В пустыне времени

- Ты соображаешь, что ты творишь? Ну не ребенок же давно – Ди, на меня смотри! – должно быть представление какое-то, что можно, что нельзя, где ты живешь, в конце концов… ты вообще последствия отсекаешь как-то? Понимаешь, чем это все закончиться могло? У тебя голова и так орех расколотый, а если бы тебя в больницу увезли, а если б ты не встал, тогда что? Денис! - Прости. - Причем здесь прости? Причем здесь прости? Тебе проблем со здоровьем мало? Гладковато как-то все шло, надо на ровном месте в говно нырнуть? Не смей больше так делать никогда – ты меня слышишь? Ты представляешь, каково было тебя откачивать, ты вообще думаешь о ком-то, кроме себя и своих задвигов бесконечных? Ты первый день с ним знаком, что ли? - Не кричи, пожалуйста. - Я ведь тебя предупреждал, доходчиво, - нет, это ж все хуйня, надо самому пальцы в розетку сунуть… - Голова болит. - Конечно, болит! Конечно, болит! Это повезло, если только болеть теперь будет! Блядь – первый концерт большой, за четыре года, и одной левой – в помойку все… У Дениса был сотряс, но в травме сказали – ничего серьезного. Дома он молча ушел в спальню, не встал с утра. В обед не встал тоже. - Ди, ты исполняешь мне, я понять не могу, или правда не подняться? Денис? Он даже не проснулся. Вечером он стонал во сне, Антон растолкал его, чтобы дать нурафен. Он уткнулся обратно в подушку. - Я надеюсь, ты потрясающе время проводишь, вот прям как я сейчас. Денис не ответил. Антон сел к нему на край кровати. Смотрел на его нахмуренные брови и сухие, искусанные губы. Поправил ему одеяло, сам спал под простыней, не мог понять, как ему не жарко. Убрал волосы с его влажного лба. Прошло два года, прежде чем совсем другим летом совсем другой Денис сказал ему: - Я понимаю, о чем ты: на самом деле, всегда понимал. Я просто не хочу так. И мне слабо верится как-то, что ты хочешь. А Антон ответил: - Какая разница, чего я хочу? К тому времени почти не осталось запала, и до смешного велика была потребность: в том, чтобы Денис разубедил его, в том, чтобы заразил своим упрямством. Отчаянно хотелось поверить его беспечности, как в их самую первую встречу, и идти за ним следом, но это, конечно, все были пустые фантазии и детские мечты. А тихим воскресеньем после концерта дождь накрапывал за окном, все валилось из рук, по три раза перечитывал одно и то же рабочее письмо – и не понимал ни слова, постоянно казалось, что что-то забыл, что-то надо было сделать – и не сделал, бестолково шатался по дому, заваривал чай, он остывал нетронутый. Сэт звонил, спросил, как пацан, добавил, что удар был – хуйня, и вот он бы к афтапати уже был бы на ногах. Антон сказал: - Само собой. И на всякий случай запил две Денисовых таблетки фенибута коньяком, чтобы уснуть. Осторожно обнял его в темноте. На автомате гладил его бок под футболкой, его впалый живот, твердый, крупный сосок, потом рука опустилась ему на пах. Антон вдыхал запах его волос и надеялся, что так все лишние мысли вынесет из головы. Денис сказал: - Если будешь ебать – давай быстрей уже. Стало липко, тошно и необъяснимо стыдно. Антон, конечно, отодвинулся. Хотелось хлопнуть дверью и уйти в кабинет, но почему-то он не смог заставить себя встать. Все его существо сопротивлялось тому, чтобы лишний раз двигаться, шуметь, привлекать к себе внимание: обнаруживать себя перед лицом врага. Не мог понять, откуда взялся этот разрушающий, переполняющий страх. Не перед Денисом, разумеется. Перед чем? В этой кровати они засыпали и просыпались каждый день, уже полгода. В этой кровати они третий год занимались любовью. И вдруг Антон почувствовал себя так, как будто его выдернули из-под простыни, швырнули на пол и светят в глаза фонарем. Как будто его разоблачили – и дальше будет что-то непредставимое, что-то, что не удастся забыть или исправить, что-то, что готовилось с самого первого дня, и теперь он попался, он выдал себя. Во сне удары сыпались на него, но не было лиц, которые он мог бы запомнить, и рук, от которых он мог заслониться. Белый свет бил ему в лицо, и огромная, бесплотная сила обрушивалась на него со всех сторон, не давая передышки, и он проснулся, уверенный, что больше не выдержит. Денис поймал его. Антон не падал: скорее всего, даже не двигался, - но чувство было такое, как будто приземлился к Денису прямо в руки. - Это не по-настоящему, это кошмар. Ты дома, я с тобой, никто не войдет, нет чужих никого. Никого. Не больно, все. Видимо, Антон говорил во сне. Потом стало неприятно: что это вылезло на свет, что Денис видел его напуганным (абсолютно без причины) и видел его размазанным (больше не запивать алкоголем таблетки ни под каким видом), но в тот момент голова была абсолютно пустой, Антон не успел прийти в себя, в буквальном смысле, сердце колотилось, Антон тяжело дышал, Денис обнимал его и гладил по голове. - Никто тебе не сделает ничего плохого. Никто не придет. Никто не придет. Антон не смог бы описать, что ему снилось, тем более не смог бы объяснить, почему его так подкосило, слова, которые Денис произносил, казались бессмысленными в первую секунду, но затем приносили облегчение – и ослепительный свет из сна Антона понемногу угасал, давая разглядеть кошмар в деталях. Антон не сразу понял, как сильно сжимает чужое тело, а когда понял, потребовалось невероятное усилие, чтобы ослабить хватку. Потом на ребрах у Дениса были синяки. - Ничего не будет. Ничего не будет больше. Никто не придет. В три часа ночи мир теряет четкость очертаний. Долгие разговоры в темноте, ненужные признания. Перенасыщение листа, одинокие путешествия в никуда. Все это на следующий день не то, чтобы стирается начисто, но понемногу тает в тени, и начинает казаться, что это вроде было – а вроде вряд ли, и вроде бы что-то в тебе изменило, а вроде и вовсе не про тебя. Антон целовал его лицо, и вдвоем лежали на его подушке, и когда Денис повторял: - Я с тобой. Было легче закрыть глаза. Но ночь закончилась, и стихийное бедствие обратилось одним неприятным часом, собственная эмоциональная разболтанность неприятно удивила, а несоразмерная, безумная благодарность съежилась, и чувство, как будто его ни много ни мало спасли, показалось смешным. Как после пика лихорадки, столбик термометра спустился потихоньку до нормальной отметки. Антону, в общем, удавалось себя в этом убедить. А потом он услышал свой голос: - Малыш. Денис не двигался. - Ди, ты получше? Проснись сейчас, давай. Потом еще поспишь. Поешь что-нибудь? Как голова? Этот заискивающий тон ужасно раздражал, и в то же время безумно хотелось что-то для Дениса сделать, чем-то ответить, даже не так – что-то противопоставить его голосу в темноте. Денис перевернулся на другой бок и прикрыл рукой голову. Прошло время, прежде чем Антон понял, что для него эта бесконечная спячка был не симптомом и не потребностью, это была форма побега. В то утро разбудить его не получилось, и когда Антон уехал на работу, земля под ногами продолжила трескаться, парадоксально – даже в ночь концерта он был уверенней, он был спокойней, чем теперь. Как будто прекратилось действие новокаина, вернулась чувствительность и с ней полное ощущение краха. Благодарность переродилась в оглушительное чувство вины. Тревога разрослось до абсолютно невменяемых масштабов. Казалось неминуемым: Денис заболеет снова. Он в беде. Снимок КТ, трещина в черепе, теплые волосы у Антона под пальцами. Его обмякшее тело в гримерке. Его мутный апатичный взгляд. Купил ему белые джорданы за восьмерку. Заказал суши доставкой. Он, славу богу, не спал, когда Антон вернулся. - Померяешь? Вдруг уже не по размеру или неудобные… Сам его обувал, сидя у его ног, сам завязывал ему шнурки. Потом целовал его колени. Денис потянул его к себе, Антон старался не думать о том, что горит свет, а они не опустили жалюзи. Денис улыбался, и Антон целовал эту улыбку, целовал без конца, надо было, наверное, что-то сказать, но боялся, что стоит начать – и едва-едва восстановленный фасад посыплется снова. - Чо-то мне кажется, я ими дома разок щегольну – и потом их с меня снимут быстренько. Денис должен был ехать в Снежинск через сутки. И Антон потом долго ругал себя за то, как унизительно и бессмысленно это вышло, но все равно спросил: - Ты же вернешься? И тут же почувствовал, что сам себе вообще не верит. Не поверит Денису, что бы он ни ответил. Не поверит, что все будет по-прежнему и будет вообще: после того, что случилось. После того, как Антон ничем не смог – не попытался – его защитить. Опять-таки, через два года, когда что бы то ни было чинить было уже бесконечно поздно, Денис сказал: - Я просто… не было такого чувства, что это тебе втащили по ебалу? Нет? Что я должен был сделать – извиниться и сделать вид, что он прав? - Бывают ситуации, когда хороших решений просто нет. Мне жаль, что это так, но это так. - Да, например, когда кто-то, кого ты уважал, раз за разом ныряет в дерьмо и как будто… как если бы умирает, на твоих глазах. Антон много что на это мог сказать. Копил ответы маниакально, сильно после того, как они перестали говорить друг с другом. И чо-то он не видел камин-аута. И как-то не слыхал, с кем там после него Денис живет: открыто, гордо, храбро. И было ощущение, что вряд ли Саша Ресторатор в курсе: о том, что у него в партнерах пидор. И «сука, целый легион», конечно, носил Дениса на руках, пока Денис держал площадку наплаву, но Антон сильно сомневался, что при них Денис рискнул бы повторить номер из гримерки Юга. Он выучил все те же самые уроки, которые пришлось учить Антону, выучил нехотя и не без потерь, но в итоге зажил точно такой же осторожной жизнью беженца в чужой земле. Как только появилось хоть что-то, что он мог бы потерять, хоть что-то, чем он мог бы дорожить, он тут же оценил прелесть молчания и силу дипломатии, он стал терпимей и мудрей, он старался не раздражать, он нашел в себе философа, он научился видеть шутку там, где раньше видел оскорбление, вы поглядите-ка, он повзрослел, какие к нему вопросы, в конце концов, взрослеют все. Это было так мило, так естественно, так здраво. И по какому праву тогда он вообще открывал рот? И с какой стати Антон должен был чувствовать себя униженным – чувствовать себя предателем – если разница между ними стерлась раньше, чем по закону ему стало можно покупать водку? - Ты же вернешься? Наивный идиот. - Конечно. Ну что ты. Много раз потом на эту тему срались, дым стоял до неба. Денис заявлял, что – формально – не врал. Ручки вот они. Он вернулся в августе. Вернулся же. - Я практикующий юрист, дрянь малолетняя, ты со мной хочешь в крючочки поиграть? В июле он перепоступил в СПБГУ. На бюджет. В августе Антон забрал его из аэропорта посреди рабочей недели, гладил его открытое бедро возле края шорт, прижимал его к себе в лифте, а в квартире, в третий раз отодвинув его руки, Денис между делом сообщил ему новости. Этот удивленный, беззащитный взгляд. Если бы Денис верил, что прав, ни за что на свете не позволил бы Антону на себя орать, как в тот вечер, ни за что бы так не смотрел в ответ. - Но теперь-то все по уму, нет? Денег я не трачу, ничем в этот раз чужим не рискую. Они писали друг другу каждый день. Они созванивались, когда Антон возвращался с работы. На том конце шторы были задернуты, и Денис не включал свет, чтобы не палить в скайпе левую комнату. Он рассказывал, как дела. Как мама. Как сестра. Как он себя чувствует. Чем он занят. И ни словом не упомянул экзамены: как до того упорно не показывал, что готовится. И он, конечно, не предупреждал, что все вот-вот изменится. - Ты издеваешься надо мной? Ты где там жить будешь, для начала? - В общаге… - На что ты будешь жить? Что ты там будешь жрать, в конце концов? Чужим он не рискует. Ты обнаглел в край или отупел, я не понимаю? - Я скопил сорок тысяч. К сентябрю будет шестьдесят. - Ты ско… ты понимаешь, что у тебя вообще своих денег быть не может? - Я работаю вообще-то – - Так здорово работаешь, что я тебя кормлю, одеваю и живешь ты в моей квартире. У тебя медрасходов на шестьдесят косарей с зимы! Скопил он, блядь. Ты мне в карман с тем же успехом мог залезть и бабки вытащить. Ты как-то вообще осознаешь себя? Какие-то должны в твоей голове связи формироваться? Детский сад, блядь! - Я отдам, если до того… - Что до того? Что до того? - Если ты уже жалеешь. - Знаешь – шутки в сторону, я жалею. Что я с тобой… у тебя понятия благодарности нет просто. Ни ответной какой-то… да даже мысли… объяснять бесполезно тебе. Ничего не шевелится. - Не правда. - Вот прям щас – вот прям щас – стоишь и мне в глаза врешь, и нигде не жмет. Чо хочу, то и делаю, не получится – ничо, подхватят, опять на шею сядем. - Я тебя не просил. - Заткнись нахер, не выводи меня! Ты не просил, ты просто на меня упал, и знал, что потащу. А раз потащу – чо, можно охуеть, в дороге-то. - А что я должен был? - Главное все за спиной, потихоньку так - - Ты не поверил бы, что я смогу. - Стрелки переводить не смей. Я виноват, что ты мне врешь, так, что ли? Что ты ни хрена не спрашиваешь, что ты на два шага вперед подумать не можешь? Ты так зайти решил? - Если я сейчас у тебя на шее сижу, разве ты не должен радоваться? Ну, что я слезу? - Студентом-историком ты с нее слезешь? - Ну кормить меня тебе не придется как бы. У зеркала в прихожей стояла деревянная плошка для мелочи. Когда Антон швырнул ее в стену, плошка раскололась, а монеты разлетелись по всему коридору. Грохот был оглушительный. Одна срикошетила Антону в щеку. Денис мгновенно закрыл руками голову. Они блестели под лампочкой в наступившей тишине. - Я думал. Почему-то. Антону не хватало воздуха. Он старался говорить как можно внятней и спокойней, старался подбирать слова, но в любой момент готов был пойти в разнос. Боялся, что сорвется и потом будет не собрать костей. Денис долго не опускал руки, Антон смотрел на его выставленные локти, не видел лица. - Я думал, у нас – ну, вроде как, - что-то здесь происходит. Мол, мы семья. Пускай это все сейчас звучит, как хуевая шутка, не важно. Я почему-то думал, что ты со мной. А для тебя это все на мимоходом поиграться. - Нет. Денис наконец опустил руки и теперь держал их на животе, сжимал одной ладонью другую. - И самое мерзкое, что ты ведь отлично знаешь, как я тебя люблю, на что я для тебя иду. И вот – не с целью посчитаться, а так, на чистоту. Раз уж у нас внезапно откровенный такой разговор назрел. Как думаешь, кто-то, кроме меня, вообще с тобой бы стал возиться? Нет? А то, насколько помню, мать тебя бросила в казенной дурке и потеряла твой номер, так, на месяцок-другой. Денис тяжело, шумно выдохнул. - Нет. - Не потеряла, нет? Приснилось мне? - Не стал бы. - Нет. Не стал бы. А так ведь было трогательно, так душевно сыграно, когда рыдал в мою подушку, да? И боялся, что я уйду? - Не надо. - Теперь-то чо, теперь все дело прошлое, перевернем страничку. Удобно. Теперь встал на ноги – и смело можно меня кинуть. - Ну нет же. - Тут же. Здорово, чо я могу сказать. В твоем неповторимом стиле. - Что мне сделать? - Ничо страшного, можно, в принципе, было бы и привыкнуть. - Пожалуйста. Его бил озноб. Антон смотрел на его отупевшее, опрокинутое лицо. У него беззвучно шевелились губы. А потом он рухнул на колени, и Антон отчетливо помнил, как сам стоял перед ним вот так на студии, и бесконечно сладко было смотреть на него, и знать, что он тоже помнит, и чувствовать, что они наконец поменялись местами, и снова верить – что его не придется потерять, что он правда сделает в эту секунду что угодно, лишь бы остаться здесь, что угодно, лишь бы Антон позволил. Его по-прежнему трясло. Он ждал. Антон впитал этот момент дочиста и потянул еще немного – потому, что мог. Потом развернулся и пошел в спальню. - Постелешь в кабинете. Он засыпал счастливым: как будто все уладилось, как будто вечер был удачный. Что-то похожее, должно быть, испытывают, выиграв в лотерею. Ему нежданно выпала роскошная возможность: не быть покинутым, не быть отвергнутым. Не догонять уходящий поезд. И не дрожать за них двоих. Проснулся среди ночи и удивился, что Дениса нет в постели. Потом в голове достроилась картинка последних событий. Антон лежал в темноте, время смазалось, сон не приходил, но в то же время он как будто не проснулся до конца. Царила душная мертвая тишина. Антон включил свет в коридоре. Включил свет в кабинете. Диван не расстилали. Не нашел его в ванной, не нашел на кухне. Налил себе воды. Листок на столе заметил чуть раньше, чем успел всерьез испугаться. «Не нервничай. Позвони, если захочешь». Долго искал телефон, он был на письменном столе и чуть не выскользнул из рук. Пошли гудки и Антон услышал интро «Кобы» Бабана через открытое окно. Выглянул во двор. Спустился вниз в футболке и трусах, не запирая дверь. Денис сидел на качелях, на детской площадке. Его кроссы бороздили пыль в яме, которую каждое лето заново вырывали, тормозя и раскачиваясь, раскачиваясь и тормозя, десятки местных ребятишек, и он выглядел точь в точь как школьник, который в первый раз поцеловал Антона, в машине, по другую сторону этого двора. - Ну прямо кадр из фильма. - Лавочка засрана. - Ночевать на них собрался? Вставай, пошли. Он остался на месте. - Ди, четвертый час утра, прекращай. - Ну чем я здесь-то тебе мешаю? - Ты сидишь во дворе среди ночи, как бедный родственник. Сиротка такая, давящая на жалость. - Ничо не ходит, я уеду утром. - Ну, потрясающе. - Ты же не хочешь меня видеть. - Это уже совсем дешевые приемы пошли. - А нет? - Когда облажался, нужно уметь принимать последствия, а не впадать в истерику. - Где я впадаю-то - - Ты молча валишь, еще лучше. Один в один, как я сказал. Изображая жертву, часть вторая. Денис поднялся, резко, толкнув качели, они вернулись назад, ударили его под колени, он чуть не упал на Антона, и Антон на автомате поймал его за плечи. - Прости, что я все порчу, я старался – серьезно, старался же, я пытаюсь, прости, что ничего не получается, я очень хочу что-то, я думал… ладно, хорошо, не важно, что я думал, но я правда пытался любить тебя, как надо, я очень, очень хочу, чтоб ты… что угодно. Я очень тебя люблю. Я очень тебя люблю. Антон готов был обнять его и успокоить, и даже попросить прощения в ответ, когда он сказал: - Но я поеду. Придется. И – что, ты… ты же все равно будешь злиться, и будет плохо, и… и что мне тогда сказать? Чтоб было правильно? - Не уезжай. Это все, что Антон мог сказать. У Дениса дернулся уголок рта. - Я не могу. Лучше ты будешь злиться, чем я буду обрубок хуйни, которая ничего… ничем не хороша. - Ди, ты каждое мое слово – - Во мне нечего любить. И тебе нечего. Ничего нет сейчас. Так не может же продолжаться. - И что, хорошо, что-то изменится кардинально от того, что ты в другой город переедешь? - Я сдал профиль на сто баллов. - А здесь ты поступить не мог?! Он повысил голос, и Денис дернулся, стиснул его локоть, крепко, Антон гладил его по спине, сжимал ткань его футболки. - Ди, попробуешь на следующий год, сейчас уже поздно, будешь учиться – никто не против, допустим, профессия лишней не будет… не знаю, насколько тебе нужно исторический выбирать, но там подумаем… - Нет. Антон замер. - Хочешь, въеби мне, как в тот раз. Ничего. Если потом не захочешь, чтобы я приезжал, я… я понимаю все, и все, что ты сказал, и наверное, да, наверное, я думаю только про себя, и я не смог тебе ничего вернуть, может быть, никогда не смогу, я не хотел, чтобы так было, я еще попробую, если ты позволишь… но я не соскочу второй раз. Я должен сделать что-то стоящее. Хоть что-то. Антон думал об этом: гораздо чаще, чем хотел, гораздо меньше, чем стоило бы. Незадолго до всех разборок Денис готовил заявку на онлайн. Черновик он приносил четыре раза. На седьмой дэмке Антон сказал: - Мне кажется, тебе еще немного нужно подрасти. Слова подбирать было безумно трудно. Посыл был невнятный, текст безграмотный, читать Денис, в общем, умел, постоянное упражнение сказывалось, но читка была пресной и ничем абсолютно не выделялась на фоне сотен и сотен его ровесников, наслушавшихся Бабана и гундосивших в микрофон. Антон считал, что он бездарен? Да, положа руку на сердце. Казалось, что это не имеет значения, он даже говорил: - Ди, зачем тебе это надо? И: - Не стоит начинать писать только потому, что пишут все вокруг тебя. Денис внешне спокойно реагировал, но не сдавался, Антон перестал читать черновики целиком, потому что ясно все было с первой строфы. А лучше было бы, если бы он сделал вид, что впечатлен? Что у Дениса есть шанс, что в нем «есть, что любить»? Это была чушь, Антон любил бы его, даже если бы Денису сделали лоботомию. Время рассудило их, и не в пользу Антона, он признал ошибку с легкостью, к пятнадцатому году Денис прокачал технику на крепкую пятерку, но это ничего не меняло – по крайней мере, между ними, по крайней мере, к лучшему. - Ну чо, серьезно что ли совсем пиздец? - Ты хочешь, чтобы я тебе соврал, не понимаю? - Ну дохуя же кто выкладывается с худшим материалом – - Выкладывается, да. Лучше ни они, ни ты от этого не станут. А надо было сказать, что он растет, что у него прогресс, что нужно еще немного потрудиться и тогда он всех порвет? Надо было передать ему, что Леша доволен его работой и к осени разрешит взяться за клипы вместо свадеб? Сказать ему, что он молодец, и после болезни так быстро взялся за дело, и он здорово помогает, и Антон счастлив, пока он здесь? Наверно, надо было. Наверно, надо было. Наверно, в свои двадцать восемь Антон был плохим отцом для трудного подростка. Вот только – ну так, к слову, - Денис больше не был подростком, и Антон ну никак не был его отцом, и если все было так ужасно, так невыносимо, неужели он не мог сказать вовремя, что ему плохо, он прекрасно высказывался по любому поводу, неужели тут не мог открыть рот? Ну поспорили бы, хорошо. Поссорились, может быть. Но Антону было не все равно – невозможно его было в этом обвинить, ни с какой стороны. Ранним утром, когда уезжали в Анапу, уже припекало солнце, день обещал быть убийственно жарким, солнце светило ослепительно ярко, и прежде, чем выехать на шоссе, Антон загнал машину за ивовую рощу у реки, они целовались в прохладной тени, и Антон гладил смуглые лодыжки, и не было еще ни пятнышка на белых джорданах, и Денис расстегнул ремень, а потом перегнулся через коробку передач, и Антон помогал ему расстегнуть свои джинсы. В Анапе было пасмурно, и грозы шли сплошной чередой, и они купались в теплом море под дождем, и Денис облизывал пальцы, когда руками ел шашлыки, и Антон еще раз попросил: - Оставайся. Но Денис сделал вид, что это шутка, и больше они об этом не заговаривали. Последние недели в Красе прошли напряженно. Антон просил убрать с будильника Оксимирона: - Ну бога ради, невозможно ж каждое утро это слушать – Выводили из себя ошибки в его речи, сигаретный дым, от которого не было спаса, разговоры о политике и грязные кружки из-под кофе с молоком, раздражало все, с чем предстояло попрощаться, торопливо и жадно трахались, оба по жаре толком не спали, август кончился таким же ясным утром, и яркие тени от высоких тополей нарезали двор в соломку, и больше не летел пух, и Денис курил у машины, выезжали с запасом, и невозможно было отпустить его, но Антон сказал: - Давай быстрей уже, ну сколько можно-то? И день за днем потом вспоминал эту картинку, и необъяснимо верилось, что, когда Антон спустится во двор, по пути на работу, встретит там его. То, как он радовался учебе, раздражало отдельно. Он уже был на первом семестре, уже все это проходил, о чем вообще было говорить? Говорил он беспрерывно. С определенного момента вместо прощания переписку стал заканчивать олигофреническим «кепко, ного» Антон быстро не выдержал: - Это что за сюсюканье уебищное? Денис обиделся: - Это Коба. Выяснилось, что он достал в библиотеке изданную переписку Сталина с женой, пришел в экстаз и зачитал ее до дыр. «Кепко, ного», по объяснению Дениса, значило на самом деле «целую крепко, много», и было своего рода семейной шуткой, так говорил кто-то из детей. Антону стало мягко говоря не уютно. Жаловался Сереже: - Я не могу уже, у меня в одном ухе «Коба», в другом Окси, и так без конца, это пиздец какой-то по Кафке. Хорошо ещё, я этого не слышу больше, как встаю, а то, знаешь, сказочное ощущение было, как будто нас в кровати трое: я, Ди и Мироша Федоров. - Скажи спасибо, что не Сталин. Его место на студии занял Хасан, клиенты много жаловались и прямо спрашивали Дениса, Антон повторял: - Абсолютно без разницы, кто админ. Эту работу обезьяна сделать может, нет в этом совершенно ничего сложного… Нигатив ответил: - Ну, может, найдешь тогда обезьяну, которая сделает? А то я прихожу на свою оплаченную смену, а там другие чуваки, знаешь… Сконтачивал Дениса с Хасаном через скайп, требовал объяснить Диме систему записи и график на сентябрь, вел себя резко, Денис старался быть спокойней, но тоже начал огрызаться, хуже всего было то, что система действительно была простой и Антон понял ее в первые пятнадцать минут, а Дима не понял вообще, и стало ясно, что придется менять админа. - Я не сомневался даже, что будет гемор после твоего отъезда, я вот прекрасно обошелся бы без всех этих напрягов, между прочим. Почему это должно все быть моей проблемой? Его не хватало отчаянно. Возвращаться домой было невыносимо. Антон даже про себя радовался, когда Сережа поссорился с Алиной и ночевал у него три дня. Ел не дома, старался пить так, чтобы падать на кровать и тут же засыпать. Впервые за полгода пришлось самому мыть унитаз. Не мог передать в вечерние созвоны с Денисом, как остро не хватало его тела, его голоса, звуков его присутствия в квартире. Уныло дрочил по утрам, временами даже не мог закончить. От порнухи воротило. Ссорились беспрерывно. Денис пошел на бокс. Когда это выяснилось, скандалили два часа. Денис был одновременно взвинчен и растроган, Антон – всерьез перепуган. Из какого-то невнятного садизма Денис дразнил его и показывал синяки и ссадины после тренировок. - Я не знаю, чем ты думаешь. Его голый бок под поднятой футболкой. Плавная линия от талии к бедру, смутное очертание косточки над резинкой трусов. Пересохло во рту. - Знаешь что? Садись на самолет. - Мне сегодня снилось, как я тебя раздеваю. - Клюв закрой и собирайся. Купил билет, бегом, и только к вечеру понял, что он действительно прилетит. Смятые, сумасшедшие выходные, торопливая возня в коридоре, распотрошенная постель, белые кроссы на белой простыне, его загорелая кожа, ласкал его губами, широко разведя ему ноги, у Дениса забавно, мелко вздрагивал живот, когда Антон лизал головку его члена, трахались неутомимо, под утро поехали жрать в МакАвто, Антон смотрел, как жадно Денис ест картошку, его рот опух, шея и плечи были в ярких, темных засосах, Антон старался запомнить его ошалевший, дезориентированный взгляд, и знал, что выглядит точно так же. Они вернулись в постель. Заснули, полные друг другом. А потом Антона разбудил телефонный звонок и выяснилось, что дело – без пяти минут пиздец. Чуваки-ноунеймы, снявшие студию на ночь, повредили пульт и разнесли админку. Писались со своим звукером, Хасан впустил их и ушел. Они нажрались в сопли, и когда с утра пришли Ив с Сережей, отказались уебывать, хотя время у них вышло на два часа раньше. К этому моменту пульт уже не работал. Конфликт эскалировал. Началась драка. Сережа по какой-то очень неуместной пацанской логике не стал звонить ментам. Хорошо, что никого не покалечили. Выслушав его возбужденный, обрывочный рассказ, Антон повесил трубку и остался сидеть на краю кровати в полном ступоре. Пытался подсчитать убытки. Денис осторожно поцеловал его плечо, обнял его за шею со спины. Антон хотел стряхнуть его руки, но вместо этого сжал его ладонь. Денис тихо сказал: - Пиздец обидно. И для убедительности: - Пидорасы, блядь. Поцеловал его затылок. - Поехали туда? Позвонили Сэту, добрались до места. Сереже сильно прилетело по лицу, потом выяснилось, что в добавок треснуло ребро, он прикладывал к щеке холодную бутылку пива и добивал вторую. В студии был дикий срач. К середине дня вытащили адрес кого-то из этой веселой шоблы у общих знакомых. Антон не поехал на разборки, не чувствовал ничего, кроме досады и разочарования. Эта уебищная выходка стала последним кислым плодом из тех, что взошли после раскрутки Юга. Отзывы на концерт со стороны тусовки были насмешливые и враждебные. К ним ходили записываться, но не шли на фиты. Долетали неприятные слухи. В июле был ниочемный, бестолковый срач с Гуфом на hh. Когда Каста приезжала на концерт, пацаны отказались от приглашения потусить и тупо кинули Антона в чс. Студию после погрома чудом удалось прибрать, вставили стекло, закрасили пятна на стене (в нее кинули шавухой с мазиком). А еще через неделю ночью подъехали ребята, вырезали замок и разнесли студию под ноль. Денис хотел вернуться, звонил каждый день, боялся, что с Антоном что-нибудь случится и даже предлагал ему взять отпуск и свалить в Питер: - Пока все не уляжется. Это глупо, может быть, хорошо – но на всякий случай уже. Антон не чувствовал угрозы, пока Денис не поднял тему, ответил: - Это ерунда все. Но с этого момента очень аккуратно выходил из машины и начал носить с собой разводный ключ. Особой надежды, что он может, не было, но Антон сжимал его в кулаке каждый вечер и надеялся, что проверять не придется. Чаще стал молиться, вспоминать об этом было смешно и стыдно. Сереже прокололи покрышки. Какая-то безумная телка что-то сказала Алине на Красной. Все были взбудоражены игрой в гангстеров, но все чаще проскальзывал нервяк. На вечеринке была очень неприятная история, когда напали на текильщицу, чтобы начать бузу, повезло, что за нее вступилось несколько гостей, все разрешилось быстрей и тише, чем могло бы. Буря в стакане кончилась тем, что Сэт нашел авторов погрома и прислал Антону видос, где совсем молодых парней, чуть старше Дениса, реально заставил копать могилы. - Сука, всегда хотел попробовать. Больше заморочек такого рода не возникало, но «неустойка», выбитая Сэтом, покрыла только треть расходов, а основная проблема была не решена: была даже не выявлена. - Они нас ненавидят. - Ну вряд ли прям ненавидят, так, бесятся, нормальное местное «чо вы там себе думаете». - Очень маленький город. Сережа кивнул. К этому моменту кровоподтек у него на щеке почти сошел, они сидели на веранде у Алины дома, работал опрыскиватель для газона, мелкие брызги летели на ноги, в мягком вечернем свете клубилась мошкара. - Это все ничего не даст. - Я не согласен. Сережа сказал это так честно и так оптимистично, что Антон скривился. - Я считаю, надо продолжать. Если гора не идет к Магомету, то Магомет уебывает в Адыгею, а мы набираем критическую массу и рвем в лоскуты их всех. - У тебя превратное представление о механике задачи. Ок, сделаем мы еще сто пьянок, запишем еще сто сессий – - Микстейп выпустим. - Микстейп выпустим. Они подотрутися им – - Ну зря ты, были хорошие отзывы, зал собрали – - Ты понимаешь, что нас не существует практически за пределами Краса? - А у тебя, смотрю, настроение сегодня такое - не очень, да? - Я не хочу быть просто еще одним мудаком из Краса. А среда чувствует, что мы зашевелились, ей не нравится, это конкуренция. - Их проблемы. - Наши. Пока мы для них обслуживающий персонал, вечеринки могут идти хорошо, студия будет работать, а мы будем, как кость в горле, мы им сами – лично, ты да я, да мы, да Сэт, - нахуй не нужны, не говоря о ребятах. - И что ты предлагаешь, хорошо? - Пока не знаю. Надо придумать что-то, чтобы это они нам старались нравиться, а не мы им. - Чтобы все очень хотели с нами дружить? - Что-то вроде. Что-то больше, чем мы. - Лейбл? - Еще один? - У нас бабок нет. - Нужно что-то, чего ни у кого нет. Когда в семнадцатом году чуваки из Мегафона спрашивали, как зародилась идея Слова, Сережа ответил: - Антон ее украл. На самом деле, Антон шел к этому еще месяц. Октябрь прошел в ощущении полной собственной умственной недостаточности. Они уже провели Битву Новой Эры, трижды. Они оба были ветераны онлайнов. Они бесконечно – если вечер беден был на темы для разговоров – могли перемывать кости админам хип-хоп.ру. - Почему кого-то вообще должно волновать мнение уебана, о котором никто никогда бы не слышал, если б не модерская плашка? То, что СД дали модерку, Антона запаривало неимоверно. У него была стройная теория о том, что Витюша вообще бы не сделал карьеру, если б не врос жопой в стул перед компом и не посвятил форуму всю свою ебучую жизнь, 24 на 7. Бан на hh в тот момент равносилен был социальной смерти. Тот, кто владел площадкой, автоматом ставил свой флаг на карте. Денис рассказывал, что схема работала даже в ебучем Снежинске: организовав две подвальных пьянки с хуевым фритиком, он тут же познакомился со всеми в городе, кто слышал слово «рэп», причем это за ним побегали, а он был просто школьник, толком не научившийся держать микро. Следующий шаг был очевиден, и все-таки его на тот момент не разглядел никто в России. Не разглядел сам Антон, пока на записи Don`t Flop не увидел чувака в такой же кепке, как у Сережи. - Вот это у паленки стиль пошел. В Сочях, поди, брал? - На Алике заказывал. Зато смотри какая: мог бы прям там стоять. - Ну да, за маленькой такой разницей, что ты там не стоишь. Он понял, что нащупал, на середине фразы. Сережа – нет, но он врубился, как только Антон начал объяснять. Все было одновременно так просто и так круто, что Антон искал подвох, перестал нормально спать. Собрались в пятницу. Сэт сказал: - Эт хуета. Хасан сказал: - Прикольно. Ив покивал, Сережа ответил: - Не то слово. Он произнес это так проникновенно и так убедительно, что не пойти за ним было нельзя, но Сэт повторил: - Хуета – не то слово. И забрал его бутылку. Две недели жарких споров и обсасывания ничего не значащих деталей, регламент, с битом или без бита, или так и так, или да успокойся уже, нужен ли фристик, что можно, что нельзя, кто будет разнимать, если начнется кипиш, кого и как звать, разрешать ли бухать на ивенте, делать или не делать бар, платные или бесплатный вход. Денис заебался расспрашивать, Антон – пересказывать. В итоге Денис купил билет на свои и без предупреждения нарисовался в его квартире. - Это, блядь, революция. Антон смеялся и старался не показывать, что думает о том же, думает всерьез. Денис настойчиво и истово целовал его. Безумно давно он не смотрел на Антона вот так, снизу вверх, завороженно, благоговейно. Минет был сказочный. Обсуждение названия – выматывающее. Антон махнул рукой и честно записал ублюдочный вариант «Рупор» к себе в список. Сережа наложил на него вето и Антон вздохнул спокойно. В декабре был первый пробный ивент, который никто и ни под каким видом не называл ивентом. Пришло тридцать человек. Баттлили на втором этаже заброшки, где снимали приглашение на БНЭ. Реальность не стыковалась с ожиданиями ни в одной точке, под конец Антон был уверен, что они больше не смогут и не захотят повторять эксперимент. Где-то в это время упало сообщение от Андрюши Михеева. «С тобой тут очень хочет поговорить Мирон Я о чем Номер давать?»