В пустыне времени

Давным-давно, когда надрывная жадность свежей влюбленности еще не прошла, а они уже выложили друг другу все самое основное, самое больное и самое нарядное, что в них было, находки стали редки, и они тщательно искали остатки золота в пустой породе, искали, чем вознаградить и подпитать упрямый интерес друг к другу. Тогда Денис рассказывал об утре первого числа. О том, как выходили к озеру и собирали цветные ленты от хлопушек, «шмелей» и «бабочек», и парашюты от салютных гильз. Все, что осталось от новогоднего фейерверка. Родители к тому моменту еще спали, а, проснувшись, опохмелялись и тоскливо начинали разгребать бардак в квартирах и за праздничным столом. И то, и другое было мусором по сути: мокрые цветные картонки, красные и синие «парашюты» на озере – мандариновые очистки, пустые бутылки и фантики от конфет в домах. Но в детстве разница была очевидна и бесспорна. На охоту старались встать пораньше, а за «парашюты» дрались до сбитых костяшек и сломанных носов. Потом – незаметно и безвозвратно – разница улетучилась. Никто никогда не рассказывает историй, не снимает фильмов и не пишет песен о первом числе. Не предвкушает, как будет подтирать блевоту после вечеринки. Не представляет в красках развод на свадьбе. И после драматичной сцены, оборвавшейся на пике, обычно следует пауза для тихого выдоха и лишних подробностей, которые никого не заботят и к которым никто не готовится. В эту тихую паузу Антон благодарно шагнул и замер, надеясь, что его не обнаружат, и не придется выходить как можно дольше. Салют отгремел. Ему остался покой стылого серого утра: и куча мусора, которую некому больше было разгрести. Ваню он отправил домой с Сережей: тот мужественно сожрал лимон, положил мокрую пятерку, взятую у Дениса, к паспорту и правам, сказал Ване: - Айда, малой. И засунул его на заднее сиденье. Ванька напился страшно, под его чутким руководством, минут за двадцать. Сережа просто вышел на крыльцо, дал ему бутылку, потом завел его на кухню. - Меня тошнит… - Отлично. Допивай, там чуть осталось. Вера с Димой привели в порядок кухню. Антон подогнал машину к заднему входу. Разрезали пакет от пиццы, чтобы прикрыть сидение, потому что беда беда, а салон пачкать все-таки не надо. Денис смотрел на это с веселым недоверием, но в итоге послушно сел на пакет в своей мокрой и грязной одежде: у него не было ни желания, ни сил препираться, он здесь сделал все, что хотел. Ехали молча. У подъезда не было места, и Антон запарковался на другой стороне двора. Вынул ключи и замер: открывшаяся картина казалась поразительно знакомой. Денис отстегнул ремень, но не спешил выходить. Неторопливо, мечтательно, он коснулся кончиками пальцев коробки передач, сиденья у Антона между ног и его губ, обозначая свои движения – пять лет назад, такой же поздней ночью, когда они впервые целовались здесь, и Антон понятия не имел, к чему это приведет и кем он для Антона станет. Денис посмеялся снова. Это было больнее, пожалуй, чем все удары и залпы прошедшего вечера. Вечер у Дениса удался. Как жаль, что Антон не мог сказать о себе того же. - У тебя руки грязные. - Чуть-чуть дальше стояли. И еще деревья не спилили у гаражей. - Меня это должно волновать? - Нет. И Денис хлопнул дверцей. Оказалось, что нет билетов: ни на ночь, ни на раннее утро, только на рейс в час дня. - Могу поспать в аэропорте, если хочешь. - Да нет уж, оставайся. - Спасибо, очень мило с твоей стороны. Поймал его за предплечье. - Прекрати. - Зачем? Действительно. Щербинка у него между зубами. Его забавная, уютная улыбка. Она казалась очаровательной: пять лет назад. Она казалась очаровательной по-прежнему, теперь, когда никакого значения не имело, поверит Антон ей – или не сможет. - Я лягу в кабинете тогда? - Бога ради… - Я пока не ложусь: мне еще свои проекты надо качнуть на винч, раз такое дело. - У тебя с собой? - Я возьму тот, который ты дарил на день рожденья? - Конечно. - Ну отлично. Мою футболку Ваня брал, поэтому она заново стиранная? Не понимаю, о чем ты. - Да. - А вот мне интересно – если уж на то пошло… - Нет. - Это он ее взял или ты ему дал? - Он не знал. - Хороший ответ, жаль, что не ответ. - Вообще ни о чем. - Да ладно – слушай, даже Ваня Уоки не может быть настолько тупорылым. Денис присмотрелся к Антону внимательней. - Может? - На твоей подушке он не спал, если это принципиально. Где взять белье, ты знаешь. Уснуть было невозможно: хотя Антон так вымотался, что думал – захрапит, едва добравшись до кровати. Переключал каналы в спальне. Нашел Остров Сокровищ на Звезде. Поймал финальный номер. «До конца всего осталось несколько минут…» Позвонил Сережа. Рассказал, что отвез Ваньку домой, проводил до двери, сгрузил мамке на руки: - Сказал, что малой перебрал. «Фортуна. Лотерея. Фортуна. Лотерея». Денис говорил, что Флинт похож на него: что Антон точно так же кривляется, когда вставляет шутливые куски в баттловые треки. В детстве Флинт казался особенным, в детстве он казался лихим и бессмертным. Потом оказалось, что все это шутка, конечно, что ничего в этом мультике не стоит и не выйдет принимать всерьез. - Я на тусовке вкинул, что ребята разосрались из-за девушки. Вроде схавали легко – ну, кто мог схавать, - вы так странно выясняли, что никто не понял, в чем замес. А – в чем замес-то был, если уж на то пошло? «В жизни и в кино. В жизни и в кино. В жизни и в кинооооо, и в кино. В жизни как в кино? Вроде как в кино. НО НЕ КАК В КИНО» А в чем замес был, собственно? Денис деловито собирал вещи. Открывал двери. Заходил дважды: за своей одеждой и за блокнотом, который Ваня испортил. В прошлый его приезд Антон соврал ему, что сам уронил блокнот во время уборки и он рассыпался. Думал, что соврал убедительно. Думал зря, судя по всему. Так почему Денис собирал вещи? Потому, что Антон забрал ключ? Потому, что стал слишком часто ему врать в последние три месяца – почти так же часто, как врал обычно Денис? Или дело было в том, что он вовремя не ответил на звонок? В том, что Ваня влез в разговор, и Антон не успел его притормозить? В том, что они оба так давно ждали повода, и повод стал не нужен? Сережа спросил, выждав неприятно длинную, дипломатичную паузу: - Я тебе никогда ничо не говорил, ты знаешь. И причин не было, не вопрос. Ты в курсе, как бы, с каким уважением я к тебе и… Но все-таки что там с Ваней? Я как бы не лезу в твои дела, ок, разберетесь сами, но – ты уверен, что для него это… что для него хорошо это будет? И кончится хорошо в итоге? Запомнилось, как безнадежно и как тоскливо Сережа добавил: - Он же пацан совсем. Как будто Антон растлил ребенка. Как будто Антон растлил бы ребенка – при первой возможности. - Ничего «там с Ваней». Вообще. Если Сережа старался скрыть облегчение, то старался в полсилы. - Ну и славу богу. Не старался. - Я хочу сказать – - Точно? - Он хороший. Прям совсем. Пиздец, вроде странно, но это так редко бывает, на самом деле. - …и это хорошая причина не мацать его грязными руками, ты к этому? В любой другой день этот вопрос остался б у Антона в голове. Сережа молчал, обдумывая ответ. На экране представлялись актеры озвучки. Антон убрал звук. Антон проваливался в тишину. Подумал: что-то подобное, скорей всего, чувствуют воздушные гимнасты, когда прыгают вперед – а партнер их не ловит. Сережа наконец выдал: - Это хорошая причина хорошо подумать. - Спасибо большое за совет, хотел бы я им воспользоваться – но не воспользуюсь, потому что я понятия, блядь, не имею, с чего вы все взяли, что я полезу к малолетнему балбесу, который вроде как всем нам за сына полка, или типа того, и.... Сука, да он еще в школе учится. Чо еще я по-твоему делаю, чо должно быть там в моем духе? Младенцев я не насилую еще, нет? - Слушай, я вообще не в том смысле, что – - Сколько было последней телке, с которой ты жене изменял? - Я не буду отвечать. - Чо, паспорт забыл спросить? - Ладно, мы не туда зашли определенно… - Жду, когда ты поинтересуешься, - а СПИДом я тебя не заражу, нет? Воздушно-капельным путем? - Подожди, ок, я попутал, сорян. - Охуеть. - Только сколько Денису было – ну – чисто так, когда вы замутили? - А Денис к этому всему разговору замечательному имеет отношение, потому что? - Да к слову пришлось. - Ему было шестнадцать. И ты это знаешь прекрасно, потому что до сегодняшнего дня это все были пиздохаханьки и общая норма такая, чо-то не помню, чтоб ты тревожился за малыша. - Антох – - И я паспорт тоже не спросил: не успел – как-то все быстро получилось, вот он меня за руку берет, а вот он мне отсасывает, я решил не отвлекать, все-таки у человека рот занят. Да и технику такую редко когда встретишь. С опытом приходит, зуб даю. - Ну – поздравляю тебя, что ли, братан… - Уже не с чем. - В смысле – - Мы расходимся. - Снова? - На этот раз наверняка. Сережа проглотил свое обычное «помиритесь». - Так плохо? Желание дальше нагнетать отпало. Чувствовал себя выжатым. Обездвиженным. - Да даже не плохо уже. - Слушай, прости, реально, если я тебя заебал по голове, еще момент не подходящий, я понимаю все… - Сереж. Вообще насрать, если честно. - Ну тем лучше. Антон надеялся, что он повесит трубку, но Сережа ждал. Дождался. - Как Ванька? - В лоскуты. Ты бы… я не хочу опять – - Ну что уже? - Поговорил бы с ним? Потому что я не буду. Я не знаю, что ему сказать. - Думаешь, что-то надо? - Придется. - Если б я еще знал, что ему говорить, совсем отлично было бы. - Ну может – правду тогда? В общим чертах? В смысле раз вариантов по-приятней нету. - Считаешь? - Ну он, он так-то не дурак совсем, и лучше… тише будет, чем если ты, например, ему напаришь, а он потом поймет и будет выяснять… кроме прочего если уже. - Я понял тебя. - Он вполне воспримет, мне кажется. - Неужели. - Ну, может, не сразу. Но в конце концов. - Обнадеживает. Поблагодарил его: - Вообще за все – ну, ты и так все знаешь. Смотрел рекламу на мьюте. Прислушивался к звукам за дверью. Шаги стихли. Пять лет в помойку: из-за неотвеченного звонка. Из-за проебанного ключа. Сколько бы заняло сделать дубликат, сходить с утра? Пять лет в помойку: и славу богу, кто бы выдержал еще пять? Так странно было с одной подушкой на кровати. Надо было обнять его, с порога, сразу, когда он вошел на кухню в студии, - и что тогда? Точно так же бы пересрались в хлам. Или нет. Или да. Сколько можно гадать. Летняя ночь в Красе, обещание в тихом шелесте листьев черемухи. Он сильно ударился, когда Ванька сбросил его с крыльца? Едва ли. И как же так получается, что сейчас он, можно сказать, цел и невредим, а в гримерке получил сотряс с одного удара? Момент не тот? Не в настроении был для маленьких трагедий в этот раз? Его теплые мягкие волосы под рукой: стали совсем другими на ощупь, когда начал стричься короче. Всегда мирились, в конце концов. Всегда мирились, почему не теперь? Только не теперь. Вышел на кухню, сам себе объясняя, что за чаем. Денис стоял у окна. На него падал свет фонаря. Прикрыв глаза, он смазывал Спортрией ушиб на животе. Домашние штаны были чуть спущены на бедра, вместе с боксерками. Антон смотрел на его руки. На то, как медленно и сонно его ладони касались кожи. На его сильную голую грудь и гладкую, стремительную диагональ, от подвздошной кости до талии. По ней лился призрачный фонарный свет и хотелось ловить его губами. Антон рывком развернул Дениса к себе, и тот от неожиданности уронил мазь, но не оттолкнул его, болезненно крепко обхватил за шею. Целовались осатанело, Денис потерял равновесие и утянул Антона на холодный линолеум, руки как будто одеревенели, Антон спешил безумно, необъяснимо, и все равно не смог с первой попытки расстегнуть ширинку. Содрал с него штаны с боксерками, Денис порвал его футболку: случайно, ткань треснула, когда тянул вверх. А потом за крепкими едкими поцелуями и отчаянной, суматошной возней, что-то произошло: что-то не имеющее отношения ни к любви, ни к близости, ни к влечению даже, что-то необъяснимое, что случалось с ними так часто – и больше, пожалуй, у Антона не случалось ни с кем. Момент переключения. Вот секунду назад он управлял – с усилием и сопротивлением – своим упрямым телом, и оно было, как тяжелое, изношенное ведро с гайками на ручнике, как первая машина, на которой он учился водить и которая так тяжело отвечала на движения руля и нажим педали, как будто это Антон вез, а не его везли. А вот в этом теле возникло собственное движение, замысловатая и непредсказуемая цепь движений, свой собственный алгоритм, и тяга, и воля, и сила, которой он не мог противостоять, и больше не было педалей и руля, и мозг не отдавал команд, и он не отдавал себе отчета, и не приходилось решать, что делать дальше, и волна обрушилась, и поток был внутри него, опрокинул и нес его, и так свободно, так великолепно, так празднично было нестись вместе с ним. - Блядь, ну контекс-то возьми – Тош, больно – ну тебе ж самому больно должно быть, ты охуел совсем что ли? Не отрывались друг от друга – не останавливались – даже пока препирались, Денис вмял его лицом себе в шею, ритмично стискивал его плечи, целовал и прикусывал его щеку, Антон двигался медленно, едва-едва проникая в него, дурел от возбуждения, головку мучительно и настойчиво сдавливало, член словно простреливало, было неописуемо хорошо, но тело требовало резких и щедрых движений, оно было наполнено нетерпением, ветром, скоростью, и Антон не мог сдержаться, Денис откинулся назад, рухнул в глубокий, болезненный стон, принимая его, и Антон смотрел на его распахнутые колени, на голову, повернутую к плечу, на то, как безупречно плавно он выгнулся на полу, и Антон говорил себе, что сейчас остановится – еще чуть-чуть – прямо сейчас – но Денис не выдержал, как следует лягнул его босой ногой, Антон едва оторвался от него и в полусознании опрокинул с кухонного шкафа подсолнечное масло – немыслимо было тащиться в ванную, зажигать свет, лазать в ящики, потом возвращаться обратно, убивать момент, обрывать поток, - облил руки, даже не завернул крышку потом, масло растеклось по полу, скользили оба, больше не прерывались, трахались бешено, оставлял засосы у него на коже рядом с синяками, пытался ухватить его всего, целиком, дотянуться, забрать, нельзя было упустить – ничего из того, что было им, - невозможно было отказать себе. Антон мчался вперед. И как откликалось все его существо, под ливнем чужих прикосновений, словно протерли грязное окно, и мир вспыхнул за ним в своих подлинных цветах. Золотое солнце августа. Кусты смородины, летучее, невесомое детство, дедушкин дом. Антош, возьми ведерко. Столько ягод на тяжелых кистях, что все не собрать, сколько не срывай. Пальцы в соке. Бесконечная охота, дымка над рекой. Когда закончили, лежали неподвижно, гудел холодильник. Слипались глаза. Как хорошо – как подробно – Антон знал его. Запах его кожи, его пота, его волос и его спермы. Контур его плеч, выступающий позвонок под шеей и еще один под лопатками. Звук его дыхания: он менялся, когда Денис засыпал. Вырвать из себя это знание – представить, что оно сотрется со временем, истлеет, сгинет в засуху, - было гораздо сложнее, чем смириться с тем, что больше они не заговорят, не посмеются над одной и той же плохой шуткой, не сядут за один стол, чтобы непрерывно утягивать на свой край солонку. Денис поднялся, закурил. Оглядел залитую маслом кухню. - Пиздец. - Уберемся завтра. Он подал Антону руку, чтобы тот мог подняться, и Антон не хотел, но попросил, когда стояли под одной струей горячей воды: - Сегодня еще поспи рядом, пожалуйста. Считай, это моя такая прихоть. Так приятно и легко было целовать его, ничего не вкладывая, ни в чем не убеждая. Проснулись вместе и долго не хотели вставать. Потом отмывали кухню в четыре руки. Перед выходом он убрал книжку в рюкзак. Антон спросил: - Это мой Стейнбек? И тут же добавил: - Нет, в смысле – если хочешь – бери, конечно... - Нет. Денис открыл ее и показал титул. Черной гелиевой ручкой в верхнем углу было выведено: «НЗ ВВК». Неприкосновенный Запас Вячеслав Валерьевича Карелина. К весне так была подписана половина книг у Дениса в библиотеке, и до лета Антон не спрашивал, что это. - Твой на полке должен быть или где он у тебя лежал. Можешь проверить, если до того. - Ди, ну что ты… Он пожал плечами. Антон неловко положил ладонь ему на локоть – и убрал. Можно было не мириться: и не переживать, что он обидится. Какой смысл был переживать – если невозможно стало помириться? Отвез его в аэропорт. Молча остановился у выхода. Он что-то хотел сказать. Тоже не придумал, что. - Ладно… - Ладно. - Спасибо за билет, в любом случае. Его пальцы на дверной ручке. Мягкое, неуверенное движение. Так касаются плеча спящего, проверяя, не проснулся ли. Боясь тревожить. Потом он открыл дверцу и вышел из машины. За эти пять лет изменилась его походка. Стрижка. Силуэт. Изменилось – менялось столько раз – чувство, с которым Антон смотрел на него. «Ладно» - «Ладно». 2009ый и размокшая сигаретная пачка в его дрожащей руке, наполовину смывшийся автограф. День не мог стать хуже, и Антон поехал на студию, про себя надеясь, что Ваня не вышел на работу – или что там будет битком, и поговорить они не смогут. Недооценил силу общего похмелья и Ванькиного упорства. Студия была чисто убрана, судя по всему, Ваня пришел с утра. И ждал его. Не поехал к Антону домой, как Антон не поехал к нему. Антону было стыдно, и этот стыд почему-то усиливался, когда Антон думал о его матери, не хотелось встречаться с ней, тем более не хотелось с ней объясняться, если Ванька бурно отреагирует и разговор перейдет на повышенные тона. Почему Ваня вдруг нащупал тормоз и не позвонил ему в дверь, Антон не знал. Он не выспался, клевал носом за админским столом и поспешно закрыл какую-то вкладку, когда Антон вошел. Он выглядел совершенно сбитым с толку, и еще больше, чем вечером накануне, хотелось защитить его. - Давай-ка пройдемся с тобой. На сто процентов был уверен, что Ваня что-нибудь спизданет в своей манере, но он только заполошно кивнул и подхватил с дивана куртку. Удобно было смотреть под ноги и не смотреть на него, пока Антон говорил. Ваня не перебивал, на удивление, даже не занимал паузы (их было многовато, длились они подолгу, был ужасно собой недоволен, квиток за парковку в кармане превратил в труху, пока собирал слова). Когда закончил, Ваня тихо, несмело выговорил: - Пиздец. Они с Денисом одно и то же слово произносили вообще по-разному. Продолжали идти. Антон дышал на счет по технике, которой Исаев полгода пытался научить Дениса, но тот упрямился. Сердце зашлось и успокоилось снова. - Ну да, логично теперь, зачем тебе клизма в ванной. Дал Ваньке по шее, отлегло мгновенно. - Отлично, здорово, потрясающе. А я уже думал, что ты поломался, целых полчаса хуйни не нес. - Мы до Сибири так пойдем? - Да технопроката. Хочу уоки-токи сдать, заебал меня, сил нет. - Я Денису сильно всек? - Переживет. - Ну он, короче, тоже от души хуярит, я с утра проснулся, как будто по мне сверху слоны там попрыгали. Разбитый рекламный щит на остановке, солнечная россыпь осколков, искры под ногами. - Я типа могу позвонить ему, если он хочет со мной выяснить что-то – - Не вздумай. - Я как бы тоже понимаю все, ладно, я дурак, нагнал, ну потрещали бы – - Нет. - Там, по-нормальному как-то. Типа он тоже: он чо мне говорит и хочет, чтоб я – чо, чо он ждал? Тоже глупо так, там, ты старый дед, он прикалывается, типа, нахуй ты мне нужен? В смысле даже если бы я был из вашей тусы и по этой теме всей, я имею в виду? Это была шутка. Это был Ваня. Это была обычная игра в навесного, обмен подъебками, бездумный треп и солнечный день под синим небом, и Антон посмеялся, и они зашли за шавухой, и Ванька ел, низко пригнувшись к столику, чтобы не заляпать штаны. - И он серьезно как бы? Я чо типа похож на пидора? Такой, на взгляд со стороны, нет? А то тебе виднее как бы должно быть? Менять по ходу надо в жизни что-то... На столик падала капуста, у Ваньки рот был в майонезе, и было полное чувство, что все хорошо кончилось, кончилось малой кровью, и грело сердце его виноватое: - Я тебе – напортил все, да? Получается? А под конец он так смешно встрепенулся: - Подожди, а Вера знает вообще? Он еще не носил очки тогда, трудно было уловить, что не так с его ошеломленным, близоруким взглядом, но Ванька казался таким комично-потерянным, что хотелось взять его за руку, и кем надо было быть, чтобы злиться на Ваньку, и Антон не злился, конечно. Поржал над ним от души, дал ему по рукам, когда он хотел спереть картошку у Антона с тарелки, подъебывал его за то, что его самого ебут дай бог на катке в доте, и уже одно это тянет на пидорство, в общем, больше, чем что бы то ни было, закрыли студию пораньше, отвез его до дома, еще сорок минут пропиздели в машине о Бигги. - Да сколько можно-то – я тебя щас пинками выгоню, пятый круг пошел – - Альбом послушай. - Я не осилил. - Потому что ты хуевый рэпер, значит, с хуевым вкусом. С трудом заставил себя не касаться его примятых кудряшек. И даже не думал о том, как прочно запомнится, как глубоко вопьется бездумное «кому ты нахуй нужен». Этот вопрос себе тоже не приходилось задавать, как-никак, пять лет подряд. Еще полтора года оставалось до настоящего разговора. До Ванькиного "хочешь, я убью его?" и "почему он?" - которое как раз они с Денисом произносили совершенно одинаково. История с их дракой разрешилась оскорбительно гладко и просто. Антону почти не задавали вопросов. На тусовке после него были разборки у Ива с Кучером, потом приезжала на шум полиция, все высыпали на улицу, побарагозили, Хасана чуть не приняли с полграмма, Сережа долго его отмазывал, попались принципиальные ребята, ни у кого не было нала, Вера пыталась заткнуть Сэта, как могла, чтобы он не мешал, Сэт что-то сказал ей, что-то настолько мудацкое, что остальные парни хотели впрягаться, ситуация накалялась, потом оказалось, это Сэт пробил головой щит вроде как в знак извинений – пять раз переспросил, хочет ли она, чтобы он разбил башку (свою тупую башку, малая), она заебалась с ним спорить и отмахнулась, мол, делай, как знаешь. На общем фоне безалаберной субботней пьянки маленькая трагедия Антона потерялась и благополучно канула на дно, не было причин жаловаться, не было даже повода нервничать, но как убийственно незначительно прошло то, что ощущалось бурей столетия. Из-за этой легкости – бесследности – из-за безвредного падения в страховочную сетку долго не мог до конца осознать, что именно произошло. Потом не мог поверить, что это все. Не было никакого послеоперационного отека, не было запоздалой паники, и скорби, и фантомной боли. Ни обиды, ни злости, ни горечи. Не было даже вины – тогда еще не было – и без нее освободилось так много места внутри, что не знал, как с ним быть. Приснился сон, далекое воспоминание детства, когда впервые пришли с отцом на новую квартиру: там не было мебели, и почему-то пустые комнаты рождали чувство приключения, чувство чего-то небывалого и волшебного. Катался по новому паркету в носках и представлял, что это ледяная гладь. В другие дни снился Денис. Снился мирно и буднично, под утро, урывками. В одном таком сне он разминал картошку вилкой в тарелке и тянулся за кетчупом. В другом они зачем-то посреди коридора разбирали книги («твой Стейнбек?»). Антон просыпался, и раз за разом казалось, что стоит повернуться на правый бок, и он будет лежать рядом. Антон поворачивался. Его не было. Сон рассеивался окончательно, но Антон поднимался и спокойно шел в туалет, ничего не менялось существенно, ничего не ранило и не тревожило. В конце декабря безумно не хотелось лететь в Питер. Уже купил две новых гирлянды, варил на кухне сливочный пунш с виски, вел с кошкой беседы о падающих звездах и пользе сухого корма, обстоятельно паковал девчонкам подарки и пополнял запасы угля к веренице пьянок. Забыл вычеркнуть Дениса из списка, хотя отлично помнил, что ничего делать по его военнику больше не надо. На улице были уютные плюс семь, ходил в осеннем пальто, помыл тачку и даже не пошел дождь. В жизни бы не поперся в Питер, если бы сам всю осень не выносил Сереже мозг тем, как важен новый филиал, и Сережа не проявил злопамятность, когда Антон решил забить на открытие. Под праздники билеты стоили, как на Марс, пришлось заставить местных оргов взять расходы на себя, они плакались, что с отборов и ноунеймов не будет бабок, в итоге договорились баш на баш, концерт на райдер, из-за этого получилось, что они решают, где вписывать артистов, либо берите, что дают, либо улетайте ночью, помилосердствуйте, только-только стартуем, какая прибыль, и так во всем пошли на встречу. Нудные переговоры, мелкие трения, отвратное чувство из ничего, как будто содрал заусенец. Пришлось выбирать между стрижкой и тренировкой, выбрал стрижку, раз предстояло лезть в кадр. Без тренировки не заснул, перед отлетом не выспался. Прилетели слишком рано. Неудачно выбрали, где позавтракать. Сережа готов был рухнуть спать прямо в клубе, в гримерке. Клуб до трех не открывался. Долго не могли отыскать Альфабар, зашли в Семнашку, после старой Семнашки, тесной, как гроб алкаша, Альфабар показался небесным чертогом. Познакомились наскоро: очно не сталкивались ни разу с мурманскими пацанами, которые делали первый сезон, это получилась первая и последняя встреча. Сережа сказал: - Ну вроде чо, нормальные ребята? Чо, как тебе? В гримерке так пасло шмалью, что было трудно дышать. Сережа втянул носом воздух. - Аж захотелось прям. Антону показалось, что слышал знакомый голос, когда начала собираться толпа, но он решил, что обознался. Были мерчевые футболки на продажу, надел одну сверху на свою кофту, чтоб рекламировать товар. Жало в рукавах. Голова побаливала. Взял кофе на баре, чтобы поднять давление, вкус был отвратный, не стал допивать. Вышел проветриться. И обнаружил, что прямо у входа, в двух шагах от жидкой очереди, раскуривалась пипетка. Если Денис к двадцати четырем полностью утратил флер юности, Гной в этом возрасте смотрелся, как подросток (рожденный в канаве от инцеста, но это детали). Несуразные шмотки и школьная стрижка здорово дополняли образ. Кто он такой, Антон понятия не имел, никогда раньше его не видел. Тогда еще не сильно закручивали гайки, но при неудачном стечении обстоятельств обдолбанная малолетка на ивенте запросто могла превратить день открытия в день закрытия. Антон подошел к нему. - Прекрати сейчас же вот то, что ты делаешь, если хочешь попасть сегодня внутрь. Он затянулся поглубже. Наглость за гранью. - Ок, твое право, ты не заходишь. - Я участвую. Он выдохнул дым и прокашлялся. - Сомнительно. - Дяденька, я буду хорошо себя вести. - Тебе хоть восемнадцать есть, клоун? Он показал паспорт. - Участвуешь, значит? - Последней парой. - Ну, много не потеряем в случае чего. Он надул губы, злой пародией на кокетливую телку или обиженного ребенка. Выглядел он максимально отталкивающе: дети подземелий отправили его на поверхность в разведку, и он весь был зараженное дыхание, гнилой туман и мертвая вода стылого Питера. Антон бы забрал у него пипетку, чтобы выкинуть, но почему-то брезгливо было трогать его руками. - Спрячь и чтоб я больше этого не видел. К Антону подошли сфоткаться. Гной сделал последнюю тяжку. У него попросили приобщиться, он ответил, что есть, но внутри. У Антона кончилось терпение. И в этот момент из клуба вынырнул Денис: в одной толстовке, возбужденный, торопливый, с розовыми пятнами на скулах. У Антона отключился голос. А сверху на него опрокинулись сплошным потоком все запоздавшие эмоции последнего месяца, каждый день, проведенный в блаженной пустоте, каждое доброе утро и мирный вечер, каждое взвешенное напоминание о том, что они закончили, каждая минута безмолвия внутри него. - Вячеслав, блядь! Ты мою зажигалку чо, экпроприировать решил? Денис замер. Антон смотрел на него, как дурак, и пытался волевым усилием остановить мгновенно запустившийся разрушительный процесс, но ничего не вышло. - Меня наругали и за дверь выгнали. - Может ты дудку уберешь, чтоб тебя, блядь, не выгоняли? Чудо, что тебя не приняли до сих пор – ты судьбу проверяешь на прочность, я понять не могу? Пипетка испарилась. Антон примирительно кивнул. - Уже лучше. - Все, исчерпано? Антон сделал вид, что колеблется, но Денис заявил: - Спасибо. И они исчезли внутри. Нет, Антон не смотрел афишу: Сережа сразу сказал, что там никого нет известного, кроме Мунстара, и лучше бы и его не было. Нет, он не помнил, какой ник у Дениса – Сережа помнил, что странно, и потом говорил, мол, был уверен, что Антон в курсе его участия, но Денис выбирал ник полгода с лишним, перебрал за сто вариантов, и Антон перестал следить на первой десятке, уверенный, что дело кончится ничем (как обычно). Когда он вышел на сцену, Антона пробил мандраж пополам с неловкостью: и душной, болезненной жалостью. Боялся, что он опозорится. Надеялся, что сможет спрятать свою реакцию, чтобы его не добивать. Спросил Сережу на ухо, по-светски: - Какого хуя? Сережа ответил: - Это ты мне скажи. Оппонент начал первым. Отсрочка и радовала, и длила мучительное ожидание, как на экзамене. В голове вереницей шли мысли: отбор он не пройдет - Антон всегда говорил, что это плохая идея, - Ди так надеялся, что справится, - не справится, само собой, - он обязательно заболеет, - это уже его проблемы, - неужели? - черт дернул его в это лезть - ну как можно быть таким упрямым - хорошо, что чужой город, здесь негде добрать инсайдов, - точно? - разве? - он взрослый мальчик - если он вскроет вены второй раз, Антона не будет рядом, он даже не сразу узнает, - маловероятно, нечего загоняться, - маловероятно, но что тогда? Антон не шумел, когда Денис начал, хранил нейтралитет (ждал провала, ждал на таком нервяке, как будто сам впервые вышел в круг, без текста и с нулевой подготовкой). А когда зал заорал ему на первый восьмистрочник – заорал хорошо, в полную силу, - Антон понял, что волноваться не о чем. С груди упал трехтонный груз. Тревога рассеялась. И стало можно хлопать – и хлопать хотелось – и хлопать можно было столько, сколько хотелось, и так странно и так приятно было чувствовать, что зал любит его. Денис не облажался. Совсем. Даже при том, что заметно нервничал, подпрыгивал после каждого удачного панча, как на ринге, и пару раз забыл строчку. Не выплюнул ублюдскую жвачку, что хуже всего. Потом на видео оказалось, что Антон вытягивал шею весь первый раунд, чтобы лучше видеть его из-за плеча Кочевника. Хотелось поймать его взгляд, не получалось. И, выходя на судейство, Антон сказал: - Этот баттл напомнил мне Краснодар. Надеясь, что Денис услышит больше, чем он мог сказать. Сжал его ладонь, мимолетно. В баре была духота, разлили пиво, шутили про овец и жирных телок, развлекали тридцать человек народа, - но Антон безумно гордился им. И был счастлив за них обоих: как будто случилось что-то, чего они ждали, сами того не подозревая, долгие годы. Держал протянутой и готовой свою улыбку – как золотую медаль, как предложение мира. А когда Сережа вышел судить, Денис наконец повернулся к Антону. Вздернул подбородок: мол, ну? И улыбнулся в ответ. Сережа кивнул на Заебатсу: - Этот чувак мне сбоку напомнил смесь Ива и Эдварда Нортона. Антон с Денисом охотно заржали оба, хотя по сути смеяться было не над чем. А потом сменились пары и он пропал из вида до конца ивента. Антон набрал ему в перерыве. Телефон не отвечал. Ивент был бесконечный. Голова болела сильнее. Сережа подпил, Антон не хотел терять контроль (чего ради?). Финальный баттл казался дольше всех прочих, вместе взятых. Букер читал двадцатиминутные раунды. Выносить это было невозможно. Антон надеялся, что, пока Гной здесь, Денис никуда не денется: вроде, они были приятели. Антон понятия не имел, как вести себя с ним, что сказать ему, но нетерпение не отпускало. Перед концертом столкнулись у бара: тоже с Гноем, не с ним. Сережа спросил: - Я тут как-то слышал краем уха, у тебя заначка есть? Чо, поддержишь проект по-братски? Одна семья, Слово во все города? А то у меня щас после баттла вашего башка треснет от недогона. - А товарищ Хайд нервничать не будет тогда? А то я слышал, вы там люди строгих правил, ни грамма в рот, ни сантиметра в жопу? - Ты посмотри на него. - И не говори. Первый баттл выиграл, а уже борзеет. - А вот и нет. - Борзеешь, точно тебе говорю. - Ничего не первый. Я, между прочим, чемпион, у меня кубок есть. Красивый такой. Блестит еще. - Как тебя зовут, чемпион? - Слава. - Сережа. Они пожали руки, Гнойный повернулся к Антону, отказывать было бы странно, и он ответил: - Хайд. - Польщены покорно. - Слав – ты не выебывайся, ты выручай. Гнойный задрал голову – огляделся и крикнул в сторону балкона: - Дэнчик! Дэн! - Чо? - Жигу тащи сюда! Денис проталкивался через толпу. Гнойный пояснил: - Мой дружочек. За анального Прометея сегодня, весь день отдувается. А Денис огрызнулся беззлобно: - Щас свою пойдешь покупать. И протянул Антону снова свою горячую ладонь. - Дэн Чейни. Вокруг сновали участники, зрители, орги, Кочевник звал барменшу и одной рукой походя приобнял Антона за плечи, хотя, мягко говоря, не стоило. Двигали колонки, зафонил микро, передавали пиво, разгоралась ночь в Питере, абсолютно никто здесь, на чужой земле, на свежей карте понятия не имел о том, с чего они начали, о том, к чему пришли, как много допустили непоправимых ошибок, как мало могли друг от друга ждать. И Антон включился в игру. - Антон Белогай.