Полнолуние
4 июля 2018 г. в 21:22
Свирель плакала, жаловалась, тонкие трели выводила. Луна стояла огромная, в озеро собой любовалась, тянула нити серебряные, колокольчики звенящие росы ранней развешивала. Хрусталь на камешке сидел, босой ногой покачивал, мелодию печальную наигрывал. Путались звуки в траве высокой, по воде туманом расплывались, зазывали на обряд лунный, колдовской. Мавки платья поскидывали, нагие на мелководье косы друг другу плели, в прически вычурные убирали. Колокольчик вокруг синего костра ходил, танцем сложные узоры свивал, напевал под трели грустные. Аглая с Вереной над костром колдовали, тонкими перстами пламя синее гладили, дразнили, выше елей подняться уговаривали. Лес взволнованный шумел, перекликался. Духи лесные сегодня озеро стороной обходили, не приближались. Колдовское оно, запретное, в полнолуние силу набравшее, только его праздник, обряд тайный.
Янис к ночи что одурманенный стал. Шатает хозяина озерного, перед взором плывет все, туманится. Едва поспел Ивана кликнуть, настрого выходить из дома в ночь лунную запретил, наказал. Царевич, как озеро увидел, обомлел, застыл. Рот открыл, слова сказать не мог, только глазами хлопал да силился звук какой издать. Стоит Янисъярви перед ним – в одну рубашку прозрачную облаченный, волосы блестят, рассыпаются, по плечам, по спине вьются. В глазах темных, глубоких огни болотные зеленые танцуют. По чешуе разводы радужные проходят, чисто волны по воде спокойной. Зачарованный Иван руки протянул, хотел коснуться, ощутить, да Янис зубы оскалил, зашипел, голосом строгим велел в комнате сидеть, носа на поверхности не показывать. Невдомек же человеку несведущему, что в такую ночь не контролируют себя духи озерные, увлекут, залюбят, заласкают насмерть, а утром только воспоминание от Ивана останется. Озеро и рад бы так поступить, да мало ли что Матвей решит, сына потеряв.
Иван головой-то кивнул, наказ выслушав, отступил через силу, озеро мимо пропуская. Да только разве мог утерпеть? Потихоньку выбрался, до кустов знакомых рядом с камышами незамеченным добрался, в высокой осоке схоронился. Не заметил, как рядом вода пузырями проклюнулась, поднялась из нее корона малая из рогов переправленных. Василиск выбрался неслышно, рядом с царевичем умостился, тот вздрогнул, вскрикнул. Рот себе зажал.
– Тьфу, напугал, холера белесая, – Иван василиска за шею взял, сжал легонько, отругал шепотом.
Жмурится ящерица, языком раздвоенным трепещет, жмется. Сглатывает царевич горлом сухим, водицу из озера тихонько загребает, пьет, жар внутренний заглушает. Сам головы не отворачивает, взгляда не опускает. Приманило, приворожило Ивана действо колдовское… не волшебными огнями – чувственностью движений, откровенностью вершащегося.
Мавки обнаженные руками переплелись, хоровод замкнули, на воде танцуют, изгибаются, вышагивают сложно, меленько. Ключи, хоть и мало их, рядом раскинулись. Ласкаются неспешно, смотрят хитро, лукаво из-под грив распущенных, длинных. Хрусталь да Колокольчик бок о бок пристроились, друг друга иногда касаются, в глаза смотрят, задерживаются. Ждан в лунной дорожке прилег на спине белой, руки широко раскинул. Огоньки его окружили, балуются, поцелуи смешливые на плечах, груди обнаженной оставляют – следами пыльцы светящейся горят те отметины, линии ласки прокладывают. Мил поодаль по пояс в водицу ушел, щекой на зеркало-поверхность лег, смотрит исподлобья. Усмешка странная по губам блуждает, в глазах светлых искры темные тлеют. Не похож на себя привычного ключик младший, да только никто в дурмане полнолунном того не замечает.
Янис на мелководье остановился, голову запрокинул, лицо свету лунному подставил. Нежит его луна, серебрит, лучами гладит, изгибы вычерчивает. Вода озерная льнет к хозяину своему, по ногам вверх чисто пламени языками взбирается, лентами прозрачными обвивает.
Поднял руки озеро, волосы густые собрал, каскадом по спине рассыпал, встряхнул. Иван палец закусил, колени плотнее сжал, радуется, что водица в озере прохладная, нет-нет да и дает облегчение малое. Откуда свирель поет уже не понятно, духи другим заняты. Мавки играют в воде, как рыбки мелькают, в объятиях сплетаются, расходятся. Калейдоскопом светлым, узорчатым собираются вкруг пламени синего, что теперь посреди озерца в рост с деревьями стоит, колеблется. Янис в самое пламя ступил. Взметнулось вверх оно, гудящее, обняло фигурку тонкую. Иван испугался нешуточно, хоть сам вчера чувствовал, не обжигает огонь колдовской, следов не оставляет. Но выгнулся так мучительно хозяин озерный, застонал – от камышей слышно.
Силы из пламени впитывает озеро, сам светиться начинает. Огонь веночком раскрылся, что чаша расписная призрачная. Янис в центре. Знаком Колокольчика позвал. Ключ мигом всю веселость утратил. Потянулся к хозяину, обнял его крепко, к груди прижал. Губы поцелуем жарким запечатал, замкнул руки кольцом. Янис навстречу подается, за собой вниз лечь тянет. Трется бесстыдно, постанывает.
Иван не сдержался, руку в штаны сунул, сжал себя покрепче. Едва не скулит, держится. Василиск рядом сопит, не понимает, что за беда с человеком приключилась: румянец во всю щеку, глаза блестят лихорадочно, дергается странно.
Иву ветром к земле прижало, эхо разлилось. Лунный свет кругом озеро обошел, стеной защитной встал. Колокольчик Яниса на воду уложил бережно, пальцами тонкими потянулся, внутрь проник. Выгнуло хозяина озерного, колени шире развел в жажде ласки великой. Колокольчик не торопится, росинки пота выступившие с шеи слизывает, чешуйки языком щекочет. Янис смеется-стонет, за волосы распущенные ключ дергает, поторапливает. Всколыхнуло светом со дна. Иван отвлекся на сердца удар единый. Колокольчик на Яниса лег, в плечо лбом уткнулся. Двинулся осторожно, беря то, что позволено. Озеро вскрикнул, колени выше поднял. Вода кругами концентрическими пошла, пламя и свет лунный мешая. Искры видимые, белые по волосам любовников проскальзывают, вверх снопами брызжут.
Царевич камышину перед собой закусил, не помогло, в руку свободную зубами впился. Моргнуть теперь боится, пропустить хоть мгновение. Кольцо на пальце греется, недовольно посверкивает, но кто ж его слушает. Человеку не до того, что трудится оно, от колдовства защищая и укрывая.
Колокольчик затих обессиленно, с трудом уперся локтем в гладь водную, чтоб на Яниса не давить. А тот губы кусает, щурится, дышит часто, неглубоко. Мало хозяину озерному одного ключа, требует выход сила великая. Следом за братом Хрусталь подошел, склонился. Тронул благоговейно ступни узкие, поцелуями до колена поднялся, тронул бедра белые, разомкнутые. Янисъярви сызнова рассмеялся, серебром смех прошелся, огоньками рассыпался. Хрусталь на спину лег, за собой хозяина потянул. Распластался Янис на груди ключа, приподнялся, умело в себя принимая. Колокольчик, отдышавшись, даром времени не терял, Аглаю к себе привлек, в танец любовный, в ласки жаркие. Мавка жадно юношу обхватила, тянет свет-силушку, сама напитывается. Другие водницы, что послабее, приближаться не рискуют, смотрят завистливо. Знают, что крохи небольшие и им перепадут, не от ключа, так от сестры. Пузыри со дна подниматься стали, переливаются, как мыльные, что дети на дворе пускают. Хрусталь сел резко, опрокинул Яниса на спину, выгнул луком тугим, в горло открытое поцелуем ужалил. Верена себе Хрусталя поманила, в толщу водную увлекла. Нежится Янисъярви, потягивается, водниц, к нему выныривающих, легкими касаниями одаривает. Не смеют девушки к озеру подступиться. Слабы слишком, сожжет их светом безудержным. Только малые отголоски ловить им позволено, красоту умножать, век продлевать.
Ждан робко приблизился. На Яниса глядел с обожанием, но не смел, пока не позовут, подойти. На пятки сел, прядь зеленую теребит, на палец наматывает. Язычок узкий по губам прохаживается, нетерпение выдает. Улыбнулся озеро дурманно, поманил, подозвал к себе. Уложил, сам губами приник. Ждан вздрогнул крупно, в волосы Янису вцепился.
Царевич василиска отпихнул, подвинул, чтобы в штаны любопытный не лез, не заглядывал. Единожды уже царевич себя не сдержал, пролился влагой животворящей, испачкался. Да только не помогло. Не унимается тело молодое, увиденным распаленное.
После Ждана Янис водицей ополоснулся, пламенем умылся, на ноги встал. Взглядом Милого ищет. Застенчив ключик всегда был, пуще Ждана, который только в полнолуние стеснялся, за себя боялся, что не выдюжит притока силы большого. А Мил и того пуще робел.
Вода клином разошлась, ключика выпустила. Улыбается Милый странно, волосы распущенные вокруг щиколоток обвиваются, будто живые, змеями темными по воде изгибаются. Озеро поманил, охнуть не успел. Повалил его ключ, опрокинул, верхом уселся, стиснул до боли. Сквозь дурман колдовской боль сладкой оборачивается, Янис не чувствует, не видит, как от зубов мелких Милого следы глубокие на шее остаются, ногтями острыми ключик ранит, царапает. Тонкими ручейками кровь стекает, пачкает руки его черные да озерного хозяина, по воде расходится дымкой пурпурной. Всколыхнулось озеро спокойное, рябью пошло нервной. Пряди длинные зеленые вокруг горла, груди Янисъярви оплелись, держат крепко, не вырвешься. Задыхается Янис под ручками Мила, уже не силы – кровь быстро теряет. Никто не видит, как темнота с ногтей на пальцы перекинулась, к локтям стрелами черными по чешуе начала карабкаться. Открыт полностью в полнолуние хозяин озерный, позволяет ключам своим питаться от него, но только происходит странное. Пытается высвободиться Янис, но не может. Жжет его холодом лютым, высасывает что-то изнутри, будто рвет. Милый бормочет неразборчиво, глаза мутными стали, из серых бурыми.
Иван неладное не сразу почуял. Царевич руку выполаскивал, думал, что если еще раз его скрутит судорогой сладкой, то ноги окончательно ослабеют. Надо бы хоть отвернуться, да сил нет. Янис вдруг под ключиком младшим забился. Не ласкаются они, борются. Василиск встревожился, клювом закрутил, хвостом нервно по воде забил. Принюхивается, что твоя собака гончая, низкое рычание горловое издает. Духам вокруг не до того, милуются парами, тройками, сплетаются в объятиях тесных, стонами, смехом довольным воздух наполняя. Искры плещутся, луна сияет. Да только изменилось что-то невольно, холодом смертным потянуло.
Заправился кое-как царевич, ноги затекшие растер, ползком неуклюжим поближе двинулся. Василиск в камыши юркнул, только хвост и видали. Вокруг Яниса с Милом что-то растекается, не светись так, не мерцай, Иван бы сказал, что кровь то. Присмотрелся – на теле белом озера полосы темные истекают каплями густыми. Душат озеро волосы Мила густые, а сам ключ скалится, чисто зверь хищный, кикимора болотная, прожорливая. Хотел было Иван на помощь кинуться, да пламя всхрапнуло, вытянуло языки, обожгло нешуточно, предупреждая человека, что путь ему заказан. Забегал Иван, соображает скоро, что делать, как помочь. Не в удовольствии бьется Янис, от боли страдает. Поднял царевич камешек под сапог мокрый попавшийся, швырнул метко – в спину Хрусталю попал. Обернулся ключ раздосадованный, что от мавки очередной отвлекли его, нахмурился, человека увидев. Иван знаки ему подает, на озеро с Милым перстом тычет, головой трясет. Нахмурился ключ старший, водницу от себя отстранил, от тела ее освободился, поднялся.
– Ты что тут забыл, царевич? – суровым шепотом выговорил, к кромке воды подойдя. – Нельзя здесь человеку быть, пламя тебя вмиг испепелит, сожрет. Скройся…
– Не то творится, смотри внимательней! – Иван чуть не кричал, за руку юношу хватая. – Больно ему, не сладко. Мил ваш рассудка лишился, али не Мил это вовсе.
– Что несешь ты?– хмурится Хрусталь, вырываясь. – Ай! Жжется!
– Да посмотри же! – Иван за плечи взялся, насильно Хрусталя развернул.
Окаменел ключ, заморгал часто. Увидел то, о чем человек толковал, забеспокоился. Вперед скользнул, сквозь пламенные стены просочился. Брата за волосы дернул, от Верены оторвал. Зашептал на ухо быстро. Водница тоже прислушалась, бровки тонкие нахмурила. Другие не обернулись.
Хрусталь с Колокольчиком к паре сплетенной осторожно подошли, хрипы и бормотание услышали, перепугались не на шутку, сбледнули оба. Пытаются Мила в четыре руки от Яниса оторвать, а тот как силу всю у пламени через хозяина занял, отбивается, шипит. Кусается да царапается. Янис в транс впал, не дозовешься. Ломает его в припадке, то ли зовет кого-то, то ли наоборот отгоняет. Чернота до плеч уже добралась, не сплошная, узорами-потеками рваными, да все одно страшно. Хрусталь пытается его разбудить, чтоб очнулся хозяин озерный, но не выходит.
– Надо стражей звать, – Колокольчик нервно оглядывается на кровь разлитую.
Та не просто разводами по воде стелилась – письменами незнакомыми, знаками странными свивалась.
– В полнолуние? – сомневается Хрусталь, кое-как Мила оттаскивая, за запястья удерживая. – Янис без памяти, если реку позовут, то…
– Не до споров их теперь семейных, – Колокольчик возражает. – Боюсь я. Недоброе творится. Сами не справимся.
Иван с берега закричал, чтоб Мила ближе к нему оттеснили, ремень наготове из штанов выдернутый держал, показывал. Вдвоем с Колокольчиком спеленали, связали ключ обезумевший.
– Зови стражей, брат, – Колокольчик настаивает. – Пусть лучше ссора будет наново. Переживем, помирим.
Хрусталь и сам уже понимает, что упрямиться некогда. Янис на берег вынесенный за него цепляется, тянет к себе, а раны не закрываются, да в глазах пустота.
– Чаровник! – позвал-приказал ключ, и пламя недовольно загудело.
Неохотно воды расступались, ручья в домашнем пропуская. Огляделся Чаро удивленно, в разгаре полнолуние, все ласками увлечены, а у берега сгрудились ключи старшие. У ног Мил лежит, шипит, извивается.
– Что происходит?! – Чаро к любовнику кинулся, да отпрянул, едва не споткнувшись. – Что с ним?
– Не знаем, – Колокольчик дышит часто, руки на груди сцепил, волнение унимает. – Лучше глянь, что с Янисом…
Чаровник обошел Милого, нахмурился. Лежит озеро в объятьях человека незнакомого. Дурман лунный не сошел, да только тело все изранено, взгляд отрешенный.
– Это еще кто?! – воскликнул ручей. – Вы в своем уме, человека в полнолуние привели на озеро?
– Не в нем дело, – Хрусталь перебивает. – Это Мил Яниса ранил. Крови много утекло, а та странно в воде свивается. Посмотри.
Чаро на Ивана бы посмотрел попристальнее лучше, Янису бы мораль прочел горькую, что нельзя дважды в одну реку вступать… коль та река не Ярый. Но не просто так ключ просит, тревожится.
Ручей воду изучил, равнодушным не остался. Не видел он никогда знаков таких.Присел на корточки, руку перчаткой доспешной обернул, зачерпнул воды. Зашипели латные чешуи, задымились.
– Я не справлюсь, – сказал он ключам, от царевича отвернувшись. – Надо Яра звать, он скажет. Здесь портал открывается, не умею, не смогу.
Все трое на Яниса покосились, но согласно кивнули. Чаровник позвал хозяина безмолвно, только вздохнул глубоко. Пламенем белым, пеной снежной волна на озере поднялась, огонь синий потеснила. Иван Яниса к себе прижал, укачивает, как дитя любимое, косится на мрачных духов водных.
Опала арка водная, оставив Ярого в полном доспехе, без шлема только лишь. Мавки со смехом за ноги его принялись хватать, зазывать к себе, но страж-река только бровью серебряной повел, прыснули прочь шалуньи. Яр до берега в три шага добрался. На царевича глянул, губы поджал, презрительно скривился. Нагнулся, Яниса на руки поднять вознамерился.
– Я справлюсь, – Иван произнес. – Ты лучше разберись, что происходит.
– Ты кто такой, чтоб мне указания давать? – мрачно Яр спросил, голоса не повышая. – Человек смертный, как вообще здесь оказался?
– Не важно, как, – царевич огрызается.– Надо Янисъярви спасать.
– То без тебя знаю, поэтому позволь, я заберу его, и все уладим, – чудом сдержавшись, Яр ответил, сызнова за озером наклоняясь. – А ты, человек, иди, откуда пришел, не желанен ты здесь.
– Про то не тебе решать, – Иван злится, крепче Яниса перехватывает, поднимается на ноги; ниже на полголовы реки будет, да только злость помогает. – Не ты здесь хозяин, не ты меня в гости звал. Не тебе и гнать. Дело делай, раз страж здешний.
У Чаровника рот открылся, брови вверх поползли. Колокольчик и Хрусталь попятились, норов Ярого зная.
– Отдай мне мою пару, – сквозь зубы неласково Яр прошипел, – пока табуну своему не скормил, человек.
– Царевич, послушай его, – Хрусталь к благоразумию Ивана воззвал, ближе подошел. – Не след сейчас спорить. Прошу тебя, уступи.
Губы поджал Иван недовольно, но ношу свою Ярому передал, отошел на шаг. Захолонуло все внутри у царевича. Янис обнаженный тонкий, голова безвольно свесилась, волос по траве стелется, на руках доспешника. Страшно, ломко, горло от чувства плохого царапает.
– Чаро, – Яр осмотрел раны Яниса украшавшие, закрываться не спешившие, на воду прищурился.
Пламя испуганно притихло, то ли от взгляда сурового, то ли еще почему. Лес затаил дыхание.
– Зови братьев. К нам кто-то идет. И это не дух.
Копье хрустальное блеснуло, вытянулось, зову послушное. Ударил Чаро пяткой о землю, гул пошел.
– Ирро! Студень! Баловень! – позвал в голос.
– Я чем могу помочь? – Иван не знает, то ли за Яром бежать, что Яниса унес к иве старой раскидистой, от воды озера подальше, то ли здесь остаться, вдруг сгодится на что.
– Ничем, человек, – Чаро усмехнулся, присел возле Милого, руку на лоб ему положил. – Не мешайся, коль уж и правда гость здесь. Не имеешь ты силы против колдовства, мир духов не для смертных.
Ключик содрогнулся, сознание потерял, обмяк. Пока стражи на берегу собирались, оглядывались, пока мавки на глубину уходили, Ждан к братцу подступался. Чаро к себе прислушивался, к отклику любовника робкого.
– Не понимаю, – к Ирро ручей обернулся, – это он, но словно опоен чем-то. Разум застит, не вижу, не чую. Темно и холодно. И обида звенит.
– Ты обижал его? – Баловник, ручей третий, зеленоглазый да стройный, больше на ключика изящного похожий, улыбнулся мимолетно, хоть не до смеха было.
– Да нет, зачем мне? – Чаро плечами жмет, Ждан согласно кивает. – На Яниса был обижен, да только озеро теперь разрешил мне приходить открыто, можно не таиться.
Ждан под руки братика взял, подальше от воды отволок. Трава мокрая за ключом приминается, темными каплями-росинками украшается.
Озеро пениться продолжает, темнеет, будто ночи ему мало, собирается огнями багровыми. Пар фиалковый клубится, туман из кустов выгоняет. Луна посветлела, обесцветилась, побледнели стены из лучей ее густых. Костер колдовской каплей перевернутой собрался, у дальнего берега встал, покачивается. Кровь хозяина озерного на воде танцует, письменами-буквами меняется, перекладывается.
Ручьи-стражи стали в точках четырех, на копьях звезды засветили. Лучи сцепились, дрожат тетивой натянутой. Ирро эхо пустил, отголоском оно гуляет, вести приносит.
– Яни, слышишь меня? – Ярый на колени опустился, к лицу озера наклонился, губы бледные трогает, дыханием щеки греет. – Яни?
В броню руки закованные осторожно гладят плечи белые, по груди проходятся, будят лаской, назад из беспамятства зовут. Только не слышит озерный хозяин, не может никак очнуться.
– Яр, у него темнота взялась, – Хрусталь рядом присел, кудри спутанные отводит.
Река осмотрел чешуи потемневшие, узоры черные, нахмурился, задумался. Не видел никогда прежде такого страж, не знает, как быть, как поступить. Еще и человек у берега разозлил. Откуда взялся? Почему Яниса держал на руках, будто право имел? После царя, ночь с озером проведшего… не думал Яр, что озеро его такой ветреник. Да и люди никогда его не привлекали. Чувствовал опасность немалую Ярый, но не понимал, откуда она идет. Источник где. Часть Яниса чужой казалась, Милый, ключик младший, вовсе невидим стал для чутья стража. И все недоброе начало происходить после того, как с озером рядом люди появились.
– Хозяин, опасность! – Чаро голос подал, шлем литой замкнул, гребень на локтях и спине режущий поднял.
Ярый быстро в губы юношу водного поцеловал, не сдержался, закрыл лицо металлом серебристым, копье взял. Раскрылось озеро тропкой узкой, дорожкой малой. Да только не дно обнажилось, а провал черный, дымом клубящийся. Холода дыхание вырывается, как из могилы стылой, поднимается щупальцами, тянется. Всмотрелся Ярый, осторожно от Яниса отходя, к нему не привлекая. Среди клубов темных видны стали крылья перепончатые, хвосты сегментарные чешуйчатые, клювы острые петушиные. Вначале две головы показались на шеях тонких, длинных, гребни-пластины костяные, острые, глаза пленкой забраны, моргают, щурятся. Закричали твари, пасти раскрыли. Визг высокий, страшный по ушам ударил. Мавки, кто спрятаться не успел, без сознания падали, ключики, все трое, тесно возле хозяина сбились, зажимают головы, прячутся. Человек рухнул, как подкошенный, в камыш скатился. Усмехнулся Ярый про себя, слабость смертных с презрением помянув.
Кокатрисы на берег вышли, оглядываются, хвостами гибкими хлещут, крылья сферами складывают, выгибают. Огрызаются визгом. Ростом с духа среднего, весом в три на десяти будут. Хвосты длинные иглами усеяны, тьму за собой тащат.
– Навьины дети, – Ирро выругался, если б мог под ноги сплюнул. – Как так вышло? Портал кто открыл?
Яр не ответил, перехватил копье, за тварями наблюдает. Зашипел один кокатрис недовольно, вперед прыгнул, крылья распахнул. Страж его сшиб, сам перекатился, от второй атаки уходя. Баловень свое оружие хлыстом светящимся обернул, захлестнул край воды разошедшейся, на себя тянет, закрыть пытается. Студенец примеру его последовал, битву на старших ручьев да хозяина оставивши. Стягивают раскол клубящийся, пытаются воду сомкнуться заставить, пока еще кто по дорожке открытой не припожаловал.
Ирро звонкое эхо выпустил, ударило волной невидимой кокатрису прямо в бок открытый. Взмахнул крылом химер, зашипел, на ручьев прыгнул. Чаровник, извернувшись, птицеящера над собой пропустил, в бок острие вонзил. Соскользнуло копье светлое по чешуе толстой, только царапину глубокую оставило да пару чешуек соскребло. Завопил кокатрис, клюв разевая, волной звуковой Чаро с ног сбило, в воду опрокинуло. Ирро на помощь брату кинулся, отгоняет от него тварь беснующуюся. Вторая все Яра за ноги ухватить намеревается, иглой тонкой хвост венчающей ищет зазоры в доспехе монолитном. Отбивается страж, уворачивается, теснит химеру, но не может шкуру ее прорубить, даже шею тонкую – остаются зацепы-зазубрины, а кровь даже не показывается.
Иван кое-как очухался, на колени встал, головой потряс. Гудит голова, раскалывается, из ушей и носа кровь течет. Впечатление, что под жернов мельничный царевич угодил. Поморгал, глаза потер, осмотрелся. Битва кипит, сталь звенит, перепончатые крылья хлопают. Сверкают доспехи речные, вспышками копья отзываются. Ан сразу понятно, пока не могут тварей пришлых одолеть. Два ручья как нитками прореху водную прихватили, тянут. У ивы лежат рядышком Мил, по рукам связанный, Янис без сознания, а недалече ключи сидят, за руки держатся. Искры малые, синие над головами в круг свились, то ли защищают, то ли так просто мечутся, заполошные.
Иван пригибаясь, голову поддерживая, до ивы той раскидистой добрался, с Янисом рядом упал. Дышит озеро едва уловимо. Темнота дальше не ползет, но и назад не отступает. Визг по слуху бьет, звон стоит хрустальный, вспышки синие от копий речных ночь рвут, слепят.
– Не получается, – губы кусает Колокольчик. – Шкура у кокатрисов непробиваемая…
– А глаза? – царевич Яниса за руку взял, держит, пальцы гладит, живчик пытается выслушать, не знает, как у водных духов сердце устроено.
Может и не бьется оно вовсе. Запястье тонкое едва заметной пульсацией отзывается – значит, стучит.
– В глаза копьем не попадешь, больно верткие.
– Мне бы лук, – пожалел царевич, что не взял оружие любимое с собой.
Хрусталь со Жданом плачущим переглянулся. Младший ключик с опаской в озеро нырнул, скрылся, от пролома подальше держался. Быстро вернулся. В руках две стрелы с оперением странным да лук в рост самого юноши водного. Тусклое белесое дерево, жилы тугие, белые.
– Это Яниса, – Ждан поясняет, царевичу протягивает. – Он любил раньше потешиться, да только после… не брался.
Иван лук взвесил в руке, примерился. Вроде легкий, а жила гудит силой скрытой. Наконечники у стрел костяные, зазубренные. Такой и не вытащишь сразу. Царевич кровь с лица утереть попытался, размазал только больше. Чаровник с братом как раз кокатриса хитро в перекрестье копий поймали, к земле прижали. Не стал больше думать царевич. Вскинул лук, стрелу приладил, плавно тетиву к уху натянул, отпустил мягко. Взвыла злой пчелой стрела колдовская, воздух рассекла да точно в глаз, пленкой полупрозрачной прикрытый, угодила. Наконечник костяной глубоко не вошел, в глазнице застрял. Тварь шею изогнула. Воем птицеящера ручьи разметало, только Ярый устоял. Да не просто. Вторую тварь тычком мощным назад далеко отбросил, по земельке прокатив, крылья измяв. Высоко подпрыгнул, взмыл страж-река, со всей силы могучей вонзил копье в глотку кокатриса. Судорогой смертной существо скрутило, хвост по земле забил, воду задел, по ногам Чаровнику едва не попал. Успел вспрыгнуть ручей, через себя перевернуться. Второй кокатрис, смерть товарища видя, яростней стал нападать. Река ему крыло удачно задел, перепонку совсем немного, но надорвал. Взлететь толком птицеящер не может, но движется так быстро, что Ивану никак не прицелиться.
Баловень узкую часть расхождения стянул, огнями болотными, как нитками сшил, закрепил. Студенец дальше перехватывает. Рвутся клубы темные все слабее, щупальца дымные истончаются, назад втягиваются. Хозяина озерного бы в помощь, тяжко приходится. Трещат хлысты светящиеся, вода кипит, фыркает.
Ярый вдруг рукой взмахнул, гул-звон пошел. Открылись водовороты пенные в озере, как в реке. Ржание громкое из них раздалось. Вырвались на свободу в ночь лунную черные скакуны речные. Храпят, ржут громко, гривы серебряные по ветру вьются, копыта волну поднимают. Хвостами заметают, туда-сюда через разрыв прыгают, сшивают волосом конским, волшебным, помогают. Кокатрис заметался хаотично, больше не нападает, обороняется, в лесу проруху потемнее высматривает.
– Нельзя упустить его, – Ярый хлыстом копье обернул, перед клювом острым щелкнул, обратно к озеру загоняя. – Человек, еще раз попадешь?
– Попаду, – Иван кивает. – На мгновение хоть остановите его, голову прижмите.
Ирро эхо выпустил, тоже за плеть взялся. Крыло распахнувшееся смял, не дал птицеящеру взлететь. Шею изогнула тварь, заверещала сызнова. Ручьи в сторону прянули. Хвост шипастый петлей выстрелил, подбил Ярому колено.
Мимо белесое промелькнуло, Ивана чуть не сшибло. Василиск на кокатриса кинулся, в шею ему зубами вцепился, хвостом обвил, сдавливает. Не ждала тварь такого подвоха, не рассчитывала на противника себе под стать, пусть и не выросшего покудова. На единый миг замешкалась. Спела тетива, стрела взвизгнула. Ярый уже привычно добил, голову к земле пришпилил. Страж-река в озеро бросился, по колено в дым оставшийся встал, в края разрыва вцепился. Одним движением стянул, сомкнул. Оставалось ручьям лишь огнями присыпать. Кровь Яниса в озере вся растворилась, ушла. Нечем больше порталу держаться. Иссяк, растворился. Гул подводный стих. На поляне ни травинка не шелестнет, лес затаился, молчит, не двигается. Василиск над мертвым кокатрисом стоит, скалится, пар изо рта выдыхает, пленкой века трепещет. К шее худой примеривается, то ли жрать собрался, то ли просто любопытно ему.
Студенец сноровисто нырнул, табун за собой позвал. Исчезли, растворились кони речные – течения ее сильные, неудержимые. Баловень проверил, как плоть водная держится, лунную дорожку серебряную подровнял, тоже ушел, на хозяина взгляд задумчивый бросив. Ирро вокруг двинулся, эхо выпускает, слушает, а Чаровник к Милу подошел, шлем стянул, доспех отпустил светом легким, сиянием призрачным. Иван лук под мышку, к Янису бегом бросился. Ярого по дороге чуть не задел, не толкнул. Река зыркнул яростно, сменил доспех на штаны да рубаху простую, шитую. Царевича удержал, не дал прикоснуться к озеру лежащему:
– Не тронь, – предупредил. – Не знаю, кто ты, смертный, зачем и почему здесь, но не тронь. Сейчас не до твоих шуток. Помог, спасибо, теперь отойди.
Иван было рот открыл возразить, но Янис тут вздохнул глубоко, застонал протяжно. Раны стали на глазах затягиваться, но тень не уходит, застыв узором диковинным.
Ресницы густые, темные дрогнули, открылись глаза сине-зеленые, глубокие. Осматривается озеро, не поймет, что случилось, почему вокруг так многого духов. У царевича лицо перекошено, кровью да землей испачкано. Ярый рядом сидит, встревожен, на себя не похож. Волосы серебряные встрепаны, торчат в разные стороны, слиплись, будто только что шлем снял, в глазах тревога, волнение и отблески ярости не остывшей.
Юноша водный на луну взгляд поднял, улыбнулся рассеянно. Не помнит ничего, что случилось, в томлении остался. С кровью силы не все ушли, все еще течет по венам, бежит свет костра и полнолуния. Ярый вздохнул тяжко, на руки его подхватил, в дом понес. Иван возмутиться не успел, словами подавился. Скользят руки теменью украшенные по плечам, по шее, ласкают реку, в волосах путаются, к себе ближе тянут. Интерес виден-заметен, не скроешь, обнажен озеро, все как на ладони. Царевич сглотнул, следом как привязанный идет, прислушивается.
Шепчет что-то озеро, слов не разобрать, воркует. Яр молчит, косится недобро. Чего, спрашивается, лез тогда, коль не люб ему Янисъярви? Иван никак в толк не возьмет. Что это за молодец, откуда появился, да еще права на озеро предъявляет. Не похож Янисъярви на пару обрученную, обещанную. Одиноким дом его был, одиноким сам озеро казался.
Чаро с Милом остался, трогает, слушает, в чувства пытается привести. Не дозваться ключика, не спит, словно мертвый. Грудь не вздымается, ресницы не трепещут. Хрусталь и Колокольчик готовы силой поделиться, но не слышит их ключ, не отвечает. Искры бессильно по нему прыгают, как светлячки глупые, тычутся и растворяются, каплями на траву стекают. Василиск подкрался тихонько, сел рядом, глазами большими круглыми смотрит, головой крутит, слушает.
Янис к Яру жмется, дышит глубоко, надышаться не может. Луной распаленное тело льнет, пытается выпросить ласку. Река зубами скрипит, отворачивается, понимает, что не рассудком к нему тянутся, опьянением колдовским, дурманом. На постель положил, покрывала, простыни сдвинув, оглядел с головы до ног, пряди волос перебирая, искры с рук стряхивая. Темные полосы на руках только. Глаза чистые, лицо не тронуто, искажено жаждой. Янис трется о руки, его держащие, о шелк под собой прохладный, едва не плачет, умоляет, чтобы не уходил Яр, не бросал.
– Что ты медлишь? – озеро привстал, к губам желанным потянулся.
Ярый голову отвернул, шею тонкую приласкал, удерживает.
– Яни, тебе надо заснуть. Утром поговорим.
– Не хочу я спать, – упрямится хозяин озерный, ногами обвил, уронил реку на кровать с собою рядом. – Яр, ты же знаешь, что мне нужно…
Иван позади пары сплетенной кашлянул, покраснел неловко. Ярый зарычал.
– Прочь пошел! – гонит, оглядывается. – И дверь закрой.
– Коль меня б так просили, я бы не медлил, – с шипением царевич отвечает, с досады щеку изнутри прикусывая, крови вкусом обиду разбавляя. – Аль не видишь ты, что…
– Ты умный, что ль, не в меру аль наоборот? – Ярый руки Яниса перехватил, в запястьях сжал, хоть как себя обезопасил – рубаха уже пошла лоскутами художественными, провисла на груди прорехами. – Выйди, по-хорошему прошу. Особливо, если знаешь, чего он хочет!
Иван ругнулся грязно, вышел, дверью шумно хлопнул, чуть василиска не зашиб. Зверюшка зашипела обиженно, прыснула в сторону, в комнату приоткрытую Иванову юркнула, под кровать забилась.
– Яр… Яр... – Янис уже не говорит, выстанывает, прижимается, дразнится.
Впору камню уступить, да и у Яра все от напряжения окаменело, но держится. Не хочет таким озером пользоваться, когда хоть человека к нему пусти, только больше просить будет. Пока вся сила лишняя, от костра поглощенная, по капле перламутровой не выйдет. Тогда сон придет на смену с усталостью, а там и разум вернется к хозяину озерному. Уступи сейчас страж своему желанию, проклянет его Янис на утро, уж кто-кто, а Яр это знал, понимал. Если возьмет сейчас он названного… одно название от них и останется. Никогда Янис ему не простит. Да и сам себе Ярый чести не сделает поступком низким таким.
Но просит озеро, сам стелется под любовника. Нельзя его так оставить. Ярый вздохнул глубоко, раз, другой, третий. Прижал покрепче Яниса к перине упругой, пуховой, вниз сполз, губами обхватил. Пальцы тонкие тут же в волосы вцепились, дернули, голову ближе притянули. Вылизывает Яр кожицу тонкую, обхватывает, ласкает. Старается не мучить, скорее от тяжести избавить, дать пролиться. Головой мотает Янис, губы до крови кусает, гнется, чисто ветвь ивовая, в руках умелых.
Сколько раз его к краю заветному подводил, Яр не запомнил, не сосчитал. Губы онемели, горло саднило, да только пока Янис без сил на подушку не откинулся, едва языком ворочая от усталости и сна навалившегося, не отпускал его река, не дозволял отстраниться. У самого сознание мутится, хоть волком вой, поскуливай. Как провалился в сон озеро, Ярый себе подсобил немного, с рыком звериным простынь испачкал, на пол сполз, дышит загнанно. Ужо потешились бы, наверное, кто увидел, на что страж-река сам себя обрек.
Янис подушку к себе придвинул, подтянул, как младенец сладко свернулся на боку, спит. Румянец сходить начал, на губах улыбка легкая проявилась. Ярый не сдержался, лег рядом, обнял легонько. Сам глаза закрыл. Не интересно ему ничего, забыться река пытается. Надо бы на Мила сходить взглянуть, с человеком разобраться, весть тревожную духам сильным, ближе к законам тайным стоящим, послать. Да только… пусть его. До утра все подождет.
Луна недоуменно на костер позабытый, толком не прогоревший смотрела, изумлялась. Мавки у дна под корнями переплетенными прятались, дремать раньше времени пытались. Келпи и те в тину ушли, водицей прозрачной обернулись. Чаровник Мила в воду забрал, у берега в камнях устроил, сам рядом остался, Ирро наказав дозором озеро обходить, двое братьев, домой воротившихся, берег реки охраняют, за течением бурным присматривают. Колокольчик и Хрусталь обнялись, теплом делясь, задремали быстро. Ждан под бок Чаровнику подобрался, вздыхая тихонько. Приласкал его, приобнял ручей, в лоб поцеловал, на груди устроил.
В это же время Иван по комнате метался. Пробовал царевич у порога, перед дверью закрытой остаться, но услышал, как Янис стонет, за голову схватился, сбежал. Себя ругал, стража поносил, зубами скрипел от злобы бессильной. Обидно, тошно от мысли одной, что озеро так просил другого. Да как просил еще! Иван обмирал про себя, сердце прыгало, в дрожь бросало, по спине судорогой холодной сводило. Ревность зеленая, жгучая, в душе голову подняла, зубами ядовитыми вцепилась, терзает. Даже сражение внезапное, твари навьи, портал открытый, дымом черным заполненный, на план второй-третий отступили, не застят. Перед взором стоят картины другие, не для него писанные. Руки Янисъярви тонкие на плечах реки широких, тело его белое, изящное на фоне доспешника высокого. Голос озера жалобный, просящий и спокойствие, с которым Ярый пришлый держал, отказывал. Мечется царевич, места себе не находит. Руки заламывает, про кровь, грязь и одежду испачканную забыл начисто. Про василиска видного из-под покрывала сползшего не вспоминает. Заворчала тварюшка обиженно, лапой сапог поймала, след от когтей на коже промокшей оставила. Встрепенулся Иван, лицо растер, на ладони покосился удивленно.
– Что, Васенька, не любят тебя нынче? – с ухмылкой грустной, горькой молвил царевич, наклоняясь, на руки василиска подзывая. – А ведь помог ты нам сегодня, себя не пожалел. Пойдем… от любви да ласки не достанется нам сегодня, а вот от шкафа холодильного, может, что и допросимся.
Солнышко вешнее зорьку приветило, платком пуховым облачным вслед помахало, день на зайчик солнечный подманило. Птицы распелись, белки стрекочут, прыгают, друг за другом гоняются. Олень большеглазый к озеру подошел, воды испил, ушами постриг на шорох камышовый. Суета сует природная, людям на умиление, духам на любование.
Янис, глаз не открывая, потянулся сладко, разгоняя оцепенение сонное, муть застоялую. Замер, понял, что не один лежит. Рука крепкая смуглая, знакомая до каждой венки серебристой, пояс обвивает, к груди широкой, мерно вздымающейся, прижимает. Шею дыхание теплое овевает, ноги придавлены. И так уютно в этих объятиях, так спокойно, что и головы не надо поворачивать, чтобы выведать, кто рядом. Следом за умиротворением разум очнулся, встрепенулся. Никогда Ярый в полнолуние на озеро не приходил, никогда не пользовался его слабостью, в силе заемной пламенной не нуждаясь, зная, что Янис в эту ночь себя не помнит, власть не сознает. Выходит…
– Утро доброе, Яни, не делай выводов поспешных, – торопится Ярый молвить, руки разжимая, отстраняясь неловко. – Дозволь рассказать, что вчера было.
Поднялся Янис, волосы на бок стряхнул, да так и остался со ртом открытым, черноту разглядывая. По локти чешуя в разводах саженных, свились за ночь стрелы острые прямые в вензеля зимние, узорные.
– Что это? – голос сломался, будто льдинка хрупкая, в груди озера холод страха разлился. – Ярый?!
Вздрогнул страж-река, имя полное свое услышав, не привык до сих пор, не смирился, что иначе как Яром не кличет его озеро, а уж среди шелков опочивальни и подавно.
– Вчера ты… не помнишь, что было?
– Не помню, само собой, – Янис вздохнул, поерзал. – Сам знаешь, что в ночь полнолунную бывает. Ты зачем пришел, в обряд вмешался? Что за темнота на мне? Не было ее, разве что…
Замолчал Янис, ноготь длинный, острый по привычке закусил, нахмурился, память пытает. Ярый сам рассказывать начал. Не утаивает, как есть говорит. Про то, как позвали его ручьи, про портал да кокатрисов. Про Мила с ума сошедшего, странного. Озеро, про ключ услыхав, шею тронул, вздрогнул болезненно.
– Как он теперь?
– Не ведаю, – Ярый плечами пожал, взгляд отводит. – С тобой я остался, за ним Чаро присматривает. Скажи, лю… Яни, что-то необычное происходило? Чужие вокруг озера?
Янис покривился, поморщился.
– Не было никого пришлого, гости негаданные, окромя той твари голодной, что на Аглаю напала, не баловали.
Сполз юноша водный с постели широкой, оборачиваться себе заказал, набросил покрывало плащом длинным, широким, укутался, к окну отошел, замолчал.
– Я буду просить совет собраться, – Ярый тоже поднялся, одежду измятую оправил. – Постарайся вспомнить что-нибудь. Про человека пришлого будут спрашивать. Что он тут делает?
– Гость мой, – хозяин озерный огрызнулся, зубы показал, выщерил. – Опять запретишь? Сам, помнится, давеча говорил, коли попрошу за кого, дозволишь, пропустишь. Так вот прошу за царевича Иоанна. Пусть остается.
Ярый кулаки сжал, до боли, до крови первой, под ногтями выступившей. И рад бы разозлиться, да из него вчерашняя ночь словно силы выкачала, выпила, как из костра того синего. Пустота, апатия расширилась, обреченность в подруги взяла, за руку привела. Промолчал страж, голову опустивши, вспоминает, какими глазами их царевич вчера провожал.
– Коли хочешь ты, дозволю, – глухо, горестно река отвечает, – вреда пусть только не причинит. Если рад ты будешь, то пусть станет так. Слово мое верное!
За ручку дверную ажурную, перламутром речным украшенную, страж успел уже взяться, обернулся озеро, в спину смотрит пристально, боится спросить. Коль слово верное, отчего нарушил его? Отчего утаивал, обманывал полюбовника юного?
Скрипнула половица мраморная, ушел Ярый, а Янис так и промолчал, сызнова в глубину за окном вгляделся, узоры на руках поглаживая.
Иван не заснул той ночью, до зорьки первой, робкой, на лавке своей лежал, ворочался, василиска гладил, думу думал. Про обряд чувственный, про Янисъярви, луной одурманенного, про то, как пошло все не так, как задумано. Вспоминал, что Роман про батюшку рассказывал, какие ужасы тот видел. Да непонятно все, со вторых рук баяно. Кто его знает, может, и нет никаких совпадений, что дым черный клубящийся, тьма живая разумная похожими помстились.
Толчок внезапный Ивана чуть с лавки не сбросил, с полом едва не познакомил. Василиск под руку влез, пристраивается, глаза под пленочкой щурит, смотрит умильно. Вздохнул царевич, мол, вот и повод сыскался, встал, в горницу побрел, босыми ногами шлепает, царапины на груди затянувшиеся, зудящие почесывает. Шкаф холодильный послушно все для человека нужное выдал, потом пошипел, изморозью пофыркал, нашлось и мясо сырое для василиска. Так и сидели дальше за столом царевич да ящер, один лениво настойку сладкую на рябине потягивал, второй лапы вылизывал, мяса накушавшись от пуза.
Шаги первым василиск услышал, поднял голову, корона тень причудливую под ноги вошедшему бросила. Остановился Ярый, словно споткнулся, на пороге замер, переступить не решается. Только нерешительность та вовсе не от робости – опасается, что сорвется, а слово Янису дал ведь. Иван сощурился, на реку-стража смотрит, следы ночи бурной выискивает. Нет ничего, только одежда измятая, будто спал в ней аль бросал неаккуратно. Василиск зашипел, клыки острые показывая. Пленка глаза третья раздалась внезапно, зерно-зрачок светом мигнул. Показалось царевичу, что щелкнуло в комнате. Ярый тут же возле них оказался, единым движением василиска за шею обхватил, к полу мраморному мордой прижал, коленом спину придавил.
– Творишь ты что?! – Иоанн с лавки вскочил.
– Не смотри, отвернись покудова, – Ярый приказывает, с запястья широкого, крепкого браслет-цепочку стаскивает. – Василиск твой только что в пору взрослую вступил, силу набрал. Победа на кокатрисом толчок дала. Не хочу смертей лишних на совесть брать, без того проблем с тобой не оберешься.
Зверь когтями заскреб, силится вывернуться, получается плохо, силой не обделен воин водный. Захныкал ящер обиженно, хвостом стучит по полу.
– Успокойся, – твердо Яр сказал, голос вроде ровный, ан на животинку подействовал – притих, замер.
Цепочка удлинилась незаметно, на шею ящера взделась, чисто ошейник у собаки породистой. В кольцо сама по себе замкнулась, тускло засветилась. Страж василиска выпустил, руки брезгливо встряхнул, пальцами хрустнул. Ящер пугливо к полу припал, под стул Ивана шмыгнул, чуть не снес с царевичем вместе.
– Зачем? – Иоанн погладил зверюшку, кусочком мяса одарил. – На вас же взгляд не действует.
– Решил не жалеть живота своего? – Ярый губы поджал, руки на груди скрестил, на Ивана смотрит, как на дите неразумное, назойливое. – Он на тебя только мельком глянет, станет на дне озерном одной статуей больше. Привязанность не спасет, не псина чай тебе. Он не выбирает, на кого смотреть, пока еще научится взглядом управлять, а без матери – навряд ли.
Нахмурился царевич, сообразил, что впросак попал. За пару дней всего освоился в миру колдовском, забыл – гость он тут, причем незваный. Колечко да воля добрая хозяина озерного ему защита. Но вида не подает, храбрится, плечи расправил, приосанился.
Ярый за стол сел, ноги в сапогах исцарапанных вытянул.
– Откуда ж ты такой, царевич Иоанн, взялся? Зачем пришел? Чего пытаешь? – спросил спокойно, только то спокойствие Ивана жгло хуже железа.
– Пришел из терема царского, – в тон Иоанн отвечает, позу ту же принимает, на лавке откинувшись. – Янисъярви гостем принял. Пошто спрашиваешь, как будто право имеешь?
Зарядил-изогнул бровь серебряную Ярый, дивится наглости человека, понять пытается, что с озером его связывает.
– Право имею, – страж руку протянул, сверкнуло меж пальцами, гулом, перекатами речными отдалось от стен. – Охраняю я места эти, от людей заказанные. Посему и спрашиваю – зачем ты здесь?
– Снова отвечаю – гостем пришел, покудова мил буду хозяину озерному, навещать буду, приходить.
– Мил, говоришь? – Ярый улыбнулся недобро, опасно. – Держись от него подальше, мой тебе совет. Не то водица – она коварная да ревнивая, булькнуть не успеешь, сгинешь.
– Это ты мне угрожаешь, что ли? – Иван смеется нахально, скалится. – Аль не вода, а ты ревнуешь, никак в толк не возьму. Не видел я тебя за эти дни ни разу, не слышал имени твоего от Янисъярви. Обида заела, теперь меня прогоняешь?
– Дурак ты, человек, – Ярый вспылил, поднялся порывисто. – Не лез бы, куда не просили тебя. Много ты понимаешь.
– Дак было б колдовство, – царевич плечами жмет, злость чужую видит, радуется, не так уж идеален воин речной, было б у них с озером все хорошо, ужо б по-другому вел себя, пустой ревностью не страдал, угроз пустых не творил, – а то любовь – она над всеми властна, не делится на миры запретные.
Ярый рот открыл ответить, да промолчал, кулаки сжал только. Стукнул каблуками подкованными, из горницы вышел. Царевич заулыбался довольно, соперника внезапного уев, настойки хлебнул, к Янису заглянуть решился.
Сидит озеро на постели не прибранной, обнажен, бледен, руки в темени стискивает, в окно смотрит. Волосы чернилами по покрывалу растеклись, зеленью играют.
– Утро доброе, Янисъярви, – Иван вполголоса молвил, порог не переступая.
Вздрогнул юноша водный, обернулся.
– Царевич? Ты тут зачем?
– Узнать хотел, как чувствуешь себя. Тревожился за тебя.
Озеро вдруг моргнул да в смехе истеричном зашелся, забился. Слезы по щекам размазывает, за бока хватается, остановиться не может.
– Благодарствую, царевич, – выдавил всхлипнул с перерывами. – Твоими молитвами.
Иван в затылке почесал, смутился, не знает, что делать. Дураком себя чувствует, но отвернуться не может. Завораживает его озеро, хоть в сознании, хоть без, обнаженный и подавно. Успокоился Янис, вздохнул глубоко. Ивана прогнал, велел в горнице подождать.
Ярый на воздух вышел, озеро осмотрел. Пусто, тихо, рыба не плещет, камыш не шумит. Ветер, пройдоха, на земле лежит, веток не раскачивает. У ивы конь его черный стоит, копытом землю выстукивает, грива до травы свесилась. А рядом бочком косится белая кобылица Янисова. Фыркнул река, копье позвал. Зазвенел хрусталь, вода вздыбилась. Голос стража над лесом потек, птиц распугал, зверя прочь отправил.
– Хранители законов явитесь, на зов мой отзовитесь. Я, страж-река, прошу вас.
От камней Колокольчик выглянул, с ужасом на Ярого смотрит. Рядом и Ждан с Чаровником заспанным головы показали растрепанные. Ручей к хозяину спешно подошел. Как спалось, не спрашивает, видит зол река да в отчаянье, напряжен, натянут. Значит, устоял, не тронул Яниса, не сумели вновь договориться. Ни в ночи, ни утром. Вздохнул Чаро украдкой, упрямцев помянул.
– Уведи всех под воду, – хмуро Яр приказал. – Сам рядом будь. По слову – покажешь им Милого.
– Ты совет собрал? – Чаро бесстрашный плечами зябко передернул.
– Выбора нет. Иди.
Яр сам не рад, что средств других не осталось. Совета справедливость… она только природе угодна. На жизни не размениваются, свои игры ведут. Опасаться их стоит, вот Ярый и опасался. Но перечить не смел, законы чтил. Может, мудростью обличенные, те, кто знал больше, подскажут, что за напасть с озером приключилась и как дети навьины в мир живой верхний прошли.
Озеро споро облачился в хламиду домашнюю, следом по ступенькам поднялся, близко не подошел, встал поодаль, в спину стражу глядит, глазами сверлит, в плащ зябко кутаясь, будто зима на дворе, не лето теплое, ласковое. Ярый искоса взглянул, вздохнул. Не заметили оба, как Иван, по обыкновению, не усидев в горнице домашней, татем проскочил да в знакомые кусты схоронился.
Зазвенел воздух, маревом замерцал, всполохами цветными разошелся. Шагнули на поляну гости званные. Четыре стихии мир держат, про то сказано в книгах древних, на камнях высечено. Они тайнами непреложными ведают, как солнце греет, как зима лето меняет. Вода текучая, жизнь рождающая: от нее высокий, худой да бледный Водник. Волосы седые в косу убраны, на плечо перекинуты, сверкают росой, чисто алмазами. Одеяние синее, тяжелое, нитью серебряной вышито, переливается. Второй хозяйка воздуха пожаловала, платье полупрозрачное поддернула, кромку берега переступила, ног босых не замочив. Льнет к ней ветер, на плечи покрывалом ложится, волосами белесыми играет, кудри вьет, растрепывает. Следом господин земли шагнул тяжко, только берег закачался. Доспех каменный с ног до шеи покрывает тело приземистое, крупное. Топор за спиной висит, у бедра пес каменный щетинится, глазами красными сверкает. Затрещала ветка горящая, дымом вкусным лиственным запахло – последний гость пришел, кивнул собравшимся весело. Волосы цвета костра алого с желтыми переливами, кафтан карминовый, кушаком шафрановым перехвачен. Ухмыляется Огневик, лепесток пламени в ладони баюкает. У всех четверых лица маски звериные закрывают, только глаза разноцветные одни и видны.
Поклонился страж-река поясно каждому, вздохнул глубоко и решился.