Хозяин озера

      Дней минуло немало. Все больше Янис Навьины истории слушал, лежа рядышком, все больше проникался красотой, гармонией мира нижнего, за гранью лежащего. Часто гулял днем один, ключей не звал. Да и не показывались они теперь часто, хозяина не тревожили. Мельком виделись с Милым да Жданом. Отворачивались ключики младшие, близко не подходили. Наслаждался Янис спокойствием. Вода темнела, как положено после лета середины, наливалась синевой непрозрачной, небо отражало. Подолгу Янис рассматривал гладь недвижимую под шорох листвяной, ни о чем плохом не думал, слушал тишину и ею дышал. Ему никогда дотоле не было так хорошо. Не тревожили обиды и ревности уколы, не хотелось бежать никуда. Не прав был Навья, нет дела озеру до свободы от зеркала, нет дела до земель заморских. Теперь хозяин озерный понимал лучше прежнего, что место его здесь.       – Печален ты, Яни, – Навья с закатом появлялся, все раньше и раньше приходил.       Уже и солнышко едва только бочком пухлым коснулось елок, а уже на колени рядом с озером опустился, тронул плечо юноши водного, рубахой сползшей открытое, прижался к нему прохладными губами, языком теплым коснулся, мазок влажный оставил, завиток узора темного проследил.       – Нет, – Янис улыбнулся, спокойной улыбка была, глаз не трогала. – Просто нет ощущения, что все плохо, и что я кому-то что-то должен.       – Это хорошо, славный мой, – Навья рядом на траву улегся, голову рукой подпер, волосы на плечо скинул.       Любуется Янис шелком литым, ночью напоенным. Кончики до воды самой дотянулись, окунулись, водорослью диковинной заколыхались. Ладонью раскрытой гладит, наслаждается. Навья ближе подвинулся, в долгу не остался. Косу тугую озера распустил, обе руки в завитки сине-зеленые окунул. Целует, губы минуя, шею ласкает, грудь на вкус пробует, рубаху сдвигая. Откинулся Янис, подставился, не будоражат ласки Навьины, кровь от них не закипает. Но так прохладно, и успокаивает каждое прикосновение, легкое, как бабочки крыло. Млеет озеро, дышит глубоко.       – Вот так, мой хороший, – душ хозяин шепчет. – Не обижу, позволь только…       Одежды покров снял незаметно, опоясал бедра прикосновениями откровенными. Выгнул спину Янис, траву под собой в кулаках сжал. Не жаром, холодом опаляет Навья, не торопится, смакует ласку каждую, задерживается подолгу.       – Коли правда твоя, помогу, – шепчет озеро в забытьи, беспамятстве, сам навстречу Навье тянется.       Закрыл глаза Янис, в морозной нежности утонул. Не видит, как вокруг водицы студеной пробили землю копья черные терновые, тянутся, по земле ползут, друг за дружку цепляются и вверх подтягиваются, стеной непроходимой становятся. Хозяин душ ушедших крепче Яниса к земле прижал, ртом жадным обхватил плотно, языком дразнит. Лижет мягко, круги обводит. Немного сил передается, ан не торопится Навья, тянет помаленьку, незаметно впитывает. По колено терновник встал, а как оторвался Янис от губ прохладных, так в рост человека крупного стена высилась, шипами топорщилась. Меж острых отростков темень листами малыми взвилась, оскалилась.              Не спалось царевичу, не моглось. Которую ночь уже сон осторожный обходил стороной ложе его просторное, бежал, голову сломя, не давал роздыху. Что только Иван не делал: уматывал себя охотой, скачками, забалтывал послами на приемах светских, возлияниями богатых, любовью до изнеможения тешился. Ничего не помогало. Измучался царевич за три седмицы неполных. Ночью-то оно не просто так бессонствует, мысли всякие в голову лезут, спасу от них нет. Вроде и тоска притупилась, вроде и уговорил себя, что правильно поступил, в отчий дом вернувшись, хоть и не солоно хлебавши, а мир колдовской и дальше пусть без него стоит, не качается.       Роман на сына царского посматривал, но помалкивал. Гавра с Николом чаще заставлял тормошить, Мару – присматривать да лелеять. Но видел, замечал, что чахнет царевич в тереме родном, смотрит чисто зверь лесной, в клетку пойманный.       – Сходи, проведай, – цыган вино понюхал, на стол поставил, за трубку взялся, раскурил основательно, облачка сизые, ароматные вверх выпуская, колечки ровные свивая. – Не убудет, чай, от гордости-то? Сам же изведешься, места себе найти не сможешь.       Удивился Иван, поперхнулся. Не ждал он слов таких от наставника мудрого. Первый Роман против был, про озеро услышав, морщился, от пути туда отговаривал.       Потер царевич палец пустой, давно колечка лишившийся. Соскользнул артефакт заколдованный на третий день, как Иван воротился. Просто с пальца упал, чудовищно велик сделался. Убрал перстень в шкатулку резную хитрую, припрятал и забыть постарался.       – Не за чем, Роман, не за чем, – отмахнуться попытался. – У него есть спутник, а я…       – Вот смотрю я на тебя, царевич, и думаю. Ты эгоист весь в государя вырос, – Роман ухмыляется неприятно, с издевочкой.       – Поклеп возводишь, – огрызается Иван обиженно, не понимает, за что приласкали.       – Да нет, правду говорю. Ты к озеру зачем шел? Полюбопытсвовать? Вот оно так и случилось. Ты что ж, ждал, что он к тебе на шею сам повесится, только увидев? Али всю жизнь свою долгую царевича какого дожидался, слезы горьки проливая, на камне сидючи? Ты пришел к нему в дом, в гости напросился. Хоть не с пустыми руками, уже хорошо, не опозорил седин моих окончательно. Поухаживать взялся, да только с чего-то решил, что ежели глаз свой царский на него положил, так и он, точно девка сенная, должен сразу под тебя лечь, обрадоваться? Ему в своем мире чай не раз предлагали и куда более ценные союзы.       Покраснел густо Иван, как с детства не приходилось. Вспыхнули щеки, едва не дымятся. Уши горят, пламенеют, а душе разом все кошки соседские проснулись – скребут, воют. И возразить-то цыгану нечего, прав он.       – Смотрю, ум очнулся, – хмыкнул Роман по-доброму, через стол потянулся, чуб кудрявый Ивану взъерошил. – Подумай, Иоанн. Коли люб тебе озеро по-настоящему, а не как отцу твоему, на ночь единую, то и дальше будешь ухаживать, а коли не тебя выберет – примешь.       – Нет! – Иван упрямо по столу кулаком грохнул, припечатал. – Прав ты, рано я руки опустил, обидой ведомый, а вот что принять реку эту напыщенную – так не бывать. Добьюсь Яниса!       Роман лицо в ладони уронил, проворчал что-то. Хотел как лучше надоумить, ан порода царская упрямая, все равно верх взяла.       – Глухой ты, цесаревич, – цыган поднялся, на вино взглянул с отвращением. – Одумаешься сызнова – приходи. Авось еще какой совет послушаешь. Сейчас одно скажу – не руби сгоряча, целее будешь, не спеши – умнее рассчитывай. Коль надумаешь опять к озеру уйти в гости – возвращайся, надолго не пропадай.       В дверь поскреблись робко, потом кулаком весомо стукнули. Мила из опочивальни выглянула, у Ивана безмолвно спросила разрешение отворить. В коридоре воин седой, вислоусый да стражник совсем молодой стоят. Роман поднялся сразу же, брови свел, спрашивает:       – Что стряслось, что пришли вы?       – Дак не знаем, к кому обратиться, Роман, – молвил старший. – Царя волновать не хочется, ан и сами не сообразим, как с напастью справиться. На кухне зверь страшный завелся, то ли змея, то ли ящерица огромная. Никого в чулан холодный не пускает, громко шуршит, все колбасы поел, ветчиной закусил.       Переглянулись цыган с царевичем, споро вниз спустились. Стража полукругом у входа в чулан стоит, маковки чешет, что делать, не придумает никак. А за дверцей малой шуршит кто-то громко, мурлыкает, чавкает. Иван как услышал, протиснулся между стражниками да без боязни в чулан сунулся, только все охнули. Из темноты колбасной навстречу ему выпрыгнул василиск в ошейнике цепочечном, витом. Опрокинул царевича, на пол уронил, сверху забрался, когтями вцепился, рубашку шитую порвал. Иван змееящера к себе прижал поскорее, лапы перехватил, на ухо зашептал.       – Странно, что он вернулся, – Роман, как все успокоились, к себе по традиции сына царского увел, велел прибрать в чулане и на кухне, царю про пустяк строжайше запретил говорить, докладывать.       Василиск за ними как привязанный побежал, все норовил Ивана в ногу рогами боднуть. Потом и вовсе на сапоги улегся, глаза пленочкой закрыл и дремать вознамерился.       – Мы же с тобой нашли его в тот раз, – Иван руками развел, сам удивляется, помнит, как василиск к Янису льнул, хвостом за ним ходил и спать в ногах постели озера укладывался. – Может, не ужился, как и я.       – Не думаю, – Роман к василиску руку протянул, да тут же отдернул, когда у пальцев самых клюв роговой щелкнул. – Нашел я, где твой отец его держал. Драпать должен быть звереныш отсюда со всех ног и никогда не возвращаться. К тому же людей он не жалует, духи больше… по душе.       – Случилось что, считаешь? – засуетился Иван, с места вскочил, кругами заходил.       – Видать, да. Надо бы проверить. Кольцо твое двоих выведет к озеру-то?       – Не знаю, за руку могу тебя держать.       Быстро сбегал Иван, одежду сменил, перстень заветный достал, на руку надел. Сваливается безделушка, дразнится, никак не хочет прощать Ивана. Помнит, что снять хотел, ушел.       Понадеялся царевич на авось: до леса они верхом доскачут, а там уговорит упрямца Иван, расскажет, что надо ему к озеру попасть. Пустит…       Роман молча стремя царскому сыну придержал, василиска подсадил к нему ловко. Сам верхом вспрыгнул, от земли взмыл, как привык еще в ранней юности. Тучи следовали за двумя всадниками по пятам, за собой тащили грозу-буран грохочущий. У леса кони заупрямились, идти дальше отказывались, гривами трясли, ржали тревожно. Иван первым на землю пыльную, нагретую соскочил, в карман за кольцом полез, позвал мысленно. Неохотно в артефакте искорки зажглись слабые, но артачится перстень обиженный, все равно с пальца соскальзывает.       – Дайкось, – Роман перстенек на ладонь положил, осмотрел со всех сторон, зашептал что-то едва слышно.       А потом уверенно на палец безымянный надел, на руку левую, встряхнул. Село как влитое колечко заговоренное, Водником дареное. Насупился Иван, обида детская, глупая всколыхнулась. Но вздохнул лишь царевич, не спорить же, не за тем ехали. Тропинка послушная сама под ноги цыгану выкатилась, Ивана не приметила. Шагнул мимо в ковыль густой, траву сочную. Роман споро обернулся, за плечо царевича цапнул, за руку крепко взял, за собой повел. Удивляется про себя, как старательно прячет лес озеро в этот раз. С царем не так было. Там как приглашал кто. И дорога была шире, тропинкой потерянной не казалась, и деревья выше. Тут куда не поверни – лапник стоит забором глухим, расходится неохотно, продираться сквозь него приходится. Василиск по пятам семенит, вперед не бежит, надолго не отстает. Покурлыкивает жалобно, к земле брюхом белесым припадает.       Иван тоже на лес дивился, вслух не произносил, звуком неосторожным спугнуть боялся. Вот и поляна знакомая, скос высокий, до озера прямой ход. Остановился Роман, руку царевича сжал сильнее. Ящер назад попятился, зашипел зло, испугано.       – Что же это? – во все глаза царевич смотрит, поверить не может, щиплет себя украдкой.       Мутится воздух вокруг озера, как пузырь мыльный, только не радугой – темной чернотой плывет, движется, небо заслоняет.       Грома раскаты разорвали тишину напряженную, капли первые упали, застучали. Ливень хлынул, полил, жадно духоту поедая, воздух наполняя запахом грозы и земли мокрой.       – Янис? – против воли собственной Иван позвал, руку Романову выпустил, вперед шагнул. Дрогнула стена темная, то ли дождя, то ли зова испугалась, поддалась, раскололась.       – Стой, Иван! – Роман едва удержать поспел, помешать ближе подойти царевичу безрассудному.       Ему, не очарованному, тревогой другой снедаемому, картина предстала иная, не призрачная. Помнит он озеро, светом лунным умытое, хоть и не приветливое, ан красивое, живое. Теперь будто выцвела трава вокруг, хоть до осени еще далече было, поблекла. Ива склонилась тяжело, вот-вот сломается, плети-ветки свесила обреченно. Камыш поломанный, растрепанный, осока и вовсе слегла, в воду уткнулась, горбится остовами пожелтевшими. По поверхности зеркальной, недвижимой пленка плывет слюдяная, черная, рвется местами, тянется, вязкая, словно в болоте грязь-топь густая. А по краям терновый куст шипастый разросся, стеной поляну озерную обнял, от леса закрыл, ни войти, ни выйти.       – Стой, – повторил цыган уверенно, ладонь на глаза Ивану кладя, нажимая с силой, чтоб ободок от кольца отпечатался. – А теперь смотри.       Царевич рот раскрыл в ужасе, слова растерял.       – Что случилось, – прошептал он сорванно, терновые кусты разглядывая. – Янис? Он… это все Навья, уверен я! Подобраться бы поближе, посмотреть, убедиться.       – Нельзя покудова. Не пройдем, – цыган пыл царевича охолонул, покачал головой с сомнением.       Опытный охотник, он видел, что тропок нет сквозь кусты терновые, плотные, только прорубать проход. Ан нечем, да и вряд ли тот, кто заслон сей выращивал, питал, позволит, глаза закроет на своеволие подобное. Ливень бросался вниз, не жалеючи, хлестал из стороны в сторону, тучами клубился, наседал. Ветер рвал деревья, расшатывал, клочьями крону вытрепывал. А терновник шипастый не шелохнулся ни разу, листком не повел, ни единым стеблем не пригнулся. Капли от него отскакивали, шипели, паром исходили.       Роман, кольцом оберегаемый, первым заметил, как из тумана плотного соткались две фигуры человеческие. Длинноволосые, худые, знакомые с виду. В ту ночь злополучную, когда царь на озере оставался, юноши эти с его людьми сидели, у костра смеялись, истории рассказывали.       – Колокольчик, Хрусталь! – Иван, как пришлых разглядел, к ним Романа потянул.       Василиск на месте остался, зашипел беззвучно, спину сгорбил.       – Вечера доброго, царевич, – странно отстранённым голосом ровным Колокольчик поздоровался, не кивнул, не улыбнулся приветливо. – Зачем вернулся? Не ждали тебя здесь.       – Что с Янисом? – запальчиво Иван спрашивает, на плечо Хрусталю руку кладя, да тут же отдергивая.       На ладони волдыри взялись, вспухли, кожа покраснела, чисто уголь раскаленный Иван подержал, выхватил.       – Все хорошо, царевич, – ключик покосился равнодушно, темень языком длинным шею его поцеловала, змеей-гадюкой хищной обвилась, обратно под рубашку тонкую полупрозрачную скользнула.       – Хочешь – сам убедись, – Колокольчик мертвенно улыбнулся, жестом приглашающим повел.       Заколыхалась изгородь колючая, стебли развернула, тропку малую открыла, протиснуться едва-едва.       – Не будем покой ваш нарушать, тревожить, – в беседу Роман вмешался, заступил дорогу узкую. – Зайдем в другой раз.       – Я помню тебя, друг царский, охотничий, – Хрусталь голову к плечу наклонил. – Мил про тебя рассказывал, как утешал его, советы давал.       – Верно, – цыган кивнул, отступая незаметно, царевича за собой таща. –Меня Романом кличут, передавай пожелания здоровья крепкого хозяину озерному.       – А что царь твой? – Колокольчик вдруг оскалился, зубы крепкие обнажив, взглядом безжизненным Романа с ног до головы смерив. – Здоров ли, аль… не очень?       – Государю приятно будет, что вы о нем печетесь. Извиниться хотел, да все с делами срочными не поспевает.       Промолчали ключи, отступили, растворились, расползлись дымком-туманом. Терновые стебли сомкнулись, стена вновь глухою, непролазною обернулась. Иван на землю сел, лицо потер, шею поскоблил, за волосы себя подергал, потянул от души. Роман окрест оглядывается.       – Зря я ушел, обиделся, – вдруг Иван сказал, горькая складка у губ залегла.       – Зря ты вернулся, – резко со стороны раздалось. – Но коль уж пришел, идем со мной, здесь не надо долго находиться. Теперь это небезопасно для духов даже, а для людей и подавно.       Из-за дерева развесистого страж серебряный выступил. Хмурый, осунувшийся, чисто обычный человек, горем подточенный, бессонницей мучимый.       – Ярый! – Иван на ноги вскочил. – Что случилось?! Почему…       – Не кричи так громко, человек. Уйдем подальше.       – Здравствуй, страж-река, – Роман поклонился с достоинством. – Не видит царевич всего, что происходит, артефакт отказался его принять повторно. Надобно помочь ему прозреть поскорее, чтоб сам все увидел. А то не переупрямим, а прав ты – уходить надобно, пока тьма, идущая с воды хрустальной, до нас не добралась.       Брови удивленно вскинул Ярый, однако перечить не стал: видит, серьезен человек незнакомый, седина не одна пришла, кудри украсила, в глазах черных мудрость и сдержанность светятся.       – Коли так, здрав будь, человек, – на Ивана страж покосился, хмыкнул криво, устало. – Не подумай лишнего, царевич, но на, надень кольцо речное. Оно не водника подарок сильный, но видеть мир, каким он для духов выглядит, сумеешь, сдюжишь. Голова станет кружиться али тошнота подкатит – сними, передохни. Не рад я тебе, но с роком спорить не возьмусь.       Протянул царевичу страж-река колечко простое, с виду обычное. Белый металл лунный, искорки рождает, переливается. Иван за подарок схватился, как за веревку утопающему брошенную, наскоро пальцем в него попал, к озеру обернулся и ругаться начал.       – Это все Навья! Не может быть просто обида.       – Навья, Навья, – Ярый на лес кивнул, откуда келпи морда выразительная просматривалась. – Идемте.       Привел на берег река гостей нежданных, под навесом на крыльцо пригласил, за стол каменный усадил. Сидят все трое, молчат, в гляделки играют, не знают, с чего начать, как к разговору серьезному подступиться. Чаро из дверей выглянул, на гостей покосился, обратно юркнул. Принес вина зеленого колдовского, на ягоде настоянного, чарки три малые, нефритовые, да закусь немудреную из водорослей речных и рыбы. Все поставил, на хозяина косой взгляд метнул, удалился.       Ярый щеку потер, вздохнул глубоко. Вино по чаркам разлил, гостям дорогим, названным подвинул. Выпили по первой, по второй следом, закашлялся царевич – крепкое вино, терпкое, на языке медом отзывается, ноткой горечи благородной горло щекочет.       – Неладное с Янисъярви приключилось, – Роман заговорил первым, на себя труд тяжкий принимая. – В том вина государя Матвея немалая. Исправлять поздно, нет силы больше в царе моем, выпило его зеркало, иссушило. Если Навья то был, значит, смерть Матвея уже близка. И извиняться поздно, не знаю, сожалеет ли он о содеянном – памяти лишился, не понимает, что было, что нет. Но если Навью выпустил… то не только существам колдовским беда грозит. Души ушедшие… они разницы не делают, кто перед ними. Выпьют и вся недолга.       – Правдивы слова твои, цыган. Недаром твой род всегда к природе-матушке ближе был, чем люди оседлые, в городах запертые. Только чем помочь сможешь, коли мы сами не ведаем, как к озеру подступиться. Совет, что ты, царевич, из кустов видел, пропал куда-то. Ни одна из стихий на зов не откликается, ответа не дает. То ли боятся с Навьей связываться, то ли с ним заодно, выжидают.       Роман вздох реки повторил. Знал не понаслышке, как сильные мира сего делают вид, что им все неведомо. Выжидают, куда чаша весов качнется, на ту сторону и выступают, аль удар исподтишка коварный наносят в момент последний. Сколько до этого момента погибнет – все равно.       – Надобно понять, что от озера Навья хочет, – запальчиво Иван вмешался. – Может, он его насильно удерживает, пытает, неволит. А мы тут сидим, рассуждаем. Вызволять надо!       – Остынь, – Роман на стража, скривившегося болезненно, глянул, Ивана осадил. – Не торопись. Не все мы знаем, кажется.       – Верно, не все, – Яр еще вина налил, чарке краям вровень, одним махом опрокинул, рот утер. – Янис по своей воле с ним сейчас остается, по своей воле и будет.       – Как по своей? – опешил царевич, цыган нахмурился сильнее, за трубкой потянулся, в пальцах ее закрутил, прикуривать не стал, дабы дымом не тревожить. – Быть того не может! Он же тебя любит… ну, то есть.       – Любит, – река спокойно согласился, кивнул даже. – Но он обижен был, когда Навья пришел. Я не знаю всего, есть только подозрение мое… Навья никогда не действует открыто. Он как змея подколодная – голову показывает в самую очередь крайнюю.       – Он его обманул, – цыган сказал уверенно, тоже к бутылке потянулся, выпил, крякнул, рукавом занюхал. – Если обманом соблазнил… озеро ваше, он очень красивый, но не только же за этим он нужен подземному повелителю? Что в нем особенного? Зеркало?       Ярый на цыгана смотрит пристально, на Иоанна взъерошенного косит. Открыться людям тяжело реке, к другому привыкшему. Никому страж не доверял, не верил, кроме ручьев своих. Янису– но не делился с ним тайнами своими, считая, что охранять должен нареченного. И от тайн этих в том числе. А теперь выбор есть: взять в союзники людей незнакомых, понадеяться на смертных, или одному остаться против силы темной, непонятной, чуждой.       – Зеркало – это часть Яниса, – решился страж, наконец. – Оно от него питается…       Прервал себя река на полуслове, прислушался, поморщился.       – Когда ж вы, люди, научитесь отвечать за тех, кого приручили, гнезда родного лишили. Чаро! Забери василиска, накорми, чтоб под ногами не путался.       Из травы корона роговая показалась, сам василиск на пузе полз, старался не выделяться, таился. Да разве от реки в доме его спрячешься? Волна негромко подползла, подтолкнула. Ручей на руки животинку испуганную поднял, клюв прищемил.       – Непоседливый какой, видать по дороге от вас отстал, но след не потерял, – ручей василиска прижал покрепче, в дом унес.       – Так что про зеркало? – цыган нить не упускает, к разговору возвращается. – Зачем зеркало Навье?       Ярый с места поднялся, руки сцепил, спиной к людям повернулся. На волны реки своей смотрит, слова подыскивает.       – Не знаю я многого, только когда Навья первый раз хотел тот и этот свет поженить, он проход открыл вечный, чтоб свободно могли души мир подземный покидать, Совет тоже не вмешался. Тогда они все за него были, а как поняли, что просчитались, сбежали, испугались. Али просто сил не было, когда темень вытеснили с себя, чтоб противостоять ему. Только Водник наперекор встал. Он создал зеркало отражающее и проход каким-то образом неведомым перекрыл, отразил, обратно в мир тот, откуда протянут был, повернул. Только сил много из него выпило, чуть не погиб. И… тогда решили, что озеро холодное, что проходом стать могло бы, станет теперь ключом запирающим. Так родился Янисъярви. Ему велено зеркало беречь, сторожить, при себе держать. Поэтому…       – Когда царь его украл, ему бы смерть грозила неминуемая, – Роман тоже встал, заходил: два шага туда, два обратно, ступает мягко, да и не скрипит ничего под ногой, пол каменный, узорчатый. – Поэтому так пугал истово. Только почему сам не пришел?       Внутри дома что-то грохнуло, покатилось, стеклянный звон из дверей вырвался, рассеялся.       – Я не пустил, – Ярый на перила оперся, только камень хрустнул жалобно, чисто ветка сухая. – Царь твой встревожил меня. Коли Янис начал искать знакомства с людьми, как страж его, должен был прекратить забаву эту. Не место людям в мире колдовском, да и запрещены ему связи любые.       – Посадили на поводок короткий? – Иван вызверился. – А тебе он не отказывает, потому что страж ты его? И охранять в противном случае не будешь?       – Уймись, человек, – река рыкнул. – Не собираюсь тебе жизнь свою рассказывать. Хочешь помочь – слушай, нет – не держу тебя. Кольцо до опушки проводит, а там сам путь найдешь.       Вспылил царевич, выругался, на ноги вскочил, но как на стену каменную, неколебимую, наткнулся на взгляд Романа осуждающий. Приуныл сразу же, спесь мигом спала, дураком малолетним себя почувствовал. Не время ссор ревнивых да стычек молодецких. Не о том печься надобно.       – Хорошо, ясно прошлое, – цыган остановился, руки на плечи царевича положил, сжал крепко, на месте удерживает, давит. – Что дальше? Янис и зеркало едины, но чем это Навье поможет? Проще убить хозяина озерного, зеркало себе забрать, сызнова проход-дорогу открыть.       – Не все так просто, цыган. Без Яниса зеркало пропадет, исчезнет, а у Навьи сил нет таких, чтоб в верхнем мире развернуться. Союзники ему нужны могучие. В тот раз он силу копил долго, тайно. Из Совета тянул, с каждого понемногу, собирал, хранил. Даже всех ключей озерных выпив, самого Яниса до дна осушив – не наберет он столько, чтоб задуманное исполнить.       Замолчали все трое, задумались. Мрачная картина стоит перед глазами, не рассеивается. И никак головоломка заморская не складывается, словно кусочка малого не хватает. Слышно стало, как Чаро в доме ругается, василиска приструнить пытаясь.       – Да куда ж, пламень тебя забери, лезешь! Вася! Совесть где твоя!       – Пламя! – Иван вскочил как ужаленный, чуть Романа не опрокинул. – Ярый, ты можешь от пламени синего набирать силу?       – Нет, – страж хищником лесным прищурился, понимает, куда царевич клонит. – Никто не может, кроме Яни, от костра синего питаться. Но…       – Но что? – Роман поторопил.       – Отдавать он ее может только по воле доброй.       – Вот зачем ему все эти пляски обрядные, – царевич локтем двинул, чарку едва наземь не своротил. – Если Янис его по доброй воле в полнолуние приветит, что тогда будет?       Ярый молчал, Роман молчал.       – Будет дорожка вечная из одного пространства в другое, – Водник на крыльце появился, из сумрака дождевого вышагнул, соткался. – Силы костра синего хватит на то, чтоб мир расколоть, тварей темных выпустить, душ ушедших приманить. Не все они добрые, не все помнят, кто и что они. Потому голодные и опасные, потому и темень с собой тащат, живое губят невольно.       Раскат грома ливневый гул расколол, молния поперек неба пролегла, языком изломанным впилась в горизонт за водой бурлящей, речной. Водник плечами повел, капли с себя стряхнул. Собрались в ручеек малый, стекли с крыльца каменного, затерялись в траве.       – Почему ты не вмешаешься? – Ярый хмуро на нового гостя глянул, губы поджал, помрачнел.       – Рано еще вмешиваться, – один из Совета на стуле уселся вольготно, ногу на ногу положил, в чарку пустую заглянул. – До полнолуния ничего с озером не станется, Навья его убережет, охранит от любых невзгод. Терновник темени не пропустит никого к берегу, выпьет, иссушит, только ступи к шипам его поближе. Ни один смертный али дух к озеру не подойдет, покудова луна полная на небе не встанет, пламень синий на водах его не заиграет, вровень с деревьями вековыми поднявшись.       – Тогда терновник пропадет? – Иван снова горячится. – Али само все распогодится, развеется? Почему нельзя сейчас пройти? Я же видел, как под водой келпи скачут, можно через токи подземные, ручьи или…       – Ты ключей видел, царевич? – Водник ласково, словно дитю малому улыбается, раздражаться не спешит. – Они теменью поглощены. То же самое и в проходах подземных, водных жилах будет – только завязнете, сгинете, никто не вспомнит.       Роман на реку поглядывает, на духа незнакомого, про коего слышал многое, слова при себе придерживает, слушает больше. Страж тоже помалкивает, Ивану яриться позволяет, смотрит, хмурится.       – Но надо что-то же делать? – вконец царевич из себя вышел, забегал туда-сюда, нервенно руки заламывая. – По воздуху подобраться?       – Отчего люди не летают? – Водник рассмеялся, зубы острые показал. – Повеселил ты меня, царевич, потешу и я тебя в ответ. Нельзя к озеру сейчас подступить и теменью не заразиться. Для человека темень сладкая, да только высушивает быстро, памяти лишает, пьет. Как отца твоего. Нет ему спасения, коли сам по доброй воле в пасть зверю голову сунул. До полнолуния осталось всего ничего, седмица единая. А когда костер синий колдовской вырастет до небес, затрещит, заиграет, тогда ослабнет внимание Навьи. Отзовет темень к себе, на другом сосредоточившись.       – Сколько времени у нас будет, – Ярый спросил, – чтобы успеть Яниса вытащить, Навью обратно в нижний мир вернуть?       Водник подбородок потер, на стража пристально взглянул серьезно.       – Нисколько. Пока Навья не получит силы достаточно, не напитается через Янисъярви пламенем, его никто не сможет ни тронуть, ни убить. Тень он, как души его неспокойные. А тени бесплотны. Не вернулся он еще.       Иван воздухом подавился, от возмущения пятнами багровыми пошел. Слов подобрать не может, даже ругательства матерные – и те поперек горла встали, застряли, никак выходить не хотят.       – Правильно ли я понял, – тяжело и медленно река сквозь зубы произнес, – чтобы победить Навью, Янис его принять должен и пламенем напоить?       – Верно все понимаешь, страж, – со смешком ехидным Водник кивнул – да тут же со стула исчез дымком линялым, сызнова у стены возникнув.       От удара плети серебряной камень стола треснул, раскололся, стул и вовсе мелкой щепой пошел, брызгами прянул в стороны разные. Иван да Роман едва лица поспели закрыть, их потоком воздушным прочь оттащило, повалило наземь. Река зарокотала вспенилась, бугром выгнулась. Страшен страж стал, темен лицом. Только глаза серебряные полыхают яростью.       – К чему Совет нужен, коли жертвуете духами, не раздумывая?! – грохотом валунов на перекатах голос Ярого разбавился, и не поймешь – плещет али рычит зверем раненым.       – Совет затем нужен, – Водник не улыбается больше, – чтобы правильно взвешивать, отмерять. Ты сердцем думаешь, хоть и считал всегда, что нет его у тебя, а я вижу, что на одной чаше Янис стоит, а на другой мир весь колдовской, да и людской в придачу. И что-то мне подсказывает, что случись выбирать самому озеру, выбор тот же сделал бы. Если все правильно сложится, если успеете вовремя, убережешь суженого, вернешь живым.       Плеть в руке занесенной гудит натужно, на волю просится.       – Коли найдешь выход другой, – спокойно Водник продолжает, – то готов его выслушать. Сроку тебе до полнолуния. Остальные из Совета не помогут тебе. К битве готовятся. Даже малая часть того, что прорвется, может вред причинить, темень разнести аки заразу моровую. Они предлагают проще поступить – убить Яниса до полнолуния, а там тень Навьи в нижний мир кое-как вернуть, ждать следующего раза. Озеру нового одушевленного сотворят, зеркало сызнова спрячут да и продолжат на бочке пороховой сидеть, от всего таиться.       Опустил Ярый плеть, исчезла та с шипением тихим, растворилась. Пока Роман Ивану встать помогал, оба не заметили, как растворился Водник насовсем уже, как Чаровник с Игривым, вернувшимся аккурат только что, из дома выскочили, доспехом на ходу покрываясь. Василиск следом выпрыгнул, клюв раззявил, завопил беззвучно, как кокатрисы давешние. Вдругорядь людей на землю опрокинул, спохватился, замолк, закурлыкал виновато. Ручьи оглядываются, не поймут, что случилось, мрачный хозяин молчит, взгляд в пол опустив.       – Успокойтесь, хорошо все – Роман первым опомнился, махнул, Ивана поддержал. – Чувства говорили, теперь разум вернулся. Думать дальше будем. Будьте ласковы, еще чарки принесите, те побились.       Ирро сказать хотел, да только молча челюсть отвесил. На человека дивится. Они-то, зная норов Ярого, сначала прочь отскакивали, после оценивали. А тут ни бровью цыган не повел, даром что бровь та рассажена осколком каменным, кровь капает.       Пока Ярый над крыльцом колдовал, пока ручьи суетились, василиск к царевичу с жалобами лез, Роман лицо рукавом утер, на ступеньке нижней сел, вдаль уставился.       – Дайкось рану залечу, Роман, – Ярый рядом опустился, покудова царевич на разговор с Ирро отвлекся. – Крови запах мало ли кого приманит.       – Ты реку-то уйми, страж, – цыган на стихию бурлящую кивнул, собственной царапиной не озаботившись, только подивился про себя, что Яр его по имени назвал. – Неровен час, из берегов выйдет.       – Не могу пока, – Ярый даже улыбнулся, мрачно, криво, Чаровника подозвал, тот без приказа со шкатулкой резной явился. – Покуда не успокоюсь сам, вода бурлить будет. Зелья эти на людей не рассчитаны, но потерпи.       Баночка темная запах полыни выпустила, обожгла колючей льдинкой. Роман вздрогнул от неожиданности, боли резкой, короткой. Но перетерпел, не отстранился. Зашипело, зашкворчало рассерженно.       Иван подсел тихонечко, вздохнул. На Ярого глядит исподлобья, словно впервые видит. Всегда страж царевичу казался безжалостным, надменным, а тут, поди ж ты, и впрямь стало заметно, что Янис ему не просто игрушка статусная.       – Если книги отцовские поднять? – вдруг Иван спросил. – Собирали их испокон веков, сколько род наш шел, а то и раньше. Вдруг в них что дельное сказано? Мы же с тобой, Роман, только те изучали, что у батюшки нашли. А в библиотеку его подвальную не добирались.       Роман на Ярого посмотрел. Страж только плечами пожал.       – Можно. Выбора нет. Я не знаю ничего более того, что рассказал уже. А от Совета, сами видите, пользы никакой.       – Только убить да убить, – ворчливо подхватил царевич.       – Нет, это все пыль в глаза, – цыган головой покачал. – Если не может никто приблизиться к озеру до полнолуния, то как они его убивать собрались?       – Это мы не можем, а им все одно больше известно, – упрямится Иван. – Наверняка, знают способ, но молчат.       – Хозяин, к людям возьмешь? – Чаро хмурый рядом стоит, мнется в нетерпении.       Ярый молчал долго, раздумывал.       – Нет. Здесь останешься, присмотришь. Если что – придешь. Не на кого больше надеяться, только вам доверяю. Не суйся близко к Янису, к ключам не подходите. Темень вами не побрезгует.       Чаровник только и вздохнул, спорить не стал.              Все предосторожности лишними оказались. Тишком в город пробирались, от людей знакомых хоронились. Даже во двор царский Роман лазейкой тайной провел. Библиотека царская, тайная, в колодце пряталась. Точнее, вход в нее. Двери дубовые, замками сложными запертые, долго упрямились, не пускали. Роман отмычкой колдовал, Иван рядом от нетерпения приплясывал. Только Ярый невозмутимо ждал, прислушивался. Давил на него город многолюдный, ан воды реки и здесь были рядом, успокаивали как могли.       Внутри стен каменных сухо было и пахло пылью затхлой. Вдоль полок грубых, в темноту прочь уходивших, книги стояли старинные. Коие и вовсе лежали, расползаясь по швам и сегментам, листья едва удерживая. Некоторые заперты были замками мудреными, какие и вовсе простой тесемкой подвязаны.       – И как тут искать что? – Иван в ужасе осмотрелся, чихнул звонко.       – Твоя идея, царевич, ты и думай, – не сдержался от ехидства страж-река, ухмыльнулся, но тут же снова замкнулся, помрачнел. – Книги обычно стоят по колдовству, у нас так заведено. Может, у людей тоже? Если найти стезю мертвую, про свет да темень рассказывающую, то там найдется что-то?       Роман, соглашаясь, кивнул молча. Разошлись все трое, каждый по тропинке между стеллажами бредет, названия вычитывает. А книги кочевряжатся, путают. Иные и вовсе не языком человеческим писаны, к ним особый подход нужен. Стражу больше всех везет – его колдовство чует, тянется, как зверь к добыче желанной.       Факелы, с собой принесенные,чадили, плевались, горели неохотно. Ярый плетью руку обернул, ее светом разгонял темноту густую. Первой книга про воду простую попалась, вторая – про мертвую да живую. Кликнул Ярый Романа. Вдвоем сектор обшарили. Нашли несколько томов старинных, в них про смерть заклинателей рассказывалось. А там и Иван подошел, заглянул через плечо ревниво. В секции той и книга про Навью нашлась. Уселись все втроем на пол каменный, раскрыли фолиант толстенный – один его в руках не удержишь.       – Смотрите-ка, – Роман пальцем по строчкам водит, читает бегло. – Вот здесь сказано, что Навья был когда-то в мире желанен. Мертвых не пускал, живым и впрямь связаться с внезапно ушедшими помогал. Чтили наравне с другими членами Совета его. А потом что-то случилось… испил из чаши теменной.       – Это кто ж ему подсунул? – Иван влез, сам пытается прочесть. – Не сам же додумался.       – Не сказано, – цыган зубом звонко цыкнул. – Может, опоил кто обманом? Темень-то, она ж неживая вовсе.       – … до того, как темень его поглотила, – Ярый нахмурился, читает страницу соседнюю, написанную символами диковинными, человеку не расшифровать, – у него забрали что-то. И эта часть поможет, если с теменью Навья не справится. Над ним обряд провели. И судя по всему, не один.       – А что за часть? Может, зеркало? – царевич силится значки в слова сложить, но не выходит ничего.       – Нет, не зеркало, – Ярый страницу перевернул, ближе плеть поднес.– Он, оказывается, клятвой с кем-то связан был.       – Кто ж на такого выродка позарился? – Иван фыркнул, осекся.       На развороте в полный рост изображен был Навья на троне витом. Корона черная, острая, голову венчала, глаза безучастно смотрели сквозь пространство и время. Вились вокруг серебряные сполохи, кружевами сплетались, ветер развевал волосы длинные. Светильники высокие тень на лицо бросали. Спокойно оно было, ни следа ярости звериной, ни улыбки неприятной. Умиротворение и тишина в облике проступали, манили.       – Красивый, – царевич не сдержался, присвистнул. – Я думал, он стар и сед.       – Духи старятся не со временем, – Ярый страницу дальше перевернул, – а когда сила их пропадает, истощается. Смерть – власть вечная, оттого и Навья молод и собой хорош. И облик второй, страшный – люди придумали. С кем же обручен он был? Узнать бы.       Роман трубку достал, незажженную в рот сунул, пожевал.       – Нам бы вызнать, что за часть у Навьи забрали и зачем. Почитай еще, Ярый.       Река в знаки вгляделся, вполголоса под нос бормочет.       – Неясно, не сказано. Писец, видать, со слов чьих-то записывал, как легенду старинную, правдивую. Но сути всей не изложил. Только про темень помянул.       – Еще искать надобно, – Роман первым к полке подошел, дальше книги разбирать начал.       Сколько провели они в библиотеки – не ведали. Усталость когда Ивана сморила, – глаза болели, нос распух от пыли, чихать постоянно устал, – царевич прямо на полу свернулся и задремал. Роман с Ярым все вычитывали, высматривали. По крупице собирали, ан ничего серьезного не нашли. По всему выходило только, что главный их противник – темень. А источник темени – Навья. И часть его забранная как-то могла остановить планы страшные. Загадки множились, ответы таились.       – Надо возвращаться, – река прислушался, камушек на груди покачал светящийся. – Неспокойно вокруг озера. Духи лесные тревожатся, значит надо посмотреть.       – Мы с тобой, – Роман разбудил царевича. – Дозволь помочь, чем сможем.       Скривился Ярый, ан спорить не стал. Хрустнул факел, переломился, оземь грянулся, потух мгновенно. Только отблеск от хлыста и остался. Зашуршало что-то, зашептало в темноте глубинной, задышало.       Иван попятился, спросонок не понявши, на Романа наткнулся. Цыган крепко царевича за руку взял, второй кинжал достал, сгорбился.       – С-сказки читали? – раздался шепот тихий, вкрадчивый. – Понравилось?       В темноте глаза открылись. Ярый плеть небрежно скинул, змеей развернулась толстой, загудела, зашипела. Запах острый грозы разлился.       – Уходите быстро, – сквозь зубы страж приказал, взмахнул петлей серебристой.       Засмеялся мрак вслед людям. У Ивана волосы дыбом встали, мурашки по спине забегали. Вспыхнул мрак сам, не дожидаясь плети росчерка, занялся. Книга раскрытая огнем оделась, желто-красными язычками вспухла. Пламя тотчас же на ближнюю полку перекинулось, переметнулось. Поползло в стороны разные, все собой поглощая. Роман Ивана выпихнул, за Ярым воротился. Страж-река руки раскинул, воду позвал. Из-под камня просочилась. Зашипело пламя, вода ей ответила.       – Идем же! – цыган Яра за руку тянет. – Библиотеке конец все равно, хоть пламенем, хоть водой – ан погибнет.       С клубами дыма горького, под смех тишины отползающей, гул огня голодного да воды переливов, они на поверхность выбрались, на земельку повалились. В небо уставились все трое.       – Значит, нет выхода? – Роман спросил воздух.       – Ждать полнолуния? – царевич обреченно добавил.       – Ждать, – Ярый подтвердил. – Только попробовать раньше подобраться. Авось успеем.              Луна краем надкусанным, неполным, задевала облако темное. Звезды рассыпались по небосводу, подмигивали, мерцали.       Янисъярви дремал, на краю у берега раскинувшись, дышал легко прохладой. Темное озеро безмолвствовало. Не кружились огоньки, не играли в догонялки, кувшинки черными лепестками, словно щитами малыми, закрывали сердцевины от воздуха ночного. Вода озерная пленкой подернулась, застыла, как зеркало неживое, луну отражало пятном мутным, белесым, дорожку дробило на отблески тусклые.       – Доброй ночи, хороший мой, – Навья рядом соткался из язычков дымных, ладонь открытую на живот Яниса положил, приласкал.       Глаз не открывая, улыбнулся хозяин озерный, потянулся к любовнику темному, поцелуя требуя. Губы прохладные Навьины прикасались легко, невесомо, убаюкивали больше, чем страсть распаляли.       –Завтра полнолуние, милый, – Навья обнял Яниса, к себе привлек, по спине гладит, прижимает. – Совсем немного осталось.       – Хорошо, – озеро льнет послушно, с трудом слова подбирает.       Который день Янисъярви в забытьи туманном пребывал, мир воспринимал урывками. Сузилось для него все до хозяина душ ушедших, до голоса его, до рук и прикосновений. Не вспоминал про другое и других. Иногда смутно тревожило что-то, но Янис не мог вспомнить, что именно. Клевало в сознании, словно мешалось что-то неведомое, но стоило попытаться ухватить за хвост мысль ускользающую, тут же заволакивало все туманом, пеленой застило.       Навья легко по ноге озера провел, соскользнул ладонью осторожной меж бедер сведенных, задержался.       – Что будет после? – вдруг Янис спросил, глаза распахнув.       – Тишина будет после, – Навья ответил, целуя. – Как и сейчас, слышишь? Не будет волнений, трепета ненужного. Тишина и покой. Ни обид, ни переживаний. Ничего.       Вдруг вскинулся Навья, прислушивается, голову наклоняет. Колыхнулись, взволновались стены терновые. Зашелестели листьями мертвыми. Разорвался силуэт хозяина душ, темным облачком прочь метнулся, сквозь терновник просочился, встал в рост полный, волосы ветром треплет, чисто крылья ворона по воздуху вздымаются. Темень хищно оскалилась, к ногам его припала, обвила лодыжки. Пусто. До леса не видать никого, да и по первой кромке нет ни духа лесного, ни живого зверя какого. На траве потемневшей застывшей колоколец лежит фиолетовый, живой силой полный. Только сорванный, дрожит цветок под ветерка порывами, светится матово, сквозь ночь виднеется. Навья поднял опасливо, понюхал. Свистнул коротко. Из тьмы два кокатриса вынырнули, головами уродливыми повели. Приказ выслушали, бросились вперед. Лес прочесали, скоро обернулись. Ан ни с чем воротились птицеящеры Навьины.       – Ну что ж, посмотрим, – усмехнулся хозяин душ. – Завтра все закончится. Моя возьмет. Тогда и попрощаемся, любимый.