Grace

      Полупрозрачные дождевые капли медленно скользят по стеклу, нелепо косят набок, подгоняемые ветром, и на покрытом тонкой водяной плёнкой оке оставляют дрожащие разводы; в каждой капле — уменьшенная панорама пустынной дороги по ту сторону окна, но всё, что в них можно разглядеть, — влажную тьму, что тяжело оседает на веки. В машине играет какая-то неизвестная ей песня, но Грэйс не особо обращает внимание, наблюдает скорее за уставшими Винчестерами и мотком асфальта в лобовом стекле. Они снова едут на охоту, мотая километр за километром.       Грэйс не очень-то нравится, она надеется, что братья станут искать оружие, перелопатят кучу ветхих книг, лишь бы успеть в срок: уничтожат Азазеля раньше, чем он успеет протянут руку к негнущимся прутьям Клетки; охотники медлят — тратят до того бесценное время на какую-то мелкую шушеру, спасают случайных встречных, тогда как должны думать о судьбе миллионов; они не понимают, не чувствуют то бремя ответственности, что отныне лежит на них, уверяют, что, как только появится хоть одна зацепка, тут же сорвутся в путь, но этого мало, ничтожно мало, чтобы остановить громадную машину Ада. Грэйс их бросить не может: сейчас, уязвимые словно дети, они сверкают маяком для всех тварей на многие мили вокруг; к тому же, случись что, её заподозрят сразу же; демон не хочет рушить и без того хрупкое доверие.       За окном, освещённый нестройным снопом света, всего на мгновение мелькает дорожный знак, оповещая о въезде на сорок первое шоссе; демон подбирается на заднем сидении, затылком ощущая чужую силу, пристально вглядывается в черноту перед собой; слышится визг тормозов, и Грэйс не сразу понимает, что в боковое стекло отчаянно стучится девушка, кричит и просит о чём-то, почти задыхаясь. Душа сияет в темноте, лишь для неё переливаясь голубоватым свечением. — Она мертва, — кидает безразлично, просто чтобы озвучить свое наблюдение. — Знаю, это она с мужем сбила Грили пятнадцать лет назад, — хмуро кивает Дин, откидываясь на сидение. — И почему с призраками всегда так сложно? — В любом случае стоит её впустить: не думаю, что она осознает свою смерть, — Сэм приоткрывает дверь.       Вместе с всхлипами и завываниями девушки, у которой слишком явно трясутся руки, в салон проникает запах мокрого асфальта и влажная прохлада дождливой ночи — Грэйс сильнее кутается в кожанку, хмуро ёжась на заднем сидении. Призрак жутко тараторит, сбивается и давится рыданием, судорожно глотает воздух и молит впустить, потому что «мужчина весь в крови» гонится за ней; демону откровенно скучно, а ещё возникает непреодолимая тяга прикоснуться к душе, к этой голубоватой пульсации… она вовремя одёргивает себя.       Грэйс злится, когда Винчестеры с самыми что ни на есть понимающими и скорбными лицами соглашаются проводить Молли — до чего же приторное имя — к разбившейся машине и помочь разобраться с аварией; будто бы просто убедить её в собственной смерти не достаточно. Плестись под дождём удовольствие сомнительное, гулкие капли то и дело попадают за высокий воротник куртки и хладными слезами скатываются по спине; Грэйс ненавидит дождь. На месте аварии ничего не оказывается, что, впрочем, не удивительно: вряд ли кто-нибудь бы оставил машину гнить в лесной чаще; демону хочется быстрее превратить кости чёртова Грили в обугленные головёшки и вернуться к более важным делам.       Молли продолжает трястись и отчаянно хвататься за Винчестеров, что выглядит до ужаса жалко, они вчетвером бредут обратно к Импале, а охотники всерьёз собираются тащить призрака в ближайший город; Грэйс недовольно откидывает мокрые пряди и прислоняется лбом к окну, возвращаясь к созерцанию темноты. Чужая мощь врывается неожиданно, давит, сжимает в змеиных объятиях, но демон легко сбрасывает эти оковы; радио шипит и пенится помехами, станции переключаются, застывая на одной песне, а посреди дороги вдруг образовывается фигура; голос в динамике шепчет: «Она моя». Дин сильнее надавливает педаль газа и крепче сжимает руль, проносится сквозь, заставляя призрака рассыпаться снопом озоновых искр; мотор стонет с натугой и глохнет, оставляя машину среди барабанной дроби дождя.       Грязь под ногами чавкает, причмокивает хищно, впивается в ботинки и тянет их вниз, будто пытаясь поглотить, лесные дороги болотисты, скользят под ногами, а нос щекочет вонь полусгнивших мокрых листьев; Молли всё ещё молчит, пытаясь воспринять информацию о призраке, хотя, учитывая что она видела, заставить её поверить не сложно. Грэйс плетётся позади, что-то во всей этой обстановке, во всей этой ситуации ей категорически не нравится, будто зудящее на подкорке чувство опасности, так что она вглядывается в темноту и слушает шорох листьев, пока они бредут по извилистой тропинке, что вьюнится меж стволов.       Охотничий домик — вот так каламбур — скрипит на ветру не хуже вековых, покрытых влажным мхом сосен, старые доски пахнут гнилью и сыростью, разложением и тяжёлой комковатой пылью; сквозь просветы в крыше, словно сквозь старые струпья, сочится вязкая дождевая вода, иногда очень неприятно приземляясь на макушку, но тут хотя бы потоки дождя не льются бесконечными ровными струями. В доме ничего интересного, кроме давно забытых и насквозь отсыревших газет да парочки звериных шкур, покрытых личинками; в дырявых застенках воет ветер, треплет пожелтевшие страницы. Грэйс чувствует, как всего за миг воздух пропитывают озон и мороз, кожа покрывается мурашками, а посреди гостиной, прямо позади Сэма, появляется Джона Грили: облезлый, растрёпанный старик, умытый собственной кровью; призрак скалится, скрежещет извечное: «Она моя…» — и тянет прозрачные жилистые руки к трясущейся Молли; Дин стреляет, и демон чувствует, как мимо проносятся обжигающие частички соли.       Они снова отправляются глубже в лес, но дождь, к счастью, перестаёт барабанить свой назойливый ритм по размокшей земле; Молли немного замедляет шаг, пока они пробираются всё той же тропинкой, и идёт рядом с Грэйс, явно не зная, с чего начать разговор. — Ты что-то хотела? — демон заговаривает первой, даже не поворачивает голову в сторону девушки, угрюмо сверлит взглядом липкую земляную кашу под ногами. — Зачем ты здесь? Я имею в виду… парни, понятно, они охотники, но ты же такая хрупкая… Чем ты можешь им помочь? — Грэйс подымает в презрительной ухмылке тот уголок губ, который Молли может видеть. — И… они боятся немного, это видно, хотя явно делают это не впервые, а тебе будто всё равно. — Так и есть, мне действительно плевать, какой-то захудалый призрак вряд ли хоть что-нибудь сможет мне сделать, — хмыкает и морщит веснушчатый нос, зная, что звучит уж слишком самонадеянно и заносчиво. — А вот зайкам-побегайкам может достаться. Так что держись рядом, если не хочешь попасть к нему в руки, — поворачивается и на миг сверкает чёрными безднами; Молли кивает будто сама себе и продолжает идти рядом — умная девочка.       Впереди снова высится дом, этот хотя бы выглядит лучше, чем предыдущий, камень долговечнее дерева, а внутри можно разглядеть остатки былой человеческой жизни: в доме осталось всё, от мебели до набора керамических тарелок. Братья отправляются исследовать второй этаж, Грэйс остаётся присматривать за Молли на первом, она листает обветшалые журналы, глянец которых премерзко липнет к рукам, и задумчиво меняет местами чашки, забытые на столе; девушка мнётся рядом, испуганно озираясь по сторонам, от неё исходит аромат озона, чистый, немного пьянящий, — он, впрочем, не очень отличается от запаха леса после дождя.       Винчестеры спускаются медленно, каждую ступеньку выверяют, прежде чем наступить, перешёптываются о чём-то; в разговоре мелькает имя Дэвида, и Молли вскидывается, прислушивается к скрипу половиц, но больше ничего услышать не может. У братьев на руках полусгнивший труп жены фермера, они несут его бережно и укладывают на диван; девушка явно в ужасе, ей противно, и она отходит ближе к окну, от которого тянет сквозняк, лохматит спутавшиеся волосы. Труп решают хоронить тут же, рядом с каким-то старым узловатым деревом, берут лопаты и готовятся копать; окна покрываются изморозью.       На оконном стекле проявляется надпись, и Грэйс снова ощущает озонный призрачный шлейф, вот только от Грили пахнет ещё чем-то уж слишком знакомым: эта душа принадлежит Аду. Когда он появляется, разбивая стекло, демон уже готова: вскидывает руку и ловит на крючок его сущность, держит в раскрытой ладони и с ухмылкой наблюдает, как его оскал превращается в ужас; у неё смолянистые глаза, а в доме вьётся ветер, хлопает книжными страницами и хлещет извилистыми потоками, где-то в небе росчерком металлического пера сверкает молния, Грэйс сжимает пальцы, и призрака опутывают огненные нити, превращают размытый силуэт в огненный столб; Джона кричит звериным рыком и растворяется в воздухе, оставляя лишь едва различимый привкус серы на небе; ветер затихает, а Дин Винчестер смотрит на неё исподлобья. Останки им больше не нужны.       У машины Грэйс стоит, оперевшись бедром о капот, и смотрит, запрокинув голову, на омытые дождём и звёзды, которые сияют как никогда, здесь, над пустынной дорогой, небо глубокое и тёмно-синее, атласное, каким никогда не бывает в больших городах, где синева смешивается с желтоватым светом ночных огней и превращается в тучную серую безликость; пальцы мёрзнут немного, и демон прячет их в карманы. Из-под полуопущенных ресниц она наблюдает за Винчестерами, которые обещают отвезти Молли в город и показать живого и невредимого Дэвида; бесполезно тянут время, давно уж стоит сказать ей, что она тоже призрак.       Восходящее солнце подсвечивает приближающийся город мягким розовым и золотистым, отбивается в тысячах стёкол и лижет озябшие плечи; Молли стоит, обняв себя руками, смотрит куда-то в даль и не верит в собственную смерть: Дэвид ведь тут, рядом, такой родной и живой… Она не хочет уходить, оставив его одного. Сэм выдает что-то пафосное, совсем неподходящее для этой минуты, и Грэйс передёргивает, демон плюёт на собственные принципы, становится рядом и заглядывает девушке в глаза. — Ты не принадлежишь ни этому миру, ни Аду, то что тебя ждет — гораздо лучше вечной тоски и скитаний, так что отправляйся. Уверена, там ты не заметишь, как пролетит время, и Дэвид снова будет с тобой, — сжимает чужое плечо тонкими пальцами и смотрит серьёзно.       Молли кивает, поворачивается лицом к солнцу, позволяя ему плескаться в волосах, и исчезает, растворяясь голубоватыми искрами.

***

      Металлическая дверка скрипит, отбрасывая короткий отблеск на строгий серый пиджак, и открывается с звонким лязгом, будто цепи, удерживающие труп в холодильнике, лопнули, позволяя свету софитов упасть на смятые волосы мужчины: всё его тело покрыто глубокими укусами, сквозь клочки остывшей и посеревшей плоти прорастают грубые чёрные медицинские нити, скрепляют разодранную грудную клетку и изогнутые рёбра, что странно бугрятся под трупной кожей; у него на застывшем лице — маска агонии и звериного ужаса, который приходит за пару мгновений до смерти. От мужчины пахнет холодной сталью и ещё чем-то неуловимо-звериным; Грэйс едва сдерживает себя, чтобы не наклониться ближе, успокоив зуд на кончиках пальцев, она нервно одёргивает неудобную юбку-карандаш и вновь переводит взгляд на коронера. Женщина говорит о волке, затем — о питбуле, до чего же смешные и нелепые теории строят люди, лишь бы сделать вид, что загадка разгадана; демон давится смешком. В глазах загорается полубезумный огонёк ненависти, вспыхивает пылающим цветком вокруг бездонной пропасти зрачка, потому что эта тварь ей знакома слишком хорошо; Сэм ловит взгляд, в котором бушует адское пламя, и спешно прощается с доктором.       Магазин, набитый кисло пахнущим серебром, с тихим щелчком входит в рамку, и Дин на пробу встряхивает пистолетом: пули глухо стучат друг о друга; на лице охотника — смесь восторга и тихой скорби по всем, кто пал от лап монстра: он готов делать свою работу. Грэйс сжимает кулаки в каком-то мнимом блаженстве, чувствует, как в бедро привычно упирается клинок, а кровь сочится сквозь пальцы, омывает ладони и катится вниз по запястьям, вязкая, тёплая, солоноватая и пахнущая медью; она ощущает этот привкус на кончике языка — трупная сладковатая гнилизна и скользящая, утекающая жизнь; Грэйс вздрагивает, когда в багровую симфонию её мыслей врывается голос Сэма. Пора опрашивать свидетелей.       Демон держит руки в карманах куртки, потому что ногти впиваются в ладони, оставляя кровавые следы-полумесяцы, воздух сгущается, отдаётся лёгким покалыванием, выдавая присутствие другого сверхъестественного существа, правда, ощущение слабее, чем это бывает обычно, будто оно прячется. Девушка напротив вымученно улыбается, а Грэйс пытается увидеть пнущиеся сквозь дёсна острые клыки и звериный вертикальный зрачок в мягких карих глазах, но ничего не находит. От бессилия хочется и самой взвыть, но она выдавливает вежливую улыбку и слушает про Курта Мюллера; возможно, в квартире остался его след.       На кухне, где они втроём шепчутся, словно стайка пятиклассниц, едва уловимо пахнет кофе и лавандовым кондиционером, столешница под ладонями гладкая и прохладная, а комната кажется невероятно лёгкой и светлой. — Она не человек, — Грэйс упрямо смотрит на братьев. — Либо кто-то из тех, кто бывает в квартире достаточно часто, я чувствую след сверхъестественного. — Скорее всего этот Курт, — Дин проверяет пистолет. — След мог остаться после него? — демон хмуро кивает. — Поедем к нему на квартиру, вдруг что найдём. — Ага, фарш из человеческих сердец в холодильнике, — скептически хмыкает Сэм. — С соответствующей наклейкой и рецептом.       Дин неопределённо пожимает плечами, и они покидают квартиру под подозрительным взглядом дотошного соседа; Грэйс слишком глубоко в себе, чтобы заметить, что от него тоже едва различимо несёт чем-то звериным.

***

      Квартира Курта Мюллера оказалась маленьким и душным захламлённым пространством, в котором единственным источником природного света был крошечный балкон, выходивший во двор невысокого дома, прямиком на мусорные баки. В комнате едва ли можно было пройти, не зацепив стол с нагромождениями из каких-то бумаг или стул, на котором высилась гора из грязной одежды; Грэйс была уверенна, что со включённым светом всё выглядело бы ещё хуже. В холодильнике оказалась всего пара бутылок пива, от которых, правда, несло чем-то трупным; Сэм снова пошутил про сердца в морозильнике.       В квартире не чувствовалось ничего, кроме вони разлагающейся еды, грязной одежды, но вот от балкона веяло чем-то тревожным, словно в подтверждение из-за окна раздался скрежет, дрожью отозвавшийся в позвоночнике. В свете тусклого голубоватого фонаря и тьмяных запыленных звёзд по фасаду дома тянулись шесть длинных рваных полос, сквозь разверзнутые края которых сочились ночные тени, косыми струями укладываясь на асфальт. В воздухе отчётливо звенело лунное сияние, а у Грэйс на кончиках пальцев собиралась дрожь нетерпеливости, сквозила, вырывалась, вызывая короткие порывы ветра и рваное мигание ламп в квартире; демон ощутила, как тёплая рука Дина требовательно сжала запястье, призывая угомониться, девушка выдохнула и вернулась в комнату вслед за братьями.       Продолжая аккуратно перебирать вещи в полутьме, Грэйс все еще чувствовала висящий на кончике языка и щекочущий ноздри медно-металлический запах свежей крови, солоноватой горечью скатывающийся по глотке, пузырящейся в лёгких, обдающей вязким жаром все внутренности, словно в её руках вновь были тысячи жизней, готовых оборваться в любой момент; когда за окном раздался выстрел, демон поняла, что кровью пахло на самом деле, ещё до, словно предвещая надвигающуюся бурю. Она не стала утруждать себя спуском по лестнице, распахнула дверь, ведущую на балкон, заставив стёкла содрогнуться от удара, и перемахнула через перила, всего на миг ощутив боль в стопах; за мусорными баками что-то притаилось, свернувшись в бесформенный клубок с шипастым позвоночником, оно втянуло воздух, прижало уши к лохматой голове и кинулось бежать, учуяв более сильного противника: от него несло чем-то слепяще-огненным, острым, жгучим. Офицер на земле слабо пошевелился и застонал, увидев склонившуюся над ним девушку, желтоватый свет фонаря путался в её разметавшихся кудрях и мерцал над головой искрящимся нимбом. — Это был вервольф, обратился недавно, он напуган, — демон мёрзло передёрнула плечами и спрятала руки в карманы, как только скорая помощь свернула за угол, а вой сирены стих достаточно, чтобы не врезаться в голову, мешая сосредоточиться. — С чего ты взяла, что он молодой? — Дин хмуро окинул взглядом задворок, пытаясь отыскать ещё что-нибудь. — Полицейские сводки утверждают, что люди умирают уже не первый месяц, недавно выловили трупы каких-то шлюх. — Тогда вервольф не один, — Грэйс закусила губу. — Этот, сегодняшний, боится, он действует лишь на инстинктах. Был бы более опытным — попытался бы отбить свою добычу, но он предпочёл сбежать. Чует угрозу. — Думаешь, это Курт? — Сэм неловко опёрся о стену. — Был тут, сегодня? — Нет, Мэдисон говорила, он стал злобным довольно давно, если он вервольф — то скорее тот, первый, который охотится уже некоторое время. Это бы объяснило, почему я почти ничего не чувствовала в квартире — он научился скрываться. — Тогда кто второй и что он делал сегодня тут под окнами? — Думаю, это девушка, его подружка. Или второй пришел, чтобы драться за территорию. Я не знаю, ясно? О, думаю, стоит проверить Мэдисон, не зря же он её преследует. — Хорошо, — Дин кивает. — Тогда Сэмми останется присматривать за своей подружкой, — младший Винчестер негодующе вскидывается, — и ты вместе с ним, если она всё же вервольф. Держи, — демон ленивым жестом ловит небольшую монетку. — Чистое серебро. Я поищу этого патлатого придурка.       Грэйс хватает Сэма за рукав и, сопровождаемая порывом ветра, переносит прямо в коридор перед квартирой Мэдисон, не видя, с какой жадностью мужчина из соседней квартиры припадает к глазку. Она стучит, нетерпеливо перебирая пальцами: это чувство погони, напряжённой готовности, когда каждая кость в теле замирает пружинисто, ей хорошо знакомо, разве что под рукой не переливаются тугие мышцы, скрытые за жёсткой шерстью адской гончей, а воздух не пропитан серным жаром преисподней, дрожь предвкушения проходится по кончикам оголённых нервов, когда смуглая девушка распахивает дверь, плотнее кутаясь в махровый халат.       На кухне они мило беседует, упоминая Курта, и Грэйс торопливыми глотками цедит кофе из чашки, обжигая горло и морщась от горьковатого привкуса; монета, зажатая в руке, холодит подушечки пальцев и ладонь, даёт ей хоть-что, за что можно уцепиться в этой безумной лихорадке и горячном бреду — её якорь столь хрупок, тем более, им уже стоит пожертвовать; она едва пошатывается, монетка с удивительной точностью выскальзывает из пальцев и мажет Мэдисон по лицу. Девушка удивленно отшатывается и присаживается, чтобы поднять странный предмет: монета вполне спокойно лежит у девушки в ладони, не причиняя никакого дискомфорта. Грэйс чувствует, как жар спадает единой волной, оставляя чистый разум и крепкую хватку рук, рядом облегчённо вздыхает Сэм, словно только что избавился от огромного кредита; демон усмехается и с намёком стреляет в него глазами.       В чужой квартире она, в отличии от младшего Винчестера, чувствует себя весьма комфортно, с удобством разваливается на чужом диване, откидывая голову и подставляя шею солнечным лучам, тени медленно скользят, голубоватые, обдувая кожу прохладным бризом; Сэм зажато ютится за столом, сосредоточенно рассматривая собственные штаны и ботинки, Грэйс ухмыляется. Услышав, что девушка предлагает охотнику пересесть на диван, демон приоткрывает глаза, чтобы убедиться, что её не потревожат: Винчестер вежливо отказывается и остаётся сидеть у стола. Когда Мэдисон невозмутимо вываливает рядом с Сэмом корзину постиранного белья, Грэйс давится смешком и одобрительно кивает девушке, которая точно так же силится скрыть улыбку.       Под тихое бормотание квадратного телевизора демон млеет на солнце, точно большая и сытая кошка, нежится в полуденной мгле и для самой себя незаметно проваливается в сон, сползая по спинке дивана и утыкаясь носом Сэму в плечо: охотник удивлённо смотрит на дремлющего демона, но молчит, возвращая Мэдисон лучезарную улыбку. Назойливая трель телефона прямо под ухом заставляет Грэйс подскочить, стукнувшись головой с младшим Винчестером, глядя на экран телефона, который Сэм наконец то выуживает из кармана, девушка мечтает придушить Дина, о чём незамедлительно сообщает охотнику в трубку. Дин бормочет что-то о Курте Мюллере в баре, на заднем фоне грохочет музыка и слышатся чьи-то пьяные крики, Грэйс может поклясться, что старший охотник сейчас самозабвенно взглядом лапает молоденькую официантку, растягивая губы в пошловатой ухмылке; они остаются охранять Мэдисон.       Когда на улицу за окном опускается тяжёлая вечерняя тьма, придавливая к земле запах специй и помоек, а в тысячах домов загораются электрические звёзды, затмевая своим сиянием те обычные, что стыдливо кутаются в мрак пушистых свинцовых туч, они втроём садятся за стол и Мэдисон греет в микроволновке пачку бургеров из «Крогмана» и разливает в белые чашки мятный чай, тёплым паром ласкающий лицо. Грэйс с удовольствием впивается в мягкую булку и сочную котлету под ней, чувствуя как мелкие крупицы фарша скатываются по горлу, оставляя горячие маслянистые следы — бургер приятной тяжестью оседает в желудке; кажется, из десяти штук пять съедает она, а мята щекочет ноздри, заставляя то и дело фыркать.       Девушка желает им спокойной ночи и скрывается в спальне, Сэм зевает и нехотя соглашается поспать: Грэйс остаётся дежурить, усевшись на подлокотник дивана, и скучающе пялится в потолок, разглядывая сбившиеся комки краски, неровности и шероховатости; часы в гостиной назойливо тикают, гулким эхом отдаваясь в сонной квартире и голове демона, на улице тяжёлые водянистые капли изредка срываются с крыши, поодинокими ударами обрушиваясь на металлический шифер. Грэйс нравится эта эфемерная атмосфера летней — только в Калифорнии — ночи, такая хрустальная, а ещё вересково-голубая, цвета пьянящего виноградного тумана, что оседает по ту сторону век диковинными узорами, словно ты медленно тонешь в бездонной чаше тугого старого вина, пьянящего одним лишь прикосновением; темнота в комнате и за окном — батистовая, марлиновая, приглушённо мерцающая пыльными светильниками и звёздами, будто небо — громадная тысячеглазая кошка, в чьей длинной шерсти барахтаются люди.       Грузовик, со скрежетом преодолевая вязкую ночную тишину, бросает шальной луч света из глазастых выпученных фар прямо в квартиру, тревожа вздрогнувшую и нахохлившуюся кошку-Грэйс, что до этого взъерошено дремала с открытыми глазами, она манерно потягивается, хрустя сбившимися позвонками, и выхватывает из ножен клинок, ощущая как кость привычно ложится в руку: на каждую выпуклость руки приходится своя мозолистая неровность на ладони; демон вертит нож меж пальцев, посылая на стену редкие отблески, почти незаметные в ночной полутьме. Прикладывает лезвие к правой ладони, чуть надавливая, чтобы кожа вокруг поднялась невысокими бугорками; сталь холодная, маленькими зубьями впивается в кожу, прикусывая, будто играя, — Грэйс вдавливает сильнее, тянет вдоль одной из «линий судьбы», жадными сухими глазами следя за бордовой в темноте змеёй, чьи кольца расползаются всё дальше с каждым толчком давно мёртвого сердца. Раз. Раз. Раз.       Змея теряет очертания, кровавой лужицей растекается в собранной лодочкой ладони, грозясь выплеснуться за грань; кровь у демона слишком вязкая, сбившаяся в тёмные сгустки, а ещё холодная — от неё несет гнилью и плесенью, кладбищем и смертью, если быть уж совсем поэтичным, потому что что бы она ни делала, сколько раз бы ни упивалась чужим жизненным теплом, это тело уже мертво слишком давно. Как и прошлая жизнь, пора бы запомнить и забыть. Она не сможет стать прежней Грэйс Соммерсби. Пора бы понять. Грязнокровка.       Потерянное в детских воспоминаниях оскорбление; демон хохочет — вот что на самом деле грязная кровь, кровь мёртвого, мёртвого, забытого, потому что грязным может быть лишь мёртвый человек, жалкий, не способный сохранить собственную жизнь. Потому демоны самые грязные существа — каждый из них мёртв давно и безвозвратно.       Теперь ей кажется, что темнота соткана из тысяч жёстких нитей, обвивается вокруг хрупкой шеи и душит, душит, стягивает неповоротливые склизкие и дымные кольца, пытаясь раздавить, заставить лёгкие разорваться без воздуха. Руки бьёт мелкая дрожь, она чувствует, как костяшки стучат друг о друга, сталкиваются с хрустом, зарывается пальцами в волосы, тянет, будто пытается снять скальп, кожу, скинуть ненавистную оболочку. Грэйс знает, что это за чувство: если не давать ненависти выход слишком долго, она кипящей лавой расползается внутри, плавит кровь и кости, забирается в вены и сухожилья, каждую клеточку, заставляя сжирать себя изнутри; кусает губы, с наслаждением отдирает кожицу, чувствует, как рвутся хрупкие связи между клетками, но этого мало, чтобы добраться до крови. В голове шумит, а мир вращается в ритме кроличьей пляски, обагрённый, размытый за тонкой призмой только что содранной кожи.       Грэйс в лихорадке оставляет слишком холодную квартиру, чтобы утром очнуться на груде растерзанных, обезглавленных тел, полностью покрытой запёкшейся охрой.

***

Монстр. Монстр. Монстр.       По телу разливается приятный холод, невесомым облаком скользит в лёгких, не оседает — просто растворяется. Под ногтями отчётливей обычного виднеются бурые полосы, как и на ресницах, наверное, засыхают невидимые комки плоти, которые не смыть водой. Ничем. Впервые она срывается так масштабно, вероятно потому что её график пыток и убийств летит ко всем чертям, пока она с охотниками. Ей ли не знать о самом мощном наркотике. Смерти. Под кожей приятно зудит; новая доза в очередной раз оттягивает ломку, оставляя вновь трезвую Грэйс. От трупов она избавляется быстро и тщательно, чтобы они никогда, как минимум в ближайшее время, не узнали.       В квартиру она возвращается, едва за окном начинает сереть рассвет, заставляя лампу вздрогнуть на секунду, а Сэма сморщиться на неудобном, слишком коротком для него диване: в нос ударяет знакомый запах штормового океана, солёной горечи и ещё чего-то медного, только на этот раз; в зеркале мимолётом ловит своё отражение — глаза смотрят двумя безднами, словно изнутри неё, предательски нечёрные, томно отблескивающие бычьей кровью, будто внутри всё тоже багрецом перемазано. Она смотрит долго, чувствует пульсацию смолы в глазах, даже видит, как толчки расползаются рябью, пока не успокаивается достаточно, чтобы вернуть привычную тёмную зелень; правда, она тоже кажется другой, скорее цвета яшмы, словно корочки, покрывающие старые, почти затянувшиеся раны. Грэйс опускается на пол у белого дивана, опираясь на него спиной и откидывая голову; рыжие кудри облизывают белизну, точно взметнувшееся пламя.       Телефон вибрирует на столе, демон вздрагивает и моргает, словно струшивая пыль с коротких ресниц, протягивает руку и прикладывает к уху. — Дин? — хрипит в трубку, будто кровь всё ещё пузырится в горле. — Грэйс, какого чёрта? — он рычит. — Вы должны были за ней присматривать! — Что… — мысли разбредаются. — Я только что очнулся: меня вырубил оборотень. Это Мэдисон. Я царапнул её серебряным ножом. Ты же сказала, оно на неё не действует! — практически орёт в трубку. — Разберёмся. Приезжай скорее, — сбрасывает вызов и ленивым жестом посылает телефон в младшего Винчестера; охотник дёргается, едва не сваливаясь с дивана, и недовольно протирает заспанные глаза.       Грэйс толкает Сэма в плечо и пристально смотрит в глаза, будто пытаясь втолкнуть в его глаза эту мысль, но охотник не понимает, хмурится; она говорит шёпотом, чтобы не разбудить почему-то спящую Мэдисон, чувствует, как в голос снова закрадывается напряжённая дрожь, почти естественная жажда смерти, утекающего тепла, но в этот раз удержаться проще: её демоны сыты. Охотник дышит прерывисто, будто воздуха ему не хватает — вышибли из лёгких единым ударом, а в глазах — разочарование. Он первым подходит к двери спальни, открывает одной рукой, касаясь лишь кончиками пальцев, словно всё ещё не верит; девушка на кровати ворочается и распахивает глаза, смотрит недоумённо и рукой судорожно пытается нашарить одежду, на руке зияет сероватая бескровная рана; охотник поджимает губы и выходит из комнаты, Мэдисон, придерживая простыню, спешит за ним, окликает, проносится мимо Грэйс, точно демона тут и нет.       Щелчок замка — хруст сомкнувшихся челюстей, что отрезает светлую квартирку от всего остального мира, оставляя сверхъестественное разбираться между собой; Сэм в чуть дрожащих от напряжения руках сжимает пистолет, направляя его на вервольфа, монстра, который смотрит на него заплаканными, влажными глазами с покрасневшим от слёз белком и невероятно яркой радужкой; Мэдисон страшно в окружении сумасшедших, она всего лишь хочет жить, смотрит с мольбой на тощую рыжую девушку, шевелит беззвучно губами, надеясь докричаться, но та лишь упрямо поджимает губы и в холодных глазах на секунду мелькает нечеловеческая бездна.       Грэйс не даёт им разговаривать, понимает, что охотник сейчас на грани, и лишние просьбы его только больше раздражают; всматривается в лицо девушки, чуть острое, как у лисы, озорное, доброе, в нём не видно той хищности, что присуща монстрам под человеческой личиной, подрагивающие губы не скрывают звериный оскал, а ноздри не раздуваются, пытаясь учуять кровь, — что-то во всей этой истории не сходится. Стук в дверь слишком громкий для этой мёртвой тишины, мгновенно обрывает беспорядочные мысли, и демон вскидывает голову, пытаясь разглядеть настроение Дина, решить, стоит ли беспокоиться.       Они снова шепчутся, стоя на кухне: Сэм, уже успокоившийся, пытается убедить Дина в том, что Мэдисон не знает, ни черта не знает о своей второй сущности, будто это нечто внутри неё — паразит, изворотливый, притаившийся; Грэйс вертит меж пальцев серебряную монету. Старший Винчестер сжимает губы и прикрывает глаза, ему хочется отмахнуться, поскорее покончить с монстром и делом, но совесть не позволяет: вдруг там, за разверзнутой пастью, прячется человек, сжавшийся, напуганный; вдруг ещё можно помочь? — Монстров нету, нет… вы все спятили… — девушка содрогается, когда они возвращаются в комнату, хочет свернуться в комочек, но тугие верёвки не дают; Грэйс подходит ближе и склоняется, прижимает к руке серебряный кружочек, но ничего не происходит. — Они есть, — выдыхает горячее серное облако и распахивает смольно-чёрные, вязкие глаза, сулящие бездну. — И я одна из них, а вот ты — спорный вопрос. — Мэдисон судорожно вдыхает и отшатывается. — Должен быть способ помочь! Вспомни, в дневнике отца, — Сэм заглядывает брату в глаза, чуть ли не лбом в руку тычется, словно оленёнок. — Если мы убьём того, кто её обратил, это может помочь. — Всё равно, её могли укусить много лет назад. Мы не найдём его, — у Дина взгляд извиняющийся.       Они говорят долго, рассматривают укус на шее у девушки и спорят, а Грэйс молчит, потому что знает — убийство обратившего бесполезно, есть всего один способ избавиться от недуга. Демон молчит, и решить не может, стоит ли её спасть, она ведь убивала, однажды, может даже больше, простых людей, которые лишь были слишком раздражающими; с вервольфами у неё давние счеты; может, тот, кто убил её семью, тоже не знал, жил обычной жизнью и лишь лунными ночами выбирался потрошить людей, может, какие-то охотники тоже не убили его, не смогли. Грэйс смотрит в глаза девушки, водянистые, тёмные, глубокие, на обреченность в её взгляде и решается — в конце концов, если она уже пожирала человечину, ей не поможешь. — Стойте, — собственный голос звучит слишком сухо. — Ей это не поможет. Но есть способ избавить её от болезни, если она ещё не пробовала человеческую плоть. Курт мертв? — Нет, она его успела только поцарапать. Я вовремя успел, — Дин внимательно следит за ней, скрестив руки. — У первого трупа вырвано сердце. Ты его ела? — обращается к самой Мэдисон. — Откуда мне знать? Я ничего не помню! — девушку кривит от отвращения. — Вспоминай! Если ты его не сожрала, тебя ещё можно спасти. Вспоминай! — звон пощечины стайкой напуганных птиц разлетается по квартире.       Зрачки у девушки расширяются, рот распахивается в беззвучном немом крике, Грэйс будто видит, как две сущности: стержневая, человеческая, и полупрозрачная, обволакивающая сверхъестественная, сливаются в одну, поток воспоминаний захлёстывает с головой, заставляет Мэдисон задыхаться от ужаса, от смрада крови, она видит полную луну и собственные длинные когти; когда песчаный вихрь в голове утихомиривается, она поднимает на охотников сухой, бесцветный взгляд. — Я вырвала его сердце, вырвала, но не… не ела; я была не голодна. Бросила в каком-то переулке. — Хорошо, — Грэйс кивает. — Нам нужна кровь обратившего её вервольфа и настойка из аконита. Вервольф должен быть живым, иначе не сработает. — Он должен выйти на охоту сегодня, в районе Хантерс-поинт, как обычно. Пойдёшь со мной? — бросает демону пистолет. — Да, Сэм, останешься с Мэдисон. Нам надо поторопиться, чтобы вколоть пока она будет лохматой. Закрой её пока в кладовке — без обид, милая, — ухмыляется дрожащей девушке и прячет ствол за пояс джинсов.

***

      Запах зверя демон чует не сразу: его перебивает вонь парфюма местных шлюшек и благоухание сточной воды и гниющего мусора; вервольфа она находит по сиплому, с хрипотцой, дыханию и тихому рыку — он выслеживает разукрашенную девицу. Когда он бросается вперёд, намереваясь вцепиться шлюхе в горло, она тенью выскальзывает из закоулка и бьёт его в живот, отбрасывая от визжащей девицы, которая в спешке убегает, стуча шпильками; вервольф вскидывается со страшным оскалом, и за искривлёнными звериными чертами Грэйс узнает надоедливого соседа из квартиры напротив, выставляет руку и чуть сжимает пальцы, удерживая его на месте — монстр испуганно скулит. — Давай, шевелись, — прикрикивает на охотника и сжимает ладонь ещё сильнее, не давая вервольфу пошевелиться, пока Дин делает надрез ему на руке и собирает в пробирку кровь.       Они запирают его в каком-то пустом подвале, и демон переносится обратно в квартиру вместе с Дином, чтобы тут же отправиться в знакомый оккультный магазинчик; пока продавца нет, она ищет нужную баночку и возвращается к охотникам, оставив на прилавке нужную сумму — столь мелкое воровство Грэйс считает дурным тоном. Из-за закрытой двери доносится вой и скулёж, слышно, как мощные когти выкрешивают царапины, крошат бетонные стены с мерзким скрежетом; демон достаёт из аптечки небольшой шприц и заливает туда кровь и аконит, взбалтывает, чтобы вязкие багряные щупальца растворились в желтоватой жидкости. Взмахом руки отпирает дверь и пригвождает монстра к серой стене, испещрённой длинными царапинами, стучит ногтем по шприцу и вкалывает в сонную артерию, силясь удержать вырывающуюся девушку.       Полуволчье тело грузно оседает на пыльный пол, содрогается в конвульсиях и когтями впивается себе в бёдра, воет, запрокинув голову, и скулит так жалобно, судорожно глотает и выталкивает воздух, дыбится, выгибает позвоночник до хруста и невидящим взглядом упирается в тёмный потолок — зрачки пляшут: больше-меньше. Девушка издаёт особо жалобный виток плача и обмякает на полу, когти втягиваются, как и зубы, на смуглое лицо опускается привычное выражение спокойствия; Сэм садится рядом, подобрав длинные ноги, ласково обнимает за хрупкие плечи, прислушиваясь к дыханию, которое становится всё более размеренным. Наконец Мэдисон открывает глаза, смотрит на охотника, укутывая привычным топлёным шоколадом, и улыбается кончиками губ; Дин и Грэйс тихо уходят, прикрыв за собой дверь квартиры.       Они стоят рядом, молчат, уставшие после охоты, и каждый ищет что-то своё в мерцающих огнях города; Грэйс чувствует тепло и запах серебра, исходящий от Винчестера, и придвигается чуть ближе; он хмыкает, а затем вдруг одним плавным движением притягивает ближе, так что она носом утыкается в воротник кожаной куртки, и целует, глубоко и медленно, прикусывая нижнюю губу, растягивая удовольствие, ухмыляясь, потому что сейчас ему не нужно играть хорошего парня; демон будто мурлычет, запускает руки под футболку, прижимаясь ближе к человеческому теплу, которого ей так не хватает. — Спасибо. За Сэма, — наконец произносит охотник. — Ему пришлось бы очень тяжело после её смерти. Откуда ты узнала об этом способе? — Триста шестьдесят лет, Дин, — демон смеётся. — Мы, может, и редкие сволочи, но сволочи образованные, а библиотека в Аду больше любой, которую ты когда-либо видел. У меня было время.