки сдувает от кувшинок.       Полночь подкралась на мягких лапах, встала над костром, подняла пламя. Вдруг Хрусталь с Колокольчиком переглянулись, поднялись неприметно, по обе стороны от Ивана сели. Царевич моргнуть не успел, стащили с него рубаху светлую, от комаров накинутую, да за руки ухватили. Пока Иван сообразил, по пояс в воду завели, удерживают. Тонкие пальцы ледяными стали, крепко держат, что капкан на зверя поставленный.       Царевич вырываться не спешит, поглядывает на Янисаъярви. Вокруг мавки повыныривали, огоньки подальше отошли, не мешают пламени освещать гладь водную. Поднялся хозяин озерный, вытащил из волос густых заколку белую. Чешуя ажурным панцирем поднялась, проступила. Свилась узорами на висках да скулах, по позвоночнику рассеялась, блестит, переливается в свете лунном. Иван рот открыл, сглатывает, позабыл про все. Без плеска в озеро хозяин ступил, близко подошел. Мерцают глаза глубокие огнями колдовскими, синими. Слышит Иван голос его, но не видит, чтоб губы двигались:       – Клянись, человек, кровью своей, своим именем, что не причинишь вреда озеру моему, духам моим. Не украдешь, не обманешь.       Иоанн кивает, завороженный, пытается сказать что-то, хоть прохрипеть согласие, но горло перехватило, разум затуманило. Попроси сейчас Янисъярви дом родной забыть, страну отдать – с радостью согласится Иван, на все согласится, лишь бы так рядом стоял юноша водный. Губы бледные раскрылись, острые зубы показав. Клыки выступают немного, хищно, опасно. Янис к царевичу наклонился над ключицей, укусил больно, до крови кожу ранил, каплю малую на язык взял. Горечь с медью растеклись вкусом неприятным, сглотнул озеро, зажмурился. Без надобности ему кровь человеческая, да только теперь будет знать, где царевич, что делает близ озера запретного. Слово стало клятвой, плохо человеку придется, коль нарушит, обманет. Законы колдовские жизнь его коротко сведут на нет, состарят раньше времени.       Ключи отступили, отпустили Ивана, рябью по воде разошлись, истаяли. Иван сам не понял, как обнял Яниса за стан тонкий, к себе привлечь попытался. По щеке получив, спохватился.       – Извини, Янисъярви, – покаялся, глаза отвести не получается, но хоть голос вернулся. – Это все луна.       Рядом смех заразительный раздался. Верена вынырнула меж хозяином и царевичем, прижалась к обоим. Ивану руки на шею кладет, обвивает, мокрым телом стройным приникает, ластится. Хихикает мавка, глазками стреляет. Чувствует, что взволнован царевич сверх меры, упирается в живот водницы прямое тому доказательство. Ладонь узкая девичья под воду скользнула, Иваново достоинство встрепенувшееся накрыла. Дернулся царевич, отступить пытается, да крепко спутали ноги босые водоросли, будто живые, подкравшиеся. Янис тоже не отходит, смотрит, как Иван губу кусает, улыбается неприметно – только уголки губ дрожат, выдают юношу озерного. Иван Верене возразить попытался, да только стон вырвался. Мавка ловка оказалась, штаны на царевиче споро распустила, внутрь скользнула, обхватила, сжала осторожно, нежно. Скрипит зубами сын царский, но не может все еще двинуться. Янис за мавкой стоит, наблюдает. Как искажаются черты лица царевича, как борется с телом собственным, непослушным вдруг ставшим. Дышит тяжко, напряженно. Грудь ходуном ходит, царапины темными полосами кажутся, узорами заговоренными. Аглая за спиной царевича из воды поднялась, в одно ожерелье жемчужное одета. Отступил Янис чуть дальше, на воде разлегся, на бок умостился, голову рукой подпер. Волосы распущенные вокруг него плащом упали, закрыли. Смотрел на действо нескромное, ноготь длинный кусал. Иван сопротивляться еще пробовал, выгибался в руках мавок, силился сдержаться. Посмеивался озеро, сам не заметил, как стал дышать глубже. Раздели водницы царевича целиком, туда, где помельче, затянули. Руками водят, целуют, но дальше не заходят, опасаются. Не понимают, что между человеком и хозяином происходит, с чего гостем оставлен, зачем клятва взята. Но привлекает их дух смертного, кружит голову, как человеку их прикосновения. Мотает головой Иван, крепится, на Яниса смотрит глазами виноватыми. Но затягивает их муть удовольствия, тело супротив разума борется, верх берет. Опустилась на колени Верена, ртом царевича ласкает, по ногам гладит. Аглая осмелела, в шею лобызает, остро покусывает. Шипит Иван сквозь зубы с перерывами, сам не замечает, как к мавке подается, глубже толкается. Вздрогнул крупно, зашелся и стон не сдержал низкий.       Янис выдохнул шумно, на спину перекатился, в небо уставился. Завидно озеру холодному, любопытно и жарко немного. Человек так легко на касания отзывается, такой искренний и несдержанный, даже наивный немного в чувствах своих. Диковинно это озеру в людском характере. Пытается игру выискать, ан нет ее.       Костер на убыль пошел, Ивана мавки отпустили, водицей обрызгав, шутками запутав. Царевич бочком на берег выбрался, сидит, на озеро распростёртое смотрит, осоловело моргает, не уходит. Оделся судорожно, с третьего раза в штанину ногой босой попал.              Утром долго Иван просыпался. Голова гудит, точно накануне с ближними своими вина заморского распили, погорячились. Взглядом мутным горницу обвел, силится вспомнить, где он. Память – девка услужливая – картинки подкидывает, хихикает в голове на разные голоса. Как с духами играл, беседовал, как в костер прыгал, невредимым выскакивал. Яниса лицо задумчивое, глаза темные. Мавки нескромные, рядом трущиеся, норовящие прикоснуться. До утра раннего сидели, шалили, играли. Хозяин озерный на воде лежал, в небо смотрел. А царевич на него. С первыми проблесками света далекого, когда воздух холодеть начал, костер синий на убыль пошел. Мавки первыми зазевали, за ними ключики подпритихли. Ждан василиска в клюв чмокнул, под воду спать убрел.       Поднялся царевич осторожно, в окно выглянул, на рыбок полюбовался. Вышел тихонько, замер, с искушением борясь, не вытерпел. Приоткрыл дверцу в опочивальню озера, заглянул в щелку малую. Янисъярви на подушках раскинулся, спит крепко, беспокойно. Мечется, за край одеяла сбившегося хватается, шепчет что-то беззвучно. По полу дымок легкий струится, что туман речной, да только темный, странный. Приблизился Иван, крадучись, присел в изголовье, кудри тяжелые отвел со лба вспотевшего, погладил по скуле с чешуйками. Успокоился Янис, затих, перевернулся лениво, в подушку носом уткнулся. Укрыл Иван его, одеяло подтянул. А оно само завозилось, с угла зашевелилось. Василиск сонный высунулся, узнал царевича, курлыкнул негромко. Погладил его Иоанн меж роговых наростов, шепотом дальше спать велел. Сам вышел, дверь притворил.       По берегу набродился, на камнях насиделся. Рискнул костерок малый справить из веток сухих, мертвых. В шкафу холодильном, волшебном кусок оленины сыскался, будто парное туда положили. Нанизал его царевич на прутик, как Роман в свое время учил, солью присыпал, жарит неторопливо, ни о чем не думает. Слышит шаги легкие, по траве ножки босые ступают. Но не оборачивается, ждет покудова ближе подойдет.       – Угостишься, али так посидишь? – спросил, когда за спиной присутствие ощутилось холодком приятным, запахом лиственным.       – У тебя глаза на затылке?       Иван поворотился, ключика увидел. Маленький, хрупкий, глазищи большие, прозрачные, коса тугая толстая в землю. Ножки босые стоят, как у ребенка, носками внутрь. Плечи худые видать, рубашкой сползшей неприкрытые. Вспомнил Иван – видел вчера юношу этого, к костру не подходил, сидел в сторонке, от мавок отмахивался, по воде прутиком рисовал, косился в даль туманную, будто ждал кого-то.       – Нет, трава шуршит, – улыбнулся царевич. – Так что, кушать будешь али просто со мной посидишь?       Заморгал ключик, отступил, но не бежит, не прячется.       – Как звать-величать тебя? – Иван продолжает делом своим заниматься, прутики переворачивать, на юношу не смотрит прямо, все искоса, урывками.       – Милый я, – юноша на травку присел, ножки поджал.       – Вижу, что милый, – хихикнул царевич, смешок ответный услышал, позабавился. – Значит, Мил, понятно.       – Роман говорил, все люди разные, ты тоже другой, не такой как он, – внезапно Мил сказал, голову к плечу склоняя.       – Какой Роман? – Иван удивленно переспросил, в душе ответ уже зная.       – А с царем был, тут останавливались.       – Знаю того Романа, – царевич на травку тоже сел, ноги заплел, за костром краем глаза наблюдает. – Он друг мой самый близкий, наставник мудрый, крестный тайный.       Мил хмыкнул, руки вытянул. На пальцах перепонки тонкие, а сами кисти изящные черными чешуйками покрыты по запястья, будто в деготь окунул их ключик, сажей густой испачкал. Царевич прутики снял, мясо тонкой стружкой с них срезал. Милу протянул кусочек малый, подувши на него.       – Хочешь попробовать? Янисъярви, правда, говорит, что не ест пищу такую, а ты как?       – Попробую, – Мил улыбнулся робко, глазищами сверкнул.       Взял угощение, в рот положил, жевнул, призадумался. Иван сам откусил, сок с пальцев слизнул.       – Еще можно? – Мил на прутики кивает. – Горячо только, но вкусно очень. А ты тоже в гости зашел к Янису?       – Я ему василиска принес. Представляешь, случайно на дворе царском нашел. Жалко стало животинку, у вас, поди, ему лучше будет.       Ключик фыркнул, кивает, с прутика зубками острыми кусочки откусывает, уже и не дует толком.       – Лучше, – кивнул, коса зашуршала. – А ты почему остался? Янис не очень приветливый всегда был. Ты ему приглянулся?       – Э… – Иван смутился, очень уж странным вопрос был, нет, не по словам – по смыслу, по интонации хищной, у такого милого юноши странной. – Не знаю, наверное. Время покажет.       Милый замолчал, мясом увлеченный. Иван свою порцию прикончил, затоптал костер, проверил, ни искорки не оставил.       Плеснуло громко у берега в камышах, табун белый на траву вышел. Играют лошаки водные, кусаются, друг с другом сшибаются.       – А я думал, келпи только по ночной поре бегают на суше, – задумчиво царевич протянул.       – Нет, – Мил отвечает. – Они в любой момент могут выйти, показаться, ежели людей в округе нет и река-озеро, обиталище их обычное, под защитой находятся.       – Интересно.       – Не очень. Так что про Яниса? Долго ты у него гостить будешь?       – Милый, ты что делаешь? – хозяин озерный вынырнул следом за келпи у берега, отряхнул капли с лица. – Ты с каких пор мясо ешь, да еще печеное?       Ключик резко на ноги вскочил, руки за спину спрятал.       – Утро доброе, Янис, – затараторил, куда робость делась. – Не знаю, захотелось попробовать. Это вкусно. Пойду, не буду вам мешать.       – Постой, – озеро нахмурился. – Ты все еще в обиде на меня?       – Нет, зачем же….       – Не обижайся, Милый. Я разрешил Чаро приходить.       Мил улыбнулся легонько, но глаза холодными остались.       – Спасибо, Янис. Но это уже не важно.       Сказал – и с камня выступающего в воду нырнул, растворился. Юноша озерный в затылке почесал, намертво в волосах пальцами увяз, дернул сильно. Что за диво это было? Мил всегда тихий, скромный, тут такое устроил. Отвечал прямо, с ехидцей, глаз не отводил, косу не теребил. Да еще с Иваном у костра сидел, мясо с огня ел. С аппетитом.       – И давно вы тут разговаривали, царевич? – спрашивает Янисъярви, к Ивану поворотясь, хмурясь, подозревая. – О чем?       Иван плечами жмет, сам не понимает ничего. Келпи по мелководью носятся, на хозяина косятся, челками долгими трясут. Пытаются зазвать покататься, без него по лесу нельзя им.       – Да ни о чем, Романа вспомнили. Странный мальчик у тебя.       – Странный, – Янис губу нижнюю прикусил, поднял прутик, понюхал, нос сморщил. – Как это есть можно? Дымом горьким пахнет, вкуса никакого. Солью испортил.       – Насильно не кормил, – открестился Иван споро, даже головой затряс, отнекивается.       Янис только криво ухмыльнулся. Не стал царевичу объяснять, чтоб с ним стало, захоти он кого-то насильно накормить. Но поведение ключика изумляло, тревожило, не похож на себя Милый.       – Ты спал плохо, – Иван сказал, руки Яниса касаясь. – Кошмары снятся духам?       Озеро вздрогнул приметно, попал царевич не в бровь, в глазницу угодил. Сны жуткие, темные ему спать не давали всю ночь оставшуюся. Не выпускали, мучили. Кромешной тьмой пугали, звали на разные голоса, держали ледяными жгутами, казалось, под самую кожу пытались залезть, впиться, поглотить, себе присвоить.       – А ты откуда знаешь? – спросил, глянул остро.       Ивана очередь затылок чесать настала.       – Заходил к тебе утром, – бухнул все как есть царевич, – узнать хотел, как.. что… завтрак… услышал, что стонешь во сне.       – Ты врать-то научись, царевич, – Янис вдруг засмеялся. – А то уши покраснели, выдают с головой. На поприще-то государственном, поди, полезное умение. Как будешь обещать что-то, коли смущаешься.       Буркнул Иван неразборчиво, поднялся порывисто, на келпи, рядом стоящего, едва не налетел. Подпрыгнул смешно лошак водный, ногами взбрыкнул. Видать, не часто в него люди врезались, внезапно так тем более. Хохочет Янис, закатывается.       Забылись тревоги ночные, не стали Мила обсуждать. Озеро на травке вольготно вытянулся, ногами болтает, на руки щеку положил. Иван подождал немного, выспрашивает. Чем днем духи занимаются, почему келпи сами ходят, а мавки по парам только показываются. А могут ли лесные в гости под воду ходить. Янис отвечает лениво, травинку совсем по-человечески жует.       – А что за туман у тебя в опочивальне темный? – Иван прутик острогал, задумался, приготовить ли себе на ужин порцию, али шкаф волшебный его все равно накормит чем-нибудь.       – Туман? – озеро вскинулся, брови насупил, смотрит тревожно. – Какой туман?       – Дак утром был, – Иоанн кивает в сторону дома озерного, водой укрытого. – По щиколотку примерно, с искрами. И… Янисъярви, что с тобой?       Побледнел хозяин озерный, чешуя белой стала, хмурится сурово, словно что-то в себе отыскать пытается.       Янис в себя ушел, как в реку нырнул. Ищет, пытается, не понимает. Откуда туман, откуда кошмары. Нутром чует, связано все, но не может подхватить нитку ускользающую мысли нужной, воспоминания верного. На Ярого грешит, отрезал от силы озеро, Матвея поминает – зеркало украл, а ну как силы, его в озере оставившие, теперь мстят. И спросить бы у реки-стража, да лучше уж сам подумает, может, у духов лесных спросит, книги, легенды послушает. Царевич вокруг вьется, то в глаза заглянет, то тронет. Тревожится, заботится. А Янису все одно поперек горла сейчас та забота, рявкнуть, вызвериться вдруг захотелось. Вина человеческая, что непонятное с озером творится. Расхлебывай теперь. Такая досада юношу водного взяла, что послал он Ивана куда подальше словами бранными, вскочил да в воду нырнул.       Взбунтовалось озеро, словно не узнавая, вода не принимала, вскипала, выталкивала. Ошарашенно Янис замер на месте едином, открылся, чутье свое выпустил. Бунтует вода, пенится, сжимает, словно мешает ей Янисъярви. Келпи рядом бликами рассыпались, застыли нерешительно. Чувствует озеро, злость его покидает, медленно, неохотно, а вместе с ней и вода успокаивается. Тихонько, недоуменно словно, гладить, ластиться начинает. Как собака провинившаяся, что хозяина не признала давеча, налаяла, обрехала.       Скользнул Янис глубже, руками водную толщу раздвинул и вдруг замер, изумленно ногти свои рассматривая. Почернели они, взялись темной копотью. Не стирается, не поддается цвет, не грязь то, похоже, пристала, не землица.       – Точно Ярый виноват, стоки перекрытые, сила притоков отрезанная, – Янис с пузырьками ругательство выдохнул, ниже ко дну илистому спустился, косу в водорослях едва не запутал. Обидно, больно. Ни за что ведь наказан, кабы за дело, так та плеть уж скорее обещанная ему светила. За измену реки вероломной страдает тот, кого обманул он.       До вечера Янис на поверхность не поднимался, от Ивана и от света белого таился. Не до разговоров с человеком. Пусть его, сидит на берегу с ключами разговаривает. Мимо Ждан проскользнул, небось, василиска пошел будить, кормить. Думы мрачные все клубились, накапливались, пока вечер не наступил, луна бледная не взошла. Полная ночная красавица, круглая. Светом исходит, пока еще бледным, манит, к себе зовет.       Хозяин озерный водицы вдохнул глубоко, в голове зашумело. Пьянит, сильнее вина пьянит, томление рождает. Ночь полнолунная, особенная на пороге.       Проклюнулось дно огнями зелеными, синий костер сам без помощи на поверхности зеркально водной поднялся. Пора.