Хозяин озера

      – Человеческим духом как пахнет, – недовольно земной хранитель пробасил, поворачиваясь, пса за шкирку придерживая. – Пошто звал, страж? С людьми справиться не можешь?       Без насмешки спросил, с участием, да только не легче от того ни реке, ни озеру, нервно плечами передернувшему. Знает, про человека разговор зайдет непременно, свернет на тропку эту. Опасается Янис, что про Матвея вспомнят. А там и до зеркала недалече. Вспомнил сам и замер, застыл, уже не слушает, что Яр отвечает. Мысль схватилась за подозрение, в миг единый корни дала, проросла страхом ледяным.       – Навьиным духом запахло, – меж тем мрачно река молвил, шагнув вперед, озеро закрыв спиной широкой. – Не до людей покудова. Вчера в ночь пламени синего порталом раздалась вода студеная. Один из ключей был поражен теменью. Я считаю, он заклятье темное сплел, обернул силу пламени и открыл ход. Янисъярви едва спасли. Хочу спросить вас, мудрые, отчего здесь, сейчас и с чем связано. Как исправить и к чему готовиться.       – Скор ты, страж, – воздушная дева смеется, маска орлиная, белыми перьями украшенная, переливается, – исповеди требуешь. Не буду спрашивать, отчего и почему, вижу, но спешить не будем. Рассказывай.       Ярый перед женщиной склонился, скупо историю повторил. Янис слушал внимательно, все никак не мог понять, что гложет его, что не улавливается в спокойном голосе речном. А как понял, щеками заалел. Выгораживает его Ярый, про человека молчит. С лучами первыми тела кокатрисов растворились, жижей темной под землю ушли, вновь в царство мертвое вернулись, к хозяину в услужение, не узнать, что стрелою были поражены. Да и мало ли кто из духов озерных да речных луком владеет. Огневик будто и не слушает, берег осматривает. Щурятся в прорезях глаза алые, переменчивые. То вспыхнут, то рябью угольной подернутся. Прошелся туда-сюда, на пятна на траве посмотрел, на корточки присел, огонек малый с ладони стряхнул. Зашипел недовольно лепесток костра, дымком сизым истаял, в руку хозяйскую вернулся. Каменный только кивает незаметно, не переспрашивает.       Как закончил Ярый, Водник в ладоши хлопнул.       – Как интересно, что делается, – голосом равнодушным молвил, как отрезал.       К нему маски оборотились, ждут.       – Уверен, что навьины дети были? Кокатрисы в Межмирье часто живут, промышляют по городам да селам человеческим. Где горе, печаль появляются, где обида голову поднимает – там их сыскать можно. Портал чай и случайно мог открыться, полнолуние никак было. Навье путь на землю заказан давным-давно, мертвыми повелевает. Где мальчик-ключ? Покажите.       Янис рот открыл возразить, что Милый не виновен, не мог он по воле своей такое сотворить, темень злая им овладела, но Ярый знак подал, просил молчать. Хмурится река, недоволен, под сомнение слово его поставили, как канавку малую пытаются камнями-вопросами засыпать. Водник к озеру отступил, поманил водицу прозрачную. Та рада услужить – плеснула негромко, показала Милого, все еще без сознания на дне лежащего. Подхватила волной, вынесла на берег. Свернулся ключик калачиком малым, голову обнимает, глаза закрыты, ресницы длинные подрагивают. В волосы свои длинные, словно в водоросли, укутан. Лежит, не шевелится. Темень как гарь его обнимает, бока пачкает, по ребрам проступающим ползет. Не похоже на узоры Янисовы, не так густо, не так темно, словно испачкался юноша водный в иле густом, да пристала та грязь накрепко.       – Не видывала никогда такого, – Ветреница на колени опустилась, тронула белое плечико, изгиб талии тонкой. – Водник, знаком ты с Навьей, что это?       Маска чешуйчатая, водная равнодушно покачалась.       – Межмирье открылось, говорю вам. Навьины узоры копьями чернеными на коже проступают, острыми шипами топорщатся. Али не помните?       – Помним, как же, – Огневик в разговор вступил – к ручью не приближается, лепесток на ладони подрастил, тот хищно потрескивает.       Янис за Милого испугался, шагнул было вперед. Но в спину Ярого уперся, перекрыл ему доступ река-страж, за руку крепко взял, запястье сжал сквозь плащ плотный.Оскалился Янисъярви, дернулся, но только крепче пальцы горячие сдавили, не пускают. Шипит Яр в полголоса, к разуму озера расстроенного взывает. Уверен, что Совет не тронет ключика, вины ему не отмерив. Старается Водник отчего-то след от Навьи отвести, не доказывает связь Милого с его теменью Межмирье – ткань меж пространствами, не там и не здесь, как завеса плотная. Закрывает мир живых от мира ушедших, где тени мертвых живут, почивают. Да только как ни прочна – рвется, худится подчас, пропускает тварей разных, голодных, любопытных. Потому и приставлены стражи колдовские. Охраняют озера да реки, поляны особые, остролистом проросшие. Янис – он, как не крути, озеро особое.       – У тебя копья были, а у меня узоры морозные, черные.       Ярый с Янисом переглянулись, Иван в камышах крякнул беззвучно, рот успел себе зажать.       – Да будет вам прошлое поминать, – Ветреница мужчин журит, меж ними встает, одеяньем белым, газовым трепещет. – Коль уверен ты, что не Навьины дети припожаловали, так и нечего спор вести. Межмирье дыханием мальчика опалило, али сам обиду великую не смог удержать – теменью проступило, – про то уже не наша правда. Пусть страж разбирается, да ты сам присмотри. Совет не нужен.       Каменный гость стоит, не шевелится, все так же головой качает. То ли не верит словам, то ли согласен – кто ж его, каменюку, поймет. Не вмешивается – и то славно.       – Были еще случаи странные? – маска орлиная к Ярому повернулась. – Что еще случалось, виделось? Спать кто плохо стал?       Ярый головой качает, про Аглаю не вспоминает. Огневик подошел близко, глазами полыхает. Смотрит, будто душу пытается увидеть. Насквозь просветить. Янис прижался к спине реки, дышит горячо меж лопаток, вздрагивает. Набычился, насупился Ярый, готов отпор стихии огненной дать, коли задумал что недоброе.       – Ссорились? – строго спрашивает Огневик, руки за спину пряча, будто учитель суровый.       Молчит река, щурится.       – Значит, ссорились, – смешок сквозь маску алую пробился. – Значит, сами разберетесь. Не след воину с подопечными ругаться, тешиться. Запретить бы связь любую, да только все равно глупо это.       – Не тебе поучать молодых, – вдруг каменный засмеялся, заухал. – Сам вспыхиваешь, только повод дай. Идемте, раз не Навья пришел, здесь делать больше нечего. Водника то забота, боль головная, мигренная. А мне своих дел хватает. Давеча гнездо василисков мертвое нашел, людьми разоренное. Вот это – беда. А милые как поссорились, так и помирятся. Стражи тварей не пропустят.       – Согласна с братом моим, – Ветреница вспорхнула, над Милым зависла, только ветер пряди длинные ворошит, сушит да белую косу заплетает. – Коли заново что случится – зовите, не мешкайте, дважды мир не рвется так коротко, скоро. А покудова прощайте. Ярый, присматривай лучше за тем, кто тебе доверен. Янисъярви, зеркало на месте?       Озеро с трудом руки разжал, отступил от стража. Кивает меленько, глаза прячет. Иоанн палец себе до крови прокусил, за юношу водного тревожась, отца ругая. Хорошо еще, что успел вовремя, вернул артефакт озеру. А ну как сейчас бы проверяли, а комнатка потайная у озера в спальне пустая оказалась бы. У людей головы бы страж непутевый лишился, что в мире колдовском наказанием значится – представить страшно.       Закружилась Ветреница, дымком-туманом истаяла. Перышки белые запорхали, на воде остались кружком малым, чисто облачко с небес упало. Следом Огневик костром взметнулся, искрами малыми рассеялся. Камень попросту в землю ушел. Расступилась сырая, мягкая, в себя приняла, укрыла.       Водник по голове Милого погладил, сам вдруг рябью водной подернулся. Поплыл силуэт, потускнел. Мутнеет одеяние синее, болотной зеленью затягивается. Маска изошла туманом сизым, оставив лицо открытым. Костистые скулы, глаза глубокие, потемневшие, губы тонкие, бескровные, в полосу узкую сжатые. В косе веточки взялись, чисто продирался сквозь подлесок густой. Иван выругался, не сдержался. Видел он этого «путника», колечко от него получил.       Ярый вздохнул глубоко, руку свободную с кинжала снял, сам не заметил, как взялся. Янисъярви к ключику подошел, рядом сел, на колени притянул, баюкать начал. Совета озеро опасался, Водника одного – не так. Своя стихия, родная, она защитит, поймет.       – Ну что, дети, доигрались, – журит обоих Водник, на реку искоса поглядывая. – Что сумели справиться – хвалю, про человека не рассказали – молодцы. Не след Совету такое знать, рассердятся.       – А ты откуда проведал? – Ярый нахмурился заново, ладонь на плечо озера положил в жесте защитном, неосознанном.       Дернулся в сторону Янис, зашипел.       – Нечего штаны мочить, царевич, вылезай, – крикнул Водник громко, рукой поманил.       Послушный Иван, не перечит, самому интересно. Вон оно, как дело повернулось: считал, что случай свел, ан если сам мир колдовской его позвал, так и оставаться можно дольше.       – Все я ведаю, Ярый, что в воде творится, аль забыл? – Водник усмехается, губы кривит, не размыкает. – А что, царевич, цело ли мое колечко? Дочка не зря просила тебе подарить?       Иван показал духу палец с ободком витым, камешком многоцветным. Средний бы показал, да совесть не позволяет, неволит.       – Так вот почему его стражи не видели, – Ярый морщится недовольно, не одобряет. – Что ж, царевич, молчал о том?       – Не твоего ума дело, – огрызнулся Иван зло. – Коли меня пригласили, пропустили, то смирись и не цепляйся. А то как колючка репейная. Я тебе под ногами не мешаюсь, подсобить чутка тоже сумел. Что теперь обиды упреками закрываешь?       – Тихо, тихо, дети, – Водник расхохотался. – Надобно ключика вашего умыть водицей светлой. Чай знаешь, где ее добыть, Яр?       Янис слушает, Милого по голове гладит, плащ сдвинулся, край узора на чешуе показал.       Ярый складку поправил незаметно, от глаз разводы морозные, черные укрыл. Кивает хмуро, знает, где искать нужное, да только без радости ему то знание.       – Потому и человек вам нужен, – Водник продолжил, на Ивана пальцем тонким показал, ногтем острым ткнул. – Светлая-то водица дюже любит смертность человеческую, сама в руки пойдет. Только покажи ему.       – На дно озера пропустить человека? – Ярый переспрашивает, недоволен больно.       – Приказы мои оспариваешь? – Водник лукаво бровь приподнял, на духов водных, обнявшихся, глянул. – Без водицы светлой долго ключик не протянет. Съедает его досада изнутри горькая… обидел ты его, Янис, крепко обидел. Полюбовнику запретил приходить, а сам человека привечаешь.       Понурился хозяин озерный, голову повесил, молчит виновато. Лес зашумел, оживая, водица заплескала. Ключики старшие вынырнуть осмелились, ближе подступать не решаются.       – Ну-ну, не бери в головушку. Пройдет все, образуется. Ярый покажет, где воду взять. Умоешь, вылечишь ключика своего. Отпоишь по капле. А там и вернется все на круги своя. К полнолунию следующему образуется.       Сказал и исчез внезапно, только круги по воде пошли.       – Где воду брать? – Иван быка за рога схватить попытался, на Ярого напирает, про штаны свои мокрые не вспоминает.       – Уймись, человек, покудова, – страж-река отмахивается, Янисов взгляд поймать пытается. – Успеется.       – Почему? – озеро спрашивает, упорно голову наклоняя. – Почему не сказал про меня? Узоры навьины…       Притих царевич, сам задумался.       – Развоплотят, – сквозь зубы Ярый цедит. – Коли Навью так боятся, то не задумаются, вмиг уничтожат следы его. Хорошо, Водник отговорил, отвел. Попробуем Милого отпоить, вернусь. Глядишь, и с тебя сойдет темнота проступившая. Носи пока заколку лунную, в человеческом облике не разглядят авось.       Молчит Янис, не знает, говорить что. Вина омывает, изнутри подтачивает. Выходит, как не поворачивай, не рассматривай, его вина, что ключик Милый с теменью связался. Его обида на неверность Ярову бедой для притоков обернулась. Отпустить, забыть надобно. Жить дальше продолжать, соседями простыми стать, коль под дланью реки сторожевой им существовать.       – А где вода, о которой Водник ваш говорил? – Иван комара жирного прихлопнул, сам встрепенулся. – Чем я могу помочь, сказывайте? Сидеть невмоготу уже.       Хотел ответить Ярый, да не успел. Вскинулось озеро ревниво, зазвенело водой в чаше земляной, заволновало кувшинки, попрятало бутоны. Камыш хищно зашипел, зашелестел.       – Здравы будьте, – гость нежданный-негаданный из леса вышел, к озеру подходить не торопится, оглядывается удивленно.       Хрусталь с Колокольчиком вмиг за хозяина встали, прижались. Чуют своего, да чужого одновременно. Янисъярви глазами зло сверкнул, взглядом, чисто плетью, Ярого ожег. Иван таким хозяина озерного лишь однажды видел, когда тот на него бросился. Гостя рассматривает, не поймет причины. Стоит перед ними юноша, коса зеленая, до пояса, на плече лежит. Тонкий, бледный, как все водные духи царевичем виденные, в тунику легкую, серебром расшитую одет. За плечом Баловник мнется, на хозяина не смотреть старается. Келпи у опушки принюхиваются, переступают бесшумно.       – Ты что, Ари, здесь делаешь? Зачем пришел? – Ярый на ноги поднялся, брови на переносице сошлись, лицо потемнело.       – За тобой, – гость руками разводит, на солнце указывает. – На утро же сговаривались, ан не появился, я забеспокоился.       Усмехнулся презрительно Янис на речь эту, на Ярого со злорадством да яростью смотрит.       – Что, потерял тебя суженый очередной, а, Яр?       Ари моргнул удивленно, река только вздохнул тяжко. Царевич примолк, на ус мотает. Видит, как на пришлого озеро косится, как Ярый мигом браваду свою растерял, только досада уставшая на лбу складками глубокими проступила. Неужто просто все так?       Баловник кашлянул виновато, понял уже, что сделал лишнее, теперь исправлять поздно.       – Ари, вовремя ты, – с голосом справившись, Ярый молвил, удивил всех. – Нам водица светлая, живая нужна. Пустишь ли к себе?       – Тебя? – зеленоволосый улыбнулся солнечно, влюбленно. – Конечно, пущу, только, сам знаешь, не властен я над той водой.       – Не меня, царевича, – река на человека указал.       Заморгал удивленно гость незваный, будто только и разглядел человека с духами. А может, и так оно было, кольцо-то вновь потеплело.       – Смертный? Дело другое. К нему сама придет. Но ты проводи, мало ли что. Мое озеро капризное, неугодливое.       Кивнул Ярый, соглашаясь. Улыбнулся победно озеро пришлое, на Яниса взглянул, что рублем одарил.       – На закате приходите, ждать буду, – сказал, поворотился, на Баловня глянул.       Тому деваться некуда, подхватил ладонь изящную, сжал, увел водой проточной подземной.       Тишина на берег свалилась, в траве запуталась. Молчали все напряженно. Янис на Ярого зло, Иван на реку так же, а ключи помалкивали, боясь даже слово вставить.       – Голову оторву, – Яр под нос пробурчал.       – Тяжело обещаться многим, – Янис шипит змеей подколодной.– Ты запретил мне к людям ходить, я отныне запрещаю любовнику твоему на берег мой ступать. Слышишь меня, река полноводная? Хватит с меня разрыва да Милого. Расхлебать бы эту кашу.       – Яни… – страж укоризненно тянет, на Ивана косит – меньше всего человеку хочется показывать ссору.       И так тот жадно слово каждое ловит, с лицом странным стоит, понимающим.       – Нет больше Яни, – злится озеро, Мила крепче к себе прижимая. – Не зови меня так. За воду спасибо, а больше не будет ничего между нами.       Ярый только рукой махнул.       – Мы потом поговорим, без свидетелей нежеланных. Давай Мила в дом отнесу, пусть побудет под твоим приглядом. Стражи еще раз дно посмотрят, притоки. Я открою слияние с течением моим. Тебе нужны силы.       Промолчал озеро, сам Мила на руки взял. Хрупкий ключик, маленький, ан Янис не крупнее оного. Ярый только бровью повел, Хрусталю кивнул. Отобрали ношу у хозяина, вперед его пропустили. С Иваном на бережку стража серебряного оставили. Оба друг на друга смотрят, чисто петухи бойцовые, хмурятся, к ссоре готовые.       Чаро за плечом реки возник, туманом лучистым соткался. Отвлек шепотом легким, касанием осторожным.       – На закате ждать тебя тут буду, – Ярый сказал, не обернулся. – Не бери крестов нательных, серебра не бери.       Промолвил – исчез. Чаро подмигнул царевичу, следом растворился. Осталась пара келпи удивленных, из веток выглядывающих. Конь речной мимо прошел, фыркнул, в воду нырнул с плеском. Озеро довольное зарокотало. Вмиг водица поднялась, на пядь выше стала, траву пожрала на два шага. Ряска засуетилась, отплывать начала, в камышах прятаться пытаться. У дальнего берега булькнуло, пузырями взорвалось, полопалось. Рыбки серебристые на поверхность всплыли, играют удивленно. Стоит Иван в штанах мокрых, комаров гоняет, головой трясет, знания-догадки укладывает. По всему видать, шанс царевичу показался в миру колдовском закрепиться, своим остаться. Покудова батюшка на троне, наследник может гулять. А после – разберемся как-нибудь.       Тихий смех в ветвях не расслышался ухом человеческим, не поймал взгляд платьишка белого кусочек меж завесы лиственной густой. Девочка разноглазая ножками босыми поболтала, за озером пробуждающимся, силы от притоков пьющим понаблюдала, а там и сгинула, будто не было ее.              Хрусталь Мила на перину уложил, покрывалом легким укрыл. Спит ключик, словно и не живой вовсе, только грудь слабо трепещет.       – Янис, не волнуйся, все хорошо будет, – успокаивает хозяина озерного ключ старший, у самого сердце не на месте, переживает, губы до крови накусал. – Вода прибывает, чувствуешь? Сил наберешься, со всем справишься. Мы поможем.       – Спасибо, – Янисъярви молвил глухо, за шею Хрусталя обнял, прижался крепко. – Вы сами напивайтесь, притоки расширьте. Кто знает, сколько милость Ярого продержится. Не перекрыл бы все вдругорядь. Болотом станем… не хочу вас потерять, лучше самому сгинуть.       Испугался Хрусталь пуще прежнего. Всегда Янис веселым был, всегда поддерживал, приободрял. Прорезалась тоска глухая, обреченность стылая в голосе озера печального, от нее холодом мертвенным потянуло, безысходностью темной. Целует ключ озеро жарко, к себе прижимает, пытается уверенностью поделиться, да только слезы крупные по щекам Яниса катятся. Разрыдался озеро, расплакался. Без сил на пол осел, соскользнул, лбом в мрамор уткнулся, сотрясается. Хрусталь и вовсе растерялся. Не видывал он никогда таким Яниса, не смекает, что делать-то теперь. За Ярым не побежишь, не покличешь, самому как унять, успокоить?       – Янисъярви? – на пороге царевич показался, смотрит глазами круглыми, удивленными. – Что случилось?       Ключ руками развел. Сам, мол, видишь. Нервы не железные у озера, не выдержал. Страх, переживания слезами выходят. Сообразил споро Иван, что разговорами тут не поможешь. Подхватил Яниса на руки, сам на кровать, перину пуховую уселся, его на груди пристроил, обнял, укачивает, приговаривает. Что все сладится, сдюжится, что вода светлая всем поможет. Сопротивляется озеро слабо, отталкивать пытается, но не выходит, не удается. Держит крепко человек, не пускает, надежной опорой стал, не оторвать. Хрусталь рядом мнется, не знает, куда деть себя. Тихонько вышел, дверь за собой прикрыл, в воду вернулся.       Баюкает Иван озеро, шепчет ласково, про время забыл, а как в сон Янис провалился, так и сам царевич придремал. Снится ему метель да вьюга ледяные, снег только серый, на пепел похож. Куда идти, не знает царевич, стоит, мнется на месте одном, слушает ветра завывание пустое. Вдруг мелькнуло что-то, коса длинная среди пурги завитков показалась. Отливают волосы синим, зеленым играют. Заколка белая, знакомая у корня косу перехватывает. Бросился Иван вслед Янису, да поскользнулся неловко, упал, оземь грянулся, до крови руки рассадил, нос расквасил. Обернулся озеро, глазами черными, провалами пустыми глянул, рассмеялся. От смеха жуткого и проснулся Иван, будто пером мокрым вдоль хребта провели.       Спит Янис у него на груди, сопит негромко, волосы спутались, в лицо лезут. Отвел царевич пряди мягкие, вздохнул неглубоко, разбудить боится. Пошто теперь ему жизнь прошлая, зачем забавы молодецкие, если такое чудо в руках держит, а то льнет к нему доверчиво. Авось справятся с теменью, заразой странной, сумеет выпросить Иоанн шанс единый для себя и Яниса.       Ногу тронуло, чешуями зашуршало – Васенька под боком свернулся, голову рогатую на колени Ивану уложил, глаза щурит, сон охраняет. Цепочка на шее слабо мерцает, от того взгляд василиска тусклый, не горящий. Пленочка больше не прикрывает зрачок пищалью взведенный, ан не чувствует ничего Иван, не каменеет. Милый отогрелся под покрывалом, развернулся. С другого бока к Янису подкатился, спрятал лицо, в плечо уткнулся. Кабы не руки темные, беспросветные, так и не сказать, что худое с ключиком приключилось. Спит сладко, да и только. Шевельнулся озеро, напрягся, луком тугим выгнулся, застонал глухо. Приподнялся Иван, смотрит. Темень узорчатая выше ползет, страдает Янис, брови хмурит, мечется. За стеной гул нарастать начал, будто камни кто перекатывает, валуны скидывает. Заволновалась вода, в окно заплескала. Затрещало стекло натужно, застонало, боится не удержать напора, растрескаться слезами-осколками.       – Янисъярви? – Иван озеро встряхнул легонько, разбудить попытался. – Яни?       – Не зови меня так, – пробурчал озеро недовольно, натужно, через силу глаза открывая, подняться пытаясь. – Не посмотрю, что Водник тебя одарил, прогоню.       Иван смеется, ворчанию не верит, за языком впредь следить обещает. Про себя радуется, что не спешит из рук уходить озеро, лежит, дышит тяжело, жарко.       – Кошмар приснился? – шепотом Иван спросил, рискнул – погладил Яниса по спине, косу в руке взвесил, по ладони пропустил.       – Приснился, – вздыхает юноша водный, с трудом отгоняя виденье.       В нем он в воде по пояс стоял, льдом скованный, застывший. Холод вверх карабкался, вымораживал. И тянулись по льду жилы черные, кровь по ним бежала алая, быстрая. Яниса сторонилась, шарахалась, не давала к теплу ее подобраться, напитаться. И вроде не делали с ним ничего ужасного, да только ощущение, что выжигает его изнутри холодом пугало до дрожи в коленях. Благодарен был озеро Ивану, но не сказал того вслух.       Лежали они вчетвером тихонько. Двое молчали, третий спал. Василиск вздыхал да ерзал, норовил ладонь Яниса носом подпихнуть, гладить себя заставить, будто кошка домашняя.       – Позволь рядом остаться? – Иван попросил и осекся тут же.       Отстранился, отпрянул Янис, руки царевича разжал, сел.       – Комната твоя недалече, оставайся, – хмыкнул криво и ушел в горницу.              Пока суд да дело, день на убыль перевалил. Солнышко яростно лес кусало, в воде отражалось, парило. Жители озерные, кроме ключей придонных, лучам не радовались, прятались. Пожжет солнце лютое кожу нежную, останется от мавок да огоньков одно воспоминание. Даже келпи к свету дневному привычные затаились в тине густой, носов на сушу не кажут, не бегают по поляне густотравной.       Иван покликал Колокольчика, спросил про лук давешний. Ключик принес, отдал, просил только Янису не показывать, не расстраивать. А почему – объяснить отказался. Пробовал царевич выспросить, что озеро с рекой объединяет, отмолчался и в этот раз Колокольчик, только прямо сказал не лезть в ту историю. Не затянулись, видно, раны душевные. Иван кивнул понятливо, сделал вид, что со скуки спрашивал, не важно оно ему, то знание. Ключ хмыкнул в сторону. Не слепые, чай, духи водные, чтоб человек их за нос водить пытался. Хотел было Иван в терем наведаться, да на завтра сие занятие отложил – не поспеет до заката обещанного, за водицей некого будет отправить. Потому остался на берегу сидючи, вечера поджидаючи. Ждан вынырнул, чуть лучи силой ослабли, тени длиннее стали. Василиска гладил, рыбой свежей кормил, сюсюкался. У него все царевич потихоньку и выспросил. Про Яниса да Ярого, про ссору их острую, перечную, про противостояние после. А как узнал, кто виноват, так и вовсе возмутился, воспылал негодованием. За всю жизнь свою царевич никому не обещался, свободен был во взглядах своих и поведении, потому как ни к кому сердце не тянуло, слова заветные на язык не просились. Не давал обещаний, держать не приходилось, но считал царевич, что ежели своим кого назовет, верность хранить ему или ей будет до гробовой доски. Ждан плечиками пожимает на слова Ивановы, кудрями встряхивает. Ему и без обещаний с Чаро хорошо, а нет Чаро, так еще кто найдется.       Янис из комнаты не выходил, лежал рядом с Милым, наблюдал за лицом спокойным, косу ему заплетал, отводил пряди мешающие. Напевал колыбельную, что давным-давно подслушал где-то, прощения просил, обещал никогда не обижать больше. Тьма на чешуе как живая свивалась, меняла завитки и лианы, переползала с чешуйки на чешуйку. Не смотрел на руки Янис, страшился. Решение принял, коль не оправится Милый – уйдет юноша с берега, навсегда в воде растворится, единым с озером станет.       – Янис? – Колокольчик заглянул, ветер с собой принес, запах вечера, цветами напоенный. – Поднимешься? Я с Милом побуду, присмотрю.       Озеро головой качнул, положил голову на руки сложенные, сам на полу остался.       – Не хочу, не сегодня.       Не стал ключ перечить, рядом пристроился, обнял покрепче. Темени язык шевельнулся, пальцы его лизнул, примеривается, приноравливается. Отпихнул Колокольчика Янис, вскочил порывисто. Волосы в узел сгреб, заколку с силой воткнул, едва до крови не порезавшись. Истаяла чешуя, на коже человеческой ни следа от темноты не оставило. Спряталась, притаилась.       – Не касайся меня, – нервно пальцы заламывает, просит озеро, отступая подальше от ключа. – Не след еще вам от меня заразиться. Не ходите в дом, не спускайтесь. Нужен буду – зовите по имени, появлюсь.       Послушался не сразу Колокольчик, убедить попытался, что не боятся они опасности теменной, готовы рядом быть. Заупрямился Янис, упросил одного его с Милом оставить, сказать, сообщить, когда водицу добудут. Вернулся ключик наверх расстроенный, брату тихо все пересказал, поведал. Стали думать, да ничего не решили. По всему выходит, ждать надо водицу светлую, о хорошем думать, надежду лелеять, взращивать.       Вечер тяжелый к земле припал, солнце пригасил, за горизонт закатил, спрятал. Замолкли птицы дневные, ночные напротив распеваются, голоса пробуют. Иван все жданки съел, на сухари перешел. Васенька в дом юркнул, к Янису под бок забрался. Зверька не стал гнать озеро, авось василиску нипочем зараза теневая. Царевич круги в одиночестве наматывал, на духов,на ветвях рассевшихся, косился, не подходил. Топнул келпи, заржал. Поднялся из озера белый табун. За ним черный жеребец Ярого выступает, ушами прядает. Ведет всадник в поводе еще одного – тонконогого, длиннохвостого конька водного. Грива в землю, кольцами крупными завивается, копыта поблескивают. Седла нет, сбруи тоже.       – Садись, – хмуро Ярый бросил, – да держись крепче. Не лесом, протоками пойдем. Упадешь, руки отпустишь – навечно под землей останешься.       – Ты смеешься надо мной, что ли? – Иван коня гладит, примеривается.       Шкура лоснящаяся гладкая, скользкая, пойдет в галоп, долго не удержаться. Хороший наездник царевич, да только, чай, не мальчишка на деревне, без седла ездить не приучен.       Ярый молчит, не улыбается даже. Лицо бесстрастное, не живое, не глядит ни на кого, в сторону дома перламутрового не поворачивается даже.       – Забирайся, человек, не робей, – и насмешка не проскользнула, лишь холодная отстраненная усталость. – Он не сбросит, сам не сглупишь – сидеть останешься. Гриву крепче на кулак намотай да не отпускай, что бы ни происходило. Страх – твой враг великий. Испугаешься – быть тебе подземником.       – Вот еще, чего удумал, – ворчит про себя царевич, шею сильную оглаживая, по крупу коня водного хлопая. Косится на него лошак глазом синим, нервно приплясывает, но не отходит, зубов не показывает. – Не дождется, не упаду.       Подпрыгнул, на спину забрался, уселся поудобнее. Удивляется царевич – спина лошака покатая, ан не сползаешь никуда, ногами конь перебирает, плавно седока несет, не раскачивает. Хлопнула ветка влажно, свистнула, в круп врезалась. Иван в гриву вцепился, приготовился – сейчас даст козла келпи, с испугу припустит, куда глаза глядят. Не тут-то было. Медленно уши прижал конь водный, морду поворотил, всхрапнул вопросительно. Губу верхнюю задрал, язык обидчику показывает. Восхитился Иван выдержке, промеж ушей скакуна почесал, похвалил негромко.       Свистнул Ярый, на дыбы жеребца поднял. Копыта в воду с плеском опустились, шагом келпи черный пошел, до груди бурун поднял, всадника по колено макнул. Царевич оробел слегка. Шутка ли, под воду на лошаке-течении спуститься. Всхрапнул конь под ним, юзом пошел, недовольный, ноги высоко поднимая. Взял себя в руки царевич, вспомнил, что бояться заказано.       Озеро расступилось, обняла водица холодная. По ногам вверх пошла, до пояса обхватила, по грудь и уже сразу по шею. Задержал дыхание Иван, размышляет, что не спросил про дыхание. Как справиться под водо… Ухнул келпи, сомкнулась поверхность. Иван только булькнуть успел. Ветка водорослей по лицу хлестнула, дыхание запасенное выбила. Пузырьки запрыгали, защекотали проказливо, вверх устремились. Не удержать, не втянуть обратно. Но не давит водица, в нос не лезет, в горло не струится. Словно воздух вокруг задержался. Впереди сквозь марево темное силуэт всадника виден. Прижался Ярый к шее коня, понукает коленями, быстрее идти заставляет. Чувствует Иван течение, а под собой движения не замечает. Плавно келпи идет, будто по суше иноходец заморский скачет. Дно промелькнуло, за ним тоннель темный, плотный, низкий. Мрак кромешный по бокам клубился, прохладой касался. Мимо течения проходили, словно змеи проскальзывали, все как один – холодные, быстрые. А заденешь – искорки в животе рождают, щекотку, и свежестью лопаются. Испить бы такой водицы, усталость как рукой бы сняло. Ничего страшного не видит царевич, исправно головой крутит, внимает. Очертания причудливые, то гора встанет поодаль, то словно корабль странный парусный проскользит. Там рыба огромная, пучеглазая из норы высунулась, ртом широко повела, за корягу зубьями зацепилась. Там змея водная, кою в книгах видывал царевич в детстве, проплыла. Толщиной в дуб хороший, где только прячется, что не видывали ее рыбаки здешние, только в легендах рассказывали, из уст в уста передавали. Черная, в переливах зеленых, змея мимо прошла, глазами-точками выпуклыми посмотрела. Иван рот открыл, завороженный, смотрит, моргнуть боится. Сверкнуло серебром. Плеть узкая взвилась молнией, перед носом узким, треугольным щелкнула, ветвью хлестнула. Отвернулась гадина, отпрянула, кольцами тугими свилась, пасть раззявила, клыки ядовитые показав. Сызнова плеть щелкнула – под водой звук глухой, смазанный, ан в ушах гул поднялся. Царевич в шею коня уткнулся лбом холодным, зажмурился, силится руки не разжимать, уши не прикрывать. Помнит наказ Ярого. Страж-река кругом коня обвел, змею отогнал. Хлыст свернул, на пояс вздел – кольцо серебряное светится, мерцает. На царевича пристально взглянул, спросил что-то, не разобрать. Кивнул сам себе, велел дальше вперед за ним следовать.       Долго ли, коротко, вверх келпи стали стремиться, ускоряться. В вышине над головой посветлело, вода стала прозрачнее. Вынырнули посреди озерца незнакомого. Рваный берег, изъеденный, трава пучками растет небрежными. Край как короной валунами крупными украшен, завален. Вместо камышовых зарослей частокол осоки сочной, вместо ив плакучих, стебли орешника молодого. На крылечке у дома перламутрового, раковиной витой собранного, туманом прикрытого, сидит Ари, кончик косы теребит. Увидел гостей всплывших, заулыбался радостно, рукой махнул, к себе поманил.       – Добро пожаловать, Ярый, – озерцо улыбается, ресницами густыми трепещет, румянец во всю щеку горит.       Не приметил у него чешуек, как у Яниса, Иван, хоть разглядывал пристально, заколок, украшений тоже не видать. Только цвет волос изумрудно-болотистый и выдает нечисть, существо колдовское, да глаза большие, прозрачные, переливчатые.       – Человек, и тебе рад я, – Ари улыбнулся, кивнул.– Спешивайтесь, проходите. Откушать что изволите?       – Не до кушаний, – Ярый оборвал сурово, на землю спрыгнул, доспехом частично оброс. – Покажи источник, да двинемся обратно.       Брови зеленые нахмурились, губу озеро закусил в обиде, но справился с собой, совладал, улыбнулся светло, позвал. Обошли раковину розовую, обошли орешник разросшийся. Иван про себя сокрушается, посмеивается, что одежда мокрая скоро ему родной станет, прорастет шкурой рыбьей. Прогибается земля выемкой глубокой, воду озерную не пускает. Бьют три источника прозрачных. Синеватые, из-под камня громадного текут, на двое расколотого. Над каждым источником дубок молодой в пядь длиной листочками новорожденными шумит, машет.       – Выбирай, человек. К которой потянет, та и водица светлая. Не знаю сам, какой из них нужный, не отзывается живая вода на мое слово. Можно гадать, спрашивать, долго уговаривать.        Застенчиво Ари взор опустил, на Яра искоса смотрит, любуется. Иван вздохнул. Страж-река в землю уставился, делает вид, что нет дела ему до потуг юноши зеленоволосого. Кольнуло царевича иглой больно, под сердце попало ледком весенним – не так Яниса взглядом Ярый ласкает, не так равнодушен.       – Выбирай, царевич, – река торопит, переступает нетерпеливо. – Глаза закрой, вот склянку возьми. Тянись вперед…       Яр пузырек круглый вытащил, в ладони царевичу вложил. Дивится Иван – стекло простое, а переливается как пузырь мыльный, радужный, тепло от него расходится нежное, ласковое, как кошку гладишь пушистую. Источники неприветливые, холодные, бирюзой окрасились, проступили, льдинками засверкали. А тут четвертый из земли показался. Тонкий, едва трепещет. Вода в нем желтоватая, искорками подмигивает.       – Ты смотри, – Ари восхищается, за руку реку словно невзначай берет, прижимается, – сам вышел, даже звать не пришлось. Видать, нужна водичка светлая человеку. Яр, здорово, правда?       Молчит река в ответ, отступить пытается. Видит, что льнет к нему озеро, да только ему то без надобности. Никогда он мальчишку водного зеленокосого не хотел, а что взять пришлось в постель свою, так то лечил его, иссушенного, собой, своей силой. Пальцем не тронул, просто дозволял рядом спать. Вина Ярого в том, что не сказал вовремя Янису, понадеялся, что не придаст значения отсутствию двухнедельному, подождет озеро его светлое. Не верит ему теперь Янис, не подпускает, а Ари как с цепи сорвался, шанс свой почуяв. Просит, визиты клянчит, придумывает разное: то кошмар приснился, то ряска гуще прежнего взялась. А страж на то и страж, чтоб охранять, проверять посылы. Приходит, разбирается, от взглядов проникновенных отворачивается, от рук ласковых отступает, в объятия не дается. Губки поджимает озерцо, печалится нарочито, но не теряет надежд.       Иван к источнику малому потянулся, сосуд поставил. Сам ручеек туда прыгнул, как прядь волос отмерил – свернулась струя водная, плещется, искры выбрасывает, склянки стенки греет.       – Спасибо, Ари, – царевич голову склонил, озеро благодаря, – что пустил во владения свои.       – Может, теперь отдохнете? – с воодушевлением великим озеро предлагает, сам на Ярого смотрит. – Дайте лошадям роздыху…       – Глупости не говори, – Яр руку вырвал из пальцев тонких, – келпи отдых не нужен. Торопимся мы, Ари. Спасибо тебе большое, но поспешать надо.       – Обещай, что придешь! – вдруг потребовал юноша, ножкой притопнул. – В зарослях стонет что-то, плачет. Боюсь я, вдруг опять напасть какая, засуха смертельная. Нет у меня ключей, как у Янисъярви, некому питать меня, кроме тебя, реки могучей.       – Приду, потом приду, – отмахивается страж, идет, поспешает, к лошадям воротиться хочет. – Не придумывай, Ари. Вода у тебя чистая, играет. Рыба по дну ходит, коренья ощипывает. Кувшинки проклюнулись, огоньки баюкают. А что ключей нет – сам виноват, предлагал тебе источники воплотить, что ты мне сказал?       Не выдержал взгляда стального, глаза отвел Ари, покраснел, как человек простой.       – Артефактов нет у меня, вот и неинтересен тебе, да?       Иван бочком мимо протиснулся, без того услышал многое, понял больше. Яр его у лошадей догнал, вспрыгнул легко, в воду погнал, не обернулся.       – А что, царевич, – вдруг звонко Ари спросил, куда только робость подевалась, – правду ли бают духи лесные, что тебя Янисъярви в доме своем приветил, разрешил жить с ним?       Иоанн на келпи умостился, сосуд заветный под рубаху спрятал.       – Гость я у Янисъярви, не более, – отвечает осторожно. – Не с ним, а унего живу, не приветил, а позволил.       – Вона как, – с усмешкой злой цедит Ари. – Значит, смертный дороже стража стал. Что ж, может, будем друг другу еще полезны? Ты, человек, к озеру неровно дышишь, видел я, а Яр мне любый. Помоги мне, а я тебе подсоблю.       Иван усмешку вернул, по-новому на озеро глянул. Обдумывает слова его, с ответом не торопится. Всем выгодно предложение, да не лежит душа к коварству такому, чует, что добром не кончится.       – Увы, и хотел бы, да не могу, – цесаревич молвил. – пусть сами решают, с кем быть, миловаться. Коли меня выберет Янис – к Яру путь проще тебе станет, а может, и не так. А коли с ним озеро останется, так и вовсе ничего не светит. Ни тебе, ни мне, все в руках колеса солнечного, судьбы слепой.       – Экие вы, люди, трусливые, – Ари фыркнул надменно. – Коли передумаешь, позови меня.       Тронул пятками келпи Иван, в воду нырнул, пузырьки выпустил. Более красотами подводными не интересовался, все думал. Ничем-то мир колдовской не отличается. Ревность та же, любовь сложная, путанная. Хоть человек ты, хоть река-озеро, али дух лесной – все чувства схожие, привычные, и борьба за них такая же, разная.              – Янис? Янис? – завозился Милый, раскрылся, покрывало стянул, сбил, мечется.       Озеро, едва придремавший, на руку прикорнувший, встрепенулся, схватил пальцы ледяные ключика, в ладонях спрятал.       – Тихо-тихо, – в лоб ключика поцеловал, рядом улегся, обнял крепко.       От кошмаров защитить пытается. Мечется Мил словно в лихорадке падучей, зубами острыми скрипит, сжимает их, клацает, руками шарит, будто ищет кого-то. То затихает на время, зовет жалобно, простить просит, назад вернуть. У озера все внутри захолонуло, перевернулось, как первый раз мольбу услышал, ломкую, робкую. И вернуть, дозваться не получалось, и от себя защищать поздно уж. Ночь едва кисею сиреневую развесила, звуки уняла, лес спать отправила. Прислушивается Янис, ждет Ярого с царевичем, поторапливает мысленно. Силам природы обещает впредь держать чувства свои на привязи короткой, корде прочной, не допустить, охранить духов озерных перво-наперво.       – Стань сильнее, все будет, – голос вдруг шепотом, словно туман утрешний, растекся, зашуршал, в складках занавесей запутался.       Вскочил Янис испуганно. Дом стоит, безмолвствует. Никого чужого не чует, водицей играет, к окнам рыбок подманивает. Наверху, на поверхности – тихо все, беспечно: мавки на берег не выходят, плавают, огоньки от кувшинок гоняют, ключи старшие под ивой сидят, в ночь смотрят – ждут возвращения стража. Табун мирно на дне пасется, Ждан верховодит. Василиск рядом спит, голову под хвост спрятал, не шевелится. Может, послышалось, слух обмануло.       – Ты можешь стать сильным, независимым, никому не подчиняться, – снова шепотом ласковый, мягкий, не грозный вовсе, обещающий. – Я помогу…        Рот открыл было Янис, спросить, кто с ним говорит, балует, да только озеро вскинулось, плеснуло, пропустило сквозь себя двух келпи вороных, пенногривых. Всадники тотчас на траву спрыгнули, от вопросов отмахиваются, в дом поспешают.       Хозяин озерный на локте приподнялся, Мила не отпустив, в дверной проем всмотрелся. Василиск зевнул, с кровати проворно шмыгнул, за комодом резным схоронился, только кончик хвоста видать.       – Янис! – ворвался, спеша, первым царевич, склянку из-за пазухи доставая. – Держи вот! Водица светлая… Янис? Что случилось?       Ярый в комнату вошел следом, оглядывается настороженно, будто чует что-то. Озеро на него посмотрел прямо, река взгляд вернул, качнул головой отрицательно. Царевич меж ними стоит, недоумевает.       – Что?! – нетерпеливо понукал, спрашивал. – Что случилось?       – Ничего, – Яр в плечо его подпихнул несильно. – Откупорь склянку, в ладони набери да аккуратно лицо оботри Милому. Пару купель на губы, не больше только!       Хозяин озерный пузырек из рук царевича взял, снял пробку плотную, понюхал осторожно, скривился. Хороша для смертных водица светлая, что живой еще кличут, а для духов ядом легко может обернуться, уговаривать приходится, упрашивать заживить, вылечить. Иоанн ладони чашей сложил, пока Милого на спину укладывал река, придержал водицу теплую, плеснул на щеки бледные, нос курносый, вздернутый. Вскрикнул Милый, изогнулся. Корчится в руках крепких от боли, шипит, кашляет. На губах пена черная запузырилась, лезет изнутри потоком нескончаемым, выплескивается. Захлебывается Милый, стонет. Янис его за руки держит, Яр за плечи прижимает, поперек груди прижимает, оплел, связал собой. Иван топчется, не знает, как выпить ключика заставить те несколько капель нужные.       – Не стой столбом! – Ярый рычит, торопит. – Голову ему зажми да вливай. Пока совсем не изошел.       Царевич отмер, огрызнулся невнятно. Пузырек, что Янис выронил, подобрал, подступился к ключику бьющемуся. Только с четвертой попытки, когда уж капля последняя осталась, удалось царевичу в губы потрескавшиеся ее влить. Застыл тут как по команде какой Милый, замер, глаза широко распахнувши. Плавает в них темень завитками цветочными, будто чернила в молоко кто капнул. Зрачок с головку булавочную, пульсирует, судорогой сокращается.       – Уходит, – вдруг с облегчением Янис выдохнул, видя, что растворяется муть, оставляет прозрачный цвет серо-зеленый.       Заморгал Милый, головой повел, узнал, кто рядом, заплакал горько, к озеру потянулся, на груди его прячась. Бормочет, прощения просит, сам дрожит, не утирается, только горше всхлипывает. Янисъярви его убеждает, что не виноват он вовсе, ни перед ним, ни перед кем еще либо. Сам винится…       Яр отошел, вздохнул облегченно. Доспех растаял, в одежде простой реку оставив. К стене устало Яр привалился, стоит, молчит, смотрит жадно. Царевич радуется, на краю постели ерзает, улыбается широко, посмеивается. Ключи без спросу в дом ввалились, по комнате пробежали, с воплями радостными озеро и брата меньшого обняли, свалились на постель клубком тесным. Васенька вокруг скачет, за пятки кого норовит куснуть, тоже радуется.       – Иди, царевич, оставь их, – молвил Яр негромко, на выход кивая. – Спасибо, помог. Ступай теперь.       Иван усмехнулся, оскалился, на реку с превосходством глянул.       – Я тебе говорил уже, повторюсь вдругорядь – не ты меня сюда звал, не тебе выгонять. Пошто сам не уходишь? Лишний ты здесь, по всему видать. Аль мало тебе одного без памяти влюбленного?       Яр позы не меняет, голоса не повышает, хоть и гневается, кипит про себя. Знал же, что царевич в упрек поставит, да только выбора особого не было. Нет бы заметил человек, что холоден река с Ари, не привечает, ан нет, свою линию гнет.       – И тебе повторю, коль забыл, – Ярый отвечает, – не твоего ума дела, кого и как мне надобно. Страж я здешний, ведаю лучше. Не гоню – гость ты, но честь знать…       – Страж, говоришь, – Иван вспылил, рассердился, будто указ его плетью приветил, оскорбил, задел глубоко. – Куда ж смотрел, когда началось все? Пошто батюшку моего не остановил? Позволил ему Яниса обидеть? Ты ж страж здешний да еще и заботишься о Янисе, радеешь за него, живота своего не жалея.       – Вы смертные, как мухи въедливые, – кривится Яр, сплевывает. – Отгонять не успеваешь. Но ты не волнуйся, не кручинься – надо будет, остановлю, моргнуть не поспеешь.       – Как зеркало у Яниса отняли, обманом выманили, небось не поспел, – в долгу Иван не остался, рассвирепев окончательно. – Плох тот страж, который на мух отвлекаясь, бирюка пропустил…       Тихо вдруг стало в опочивальне. Яр вмиг всю сдержанность растерял, глаза вспыхнули, блеском металлическим занялись. Ключики обнимающиеся застыли, кто как был в позе замерзли, руку, ногу вскинувши. Янисъярви побледнел белее прежнего, хоть румяным и не был, сквозь колдовство заколки лунной чешуя с разводами проступила призрачно, мерцающе.       – Зеркало? – Яр переспросил тихонько, опасно, по-звериному вскинувшись, к Янису повернувшись. – А скажи мне, Янисъярви, на месте ли артефакт колдовской, тебе доверенный?       – Да, – голову озеро понурил, на реку не смотрит, лишь на Ивана с укоризной единожды зыркнул. – На месте, показать могу.       – Так про что смертный говорит, рассказывает?       Ключики рты пооткрывали, в угол кровати отползли. Стража таким злым еще не видели. Заострилось лицо, скулы выступили, отдаленным рокотом прокатилось по комнате, речным холодом потянуло. А в серебряных глазах глубоких – разочарование, пополам с обидою.       – На месте зеркало, целое, – упрямо Янис повторил, рукой взмахнул, шепнув беззвучно, стену прозрачной сделал, постамент с зеркальцем показал, открыл. – Но… царь украл его той ночью. Сын его вернул.       Шагнул быстро Ярый, едва глазом за ним поспеть, за подбородок пальцами жесткими Яниса уцепил, схватил, голову запрокинул, горло беззащитное открыл. Волосы безжалостно на кулак намотал, яростью дышит прямо в губы озера бескровные, закушенные.       – И сколько не было артефакта?       – Седмицу почти, – беззвучно Янисъярви отвечает.       – Что с ним делали? Почему мне не сказал?       – Я… не знаю, страж, – сморгнул озеро, сглотнул сухо, виновато. – Царевич говорит, его отец вопросы зеркалу задавал, заклятье древнее, забытое использовав. Но не изменилось ничего в артефакте.       Губу по-волчьи Ярый вздернул, клыки откуда ни возьмись прорезавшиеся показал.       – Проверишь на зорьке завтрашней, кровью своей проверишь. Слышишь меня, озеро?!       – Да, страж, – Янис сник, потух окончательно, слезы в глазах блеснули.       Василиск пасть раскрыл, прижался к ногам хозяина озерного, шипит на реку. Иван, в секунду первую растерявшийся, не сразу понявший, что сказал лишнего в запале злом, проговорился, о чем молчать надо было бы, встрять хотел бы, да не знает, как.       – Ярый, он не виноват…       – Стихни, человек, – река голос понизил. – Довольно! Все, что нужно, уже сказал. Кабы не кольцо Водника, живым бы не ушел! Десять плетей на рассвете, Янис. Десять серебряных ударов. При свидетелях, чтоб неповадно было. А потом зеркало спросишь, скажешь мне – все ли спокойно, правильно, али отсюда беды начались и продолжаются. Ты понял меня?       – Да, страж, – кивнул озерный хозяин покорно.       Отпихнул от себя юношу водного Яр, с отвращением огляделся. Доспехи поднял, за шлемом спрятался. Не глядя, опочивальню покинул, дверью хлопнул, тишину густую, тяжкую оставив за спиной.       Потускнела стена, вновь мрамором монолитным взялась. Ключики выдохнули, теснее обнялись. Слеза по щеке Яниса скатилась, в уголке губ осталась каплей соленой.       – Прости меня, неразумного, Янисъярви, – Иван на колени стал, склонился низко.       Промолчал озеро, отвернувшись.