Сентябрь, 22
Шистад устало склонил голову над бумагами. В углу тихо копалась и едва слышно материлась Магнуссон-младшая, и молодой человек не сказал бы, что она крайне ему мешала, однако сосредоточиться он никак не мог. Более того, он даже не мог понять, что ему не давало это сделать: тишина, нарушаемая только чуть уловимым звуком нажатия клавиш ноутбука Зефир, наоборот создавала атмосферу, наиболее располагающую к работе. Да и самочувствие Кристофера было гораздо лучше, чем, к примеру, дня три назад, — из оставшихся симптомов на тот момент разгоравшейся ангины его мучили только редкие головные боли и заложенный нос. Из всего гигантского объёма работы, который был возложен на плечи темноволосого, он сделал самую малую часть, считавшуюся каплей в огромном океане всех его обязанностей и задач. Отец был неумолимо жесток после громкого проигрыша первого слушания раздела имущества в суде: он стал строже и со скоростью несущейся с самой огромной горы лавины наращивал обороты своего автомобильного бизнеса, чтобы вернуть то, что несправедливо, — как считал сам Халльгайр — было отдано почти экс-супруге. Крису ничего не оставалось делать, как повиноваться: отношения с папой у него были гораздо, значительно лучше, чем с матерью, посему было очевидно его решение остаться на попечительстве Шистада-старшего. Пусть их общение сильно хромало ввиду гнева Халльгайра и его озлобленности на неподтверждённый факт связи Маргрет и судьи, который вёл дело их развода, из-за чего характер мужчины осквернился пуще прежнего, Кристофер понимал, что он остался единственной поддержкой отца. Только из-за этого молодой человек через силу, собрав последнюю волю в кулак, провёл последнее в этот день совещание и снял наушники, недовольно потерев лицо. Он поднял взгляд, посмотрев на девушку поверх экрана компьютера: Зефир тоже устало потянулась и сменила позу, поджав по себя ноги. Облюбованный ею уголок в самом тёмном месте гостиной на полу рядом с не очень-то мягким диваном стал для неё воплощением удобства и укромности. Поначалу Магнуссон было некомфортно заниматься своими делами в доме Кристофера — с каждым шагом её преследовало ощущение отчуждённости, того, что она была лишней в холостятском жилище. Это было второе исключительно мужское место в Осло, куда удосужилась попасть Зеф. Хотя привыкла она работать в одиночестве и не с особым дружелюбием жаловала тех, кто пытался побыть с ней, пока она занята, она была вынуждена привыкнуть к тому, что в комнате, помимо неё, присутствовал ещё кто-то, поскольку горящие, практически пылавшие сроки проектов, которые предстояло сдать девушке, крайне поджимали. Благо Вильгельму хватило разумности привезти посаженной на карантин сестре её личные вещи и ноутбук. — Будешь кофе? Зефир приподняла голову и впервые за последние несколько минут, пока Кристофер пристально смотрел на неё, перехватила его взгляд, удивлённо изогнув брови. — Я не против. Спасибо, — несколько смущённо и неуверенно девушка кивнула головой, отложив записную книжку и свернув программу на компьютере. За время, в течение которого практически незнакомые люди были вынуждены жить вместе, они перекинулись словами суммарно раз пятнадцать от силы. Все их взаимодействия ограничивались непринуждёнными беседами о завтраке, ужине, просьбами открыть шторы или включить свет и редкими предложениями сделать перерыв на чай или кофе. В остальном в квартире висела кромешная, всепоглощающая тишина. Зефир не знала, устраивало ли такое Шистада. В целом, их совместное проживание было выгодным для них обоих, как считала девушка: приготовление пищи негласно стало обязанностью темноволосой, движимой чистосердечным желанием отплатить знакомому за его милосердие, а Кристофер спонсировал заболевших необходимыми лекарствами, которые он покупал под диктовку Магнуссон-младшей, стоя в аптеке и неудобно прижимая плечом телефон к уху. Искренне девушка надеялась, что она не мешала молодому человеку, и так же искренне не понимала такое резкое и весьма грубое решение её старшего брата выселить её из дома на период болезни и не абы куда, а именно к Кристоферу. В чём она была уверена, так это в том, что Вильям знал, что толика добродушия, таившаяся в друге, не позволила бы ему бросить знакомую на обочине дороги на произвол судьбы, иначе его бы заживо сожрала совесть. Сколько бы Зефир не думала над этим, — возможностей предоставлялось достаточно, особенно учитывая обстоятельства действительности, в которых жила первокурсница — она никак не могла найти объяснений. Кроме этого, внутри закрадывались глубокие сомнения в страхе старшего заразиться от неё. Казалось, что он руководствовался совершенно другими намерениями, и такие мысли становились всё чётче и громче в голове Магнуссон с каждым разом её размышлений об этом. Наверняка было бы правильно поделиться этим с Кристофером. Всё же, можно было сказать, они оба попали в ловушку, в которую их собственноручно загнал Вильгельм, и находились они в равных условиях. Однако Зефир не знала и даже не могла представить реакцию Шистада на её предположения: он мог откровенно рассмеяться ей в лицо и сказать, что она, запертая в четырёх стенах, начала уж бредить, или — на что ей хотелось надеяться — он согласится, и они вместе найдут решение, как в будущем поступить с её братом. Мести хотелось страшно! Зефир, скованная в действиях из-за долгого пребывания в одной и той же позе, встала с пола и двинулась вслед за Шистадом на кухню. — Слушай, — Кристофер первый нарушил тишину, приятно удивив девушку. Она села за стол и обратила внимательный взгляд на молодого человека, чем, как она заметила, чуть смутила его. — Я тут думал, почему Вильям выгнал нас из дома, хотя мог оставить нас… Ну, меня у себя, и тебя у себя, имеется в виду, — он несколько медлил, пытаясь правильно сформировать мысль, однако чувствовал, что даётся ему это с трудом, — и сам совершенно спокойно уйти на это время, к примеру, к Магнусу или Юлиану. Ты не задумывалась над этим? Магнуссон повела плечами, словно смахивая груз тех мыслей, которые крутились у неё в голове долгие дни. С облегчением выдохнув, она на мгновение прикрыла глаза. — Ну, ты у нас практически живёшь, так что, пожалуй, он выдворил именно нас. На самом деле, я тоже хотела поговорить с тобой об этом, — настала очередь Криса удивляться. Он помешал кофе и поставил кружку перед собеседницей, присаживаясь на стул напротив. — Я долго пыталась понять, почему Вильгельм решил так сделать, причём так резко. Это было правда неожиданно. Поначалу думала, может, это потому что он хотел провести какие-то закрытые вечеринки, но «Риот» и так закрытый автобус, куда я тоже, вроде бы как, была вписана с начала учебного года, поэтому практически сразу отмахнула эту мысль. Потом подумала, что, вероятно, это связано с той блондиночкой, помнишь? Сатре, вроде, приятная девушка. Но опять же, как ты и сказал, он мог сам уйти, а не выставлять меня за порог. Поэтому у меня сложилось чёткое ощущение того, что Вильям был в сговоре с кем-то, как бы глупо это не прозвучало, — они оба улыбнулись, — и сделал он так далеко не из-за того, что боялся заразиться от кого-то из нас. Шистад поднял голову, оторвав взгляд от кофейной пены, и выжидающе уставился на девушку. — Короче, может, это для того, чтобы мы сблизились? Кристофер прыснул, заставив Зефир покрыться лёгким румянцем, будто она сказала какую-то несусветную чепуху. — С чего ты взяла? — Начнём с того, что Вильгельм, насколько я знаю, у нас обоих регулярно интересовался, как прогрессируют, — она поморщила нос, задумавшись, — или регрессируют наши взаимоотношения, а пенетраторы как минимум несколько раз на дню спрашивали у нас, не встречаемся ли мы или, на крайний случай, не потрахались ли. Да и в целом парней не особо устраивало то, что при каждой нашей встрече у нас какие-то стычки и словестные пререкания. Спасибо твоей скрытой личности джентльмена, которая не даёт тебе поднять на меня руку. — А как ещё разговаривать с такой сукой, как ты? — Закройся, — Магнуссон закатила глаза. Пожалуй, именно эта реакция Кристофера и была ожидаема. Они снова замолчали. Зефир, склонившись над чашкой, медленно мешала кофе, ложкой задевая стенки, глухо отзывавшиеся звоном, а Кристофер продолжал вглядываться в макушку девушки, погрузившись в свои мысли. А вдруг она говорит правду? Неприкрытый интерес Шистада, — который был незаметен только для него самого, — к особе младшей сестры его лучшего друга вполне мог быть поводом для не особо приятного прощания и невежественных пожеланий скорейшего выздоровления, которые во фразах Вильяма практически полностью потеряли свой изначальный доброжелательный смысл. К тому же, тот заискивающий и вечно заинтересованный тон его сокурсников, который он слышал, когда созванивался с ними или списывался, несколько смущал Кристофера, из-за чего он резко и довольно грубо обрывал с ними диалоги. Вполне вероятно, что именно желание сблизить их двигало ими не то для благополучия самих Шистада и Зефир, не то для спокойствия в компании. Парень задумался, что вправду почти при каждой их встрече они с темноволосой встревали в какие-то споры, восемьдесят процентов которых были начаты именно по его инициативе. Крис глубоко вздохнул, отставив чашку, и отвлёкся на зазвонивший телефон, норовивший вот-вот сорваться с края стола. Он лениво поднял трубку и, прежде чем начать разговор, обратился к Магнуссон: — Может, ты права. Только наше сожитие не особо помогло, верно? — молодой человек взглянул на неё несколько отстранённо, даже безразлично, и удалился с кухни. — Да, Освен? Нет, отчёт ещё не готов, им занимался Йелле… Зефир приподняла очки и потёрла переносицу, зажмурив глаза. Слова Кристофера её несколько оскорбили, быть может, расстроили тоже. Не то, чтобы она горела желанием и рвалась стать ближе с пенетратором, вовсе нет, — само название участника «Риот», звучащее как «пенетратор», что, расшифровывая, означало «долбящий», или, говоря конкретно в условиях их автобуса, «трахающий», отбивало всяческое желание иметь нечто более интимное, отличное от простых приветствий и прощаний. Магнуссон, словно соглашаясь со своими размышлениями, кивнула. Продолжая вести разговор с самой собой, она подумала, что в случае Магнуса или Тео, она стала с ними друзьями просто потому, что сумела узнать их на две или даже три седьмых, потому что знала, что за их общением не стояло их рвение раздеть её. Хотя, если рассуждать логически, у самого Шистада за последнее время, — конкретнее говоря, за всё то время, которое они оставались наедине дома у Магнуссонов и за их так называемый карантин, — тоже было немало возможностей и, более того, шансов заняться сексом с Зефир. Но Кристофер бы заставил её, верно? Он бы не отстал, продолжил бы, если бы услышал одно простое «нет». Но почему тогда она поникла после брошенной на окончание диалога фразы парня? Она не врала себе и не пыталась переубедить, что у неё нет интереса к Шистаду, наоборот, он привлекал её в какой-то степени, пусть он не совсем подходил под её типаж. Помимо того, она лицезрела его спокойным, сосредоточенным, — и молчащим, — во время работы, а это разительно отличалось от его гиперактивного и резвого состояния. Магнуссон даже в какие-то моменты переставала видеть в нём инфантильного мальчишку, топающего ногой и дующего губы, когда он не мог что-то заполучить. Он в самом деле был ей внутренне симпатичен. Зефир хлопнула себя по лбу, выводя из омута странных мыслей. Как бы она не пыталась быть честной с собой, она не могла принять факт того, что она строит какие-то, — и возможно ложные, — надежды стать ближе с Кристофером. Она вновь глубоко вдохнула. Самое время для перекура. Отыскав портсигар и зажигалку рядом со своим рабочим местом, она накинула пальто и, уже зажав сигарету меж губ, собиралась выйти из квартиры, как Шистад её окликнул. Он параллельно вёл разговор с сотрудником компании, и девушка не совсем понимала, что от неё требовалось, но задержалась в дверях, наблюдая за нарастающим гневом молодого человека и потешно улыбаясь. — Овсен, ты, блять, совсем не соображаешь? Тот документ, который должен быть подписан Халльгайром, должен быть готов только, мать твою, через неделю! А то, что ты, мудак, отправил мне и теперь пытаешься строить из себя начальника, чтобы я быстрее расправился с работой, а ты получил свои считанные ебучие копейки, засунь себе в задницу, блять, и посиди, подумай, действительно справляешься со своими обязанностями и элементарными задачами, раз ты документы различить не можешь, — темноволосый так сжал свой мобильный, что костяшки на руке побелели. Он практически рычал, звучно и громко проговаривая оскорбления, и Зефир в очередной раз удивленно вскинула брови, не переставая улыбаться. — Что ты там, ебаный твой рот, мямлишь? Закройся и послушай меня. Если ты к концу рабочего дня не пришлешь мне отчёты по продажам за последнюю неделю и не поставишь печати компании на целую стопку договоров, которую я оставил у тебя на рабочем столе еще, блять, две недели назад, я выпишу тебе такой штраф, что ты ахуеешь его выплачивать до конца своей карьеры. Понял? Ноги в руки и работать. Я жду. Он отбросил телефон на стол, положив трубку, и прикрыл ладонью глаза. Крис, конечно, знал, что компания сейчас переживает не лучшие времена, и продажи упали втрое с середины лета, а многие важные и нужные сотрудники уволились за неуплатой должного размера их зарплат, но чтобы отец настолько закрывал глаза на резюме при наборе людей и их распределение на вакансии! Молодой человек был поражён до ужаса, пробирающего до внутренностей, непрофессионализмом новых подчинённых, которые, казалось, вовсе не знали, что на самом деле означает слово «подчинение». Магнуссон же, продолжая наблюдать со стороны, отметила, как сильно Шистад был изнемождён. Возможно, это было последствием долгой высокой температуры, с которой он боролся более пяти дней и борется до сих пор, поскольку после утреннего совместного замера градусники у обоих показывали ровно 37,6, но было видно, что его беспокоило что-то другое, помимо его физического состояния. Было чёткое ощущение того, что на его душе было совсем не спокойно, а даже, вероятно, бушевал самый настоящий шторм. Магнуссон оставалось только догадываться до истинной причины усталости, искажавшей лицо Кристофера до неузнаваемости, — она не знала, как у него обстоят дела в семье, на учебе, а о работе она знала только поверхностно, благодаря исключительно тому, что они делили гостиную-кабинет на двоих. — Браво, Кристофер, браво, — она прижалась плечом к дверному косяку, порядком устав стоять на ногах ввиду вновь растущей температуры. — Так что ты от меня хотел? — Хотел узнать, не обижена ли ты на меня за ту фразу, — он устало рухнул на стул и оперся локтями на стол, подпирая голову ладонями, — я, наверное, прозвучал чересчур грубо. Я не хотел. — Нет, — Зефир хмыкнула. Словно мысли её читал. — Я не обижена. «Ничего общего», верно? Она развернулась на пятках и всё-таки покинула квартиру, наконец отправившись на долгожданный перекур. Крис проводил её взглядом, заметив, каким элегантным движением она поднесла сигарету к губам и как плавно прикрыла дверь, чтобы та не хлопнула. «Ничего общего»… Молодой человек сжал голову так сильно, как мог. Не было смысла скрывать от самого себя то, насколько его раздражала и волновала одновременно эта несчастная фраза, сказанная тогда на вечеринке. Она каждый раз всплывала в его памяти, как горящий ярко-красным светом стоп-знак, и его бунтарская натура гневалась на запрет. Шистад знал про счёт. Он сам уже сбился, сколько раз он переходил границы дозволенного, сколько раз отмахивался от своего же правила не подходить к ней, не разговаривать, не интересоваться ею у друзей. Темноволосый пребывал в замешательстве, был потерян, не понимая самого себя: он в самом деле не хотел знать Зефир, ту, что урезала его время с лучшим другом стократно, сократила зону его комфорта, так ещё и жила с ним, пусть даже он лично пустил её на порог своего дома, но при этом его тянуло к ней, он хотел знать больше, искренне, всем своим нутром, хотя не имел отчётливого представления, почему желал этого так сильно. Она вправду появилась в его жизни, как свалившийся на голову снег, крайне невовремя. У него работа, выпускной курс в Ниссене, отношения, от которых он так и не мог избавиться, как бы ни старался, — Магнуссон не вписывалась в эту картину никоим образом, и ему было невероятно интересно, как отреагировал Вильям на приезд сестры, так ли ровно продолжается его жизнь и не трогают ли его не сказать, что кардинальные, фундаментальные, но большие изменения. Только спросить никак не подворачивалась возможность, да и воспитание не позволяло, — даже при том, что они были лучшими друзьями. Шистад выпрямился и, покачав головой, словно отмахивая мысли, вновь вернулся к работе. День близился к концу, а ему предстоит ещё разделаться с бессчётным количеством документов. Зефир потушила сигарету, выпустив изо рта последние клубы дыма. «А так ли я вписываюсь в сборище пенетраторов?», — подумала девушка, входя в парадную низкого многоквартирного дома. — «Я знаю, что некоторые из них до сих пор не принимают меня. Откровенно говоря, я им не нравлюсь. Тот же самый Юлиан. Как он вообще пустил меня на ту вечеринку? Неужели тут тоже всё крутится на связях, репутации и авторитете?..» Зайдя в квартиру, Магнуссон повесила пальто в прихожей, оставив портсигар в кармане, и прошла в гостиную, возвращаясь в свой уголочек, где тускло светил ноутбук. Её ждало ещё несколько проектов мамы, которые стоило бы сдать в ближайшие дни, чтобы разделаться с балийской работой и, наконец, заняться фотографиями с последней фотосессии парней. Ноутбук, показывавший низкий процент зарядки, звуковым сигналом потребовал срочного подключения к питанию, чем несколько расстроил Зефир, поскольку от него тянулся провод, вставленный в розетку. Думая, на какие деньги она будет покупать новый аккумулятор или зарядку, девушка не сразу заметила, как выключилась настольная лампа со стороны Кристофера. Осмотрев зал, померкший в кромешной темноте, она наощупь отыскала свой телефон, чтобы включить фонарик, но тут же выронила его от криков Шистада. Он звучал разгневанно, крайне зло, и удары по столу разносились по всей квартире. Всё же осветив себе путь, девушка подошла ближе и заглянула в экран молодого человека, стремясь понять, чем он так недоволен, и чернота, расслабившая её глаза, дала ясное объяснение. — Чтобы всё к хуям сгорело, блять, на этой сраной работе! Сука, почему всё в один момент? Какая мразь выключила всё ебаное электричество в этом поганом домишке? Магнуссон ступила назад, сделав пару шагов. Она в первый раз видела парня таким разъярённым, и ей невольно стало страшно стоять рядом с ним, ужасаясь попадания под горячую руку. — Работа, блять! Ахуенно поработал! Ангина долбит здоровье, родители разводятся, недобывшая продолжает ебать мозги, на учёбу я хуй клал, и только работа спасала, а тут даже она послала меня нахуй! Просто потрясающе, невъебически потрясающе! В голове Зефир щелкнуло, и пазл в мгновение собрался. — Свечи! Магнуссон, блять, ну не стой! Ищи свечи, мы что, в темноте сидеть будем? Девушка решила не перечить и отправилась на поиски, вспоминая, где она в последний раз видела их. В комнате, благодушно выделенной ей Кристофером, практически ничего не было, за исключением кровати и пустой тумбочки, в которой теперь покоились вещи темноволосой, в спальню Шистада она заглянуть не рискнула, а на кухне в антресолях, кажется, было нечто похожее на то, что яро требовал молодой человек. Она зажгла одну единственную свечу, которую смогла отыскать, и поставила её на центр стола, присаживаясь на стул. Проект, который она забыла сохранить из-за истошных криков старшекурсника, наверняка слетел, когда ноутбук предательски разрядился, телефон тоже на последнем издыхании. Зефир, кажется, смирилась с тем, что ляжет спать сегодня непозволительно рано за неимением всякого доступа к работе или хотя бы развлечениям. Напротив неё резко опустился темноволосый, с тихим стоном выдыхая и прикрывая глаза. Он смертельно устал, да так, что кофеин уже не помогал, а аромасвеча, источавшая запах ванили, ни капли не успокаивала нервы. — Кристофер? В ответ он лишь промычал, поднимая на неё взгляд. — Всё так плохо? — Нет, Магнуссон, — он криво усмехнулся, — не видишь разве? Я же цвету и пахну, как и моя жизнь, и она совсем не рушится по ебаным кирпичикам, — глубоко вздохнув в очередной раз, кажется, подавляя слёзы, скапливавшиеся комом в горле, Шистад принял решение кратко ввести её в курс дел, чтобы позже она не докучала ему ненужными и неуместными вопросами. — Моя мать изменила папе и позавчера отсудила у него половину имущества, почти забрав мою квартиру, которую отец же мне и подарил. На учёбу я хожу, как карта ляжет или как звёзды на небе сойдутся, как тебе угодно. С работой я заёбываюсь, ты сама видишь, как. Моя бывшая, с которой я распрощался ещё в начале августа, продолжает мне написывать, названивать, аргументируя это тем, что это я с ней расстался, а она со мной — нет. — Забавно, — вырвалось у неё, и Зефир, прикрыв рот ладонью, стыдливо подняла взгляд. — Это я про бывшую. Остальное ни капли не забавно. — Вот и я так думаю, — его агрессия и злость медленно перетекали во вселенского размера усталость, под глаза залегли глубокие синяки. То ли так падала тень в свете одной лишь свечки, то ли возросшая вновь температура покрывала вуалью разбитости его без того туманный взгляд, да так, что Магнуссон невольно почувствовала укол некоторой вины и грызущей её совести из-за того, что стала Кристоферу ещё одной заботой, пусть так решила не она сама, а сложились обстоятельства. — Правда, что делать с этим всем, я так и не понимаю. — Ну… не то, чтобы я что-то смыслю в ведении бизнеса, я не врач, да и образованием психолога я не владею, а развод родителей я переживала, когда мне не было семи, — девушка повела плечами, поглаживая шею. Она не знала, хочет ли Шистад услышать поддержку или советы, боялась сделать хуже, — но от ангины я тебя спасу и с девушкой помогу, если ты позволишь. А в работе… — А с Ибен ты как мне поможешь? Сколько бы я с ней не разговаривал, ничего не помогает. — К примеру, попроси кого-то из своих знакомых первокурсниц, с кем эта твоя Ибен ещё не знакома, стать твоей девушкой на какое-то время, — он склонила голову, — притвориться, имеется в виду. Такойс способ когда-то сработал у меня на Бали. — Кого же ты просила притвориться твоим парнем? — Я, — послышался размеренный вдох. Зефир давно понимала, что тот спектакль, закончившийся не очень хорошо, был умопомрачительным бредом, и лучше бы она вовсе не соглашалась на эту авантюру, но опыт есть опыт, поэтому она, со скрипом сердца и совести, твердила себе, что давно прожила и отпустила те несчастные две недели в её тринадцатилетнем возрасте, — была поддельной девушкой. Ситуация комичная и сюрреалистичная до апогея глупости, в подробности вдаваться не хочется, прости. Кристофер выдавил из себя подобие улыбки. Пусть оно было ломаным, совсем искорёженным, зато весьма искренним. У Магнуссон что-то отлегло внутри, и она тоже растянулась в стыдливой усмешке. Испытав отдалённое чувство дежавю, девушка смотрела на то, как телефон, снова лежащий на краю стола, словно в привычном жесте завибрировал и был на грани от падения, однако ловко подхватившая его рука Шистада не позволила гаджету разбиться о ледяной кухонный кафель. Молодой человек, взглянув на имя звонящего, скривился в недовольстве и даже некотором отвращении, а на лицо вернулась с большей силой медленно отступавшая усталость. Он откинул его вперёд, невольно под руку собеседнице. «Ибен». Одной бегущей по верхней грани экрана строки Магнуссон хватило, чтобы решиться на весьма необдуманный шаг, о котором она очень вероятно в скором будущем пожалеет. Лёгкое и быстрое движение пальца, смахивающее мерцающий зелёный ползунок, и вот телефон уже около уха. — Да? — она подняла взгляд, искривший игривостью, на Кристофера и отмахнулась от его немого вопроса, какого дьявола она творила. — Крисси, не мешай! Ало? — Кто это? — послышался на том конце провода едва дрогнувший голос. — Да, налей. Одну ложку! Одну, Крис! — Зефир нарочно не до конца прикрыла микрофон, чтобы звонившая неотчётливо слышала, что темноволосая бормотала. — А это кто? Ибен? — Да… Криса можно? У меня важный разговор. — Боюсь, он занят, — Шистад истерично отрицательно мотал головой, чтобы девушка не дай бог не дала ему трубку, и Магнуссон тихо рассмеялась с детского поведения парня, словно с его отцом связался дальний родственник, и он заставлял поздравить его с днём рождения. — Я могу что-то передать? — Нет, — весьма грубо прозвучавшее слово и последовавшие следом громкие гудки сброшенного звонка в конец раззадорили и Магнуссон, и та расхохоталась. Молодой человек почувствовал облегчение, а следом заулыбался, почувствовав, как тяжесть, лежавшая неподъёмной кучей камней на его груди и не позволявшая сделать единый вдох, медленно испарялась. — А голос-то как искривила, — Крис прищурил глаза, заставив младшую залиться багровой краской. Телефон, чей экран ещё секунду назад светился, в мгновение потух, сигнализируя о полной разрядке. — Да Вы не только модель, а ещё и актриса, миледи. — Джентльмен из тебя всё ещё так себе, — она нахмурилась, постыдившись того, что сама же не заметила, как машинально изменила свой тон, перепрыгнув через несколько октав. — Думаю, я была похожа на Мун или Линн. — Это кто? Твои однокурсницы? — Да ты прямо Шерлок Холмс, — съязвила она. Погрузившись в тишину, уже привычную для них двоих, каждый погрузился в свои мысли. Крис всё ещё раздумывал над предложением Магнуссон. Взаправду, это было не такой плохой идеей, как могло показаться изначально, — забавно, спору нет, но далеко не глупость. Наверно. Вероятно, это был его единственный шанс избавиться от назойливости девушки, скинуть с плеч лишнюю заботу и получить возможность с головой окунуться в бизнес, который, увы, приходилось строить практически с нуля, заново возводить фундамент в открывшейся ему отрасли логистики, куда его буквально впихнул отец, захлопнув перед носом дверь, заперев парня в офисе, в кабинете совещаний, где уже ждали его новоиспечённые подопечные. И капля разумности была в словах темноволосой, как бы Шистад не хотел это не признать. Она в целом иногда говорила умные вещи без лишней заумности и дотошности. Он поднял взгляд и всмотрелся в её лицо: глаза бездумно бегали по поверхности стола, заостряя внимание на шершавостях, царапинах, небрежно раскиданных крошках от утренних горячих бутербродов, которые забыли смахнуть; цвет лица резко выделялся из темноты своей бледностью, практически белесостью, говорящей об остаточной болезненности; слегка пересохшие губы тоже побледнели, и только трещинка слегка кровоточила, посверкивая в огне свечи багровостью; ресницы трепетали, почерневшие вдруг. Её что-то тревожило, — не терзало явно, степень её волнения не была так велика, что было видно, — и Крис чуть нахмурился, ощутив толику взволнованности. Зефир поморгала, снимая пелену с взора, и подперла голову рукой. Она раздумывала, как правильнее объяснить молодому человеку или же попросту донести свои мысли насчёт его работы, не оперируя излишне терминами, о значении которых она не была осведомлена, и не звуча крайне заумно и при этом некомпетентно. Ей было сложно, учитывая, что разговор «по душам» у них был единожды, и закончился он не на самой приятной ноте, а счётчик, который она завела, пробил верхний потолок. Кажется, пора было ставить счёт на неё саму: сколько раз за сегодняшний день она сама контактировала с ним, при том по-настоящему интересуясь положением его дел, здоровьем и настроением. Она на долю мгновения прикрыла глаза и вновь взглянула на Кристофера. — Так это… Насчёт твоей работы, — она явно заинтересовала парня, что же она, бескрайне далёкая от области Шистада, могла ему поведать. — Не думаю, что всё настолько… анархично и закрыто, как тебе кажется. По моему мнению, ты сам же возводишь перед собой стены, боясь лишней ответственности. Его изогнутая в беззвучном вопросе и некотором недовольстве дала чётко понять Зефир, что она выбрала точно не то слово, чтобы изъясниться. — То есть, не ответственности, — она потёрла лоб свободной ладонью, — как бы правильно это сказать… ты опасаешься чего-то нового, словно оно сожрет тебя целиком, и ты повязнешь в пучине всё появляющихся и появляющихся задач. Я вижу и знаю, как ты впахиваешь, и, пожалуй, это не совсем благодарный труд, потому что одобрения, поддержки и жалования ты получаешь сущие копейки. Я права? Его неуверенный кивок позволил Магнуссон продолжить свою речь. — Вот… И из-за своего страха ты скинул часть задач на новичка, как я поняла по отрывку твоего разговора по телефону, а он с ней плоховато справился, и теперь, — вау! — разгребать это всё тебе. Вновь. И вместо того, чтобы разобраться с этим самому, ты передал спутавшийся комок проблем ему же. Вновь! Не находишь здесь закономерность, м? — он пожал плечами, что заставило Зефир раздражиться. Она пыталась быть мягче, не переходя на повышенный тон, но растущая злость лилась из неё. — Ты трусишь, Кристофер. Ты поджимаешь хвост, боясь гнева своего отца, но пытаешься быть главным, как львёнок, берущий пример с родителя. И ты ведь злишься сам на себя. За свою же глупость и свой же страх. Именно поэтому ты облил Овсена, — или как там его… — грязью, всячески обматерил его с головы до ног. Плохо, Шистад. Очень плохо. Она глубоко вздохнула, увидев, как собеседник стыдливо и потерянно смотрит на неё. Остудив пыл коротким размышлением над тем, что Кристофер сейчас выглядит, как отруганный щенок, девушка снова обратилась к нему: — Подумай, ты же умеешь это делать, — Магнуссон смахнула с глаз мешающие пряди волос и обратила на него свой ясный взор, — я на это надеюсь, по крайней мере. Молодой человек прикусил внутреннюю сторону щеки и посмотрел на небо, видневшееся в приоткрытое за шторами небо. Весьма иронично, что делал он так только в присутствии темноволосой, как и в ту первую ночь. Как будто там, наверху, среди облаков, сквозь безвоздушные слои, между звёзд были нужные ответы, подходящие слова или мысли, которые приходили в голову, как по щелчку пальцев в необходимый момент. Всё раскладывалось по полочкам, становилось донельзя понятным и ясным, и возникал только один вопрос, как он мог не додуматься до этого раньше. Однако сейчас, вновь вглядываясь в ночной небосклон, на котором не было видно даже проблеска самой близкой звезды или тусклого полумесяца, Шистад не понимал, к чему вела Зефир. Он не знал её всю, до мельчайших деталей, он не мог предугадать её слова или действия, и молодой человек задумчиво хмурился. Она была для него загадкой. Её длинные, порой поучительные, саркастичные речи наверняка к чему-то вели, и возможно спустя время после разговора до него дойдёт смысл её слов. В этот момент Крису было совершенно неясно, чего так настойчиво требует у него Магнуссон-младшая. Он привык к чувству откровенного непонимания за их короткое время знакомства, потому что при каждой их встрече она что-то настоятельно просила у него, пусть это иногда было простым «заткнуться». Зефир выжидающе смотрела на него. — Ты испытываешь моё терпение? — произнесла она чересчур спокойно, даже несколько отстраненно, будто до этого не доказывала ему свою точку зрения практически с пеной у рта. — Нет, ни сколько, — Шистад встретился с её взглядом. В свете маленького огонька свечи её ресницы казались длиннее, и было видно, как они слегка трепещут, когда она устало прикрыла глаза. Румянец на её щеках стал ярче, болезненность цвета кожи сошла на нет, губы раскрылись в усталой полуулыбке, поблёскивая после того, как девушка их облизнула. Изящная рука, подпиравшая подбородок, некрепко сжалась, волосы чарующе обрамляли её ангельское лицо. Кристофер откровенно пялился на неё, видя в ней совершенно не ту, которую привык лицезреть, — она была домашней, несколько расслабленной, без напускной агрессии, без сарказма и иронии, не готовилась отпустить очередную злую шутку. Он любовался ею. Редко, наверное, предоставляется такой прекрасный шанс увидеть спокойствие Зефир воочию. — Я искренне не понимаю, к чему ты ведешь, Магнуссон. — Каким дураком был в детстве, таким и остался, — она закатила глаза и потешно улыбнулась, словно видела в собеседнике совсем юнца, почти что мальчишку. — Ты же знаешь, что ночь — время откровений, за которые после можно поплатиться и очень об этом жалеть, верно? Он неуверенно кивнул. — Когда мне было десять, я впервые поцеловала того, кто мне нравился. Мы сидели на крыше его дома, смотрели на звезды, и в одну из неловких пауз я просто повернула его лицо к себе и… — девушка усмехнулась, предавшись тёплым воспоминаниям. — В двенадцать я призналась в любви своему учителю по физике. Глупо, правда? — А ты не из робкого десятка. И тебя не отчислили? — Крис хмыкнул, чуть потянувшись, и, выпрямив руки, положил их перед собой. — Нет, но нагоняев я тогда получила знатных. «Любишь меня — люби и физику решать». Мне до сих пор за это стыдно, — она прикрыла глаза. — Но это я к чему. Время быстротечно, а жизнь одна. Всё, что мы делаем, говорим, думаем — всё забывается. Это к твоей интеллектуальной беседе с сотрудником. Шистад горько усмехнулся. — Мы вольны делать всё, что захотим или что нам требуется для достижения какой-либо цели, в этом нам преграда только законы и моральные нормы, от которых в девяносто процентах случаев можно отмахнуться. Помнишь, как мы поцеловались? Проигранное желание в «правде или действии» на посиделках пенетраторов двумя неделями назад. Это тоже было ночью, без оглядки на прошлое и без раздумий, что же будет дальше. Так почему ты продолжаешь ставить себе рамки, которые давят на тебя и загоняют в угол? Ты ведь не глуп, Кристофер. Неудачник немного, это да, но не глупец, — Зефир выпрямилась и опустила руки перед собой, сложив их в замок. — Подумай, на что на самом деле ты готов пойти ради успеха, невзирая на поставленные тобой же условия. — В твоих словах есть правда, — пришлось ему признать и даже сказать это вслух. Он потянул ладонь вперед, чуть касаясь кончиков пальцев девушки. — Ты всегда так щедра на мудрые советы в ночное время суток? — Выёбываться будешь — вообще перестану с тобой разговаривать, — Магнуссон обиженно надула губы, но руку не одёрнула: наоборот, раскрыла её, позволив Шистаду прикоснуться к ней ещё раз, менее робко и застенчиво. — Брось, — парень улыбнулся, — сама говорила, что шутник из меня так себе. — Как и джентльмен, напоминаю. Да я, вообще, много чего говорила. Две короткие усмешки и повисшая следом тишина. Они молча глядели на свои пальцы, медленно, но старательно выводившие на ладонях друг друга витиеватые узоры. Не было смущения, неловкости, словно они делали так уже тысячи раз, так легко и непринужденно отдав волю своему желанию тёплых и трепетных прикосновений. Мира вокруг них не существовало: лишь Зефир и Кристофер, в свете одной только свечи, на кухне, вдвоём разговаривали о жизни, ценностях и прочей серьёзной чепухе, что так навязчиво и беспрестанно забивала им обоим головы. Шистад поднял на неё взгляд, в очередной раз подивившись умиротворению девушки. Она мечтательно улыбалась, думая о чём-то своём. Её не беспокоили поднявшаяся температура, головные боли, учебные заботы и запары по работе. Мысли зависли в одной точке, не двигаясь дальше: «спокойно». — Спасибо, — нарушил тишину Крис, заставив шатенку посмотреть на него. — Мне как будто правда не хватало совета. Словно ждал какого-то знака свыше, как мне поступить дальше. — Можешь считать меня господом, ниспославшим тебе наставления к лучшей жизни. Они оба тихо рассмеялись, сравни страху спугнуть и разрушить ту идиллию, витавшую в воздухе. — Зеф. — М? — медленно протянула она, не отводя взгляд от его пронзительных карих глаз. — Если я доверюсь, то доверься мне на равных, — его дыхание сбилось, и он выжидающе, с неким вопросом смотрел на неё. — Если нужна будет помощь, только свистни. — Тоже в наставники заделался? Право, мне братца хватает, — Магнуссон улыбнулась, но осеклась. — Прости. Спасибо, Кристофер. Это многое для меня значит. Лампа над ними странно и весьма напрягающе затрещала. В мгновение электричество во всей квартире резко включилось, и каждая из комнат залилась ярким светом, растворяя в сиянии темноту, к которой привыкли глаза присутствующих за довольно долгое время на кухне при одной лишь свечи. К слову, её Зефир, медленно отстранив ладонь от Кристофера, быстрым дуновением задула. В воздухе повисла неловкость, как будто бы до этого их близость, понимаемая не в привычном для пенетраторов смысле, не была повседневной и весьма душевной. Они оба вздохнули и, несколько стесняясь, в последний раз за день взглянули друг другу в глаза. Быть может, план Вильгельма был даже немного успешен.***
Февраль, 28
Она крепко сжала руку в кулак, ощущая легкие покалывания на кончиках холодных пальцев. Ярко вспыхнувший в голове эпизод, пусть он и был кроток, отозвался глухой, неимоверно сильной и тошнотворной болью в затылке, да так, что Зефир еле сдержала рвотный позыв и рвущиеся наружу слёзы, скопившиеся комом в горле, от пронзительной рези в виске. Раскрыв глаза, девушка долго вглядывалась в потолок, а после поднесла к лицу ладонь, разглядывая флексорные линии, словно вырисовывая взглядом узор, так нежно отдававший в памяти еле ощутимым теплом. В её голове ничего не было, лишь воспроизводимый из раза в раз отрывок её воспоминаний, который так неожиданно встревожился и всплыл на поверхность в её разуме. Магнуссон глубоко и рвано вздохнула, будто ей далось это с большим трудом. Она, повернув голову к большому окну, которое когда-то, как темноволосая знала, — и, быть может, помнила, — всегда было занавешено плотными чёрными шторами, глазами выискивала на фоне кроваво-красного заката мелькающих мимо дома звонко поющих птиц. Тишина, тоже давящая на голову, сжимающая её до скрипа челюстей, раздражительно действовавшая на нервы девушки, стояла во всём доме. Казалось, что мир вокруг завис в одном из эпизодов вселенской матрицы: ветер не игрался с листьями, они были совершенно неподвижны; люрики летали в одном и том же направлении из раза в раз, когда темноволосая замечала их; солнце, растекшееся по линии горизонта своей алостью, не опускалось ниже, замерев в одной точке; а дом опустел вмиг. Ей стало неуютно, тошно вновь. Одиночество, в которое была невольно погружена Зефир, начинало съедать её изнутри по кусочкам, маленьким и крошечным, но поглощаемым со скоростью летящей в небе падающей звезды. Пустота, воцарившаяся не только в гостиной, кухне и даже комнате Вильгельма, оставила огромное чёрное пятно на жизни Магнуссон-младшей, пугавшее до обмирания темнотой и бездонностью. Пустота обнимала её, утягивала в холодное кольцо неживых рук, заставляя задыхаться, сходить с ума. Для Зефир самым сложным всегда было оставаться одной, особенно наедине с собой. Она не смотрела в зеркала, не искала взглядом своё отражение, не глазела на свои зрачки, улыбку, ямочку на щеке, — она, та, другая, всегда насмешливо ухмылялась и всё шептала, шептала. Навевала ей беды, угрюмость, тоску, истощение. Зефир изнемогала от той, кто был её тенью. А сейчас у неё даже её не осталось. Проронив несколько горьких слёз, стекшие по щекам на подушку, девушка не нашла в себе сил отвернуться от окна. Краем глаза она видела фотографии, висевшие на стене, яркие, красочные, с подписанными датами и местами. Магнуссон становилось до боли, раздиравшей её изнутри, бескрайне обидно за вырванные куски из её жизни. Почти ничего со снимков она не помнила. Совсем. Быть может, это её, нынешнюю Зефир, вырвали из жизни? Нет прошлого, только обкусанные обрывки. Нет видения будущего, в котором она не просто существовала бы, а чувствовала себя собой. Нет представлений о моменте «сейчас». Страхи, которыми, оказывается, кишела душа девушки, вылезли наружу. Потерянность. — Детка? — Мам, — её скорбная улыбка криво проявилась на лице, как только темноволосая услышала родной голос на той стороне телефонного соединения. — Я так соскучилась. Не забытое тепло родительских рук, взгляда и слов бурей взошло от пят до самой макушки. В горле вновь скопился ком слёз, который удержать Магнуссон так и не смогла, тихо разрыдавшись себе в сгиб локтя. Ей так хотелось вернуться туда, — или в то время, — где спокойно, где нет жалобных взглядов, интонаций, никто не стремится ей посочувствовать, назойливо поинтересоваться, помнит ли она их. Туда, где есть мама, тепло обнявшая, погладившая по голове и не проронившая ни слова. От одной вздымающейся груди Сиссель девушка ощутила бы поддержку женщины, поняла бы и узнала, как она в ней уверена, что Зеф справится со всем, с чем бы не столкнулась и какая бы пропасть перед ней не очутилась бы. — Я тоже, моя сладкая. Прилетишь ко мне на весенних каникулах? Темноволосая кивнула, приложив руку к губам, словно мама увидела бы это. — Несомненно. Ты могла даже не спрашивать. Слушая голос матери, девушка чувствовала некоторое облегчение, словно с туго пережатой руки наконец-то сняли жгут, пережимавший всякие пути для крови, однако ей было сложно концентрироваться на словах Сиссель — голову продолжали забивать различные раздумья насчёт её прошлой жизни. Ежели её вовсе можно назвать таковой. Пока женщина на том конце провода повествовала ей об очередной интересной и незабываемой съёмки на берегу океана, Зефир продолжала рассматривать краем глаза фотографии, висевшие на стене. В неё словно врезалась, сбила с толку та мысль о том, что она не помнит и половины того, как прошло её детство на Бали. Страх снова обуздал её, перекрывая доступ кислороду. Понимая, что она не выдерживает натиск отрицательных эмоций, вызванный нескончаемым потоком скучания по родным местам, девушка наскоро попрощалась с матерью, толком и не объяснив ей, что произошло и почему дочь так решительно спешит нажать на кнопку отбоя вызова. Пообещав перезвонить в самое ближайшее время, Магнуссон откинула телефон в сторону и резко села на кровати, взглядом уперевшись в один единственный снимок, закрепленный практически в центре всего полотна. Она аккуратно отцепила его от маленькой прищепки, державшей его на бечевке, и приблизила настолько сильно к своему лицу, что изображение почти что смешалось в одну единую кашу цветов и оттенков. Зеф разглядывала силуэты, непозволительно сильно сблизившиеся, в одном из которых она узнавала себя, свои раскрасневшиеся от смеха щёки и блестящие от вспышки полароидной камеры губы, раскрытые в широкой улыбке. Она была, как говорят, живой, дышащей полной грудью, счастливо светящейся. Темноволосая почувствовала очередную резь глухой боли в груди, где-то в области сердца, будто от него оторвали кусок пазла, разломали, и пытались снова вставить — увы, не той стороной. Девушка вглядывалась в снимок, словно не веря. Она медленно поднялась места, не отрывая глаз от молодого человека, стоявшего рядом с ней, и прошла к двери, осторожно её открыв. В нос ударил спёртый воздух довольно долго непроветриваемого помещения, в ушах зазвенела музыка, на долю секунды оглушив Зефир так, что она потерялась в пространстве. Она даже не замечала, что та режущая тишина была только в её голове, и она окутала девушку, как омут, не пропускавший ни единого звука, кроме её мыслей. Вильгельм. Однажды, — однажды! — он научится предупреждать свою сестру о его планах насчёт его, — их, — дома, в котором они, между прочим, жили вместе. Магнуссон в очередной раз пообещала себе разобраться с братом, но немного позже. Она, подождав, пока глаза привыкнут к темноте, быстро спустилась по лестнице и, остановившись на предпоследней ступени, стала выглядывать старшего в огромной толпе. Солнце крайне быстро зашло, — или ей так казалось. Девушка понятия не имела, сколько она слушала свою мать и сколько бродила по узким опустевшим улочкам своего подсознания, пытаясь хоть что-то вспомнить из того дня, дата которого была подписана на снимке. — Вильгельм! — она задёргала его за рукав его кофты, словно пятилетка, чтобы он в конце концов оторвался от блондинки, имя которой она так и не удосужилась запомнить, и обратил внимание на неё, его родную младшую сестру. — Вильгельм, мать твою! — Зефир? Ты наконец-то проснулась. Я был удивлен, когда ты не пришла задушить меня за то, что прервал твой сладкий сон громкой музыкой. Как спалось? — парень повернулся к ней, не переставая держать Сатре за руку. Изначально он выглядел весёлым, готовым принять удар под дых от младшей, но его настроение резко изменилось на взволнованность, когда не увидел привычно нахмуренных бровей и надутых губ. — Что случилось? Она ткнула снимок ему в лицо, чувствуя, как душа приходила в смятение. Ощущение, что что-то не так, поглощало её с головой в очередной раз за вечер. Девушка боялась, что её подозрения окажутся не ложными, а фотография не будет чьей-то искусной работой в фотошопе. С течением времени, пока брат рассматривал картинку, девушка теряла всякое терпение и начинала нервно постукивать ногой по полу. Из-за плеча Магнуссона-старшего взглянула блондинка и одним своим видом привела темноволосую практически в бешенство. Её эмоциональное состояние в последнее время оставляло желать лучшего: все признаки обсессивно-компульсивного расстройства и депрессии были налицо. Не выдерживая напора отрицательных эмоций, Зефир начала осматриваться вокруг в поиске хоть чего-то, на что она могла отвлечься, пока Вильгельм подбирал правильные слова, как бы объяснить, что именно происходило на фотографии. Первое, за что зацепился её взгляд, — Теодор, умилительно ворковавший с какой-то девушкой, по всей видимости, со второго курса; второе — Магнус, втихую кравший кусок пиццы у парочки, увлеченной приватной и, кажется, весьма интимной беседой; третье — Кристофер Шистад собственной персоной, оглаживавший голени рыжеволосой девушки, вальяжно запрокинувшей ноги на его колени. Попытка отвлечься от нараставшей с каждым мгновением тревоги не увенчалась успехом, а даже пала звенящим крахом, разбившись о землю на миллиарды осколков. Единственное, что показалось ей крайне странным и непривычным в поведении пенетратора — то, что он отворачивался и отодвигался от девушки при её попытках что-то ему сказать, поцеловать или прикоснуться к шее или волосам. — Господи Иисусе, Вильгельм! Ты в одночасье стал глухонемым, и теперь выражаешься только жестами? — Зефир не выдержала, всплеснув руками. Она приложила холодную ладонь к виску, пытаясь одновременно вытянуть из брата хоть одно слово и сдержать усиливавшуюся головную боль. — Мне кажется, что чтобы объяснить то, что происходит на этой ебучей фотографии, много сил не надо, нет? Просто скажи мне, блять, правда это или нет? Получив положительный кивок в ответ, девушка закатила глаза, поражаясь тому, как много времени нужно старшему, чтобы сделать всего лишь одно несчастное движение и полностью при этом удовлетворить желание сестры. Она грубо выдернула снимок из рук брата и снова всмотрелась в него: здесь не могло быть никакой ошибки. Кристофер, державший её за талию и нежно целовавший её макушку, сейчас выслушивал бредни пьяной девчонки, распластавшейся на нём, видимо, сдавшись под её натиском. Даже при том, что в ладонях Зефир находилось неопровержимое доказательство былых отношений с Шистадом, она всё ещё не могла в это поверить. Девушка, чей разум находился ещё на стадии октября, когда пенетратор только начинал её искренне интересовать, не понимала, как она, лично, не зная при этом, что такое счастливая любовь и доверие, смогла открыться, и не абы кому, а ему. В голове не укладывались две вещи: как из памяти смогли начисто стереться два с половиной месяца, не учитывая эпизоды детства, юношества и начинавшейся молодости, и то, что она вступила в отношения, кажется, исключительно по своей доброй воле. Зефир опустила руки и подняла опустевшие глаза на Магнуссона-старшего. Её лицо не выражало ничего более, кроме лёгкого, — нет, — шока и искреннего, полного непонимания абсолютно всего, что происходило. Даже сейчас она смотрела не куда-то конкретно, а в какую-то точку, глубже заглядывая в себя. — Я пойду покурю, ладно? Вильгельму всегда не нравилось, что сестра имела пристрастие к никотину, но в данный момент не имел ничего против — он понимал, что это было единственным для неё способом, наименее вредоносным, справиться с свалившимися на плечи фактами. — Да, кстати, — она развернулась, сделав пару шагов к входной двери, и снова обратилась к брату, — виски есть? Кристофер поджёг сигарету и сделал глубокую затяжку, выдохнув никотиновый дым через нос. Тяжелый табачный привкус осел в горле, царапая стенки и неприятно пощипывая. Он повёл плечом и поднял глаза к небу, немного щурясь от накрапывающего дождя. Темноволосый понимал, что она не помнит его. Более того, она не помнит, какой она была с ним тогда. На его лице отразилась горькая усмешка. Шистад знал, что никто не рассказал ей о них, — он сам внушал это друзьям с такой холодностью и отстранённостью, что даже они подумали о том, что молодой человек не испытывал ничего по отношению к заносчивой и грубой натуре Зефир. Всё встало на круги своя, словно в тот вечер, когда они впервые смогли поговорить — чувства обоих, пусть она их попросту забыла, а он тщательно и мастерски скрывал, разбивались их искренние признания о том, что они не хотели иметь друг с другом ничего общего. Однако, пусть он был пренебрежителен с Магнуссон-младшей, хоть это и была напускная видимость, его сердце ныло, в груди глухо стучала боль. Большая дождевая капля упала на сигарету, зажатую меж его пальцев, в мгновение её потушив. Парень откинул окурок, небрежно, и прикрыл глаза, покрасневшие от вырывающегося наружу потока горьких слёз, ладонью. Глубоко вздохнув, он даже не заметил, как на крыльцо тихо вышла девушка, аккуратно прикрыв за собой дверь и ловко обойдя огромную гору стеклянных пустых бутылок алкоголя, не задев при этом ни одну из крышек. Она остановилась рядом с темноволосым, подожгла сигарету и так же оперлась на перила, опустив голову вниз и медленно выпуская изо рта первые небольшие клубы дыма. — Тяжелый день? — Кажется, мы когда-то уже начинали разговор с похожих слов, — Зефир перехватила его тяжелый опечаленный взгляд и хмыкнула. — У тебя, как я вижу, не лучше. — Это был вопрос из вежливости. Могла бы ответить «нет», и разговор бы закончился. — Неужели сам Кристофер Шистад не имеет желания со мной общаться? Ах, какая жалость. Какая потеря… — в её голосе звучали ноты сарказма, хотя на самом деле её несколько расстраивал возможный ход развития событий, где молодой человек не захотел бы продолжить с ней как-либо контактировать. — Прошу простить меня, миледи. Настроение не располагает к длинным светским беседам. — Пожалуй, нам было бы и не о чем вести такие беседы. — «Ничего общего»? Как часто ты будешь повторять мне эту фразу? — слова, брошенные девушкой в самом начале их истории, прожигали дыру в душе парня ещё тогда, до начала длинной холодной зимы, а сейчас они были, словно пули, пробивающие в нем миллионы отверстий, из которых выливались последние силы на что-либо. — Не знаю. Думаю, что именно это «ничего общего» нас как раз таки и объединяет. Нет? — Возможно, ты права. — А ещё нас объединяет это, — Магнуссон, смахнув с исхудавшего лица намокшую прядь волос, ловко запустила руку во внутренний карман теплого пальто и выудила оттуда фотографию, протянув её собеседнику. — Откуда она у тебя? — Видимо, повесила её в комнате ещё во время наших отношений. Повисла тишина. Кристофер со схожими с Зефир эмоциями, когда она только увидела снимок, рассматривал его, только более внимательно и разочарованно. Его лицо выражало только долю всей таившейся внутри боли, которую могла увидеть девушка, но даже при этом она крайне его понимала. Ей было до безумия обидно, что даже, — а, быть может, «хотя бы», — этого она не помнила. Из её головы стёрлись все счастливые воспоминания, оставив исключительно разруху, давящую отчужденностью, пустотой и безмолвием, нарушаемым только тихим плачем где-то в глубине. — Не хочешь напиться? — Мечтаю. Вильгельм отошёл от окна. С момента, когда Зефир разбилась, лучшие друзья, — видимо, уже в прошлом, — практически не контактировали и не разговаривали: изредка по работе, ещё реже — на вечеринках, которые после происшествия проходили далеко не так часто, как на втором курсе пенетраторов или в начале учебного года. Магнуссон не мог простить Шистада. Выслушивая чуть ли не каждодневные уговоры Нуры, пенетраторов и даже уговаривая самого себя, молодой человек не мог справиться с тем, что его младшая сестра, которая раскрылась, расцвела и чуть ли не излучала свет, почти погибла и забыла всё, что было с ней до аварии, по частичной вине Криса. Молодой человек тогда поклялся себе не подпускать его более к ней, чтобы не допустить повторения всех событий. Он не хотел допускать ошибок вновь, как когда-то, позволив Шистаду сблизиться с Зефир и даже собственноручно этому способствуя. Однако, при всём своём нежелании, снова дал негласное разрешение другу. Его ладони сжались в кулаки, руки скрестились на груди. Вильгельм ругался на самого себя, на свою беспечность, но при этом ничего не мог поделать. Нура, подойдя к нему, остановилась напротив и посмотрела в его глаза. Она тоже переживала, за обоих Магнуссонов. Двое её самых близких людей находились в подвешенном состоянии, и девушка пыталась предпринять любые попытки облегчить его, но не всегда справлялась. — Не будь так категоричен, — блондинка вздохнула и посмотрела в сторону, взглядом провожая Зефир на кухню. — Он до сих пор любит её, а она нуждается в воспоминаниях. Позволь им хотя бы немного побыть вместе, наедине. Они могут помочь друг другу. — А если он снова ей навредит? — Не навредит. Он не даст себе допустить оплошность во второй раз, — Нура подала Вильгельму его стакан с алкоголем, — поверь ему. В крайнем случае, хотя бы мне. После того, как Магнуссон-младшая опрокинула в себя порцию виски, недорогого, разбавленного, с сожалением для себя отметив, что брат так и не научился выбирать действительно хороший, дорогой горячительный напиток, она сразу же налила себе новую порцию, резко отставив в сторону бутылку. Шистад с удивлением наблюдал за девушкой со стороны, встревоженно думая насчет того, какие последствия будут от того, что она смешивала алкоголь с таблетками. Он, оперевшись плечом о дверной косяк, думал, вернее, пытался понять, почему предложение напиться пришло именно ему, а не, к примеру, Теодору, с которым, он знал, Зефир крайне ждала встречи, или тому же Фоссбакену, пусть у них были отношения чуть более холодные, нежели с Лунном. В крайнем случае, она могла бы забыться самостоятельно, не прибегая к его помощи. Кристофер, к сожалению, помнил, как девушка к нему относилась — её чувства откатились на несколько месяцев назад, и он мог не ждать, что она будет с ним мила или хотя бы вежлива, и именно поэтому её желание, кажется, довольно искреннее, провести вечер в его компании и даже поговорить сильно смущало молодого человека. Заметив, как последние капли алкоголя скатились по стенкам стакана в горло Магнуссон, Шистад всё-таки оторвался от стены и подошел ближе к шатенке, отнимая у неё бутылку. — Ты решила мне ничего не оставлять, или жаждешь как можно быстрее напиться? Ты походишь на алкоголика. — Возможно, я стану им на самом деле, если проведу ещё хоть один день с собой наедине. Крис прислонился к кухонной тумбе и отпил прямо из горла, даже не посмотрев на приготовленный для него стакан, заботливо отставленный девушкой в сторону. Чувство одиночества было ему знакомо, очень хорошо понятно. Особенно близко ему было нежелание разговаривать со своим внутренним «я», которое с каждой новой сказанной фразой черпало землю из свежевырытой ямы, явно походившей на могилу. — Почему именно я? — Я хочу вспомнить, — она посмотрела на него едва встревоженно, опасаясь, что он откажется ворошить прошлое и не захочет возвращаться к прежним чувствам, — какой я была тогда. К какой именно Зефир привыкли люди, как она вела себя. Нынешнюю, то есть, прошлую меня, окружающие не воспринимают. Не хотят. И если я не научусь быть той Магнуссон, которая почила в долгом зимнем сне, я продолжу возводить вокруг себя стену, в итоге оставшись в полнейшем одиночестве. Шатенка села на стул, в вполоборота повернувшись к собеседнику. — А ты был одним из самых близких мне людей в то время. Тебя я, конечно, еле терплю, но всё ещё это делаю, в отличие от того, как отношусь к… Сатре? — её голос прозвучал вопросительно, она не была уверена, что правильно помнила, как представилась подружка её брата во второй раз, уже после амнезии. — Один её вид меня выводит из себя. — Ого, — молодой человек сумел выдавить из себя подобие ухмылки, и сделал это довольно успешно, — это был комплимент? Я почтён. Девушка слабо улыбнулась, в какой-то степени даже обрадовавшись, что эта черта характера Кристофера никуда не делась. Внешне он изменился тоже не сильно: всё те же непослушные волосы, ложившиеся при этом так же, как при идеальной укладке; тёмные янтарные глаза; содранная кожа на костяшках и синяки на руках. Только усталость, которая ещё в вечер их первого диалога наедине, под звёздным небом, была замечена девушкой, умножилась в несколько тысяч десятков раз. Складывалось ощущение, что молодой человек не спал, не ел, не пил и, в довершение всего, не отдыхал от слова совсем. Казалось, он изнурял себя работой, учёбой, лишь изредка забываясь в том же алкоголе и партнёрше на один раз. Магнуссон покачала головой. Он был таким же, каким она запомнила его в октябре. — Ты так и не научится отдыхать, — он поднял глаза на неё, изогнув брови в немом вопросе и непонимании, — всё ещё кладешь огромный хер на свое здоровье. И на моральное состояние тоже. Крис промолчал, вновь вперив взгляд в пол. — Я помню совсем немного из нашей не длинной истории, — Зефир протянула ему руку, и молодой человек дал ей свою ладонь, подойдя ближе, но всё ещё сохраняя дистанцию. Она начала пальцами выводить узоры на коже, едва касаясь, красивые и витиеватые, как те, которые когда-то рисовал сам Шистад. — Но помню наш совместный больничный. Помню, как ты возил меня на учебу и стоял на парковке по несколько часов, чтобы отвезти меня домой, даже если мои занятия заканчивались гораздо позже твоих. Помню, как мы часто ругались, а друзья кричали нам, что нам уже пора не то, что встречаться, а жениться. Видимо, до отношений дело всё же дошло, — она хмыкнула. — Помню, как после очередной драки ты пришёл к нам с Вильгельмом, и, пока вы в очередной раз обсуждали, какие якудзы мудаки, я обрабатывала тебе синяки и царапины. — Ты помнишь довольно многое. — Нет, — Магнуссон отрицательно покачала головой, грустно вздыхая, — это лишь несколько мгновений. А их были сотни, тысячи, ровно как и чувств. Наверняка я была, как говорит старший, живой, счастливой. Я правда хочу стать такой снова. Пока шатенка продолжала гладить ладонь молодого человека, Кристофер внимательно наблюдал за сменой её эмоций с каждым произнесенным словом: девушка становилась всё печальнее и печальнее, пока в уголках глаз не скопились слёзы, и она не замолчала. — Скажи… — она чуть помедлила, не зная, действительно ли стоило спрашивать об этом, и боясь любого из двух возможных ответов, — ты любишь меня до сих пор? Шистад ничего не сказал, опешив от неожиданного вопроса, и замешкался, не понимая, было бы лучше ответить ему утвердительно, или даже перед ней продолжить вести игру, строя из себя бесчувственного, холодного пенетратора, в самом прямом смысле этого слова, который не хотел даже знать значения выражения «счастливые отношения». — Я бы хотела вновь полюбить, — слеза упала ровно в центр его ладони. — Быть может, даже тебя. В первый раз ведь как-то получилось. — Как была сукой, так и осталась, — он ухмыльнулся и возликовал внутри себя, когда увидел, что девушка тоже улыбнулась, довольно правдоподобно. — Хочешь, попробуем начать всё сначала?