В пустыне времени

- Я Свету Серафимову встретила. - Здорово. - Вторым ходит. А как ты ей нравился, я помню… - Мам, я учился в цветнике на двадцать девчонок. - Вот именно! - Я всем нравился. Пока школа не кончилась. - Так надо было поживее шевелиться! Пока не кончилась. - Ну что мне. Получилось один в один, как у Дениса. И она, конечно, взвилась – ровно так же, как обычно взвивался он сам. - Женщины в Краснодаре тоже закончились? Интерес у них к мужчинам закончился? - Мам… - Ты в монастырь ушел, может быть? Это что за оправдания такие безумные? - Я не оправдываюсь, мам. - А очень жаль. Ну что? Ты сколько будешь тянуть, до моей смерти? Я хочу увидеть внуков. - Мам, тебе пятьдесят шесть лет, ты еще уверенно полвека проживешь. - Даже не надо внуков, я не жадная. Одну внучку ты можешь породить мне? - А если будет парень, сбросим со скалы? - Шути шутки. Шути. Смешно, хохочу. - Мам, как варить молочный суп? - А? - Молочный суп. - Зачем тебе? - Захотелось. - Давай я сделаю. - Ты просто расскажи, я дома сварю. - Ну что ты там сваришь? И с чего это вдруг, главное? Никогда не любил, тетя Таня тебя на силу уговаривала. Еще перебирал все время, что там пенки, и нос воротил, как маленький принц. - Ну поумнел, повзрослел. - Ты мне что-то не договариваешь. - Ладно, себе дороже. - Вот как сквозь тебя вижу. - Если бы ты видела сквозь меня, ты б меня не видела. - Это что за белиберда такая? - Ладно, мам… - Три недели где-то пропадает, потом ему подавай молочный суп. - Мам, работа была. - С рождества дома не был. Где такая работа, чтоб нельзя было сказать: мам, я тебе перезвоню, у меня все хорошо? Это уж если тебя не волнует, конечно, как у матери дела… - Мам, ну занят был, закрутился. - На чем? На чем ты закрутился? На хую. - Ну ты еще смеяться будешь надо мной? Тебе здесь цирк? - Это для девушки моей, она болеет. - Для какой девушки? - Мам… - Какая девушка? Давно? Как ее зовут? А где вы познакомились? Что это за девушка такая, что ты ее на праздники не привел? - Она из Питера, домой ездила. - А почему не к тебе? - Семью повидать. - Очень хорошо. Сколько вы вместе? Не было никакой девушки осенью, это я точно помню, ты трубку брал, как зайчик. Это три месяца прошло, и ей семью видеть интересней, чем тебя? - Мам… - Сейчас что? Никак не могла в гости зайти, со мной познакомиться? Это чем это ей твоя мать не хороша? - Она болеет, я сказал уже. - Или ты ее прячешь от меня? Или ты меня стесняешься? Чем она болеет таким, чтобы есть молочный суп, ее пронесет, в конце концов. - Не переживай. - От простуды суп молочный не едят. - Я не говорил, что простудилась. - От похмелья тоже. Ты что мне сочиняешь? - Это все заговор… - Погоди, она не беременная у тебя? - Бог весть, мам. - Ну что это значит? Ты такой безалаберный! Выясни, пока не поздно, вы друг друга знаете всего ничего. Что у нее там за семья в Питере? Чем она занята? Она тебе на шею сядет в два счета, опомниться не успеешь… - Зачем ты так о матери своей внучки. - Он шутки шутит. Он у нас клоуном решил стать под тридцать лет. Какая-то неизвестная девочка вот-вот ему, может быть, жизнь кувырком перевернет, а он шутки шутит, посмотрите на него. - Мам, все в порядке, ничего она – - Был бы в ней так уверен, познакомил бы. - А ты ей с порога: здрасьте, не пытаетесь вы, часом, сыночка моего женить по залету? - И ничего подобного! Ты кем меня изображаешь, не понимаю. Прекрасно посидели бы, пообщались… молочный суп ее бы научила варить, в конце концов, раз она сама не может. Она тебе вообще готовит? - Готовит, мам. - Хорошо готовит? - Хорошо готовит. - Что ж ты тогда похудел так, что одни слезы? Как ее зовут, в конце концов, эту любовь таинственную? - Диляра. - Она еще и татарка. Ты где у нас так искал, что никого, кроме татарки, не нашел? Это все было забавно и весело. По крайней мере - до тех пор, пока он верил, что это забавно и весело, - семейные вечера по воскресеньям было гораздо легче пережить. Антон не знал, почему у Дениса в шестнадцать камин-аут прошел раз и навсегда, без лишней драмы, а у него и здесь не вышло ровным счетом ничего. Прошло семь лет с тех пор, как Антон уехал в тур с МэриДжейн, а отец нашел у него под матрасом порнуху, и вроде как всем все должно было стать ясно, и Антон даже не спорил, Антон вернулся домой к молчаливо-напряженным родителям и сказал: да, все так и есть, вы все правильно поняли. Но папа понял правильно настолько, что они к полному согласию помножили друг друга на ноль, а мама ничего решила не понимать и не принимать, и проще было принять ее - такой, какая она есть, чем больше никогда ее не увидеть. И вот они перестали задевать острые углы. И он сделал вид, что того разговора никогда не было. Притворялся так долго, что понемногу сам начал путаться. Заезжал к ней раз в неделю, забирал домой еду в контейнерах. Отвечал, что нет, пока он не встретил хорошую девочку, но он работает над этим. И что, в сущности, мог он от нее требовать? Она выросла в другом времени. И какая разница, чего она ждала от него, если он все равно не рассказывал ей - больше - десятой доли того, что творилось с ним на самом деле? По крайней мере, у него была мама, по-прежнему. По крайней мере – если уж на то пошло – она никогда не перестала с ним разговаривать, за то, что он попал на больничную койку. И могло быть и хуже, следовательно. И это мир, в котором мы живем, в конце концов. Письмо матери Дениса Антон писал четыре дня. Старался подбирать слова, как мог, ничего толком не вышло. «Вы не можете так поступить» «Вы ему очень нужны» «Я не могу один за все платить, ну хотя бы» «Дело не в деньгах даже, он вообще не хочет жить, он не может встать с постели, ему очень плохо, я не знаю, что делать. Он совсем беззащитен. Толку сейчас давить на него?» «Пришлите, по крайней мере, карточку из Озерска» «А если он умрет все-таки, вы серьезно сможете с этим свыкнуться?» «Не одна вы в ахуе, я в таком ахуе, что не знаю, как с ним разговаривать» «Это необъяснимо, несправедливо, ни в какие ворота, но его не накажешь больше, чем он себя наказывает» «Ему страшно и больно, и он еще совсем ребенок, вы это знаете, как никто другой, ему нужен кто-то взрослый» «Он очень вас любит и часто о вас говорит, не бросайте его, он не справится один. Я тоже» «Приезжайте хотя бы на выходные. Я думал, он ко мне не долетит из Питера. Он вообще не транспортабелен. Я не смог бы отправить его в Челябинск, даже если б очень захотел» «Он очень много плачет, когда думает, что я не вижу» «Если бы по крайне мере вы написали мне, какие корни у того, что происходит, это уже было бы много» «Ему снятся кошмары и он вообще не ест. Я думаю, что-то произошло, когда он летом был в Новогорном. Или в Питере» «Я знаю, что вы не хотели ничего из того, как сложились вещи. Вам, может, не нравлюсь я или то, как Денис решил жить. Но никого, кроме нас двоих, у него, видимо, нет, и придется с этим что-то делать. Больше некому» «Я боюсь, что с ним что-то случится. Я не могу отвечать за это один» На пятый день Антон принес телефон в спальню. Шторы теперь перманентно были задернуты, Денис почти не выходил. Он вставал в туалет. После неловкой заминки, когда он хотел Антона поцеловать, а Антон отодвинулся и сказал: «Малыш, ты когда чистил зубы?», он раз в сутки добирался до ванной. Он не смотрел даже видосики на ютубе. Не слушал музыку. Не брал книжку в руки. Он не хотел разговаривать. Его мир сузился до смутного медикаментозного сна и редких моментов, когда Антон ложился, а он просыпался от чужого присутствия в кровати. Они много – куда больше, чем раньше, - занимались сексом, Денис настойчиво и избыточно льнул к чужому телу, он обнимал Антона руками и ногами, целовал его каждый раз, как после долгой разлуки. Бездонная, бездумная, безудержная потребность – во всем, что Антон мог дать, во всем, чем он был, - лишала здравого рассудка. Антон сел на край постели. - Малыш, надо позвонить в Снежинск. Ну уже пора. «Домом» они теперь оба называли краснодарскую квартиру Антона, не подходящее время было, чтобы этому радоваться, не подходящий повод, но он чувствовал себя сильнее, да, когда слышал это от Дениса, когда произносил сам, Антон чувствовал себя весомым, наполненным, настоящим. Денис долго, тяжело поворачивался в кровати, потом наконец подполз ближе, уложил голову Антону на колено. Забрал у него телефон, поцеловал его ладонь. Антон гладил его по щеке. Денис лизнул подушечку его большого пальца, потом прижался к ней губами, мягкими, чуть влажными. - Малыш, я серьезно. Почти не называл его так, когда начали, и без того, прости господи, были в шаге от педофилии. Не называл его так потом. Но в эти бесконечные снежные вечера, в глухой темноте спальни, в полной космической изоляции, он был - не готовым, не послушным, Антон не знал, как назвать то, что проступало под его сонными движениями, в его расфокусированном взгляде. Денис никогда ни до, ни после так абсолютно и безоговорочно не принадлежал ему. Тонкие голые локти, нежные круглые линии его плеч. От того, как крепко он сжимал Антона за пояс, голову заполняла безмятежная святая пустота. Денис так сильно проходился по нему губами, так старательно и жадно всасывал его член, что у Антона по бедрам бежали мурашки, мокрый, быстрый язык упрямо, как будто подгоняя, скользил по его уздечке, по его головке, Антон оттянул Дениса за волосы от своего паха, Денис уцепился за его плечи, забрался к нему на колени. Запыхавшиеся, бесконечные поцелуи, Антон слизывал свою смазку с его губ, Денис так спешил, расстегивая на нем рубашку, что оборвал пуговицу с воротника, зацеловывал его грудь, оставлял засосы на его животе, глубоко, судорожно вдыхал его запах. Безумно хотелось ответить ему, догнать его, выпустить то, что его переполняло, но Антон старался лишний раз не прикасаться к нему: стоило ему кончить, и шторм стихал в секунду, напор иссякал, и Антон оставался совершенно один со своим желанием, в пропахшей потом, душной комнате, утратившей начисто свою магию. Когда Денис не засыпал, он падал на спину и тупо смотрел в потолок, и в такие моменты Антон чувствовал, будто его не существует вовсе, но все это было после, после того, как ураган прокатывался по его телу, после того, как Денис фанатично и неостановимо поглощал его, причащался им, после того, как Антон разбивался в осколки, и не оставалось ни голоса, ни имени, ни памяти, и больше черный ящик не фиксировал ни шага на пути. Повалил Дениса на кровать, входил в него сразу, не растягивая пальцами, кое-как себя смазав, натяжная простынь сорвалась с угла, вся пошла складками, Антон вколачивался в него так, что Денис не успевал отвечать, только сильнее стискивал его коленями, потом обмяк, целиком, в секунду, он обнимал Антона за шею ласковыми, легкими руками, принимал его без единого движения, Антону пришлось закинуть его ноги к себе на плечи и придерживать, Денис откинулся назад, его яркие, глубокие стоны сплетались под потолком, Антон замедлился, целовал влажную соленую кожу его гладких бедер, вышел из него, заставил его перевернуться, целовал его спину, его ягодицы, Денис попросил: - Вернись. Закинул руку назад, притянул Антона к себе, Антон смял его нежный безвольный рот, потом вошел в него снова, одним рывком на всю длину. Еще три года должно было пройти, чтобы Денис сказал ему: - А заебись тебе было бы, если бы я вообще не поправился? Антон уснул, не покидая его тела. Во сне приснилась, как сочные зеленые лианы бегут по ногам, оплетают их, сковывают, связывают руки и намертво приматывают к туловищу, сладкие крупные листья запечатывают рот, и глаза перекрывает тугая лента из гибких молодых стеблей. Это были дни, когда Антон говорил: - Клади сигареты на подоконник. Может, хоть к ним утром встанешь. Дни, когда он привык одеваться, не зажигая свет. Дни, когда Антон покупал сухой растворимый суп, потому что его Денис иногда пил из кружки, а есть твердую пищу перестал вообще. Это была отдельная беда. Когда он упал в обморок, Антон поднял его в квартиру: не вышло привести его в чувства, под трусливым, осторожными похлопываниями голова Дениса моталась по асфальту, волосы намокли в зимней слякоти, снег падал на его белое лицо, и у Антона дрожали руки, он прижимал Дениса к себе в лифте, и никак не получалось решить: можно за него молиться - или лишний раз не гневить господа тем, что у них происходит. В квартире Денис тихо застонал и приоткрыл глаза, пока Антон дозванивался в скорую, и Антон положил трубку. Смывал с его ладоней грязь, целовал мелкие свежие ссадины. Мыл ему голову под краном, посадив его в ванной на табуретку. - Горе ты мое луковое, ну что такое с тобой опять? Уложил его на диван, отъехал в макдак, взял «каждой твари по паре», приехал со здоровенным пакетом. - Праздник к нам приходит. Давай. Давай-давай, просыпайся. Бери, что на тебя смотрит. Дениса вывернуло желчью от одного запаха, прямо там, прямо на пол. Потом он тихо, обессиленно заплакал, уткнувшись лицом в колени. Антон безропотно отнес оба мешка к мусоропроводу, вытер блевотину, принес воды. За это время Денис плакать не прекратил. - Ди. Ну нехорошо, и бог с ним, поедим потом. Ди, посмотри на меня? Ди, ну успокойся. Ну успокойся, все. Ну давай я еще зареву, во зрелище будет. Ну что такое? Что с тобой? Ди, что случилось? А что случилось, действительно? В конце недели не смог его разбудить: увидел, что таблетки за день не выпиты, хотел ему их дать, он не реагировал. Долго колебался, какого врача вызывать, в итоге смирился и вместо терапевта позвонил психиатру. Сбегал по указаниям в аптеку, пока Дениса осматривали, вспотел, как после двухчасовой трени. От нашатыря Денис дернулся, потом, не замечая доктора, нашел Антона мутным, угасающим взглядом, потянул к себе за запястье. - Ты сказал, можно поспать. - Малыш. Ты спишь вторые сутки. Две недели в Первой психиатрической. Потом дневной стационар в клинике Исаева. В 2017ом, когда Ваньку подкосило, все эти дороги были уже хожены, Антон звонил по тем же телефонам, говорил с теми же людьми, и доктор Исаев, протирая очки, спросил его как-то раз: - Вы, смотрю, без устали стремитесь причинять добро? А Антон ответил: - По мере сил. И не понял до конца, что это было за выражение: с которым доктор посмотрел на него. Ванька тогда отлежал в психиатричке, в Питере, и когда мама привезла его в Крас, Сережа прыгал выше головы и замутил пьянку на сто человек, нашли непростую девочку с коттеджем и бассейном, полтора дня пропили, несмотря на Ванькины таблетки («Ну чо ты занудствуешь? Ну? Боец домой вернулся, второй дембель!»). Ванька пьяный висел на нем десять раз за вечер, и Антон пил редбул вместо бухла, чтобы продержаться до конца, смеялся над хохмами, согласился пофристайлить в кружке, и не мешал Ваньке перескопить, и ходил за ним, как наседка, из комнаты в комнату весь день и всю ночь, и никак не мог объяснить – ни ему, ни кому другому, - почему так грузился, когда надо было выдохнуть и веселиться. Еще через неделю Ванька вышел с третьего этажа, из окна маминой квартиры, и Антон, конечно, никому не сказал «ну я же говорил» - потому, что такие заявления были за гранью, и потому, главное, что он ничего не говорил, ничего бы это не изменило, но весь этот пиздец он знал, как родной, и помнил, что станет хуже, прежде чем станет лучше, а лучше не станет еще очень долго. Дениса он отвозил в стационар перед работой. Забирать не получалось, Денис дал честное слово, что справится сам и будет приезжать домой. Антон сделал ему дубликат ключей. Денис долго рассматривал их, потом усмехнулся чему-то своему, покачал головой. - Что ты там разглядываешь? - Забудь. Его мать прислала карточку, часто звонила, между ними как будто все вернулось на круги своя, и никто, кроме Антона, в двухмесячном бойкоте не видел проблемы. Денис слушал по телефону мамины рассказы, задавал вежливые вопросы ни о чем, сам отвечал односложно: «да как обычно», «все так же», «он хорошо, привет передает», «ну пока терпит». После одного из таких звонков Антон сел к нему за стол, Денис пытался заполнять анкету из клиники, она вся была в помарках и штриховках поверх слов и целых предложений. - Я не терплю тебя. Денис кивнул, не глядя на него. Антон поднял его за подбородок. Денис прикрыл глаза, у него сбилось дыхание. Антон завелся мгновенно. Денис попросил: - Возьми за горло. Он был такой легкий, такой обезоруживающе хрупкий. Антон слегка сжал пальцы у него на шее, и у Дениса от удовольствия румянец растекся по скулам. Антон выдернул его из-за стола, Денис для страховки схватился за его руку своими двумя, Антон швырнул его спиной о стену, не рассчитал, упала рамка с фото, стекло разбилось, Антон растерялся, а Денис заржал, и долго потом сцеловывал «ебаную обиду» с его поджатых губ. Антон не выдержал, раскололся, сладко и неторопливо целовались в россыпи осколков, Денис заставил его пригнуть голову, целовал его волосы, потом обнял его, и стояли, прислонившись друг к другу. Тикали часы, за окном шумел ветер. - Я каждый раз, когда хочу сказать спасибо, хуйня какая-то выходит. Как слону дробина, не стоит как будто ничего. - Идиотничаешь. - Нет. - Да. - Нет. Просят еще три косаря на томограмму. Я с тобой вообще не расплачусь. Даже к пенсии, даже жопой. Антона неприятно резануло, он отстранился, заглянул в холодильник, непонятно зачем. Денис закурил. - Я не про бабки начинал как бы. Но считать-то я умею. - Не забивай голову, пока тянем спокойно. Антон на премию купил вторую плойку – и оплатил ему курс капельниц. После них Денис стал спать всего-навсего по четырнадцать-пятнадцать часиков в сутки, и по расписанию, пять раз в день, пил таблетки. Они играли в Фифу вечерами, и смотрели Don`t Flop, и Денис сосредоточенно хмурился, когда Антон мандел на ошибки в субтитрах. Снимок черепа ему отдали, Денис вертел его в руках, наклонив к плечу голову: - По-моему, охуенно смотрится. Я его себе оставлю, хоть где-то, короче, моя башка будет при мне. - Они из-за травмы его просили? - Да, проверить чо-то там хотели. Смотри, вот тут вот трещина была, короче. Антон коснулся его легких, чистых волос. Денис передвинул его руку. - Вот здесь. Антон погладил его кончиками пальцев, едва дотрагиваясь. Почему-то стало не по себе. - Как это получилось? - А? - Ты говорил, что упал. Откуда упал? - Слушай – ну не то, что упал, я ходил на секцию, короче, и там был пацан… я не помню уже, чо мы друг другу не приглянулись, но он был постарше так, года на два, а во пиздючестве это как бы серьезно решает, и короче чо-то там я его цеплял… или он меня… ну такая хуйня, у пацанов, по-моему, у всех случается… короче мы дрались, да, периодически. С такими, спорными успехами с моих фронтов. Нос он мне ломал там… Ну и как-то короче у меня был ебаный день, и он чо-то там спизданул про меня, еще наш препод что-то сказал… короче, я ответил, хорошо так, чтоб доходчиво, при всех. Ну и этот чувак мне въебал, прям в кабинете. И я сначала об стол хуякнулся, а потом он еще мне сверху по голове с ботинка нахуячил. От того, как запросто, как беззаботно он рассказывал, на Антона нашло болезненное оцепенение. Потом пришел озноб. Денис деловито раскладывал на снимке свои блокнотные листки, чтоб сделать многозначительное фото. - Ну и как бы его еще не сразу оттащили – да? Не сразу поняли, что он сам, короче, ну - не тормознет. Препод наш орнул, чтоб мы заканчивали, а я не встаю. Ну и тот сказал, короче: хочет валяться – пусть валяется, принцесса цирка. Да, а потом Оля Смирнова заметила, что я как-то не так дернулся. А у нее отец врач. Ну и кровь там еще была, естественно. Короче у пацана-то день не задался пуще, чем у меня. Там, скорая, преподы чужие, начальство, менты потом приехали, в общем, полный фарш. Ну и короче я три месяца провалялся… он, кстати, заходил ко мне, там еще тема долгая была, типа чуть ли не малолетка ему светила и вот это все. А он нормальный чувак такой, мы бухали с ним потом. Он пиздец тогда передергался. Ну зато – как. Когда я выписался, хоть кто-то со мной там общался, потому что ребята поотваливались быстро: они как бы не очень готовы были к тому, какой я вышел, это пиздец был. Ты короче смотрел Теда же? Я охуеть крипанулся в киношке, когда там он типа воскрес – но типа разговаривает, неправильно так, как с лоботомией, короче, и говорит типа «ты ж теперь будешь моей сиделкой до конца моих дней?». Я когда зырил эту сцену, чуть паничку не словил. Ну и короче как-то так примерно это все выглядело тогда. Анька попросила ее в другую школу перевести, чтоб, короче, не дразнили из-за того, что она моя сестра, а я дебил, блядь, стал. Я читать учился по второму кругу. Как бы мама сразу была уверена, что все будет заебись, но я год пропустил, мне экстернат пришлось по нему потом сдавать, ну и – ты чего? Ну чо, зато щас нормально все.