***
Грэйс впервые за триста с чем-то долгих лет в Аду и на земле жалеет, что не курит: может, бензином отдающий огонек заржавелой старой зажигалки хоть немного смог бы разогнать тьму в ее настоящем и будущем; она чувствует, что что-то приближается, видит как все зло и уродство слипается в один склизкий смолянистый комок, готовое обрушиться на человечество, замечает почти каждую шестеренку этой гигантской машины, вот только весь план целиком увидеть не может. У нее больше не остается зацепок: если Мэг действительно позволили уйти, искать ее можно по всему земному шару, потратив целую вечность. У Винчестеров этого времени нет, судьба уж давно над ними Дамокловым мечом нависла, смрадным дыханием щеки опаляя; у Грэйс странное предчувствие, будто тот самый ком вот-вот лопнет, ядовитой желчью в первую очередь охотников покрывая, и ей вновь остается лишь гнаться за смутными ощущениями, в темноте о собственные фантомы спотыкаясь. Тьма набрасывается на нее в мгновение ока.***
В глазах рябит и двоится, но лицо Мэг Грэйс видит довольно четко, думает сперва, что наконец слетела с катушек, провалившись в пропасть между двумя крайностями своей сущности, но нет, привычные черты под маской чужого лица складываются в до боли знакомую ухмылку, и демон чувствует, как ее тянут за волосы назад, заставляя откинуть голову. Голос Мэг в звенящую голову вливается неохотно, и Грэйс едва может из ее речи пару слов выхватить, что-то о подбитой птице, наконец попавшейся в клетку; чужое теплое дыхание пахнет серой и горькими сигаретами. Мэг отходит, закрывает предусмотрительно насыпанный узкий круг из соли и седлает старый скрипучий стул, развернув его спинкой вперед; Грэйс на своем ерзает, ощущая как просоленные веревки прожигают кожу на запястьях. В воздухе пахнет сыростью, мокрым деревом и сигаретным дымом — Грэйс лишь сейчас замечает пепельницу, в которой тлеют больше десятка сигарет. Мэг смотрит на нее выжидающе, с легким прищуром карих глаз, неосознанно острыми ногтями дерево царапая; новый сосуд идет ей куда больше прежнего. — Почему ты ушла? — когда Грэйс уже думает, что они так и будут играть в гляделки в тишине, раздается ее голос. — Почему? — Не знаю, — отвечает, кажется впервые, честно. — Просто знаю, что это правильное решение. Мне сказали… В вязкой тишине полутемного подвала собственный крик катится гулким эхом, плоть вокруг воткнутого в ладонь ножа искрится и пламенем до самых костей просвечивает, когда Мэг костяную рукоять небрежно поворачивает. Волосы пропитываются потом и липнут ко лбу, а челюсть сводит до зубовного скрежета. — О да, сказали! — смех Мэг хриплый и надрывный. — Я слышала о той душе, которую ты вытащила. Лжепророк напел пташке, и она упорхнула. С чего ты поверила обезумевшей от пыток девчонке? — Я не смогла оставить их, — сглатывает вязкий ком в горле. — Не смогла, после того как узнала, что он хочет сделать. — Идиотка! — лезвие вонзается ей в бедро, но на этот раз Грэйс лишь судорожно вздыхает. — Ты могла бы стоять по его правую руку! Его, нашего отца. Разве ты не променяла это безвольное отребье на смерть, на пороки, на чернь в своих глазах? Ты ведь сама пришла к нам, невиданное чудо! Умоляла сделать тебя демоном, отказалась вернуться тогда, чтобы сбежать сейчас? — длинный порез на бедре зияет дымящимися краями. — Ты знаешь, Мэг, видела, что я не забыла, не смогла! — кричит и тянется вперед, в глаза заглянуть пытаясь. — Ты думаешь, он будет для нас отцом? Очнись, он истребит людей, а потом возьмется за демонов, потому что мы куда грязнее, а он небесную белизну видеть хочет! Длинные ногти с кровавыми следами-полумесяцами впиваются в лицо, и Грэйс чувствует, как по щекам и шее стекают тонкие струйки крови, но может лишь заглядывать в глаза напротив, за которыми Адское пламя сильнее обычного бушует, багрецовыми языками изнутри все облизывая, ядовитой опухолью под кожей пульсируя. — Думаешь, я не знаю? — шипит в самое ухо, звериным рыком захлебываясь. — Им суждено умереть, всем сгореть, потому что они уже задержались в этом мире. Я верила Азазелю, потому что он единственный остался, когда все остальные разбежались, заползли в свои норы, перегрызя поводок, но он тоже потерялся. Ему нравится разводить свой детский садик полудемонов куда больше. Так что я больше не верю, ни в кого из них, кроме себя самой и Люцифера. Хочет истребить всех нас, пускай, по крайней мере я успею постоять рядом и поглядеть, как они серой из собственной задницы подавятся. И Грэйс вдруг видит, понимает, что не одна она задыхалась, ногти о каменные стены обламывая; внутри Мэг сидит монстр, точно так же обугленный, посыпанный пеплом собственных костей, но преданный, как тот самый первый прирученный волк, за своего господина бросающийся на врага втрое больше, и по ночам скулящий, потому что сердце все еще на свободу просится. Мэг тоже задыхается, потому что служит сейчас своей вере, но не тому господину, надвое разрывается между слепой преданностью Аластару и Желтоглазому и своей верой. — Что было после? — они обе понимают, о чем она спрашивает, и тишина вновь повисает дымным покрывалом. Грэйс не думает, что Мэг ей скажет. — Меня закрыли, как бешеного пса, — усмехается невесело. — Я ведь провалилась, упустила птичку из рук, — ведет ножом вдоль ключиц с едва ощутимым нажимом; сырость уже давно смешалась с запахом жженой плоти. — Если бы я позвала, согласилась бы? — Грэйс понимает, что под ярким пламенем безумия удивительно долго тлеют остатки настоящей Мэг, ее жизни, личности; ее все еще можно спасти, как она и обещала, нужно лишь только всю шелуху отвеять. — Но ты не позвала, — горечь на кончике языка. — Бросила там подыхать, хотя знала, чем все обернется. Вырвала знак, ради которого мы кровь пролили, знаешь, какого это, ощущать смерть древней магии? Прежнее тело превратилось в пепел. — Я не знала! — голос дрожит в такт пляске оранжевых искр на груди. — Не знала, что ты тоже все еще дышишь, думала, тебе нравилось то место, нравилось руки по самые плечи окунать в кровь. Как я должна была узнать? — Точно так же, как знала я, и всегда молчала, а руки в крови омывать нам всем нравилось, потому у нас и метки одинаковые навеки останутся, — заставляет на собственные неровные ногти с багровыми следами посмотреть. — Я поняла кое-что, за все то время, что в клетке гнила: ты не одна такая особенная, не одна помнишь, не одна разрываешься. Каждая тварь, у которой хоть немного мяса на костях осталось, помнит, просто глубже себе в глотку человеческие остатки заталкивает, лишь бы никто не узнал; ты первая должна была бы это понять. Страх вдруг распускает свои змеиные кольца, холодной чешуей по ключицам скользит напоследок и растворяется, потому что Ад в ее понимании перестает одной непреклонной и вечно гудящей машиной быть, потому что если у большинства демонов точно такой же зуд под кожей, они все еще могут остановить надвигающееся безумие, потому что многие демоны тоже Его боятся и за собственные шкуры крепче нее самой уцепиться готовы, рискнуть, лишь бы выиграть пару лишних столетий. И потому что ее глупое обещание, сейчас, когда она остатки тонкой девочки со стальными глазами под шрамами и ожогами исполосованным демонским ликом видит, исполнить куда легче. — Мне бы стоило тебя убить, — в голосе у Мэг уже ни капли клокочущего звериного нечто. — Но тогда кто же поможет братцам-кроликам убрать старого маразматика. — Не боишься, что мы помешаем освобождению Папочки? — в глазах вызов, как и прежние сотни лет в темных залах. — Опоздала, — бросает одно слово, точно самый острый кинжал, и, кажется, сиплым смешком давится. — Он уже сделал свой последний ход. Король падет, но пешки уже пересекли чужое поле. Склизкий ком туманных предчувствий внутри Грэйс лопается с гадким чваканьем, смердящей зеленью прилипая ко внутренностям, она стискивает зубы и выдыхает прелый воздух со свистом: ежесекундно на страже стоять, чтобы все равно пропустить неотвратимое; она почему-то уверена, что Сэм Винчестер в огромной опасности. — Ему больше не нужен целый детский садик, — бросает Мэг напоследок, прежде чем ножом по веревкам черкануть и в полутьме раствориться, Грейс в одиночестве оставляя за разорванным соляным кругом. Грэйс вскакивает почти в ту же секунду, игнорируя редкие искры под кожей и жаром заливающееся бедро, хватает со стола нож и вместе с ножнами быстрым движением к поясу крепит; приваливается ненадолго к деревянной стенке, пытаясь понять, куда ей сейчас отправиться, чтобы как можно быстрее Винчестеров перехватить. Дом Бобби кажется самым подходящим вариантом. Стоит ей появиться в гостиной, заставляя лампы мигнуть пару раз, как кто-то сразу же хватает ее за подранную майку и впечатывает в стену; злость в светло-зеленых глазах Дина расползается темнотой лесной чащи. — Ты знала? — трясет так, что оранжевые искры оказываются даже в горле, стрекочут электрическими разрядами, и у Грэйс никакого желания нету этому всему сейчас противиться. — Знала, что Сэмми нужен желтоглазому? — Догадывалась, — закашливается на последнем слоге и наконец все же чувствует пол под ногами. — Я знала, что он один из его особых детей и что однажды это выстрелит, но понятия не имела, когда и зачем. Дин, кажется, немного расслабляется и, кивнув скорее самому себе, отходит; Грэйс успевает заметить, как напряженная хмурость сходит с лица Бобби Сингера, и на секунду ей даже обидно становится, что он думает, будто все это время она с ними лишь играла, в очередную паутину лжи заманивая. — Что с тобой произошло? — оба охотника, похоже, только сейчас ее состояние вниманием удостаивают. — Мэг, — одно слово вполне все объясняет. — Нужно было уладить старые разногласия. — Твои раны не затягиваются, — обеспокоенность в голосе Сингера заставляет Грэйс взглянуть на багровые, по краям обугленные полосы; ничего, что она не могла бы пережить. — Я в порядке, — прикрывает рукой порез на бедре. — Что произошло с Сэмом? — Похитили прямо из магазина: куча трупов и сера на подоконниках, — Дин сжимает челюсть и глаза в пол опускает. — Мы не смогли его найти. — Вы ведь уже встречались с другими подобными детьми? — Винчестер утвердительно кивает. — Пробовали связаться с кем-то из них? — В этот раз ответ отрицательный. Спустя четверть часа Дин останавливается на обочине и раздраженно захлопывает телефон, потому что Энди не берет трубку, а, кроме него и пропавшей несколько месяцев Эвы, они никого не знают; карта в руках Бобби молчит, не показывая ни единого демонского знамения за последнее время, впрочем как и сожженная Грэйс: в этот раз поисковое заклинание не срабатывает. Они топчутся посреди дороги без единой зацепки; солнце неумолимо катится по небу, отсчитывая драгоценные минуты. Грэйс кажется, что играть на «темной» стороне, имея на руках все козыри, было куда проще; куда проще сжимать рукоять ножа и заманивать жертв в хитро расставленные ловушки, водить их за нос, играться, зная, что за тобой огромная пыхтящая машина Ада; сейчас они сами по себе и бьются, словно пойманные мухи о толстые стеклянные грани стакана; Желтоглазый наблюдает сквозь прозрачное дно. Грэйс в который раз удивляется настойчивости людей. Трель телефона оказывается спасительной соломинкой, по крайней мере демон надеется, так что Дин сжимает металлический корпус до побелевших костяшек и сварливо кричит в трубку, прося что-то там ему сообщить; через пару мгновений они снова выдвигаются в путь, в этот раз хотя бы имея направление. Грэйс комкает низ майки и застегивает куртку, приподнимая воротник, чтобы он закрыл обугленную полосу кожи, дыру на джинсах она убирает взмахом руки, пряча почти заживший порез; она не очень-то хочет попасть в бар с толпой охотников. — Не думаю, что кто-нибудь заметит, — Дин пытается улыбнуться ободряюще, но выходит совсем уж натянуто, до судороги лицевых мышц. — Сейчас всем не до этого. Грэйс просто кивает и вновь прислоняется лбом к боковому стеклу, вглядываясь в мелькающие пятна полей и лесопосадок; тревожное предчувствие не дает ей покоя: они куда-то безбожно опаздывают. Машина летит почти что на максимальной скорости. У все еще горячих, гарью и жженой плотью смердящих развалин бара ей почему-то хочется сказать: «Я знала», они не успевают вовремя, но неприятное ощущение не проходит. Земля под подошвами трещит деревянными обломками, пока она осматривает место, осторожно переступая через обугленные руки, ноги и лица; отчетливо пахнет серой, и Грэйс почти на сто процентов уверена, что Желтоглазый побывал тут лично: простым демонам не под силу такие разрушения. Винчестер говорит, что они просрали свой последний шанс, сжимая часы того самого парнишки, Эша, кажется, который обещал им прорыв в отслеживании демонов; очередная возможность осыпается пеплом на их головы. Грэйс думает, что так помочь и не смогла, а пророк оказалась лживой малолетней сукой, так что теперь Люцифер уж точно разгуляется и на их костях сплясать успеет. Дина захлестывает видением. Они возвращаются в Южную Дакоту, летят по пустынному шоссе, пытаясь добраться быстрее, чем за стандартных четыре часа; машина Бобби маячит немного впереди, а демон решает снова проехаться с Дином; в этот день музыка не рвет барабанные перепонки. Город-призрак едва ли отмечен на карте, но старый охотник, способный узнать место по одному лишь колоколу, кажется совершенно уверенным в направлении; сумерки сгущаются все больше с каждой минутой. В паре километров от города им приходится оставить машины и продолжить путь пешком, продираясь сквозь кусты и деревья по усыпанной листвой лесной почве; мокрая после дождя земля совсем некстати напоминает о кладбище. Грэйс первой улавливает шум и треск ломаемых деревянных балок, а может и костей, так что мгновенно срывается на бег, уверенная, что охотники последуют за ней. На небольшой поляне, обнесенной хлипким деревянным забором, Сэм дерется с чернокожим парнем; демон бежит еще быстрее, а затем с размаху налетает на невидимый барьер. Ее нос противно хрустит и наполняется жидкой кровью, что маслянистыми потеками сползает по щекам и шее, но Грэйс не обращает внимание, поднимается с земли и на пробу бьет кулаком: барьер не поддается. Он не похож на стандартную ловушку, и, даже взывая к своей человеческой стороне, демон не может сделать и шагу, лишь беспомощно наблюдает как кричит Дин, как приветственно улыбается Сэм, а затем падает на колени, сраженный ударом в спину. Дин сжимает брата и что-то шепчет, Бобби срывается в погоню за вторым парнем, а Грэйс, кажется, тоже кричит что-то совсем неразборчивое, срывает глотку и не сразу замечает, что едва заметно мерцающая душа Сэма появляется рядом с телом, а затем жнец, тот самый, из больницы, недобро усмехнувшись ей напоследок, забирает младшего Винчестера и исчезает. Дин остается сидеть один в грязи, баюкая тело мертвого брата. Грэйс бьется по ту сторону невидимой стены, неспособная сделать хоть что-нибудь.***
Назад она едет в машине Бобби, с ногами забравшись на переднее сидение и уткнувшись лбом в коленки; вынести поездку в одной машине с апатичным Дином и трупом Сэма невозможно. Сингер молчит, крепко сжимая руль старого джипа, и изредка бросает на Грэйс косые обеспокоенные взгляды; тьма просачивается сквозь приопущенные стекла и вязкими клубьями укладывается где-то в желудке и сердце. В дом старого охотника они так и не возвращаются, запираются в обветшалом деревянном здании, опасаясь погони Азазеля, и сплетаются в один сплошной комок чего-то удушливого и ядовитого. В эту ночь никто не спит: Дин остается сидеть рядом с братом, спрятав лицо в ладонях, Бобби гремит чем-то на кухне, силясь расчистить хоть немного пространства, а Грэйс пытается утонуть в пыльном кресле и взглядом прожигает макушку Винчестера. Когда она подходит и опускается рядом на пол, Дин дергается, будто все это время и не замечал ее тут; Сэм кажется просто уснувшим, слишком уставшим после очередного дела, чтобы ворочаться. Грэйс сжимает его руку, и пальцы оказываются гораздо холоднее ее собственных; темнота скрывает мертвенную бледность. Грэйс чувствует куда больше, чем ей хотелось бы, сравнивает невольно две затронувшие ее смерти и труп Джеймса представляет, такого же синюшно-белесого, окоченевшего. Все происходящее кажется неправильным, будто прямое шоссе внезапно повернулось на все девяносто градусов, а их на всей скорости с этого жизненного пути выбросило, кости с внутренностями перемешав; бумажные фигурки все же сдувает надвигающейся бурей. Грэйс принимает решения. — Не наделай глупостей, Дин, — сжимает плечо Винчестера, силясь в глаза заглянуть, но в его взгляде лишь смолянистая ярость и апатия. — Я верну его, обещаю, не вздумай только свою душу заложить. Не смей. Грэйс обнимает Бобби на прощание, уверенная, что запах пороха, дешевого порошка и старого виски слышит в последний раз.***
Демон перекрестка смеется ей в лицо, сверкая багровыми глазами и губы в презрительной ухмылке растягивая; Грэйс чувствует себя еще более ничтожной, чем в ту ночь, когда впервые на перекресток наведалась, умоляя забрать переломанную жизнь. — Думаешь, ты все еще нужна хозяину? Его старая игрушка в облезлой краске… — сокрушенно качает головой, темные кудри по плечам рассыпая. — Никто не любит непослушных питомцев, зайка. Радуйся, что тебя все еще не пристрелили, словно бешеную псину. Она остается одна на травой заросшем перекрестке; больше демоны на зов не являются, и Грэйс чудится надменный хохот, струящийся из-под земли. Она не может вернуться с пустыми руками. Грэйс ищет вход в Ад.