Ты... фея?!

      Запястье болело адски. Я дёрнул рукав к локтю, тряхнул от себя рукой — капли крови просыпались на асфальт, чёрные в жёлтом свете фонаря. И до кончиков пальцев прострелило болью.       Грёбаный малолетка. Точно зубы лишние…       Испачканную в блестящей херне руку я на ходу вытер о штаны. Похлопал по бедру, чтобы наверняка. Но странное ощущение всё равно осталось, ладонь горела всю дорогу до дома, кожу покалывало, как от электричества, и перед подъездом я ещё раз залип на эту хероту.       Хотя ну, ничего такого. Прилипло что-то, блестит. Короче, вымыть руку и забыть.       А вот с укусом возни будет побольше…       — Кровь за собой сам будешь вытирать.       Сестра встретила меня в коридоре. Щёлкнула выключателем, встала над душой, привалившись плечом к стене.       — Ты чо, подрался? — зевнула, мазнув взглядом по руке в кровавых потёках, и я поморщился:       — Не. Шавка какая-то в подворотне цапнула.       — Так пиздуй в больницу, вдруг бешеная.       — Да не бешеная, — отмахнулся я, — безобидная, это я там… сам, короче, виноват.       Запястьем я предусмотрительно не светил. Стянул кроссовки, повернувшись к сестре другим боком. Тёплая капля скатилась в ладонь, по пальцам — я поймал её в последний момент, поднял руку, и ещё одна щекотно потекла к сгибу локтя. Укус нудно пульсировал, сочась кровью, а мне только полы мыть не хватало для полного счастья, так что я, заранее скривившись, зажал его свободной рукой…       И замер на полпути в ванную. Потому что приготовился к боли — а больно не было.       — Зови, если что.       Проходя мимо, Танька пихнула меня кулаком в плечо и свалила наконец в комнату. Капля сорвалась с локтя, разлетелась брызгами по линолеуму — красная, яркая. Я пялился на неё, прислушиваясь к ощущениям: боль утихла, по коже разлилось тепло, хотя пальцы у меня ледяные, и пульсирует всё тише, тише…       Мигающий свет сдыхающей люминисцентной трубки делал всё в ванной холодным и бледным. Тревожным, как в фильме ужасов; я со своей окровавленной рукой и колотящимся в рёбра сердцем вписывался на отличненько, в фильмах как раз с таких сцен всякая херня начинается… Бледно-красная вода закручивалась в сливе, в ней плавали розовые блёстки. Зелёные — если смотреть под другим углом. Следы зубов были ярко-красные, но неглубокие, и кровь из них еле шла. Я нахмурился — а какого хрена тогда из меня на улице так хлестало?       Решил, что какая разница. На автомате залил всё перекисью, смыл пену, херанул на всякий зелёнки по краю. Порадовался, что, когда за спиной скрипнула дверь, уже обмотал запястье бинтом — укус на собачий не был похож ни разу.       — Помочь? — Сестра подтянула мою руку к себе и надорвала бинт. — Скажи, если будет туго.       Она плюхнулась задницей на стиральную машинку, болтала ногами, матерясь на сыплющийся нитками бинт. Морщила нос; у неё на нём веснушки повылезали — бля, это что, у меня тоже…       Глянув в зеркало, я выругался за компанию. Ага, блядь. Обсыпало по переносице и щекам.       — А это что? — Танька пнула меня коленом в бедро, и я опустил взгляд. А. Это я тут руку вытирал.       — А на что похоже?       — Тени какие-то или блеск, что ли… — пробормотала она и прищурилась на меня: — А чего розовые такие, прям «"Маленькая фея", моя первая косметика». Ты там что, с малолеткой какой-то обжимался?..       Ответить было нечего, потому что, хоть она и шутила, малолетку я, получается, всё-таки зажимал, только мужского пола и с благородными целями. И очень хотел дожать…       В смысле, ну. Узнать, наверное, не стащил ли и правда что. Или за укус вломить. Что-то типа того.       В общем, надо.       — Эй, ты куда?       — Пройдусь, — бросил я сестре и уже у двери, опомнившись, махнул забинтованной рукой: — Спасиб!       До дома Санька я долетел не разбирая дороги и собственных мыслей. Только у подъезда уже опомнился и притормозил.       Так, — щёлкнул пальцами. И куда это меня несёт?       Прокушенное запястье отозвалось непонятным чувством — вроде бы больно, но я щёлкнул ещё раз, а потом ещё. Вспомнил: Санёк сказал, что мелкий поселился в квартире напротив, — и на секунду захотелось взбежать туда, на пятый этаж, постучать и…       И хрен его знает, что дальше. Только эта мысль и остановила; я забрался с ногами на скамейку, уселся на спинке, вцепился в деревянную перекладину. Набрав Санька, насчитал четыре гудка, сказал:       — Спускайся, я у подъезда. — И отрубился, чтобы выбора не оставить.       Потом расстегнул олимпийку. Жарко… Воздух холодный, но внутри всё горит, будто слегка лихорадит, только приятно. Странное ощущение. Вообще всё странно, я себя никогда так не чувствовал, и это по венам струится, точно блёстки попали в кровь, искрятся там, тёплые и яркие…       Санёк вышел, когда я бинты разглядывал. Глупым-преглупым взглядом — мне так самому казалось.       — Собака укусила, — сказал я ему, не дав рта раскрыть. И, спрыгнув на землю, улыбнулся: — А давай всё-таки по пиву. И пройдёмся — не могу на месте стоять!..

***

      Ненавижу ждать.       Сняв кепку, я растрепал волосы, привалился к нагревшемуся на солнце забору и нахлобучил кепку обратно. В кустах рядом гудели пчёлы, на жаре удушающе сладко пахли облепившие ветки жёлтые цветы. За этими зарослями выход было видно плохо, но охранник подозрительно на меня покосился, даже когда я просто мимо прошёл, так что от ворот пришлось отвалить.       Конечно. Эта гимназия для богатых, красивых и умных. Таких от кого-то вроде меня надо защищать, а то ограблю, побью и вообще буду плохо влиять одним своим видом.       Можно подумать, оно мне надо. Хрен бы я сюда пришёл, если б не снилось третью ночь подряд: немощь эта бледная в руках трепыхается, а я ладонью под кофту лезу, и там что-то тонкое, шелестящее, живое…       Сунув пальцы под рукав, я провёл по бинту на запястье, надавил сильнее… Не больно. Совсем, будто и нет там отпечатка зубов. Впрочем, к сегодняшнему утру от него только синяк и остался — фиолетово-жёлтый, особенно яркий на месте клыков, но не болезненный и без ран.       А ведь кровь у меня в тот вечер стекала по пальцам, капала на асфальт, и какого хрена спустя два дня всё зажило легче царапины от Муркиного котёнка…       Воздух резко наполнился голосами. Из ворот начали выходить школьники, и я вытянул шею, выглядывая среди всех малолеток одну конкретную. Откуда-то взявшееся волнение придушил сразу — нечего тут, — но когда увидел в толпе знакомую бледную физиономию, сердце противно трепыхнулось в груди.       Бля, я как будто маньяк какой-то. Самому стрёмно, но я же просто посмотрю, что у него там под кофтой, — и, надеюсь, увижу только тощую бледную спину…       Мелкий шёл впереди, к счастью не замечая, как я на эту его спину пялюсь. Сегодня в форме гимназии, с увешанным цветными значками рюкзаком на плече, но всё такой же мрачный и наушниками заткнулся. Я опасался, что он пойдёт домой с кем-то, но он и выскочил-то в гордом одиночестве, так ещё и в сторону от остальных метнулся, взгляда не поднимая.       Совсем отщепенец. Ну, мне это только на руку. И что солнца он, видно, не любит, тоже: дороги он выбирал под деревьями, свернул в тенистые дворы, а потом и вовсе решил сократить через гаражи.       Отлично. Я притаился чуть впереди и, когда он проходил мимо, поймал его за кофту. Дёрнул к себе, в укромное место между гаражом и деревьями, и только потом понял: надо было заранее придумать, что сказать. Чтобы он не смотрел на меня вот так — огромными, серыми, очень испуганными глазами.       — Ты это… — попытался я успокоить парня, — я…       Но эффект неожиданности уже прошёл.       — Отвали! — Мелкий явно меня узнал. Пихнул в грудь, сильно, зараза, и попытался пнуть, но двигался неловко, будто дрался впервые в жизни. Мне привычнее — сграбастав за ворот, я толкнул его к стене гаража; лязгнула ржавая обшивка.       — Раздевайся.       Ткань под пальцами затрещала. Мелкий уронил рюкзак, вцепился мне в руку, рыпнулся — и зашипел, сверкая глазищами:       — Тебя за меня посадят. По 134-ой.       — Завали…       — Так это мне тебя завалить?       Я присвистнул. А мелочь-то и правда в край охреневшая, прав был Санёк. Но такого тронь — переломится, несолидно как-то…       Хрен с ним. Оставим воспитательный процесс до лучших времён. Я тут не за этим.       — Кофту снимай, мне… надо, короче. Отпущу потом.       Казалось бы, вот и хватит тут дёргаться, успокойся и сделай, что велено, — но пацан испугался ещё сильнее. И без того огромные глаза распахнулись шире, пару секунд он пялился на меня затравленно, потом сглотнул, втянул воздух сквозь зубы — и превратился во что-то вертлявое, царапающееся, пинающееся. Снова попытался цапнуть, но на этот раз я был готов и зажал ему пасть рукой — ну на хер, у меня кровь не лишняя! В ладонь сразу же протестующе замычали, эта сволочь дрался, как за собственную жизнь — или честь? — да заебал, я ж ничего такого не хочу, я ж просто с ума пытаюсь не спятить!..       — Да уймись ты!       В итоге мне надоело. Не хочет, зараза, по-хорошему, будем по-плохому; я дёрнул его вверх, только носки кедов шаркнули по земле, развернул, мордой пихнул в стену гаража, задрал кофту…       И охуел.       Поплохело мне. Потому что, ну… Крылья. То есть… Бля, правда крылья. Полупрозрачные, розоватые. Не торчат, висят вниз, как у мухи этой зелёной. И растут прямо из спины. Прямо из лопаток. Из бледной, поблёскивающей кожи. Бинтом примотаны посередине, плотно так, даже на этом доходоне кожа пережалась, и красные следы на рёбрах отпечатались, а концы заправлены в джинсы, под весь в заклёпках ремень… не, ну это серьёзно, я не сплю?!       — Это что ещё за хуйня?       Мелкий уже не сопротивлялся — обмяк у меня в руках, стоило кофту задрать. Лбом ткнулся в стену. Шмыгнул носом. Пробормотал еле слышно:       — Это крылья.       Я его отпустил даже как-то, такой он стал вялый и безобидный. Свалить больше не пытался, только кофту спешно поправил и ухватился за край побелевшими пальцами. Всё ещё лицом в стену.       — Я, блядь, вижу. Какого хрена у тебя крылья?       Вдох мне в ответ был самый что ни на есть страдальческий. И после него виноватое какое-то:       — Я фея.       — Ага. Конечно.       Но мелкий не был похож на того, кто решил пошутить. Развернулся наконец, уставился снизу вверх. И уж очень серьёзно схватил меня за рукав:       — Только не говори никому, пожалуйста! Я тебе… ну, заплачу, хочешь? Бли-ин, меня предки убьют, второй раз за месяц спалился…       Как подломленный, он сел у стены, прямо в крапивовые заросли. Обхватил колени, уткнулся в них, волосами весь занавесился… Ревёт, что ли?..       — Эй. — Я подошёл поближе и посмотрел на это безобразие. Ага. И как малолетних нефоров условно мужского пола положено успокаивать? В голову пришло только подпнуть его извинительно в кед, но чот как-то… Ладно, похлопаю по макушке. — Да успокойся ты, ладно. Фея так фея. У всех свои недостатки.       Он глянул на меня исподлобья: не заплаканный, хмурый просто, и ссадина на щеке грязная — кровь со ржавчиной. В рюкзак полез:       — У меня много нет с собой, но я потом попрошу ещё у родителей… — И, покопавшись, вытащил пару мятых бумажек и гору монет. Бумажки трепыхались на ветру; рыжая копейка упала сквозь тонкие пальцы в траву.       А у меня в голове всё никак не укладывалось: крылья…       — Убери свою мелочь.       — Но у меня сейчас больше нет…       Он вдруг замолчал и взглядом за плечо стрельнул. Через пару секунд и я тоже услышал шаги, а затем наше уединение нарушила женщина. Из тех, кому до всего есть дело. Я таких сразу чую. Увидев меня, а потом мелкого — в траве передо мной, с деньгами в руках, — она упёрлась руками в бока:       — Что это тут происходит?       Пацан тут же вскочил на ноги и метнулся к ней под крыло.       — Иди домой, он тебя не тронет… — подтолкнула она его к дороге, а на меня глянула грозно: — Ты чего к детям пристаёшь? Не стыдно?..       Она отчитывала меня с нескрываемым удовольствием, а я мелкому вслед смотрел. На спину его, обычную такую, с узкими плечами, разве что слишком, пожалуй, ровную (из-за бинтов?), поэтому момент, когда он на меня обернулся, не пропустил. И на жест этот неуверенный — палец у бледных губ, сложенных в различимое «тссс», — сам не знаю почему, кивнул.