В пустыне времени

Дедушка – папин отец – умер в феврале, была необычно холодная зима, и еще не растаял скудный пористый снег. Отец ничего не говорил, но что-то мучило его, что-то скручивало его жилы, подгоняло его в спину и таскало из комнаты в комнату, из дома на улицу, с улицы домой, в Анапу из Краса, в Ростов из Анапы. Тогда Антон не представлял до конца, что он переживает, что пытается скрыть – и чего никак не может выразить. Мама объясняла (нарочито громко, Антон был с ней на кухне, и она старалась, чтобы отец слышал из гостиной, сквозь бормотание телевизора): - Такова жизнь: она конечна. Люди уходят, каждый в свое время. Рано или поздно это ждет нас всех. Это надо понять, чтобы называться взрослым, Тоша. Но знаешь, что? Телевизор с грохотом полетел на пол, и никто его не трогал до вечера: картинка пробивалась без звука на треснувший экран, короткими судорогами. - Мы все увидимся на небесах. Хлопок двери несколько смазал прочувствованную концовку, и еще дня три отец не появлялся, так что дома были тишь и благодать. Тогда Антон пропустил мамины слова мимо ушей, как пропускал все, что они с отцом говорили друг о друге и друг для друга. Прошло три месяца, прежде чем его догнало. Антон был в языковом лагере, в Болгарии. И так здорово было спать на верхней койке: дома смотрел американское кино и мечтал о двухъярусной кровати, мечта сбылась, потрясающе. А однажды ночью, решив сходить в туалет, Антон забыл, что спит наверху, и одним махом спустил ноги в пустоту. Он не упал. В последний момент успел схватиться за бортик. Но показалось, что там, внизу, не два метра до пола: там сплошная темнота, и «такова жизнь – она конечна», в одно мгновение он сорвется в никуда, чтобы не ощущать, не видеть и не понимать ничего - никак, и не останется никого, кто мог бы это осознать, и пожалеть, и испугаться, и Антон пугался и жалел, до слез. Разбудил соседа плачем, позор какой. Прибежали другие ребята. Подняли вожатого. Антон лежал, вцепившись в койку двумя руками, уперевшись в матрас до дрожи в коленях, и надрывно мычал сквозь сопли и слезы, и не было ни единого слова, чтобы объяснить и закупорить то, что внутри него творилось. Антон вернулся домой, и Егор спросил, как прошли каникулы. Антон соврал ему впервые в жизни, потому что не знал, как ответить честно. Антону было тогда десять лет. Столько времени впереди, чтобы как следует подготовиться к мысли: время упущено безвозвратно, время всегда упущено, с каждым днем потери растут, с каждым днем оно все больше тает, и ты безнадежно опаздываешь, но если однажды чудом наверстаешь где-то – это не важно, маршрут прервется для тебя, как и для всех, задолго до финишной прямой. Это чувство конечности, чувство падения напоминало о себе все чаще с тех пор, как он начал взрослеть, но било в полсилы, проступало неявно, как любая печальная правда, долетало отголосками, едва осязаемо, как дрочка через джинсы, как боль сквозь новокаин. Это чувство заставляло писать стихи. Отклоняться с маршрута: украдкой, едва ли. Выкраивать из основной, реальной жизни пестрые глупые лоскутки. И только однажды вернулось так мучительно ярко. Ему удаляли зубы мудрости на нижней челюсти, сразу два, прошло тяжело: - Едва обошлось без большой хирургии. Денис был в Красе, приехал в клинику на трамвае, час терпеливо прождал его в приемной, забрал домой на такси. Десна кровила. Антон через положенное время выплюнул тампон и все равно казалось, что рот забит. Вертолетило, как после дикой пьянки. Лежа в спальне с задернутыми шторами, потерялся начисто внутри своего контуженного тела, не мог понять, где пол, где потолок, от корней волос до кончиков пальцев ног – ему всему было плохо, и невозможно было это прекратить, не мог уснуть, не мог прийти в себя, и точно так же, как давным-давно, отчаянно мычал слюнявым, опухшим ртом. Денис забрался на постель. Перекатил его на левый бок. Подложил ему под щеку полотенце и сказал: - Открой, не страшно, пусть течет. Говорил он со знанием дела: неизвестно, с чего бы. Антон послушался, стало легче. Денис лег рядом, обнял Антона со спины, закинул ногу ему на бедро. И Антон больше чувствовал, чем слышал, как бьется его сердце. Ритмично мелькала картинка на треснувшем экране телевизора: хотя в спальне не было телевизора. Потом она исчезла. Потом исчез Антон: так быстро, так одномоментно, что не успел напугаться. А утром проснулся, как ни в чем не бывало, только болела челюсть и сильнее правой опухла левая щека. Денис принес картонный стакан из Мака и доливал туда холодной воды, чтобы ему удобней было пить через соломинку. После отборов на сезон в Питере Антон писал ему: «Поехали, до самолета три часа» Сидели в полуметре друг от друга за стойкой. Антон был пьян настолько, что тяжело было удержаться на табурете. Был душный, шумный афтач, лупил бит из колонок. Невозможно было поговорить, и почти не общались, но по тому, как Денис опускал веки, по его медленному дыханию, по скупости и сонности движений было заметно: он знает, что Антон смотрит на него, и знает, как Антон на него смотрит, и переговоры в разгаре, хотя ни слова ни сказано вслух. Антон проверил, не бросается ли в глаза стояк, потом проверил еще раз. Денис прочел сообщение. Поднял на него взгляд. Маленькое представление, движение его ресниц. Гной дернул его за рукав, он отвлекся. Так хотелось взять его за руку: она лежала на отставленной коленке, видел наяву, как переплелись бы их пальцы, почти чувствовал. Смотрел на его сбитые костяшки и хотел коснуться их губами. Денис поднялся. - Мы дальше на вписон собирались. Очень рад познакомиться был, спасибо за – судейство и за концерт, большой респект. Четыре года назад Денис бы повис на нем и не отлипал. Три года назад Антон поймал бы его за шиворот и просто не дал свалить. Два года назад каждое утро просыпались в одной постели, каждый вечер сталкивались на одной кухне. Любили друг друга. Любили безоговорочно. Невозможно было представить, что еще через год – два, три, четыре, десять, - будет иначе. Что это тоже будет конечно и с этим тоже придется смириться. Что бы Антон ни говорил, что бы ни решил за них обоих, как бы ни тяготился им совсем недавно, слова таяли, усталость стиралась, отторжение и недоверие последних месяцев казались чужими, выдуманными, казались бесконечно незначительными в тот момент. Чувствовал, что что-то упускает. Что врет себе где-то. Не хотелось принимать в расчет. Нашел Сережу, отлепил его от телки Крипла: - Я, пожалуй, сегодня не попаду на самолет. Сережа обнял его за плечи. - Я не буду говорить «я же говорил». - Сделай такое одолжение, да, пожалуйста. - Но я же говорил. - Я тебя чисто по-дружески прошу: будешь чо-то с этой барышней продолжать – отыщи годнон. - Ну ты уж не обижай девушку, подожди. - Не, девушка отличная, какие к девушке вопросы. Только парень ее у меня доверия не вызывает: ты учитывай все-таки, одно дело у Кирюши бабу погонять взять, а другое сифилис. Сразу почувствовал, что перегнул, но Сережа решил не залупаться. Поржали, попрощались, вышел на воздух. Позвонил Ди. Он не ответил. Потрясающе, ладно, отлично. Поиграем так поиграем. Антон поехал ночевать к нему в квартиру: ключи были на связке, так и не снял их. Когда зашел, накрыло волной сентиментальности. У Дениса на кухонном шкафчике стоял (до сих пор) корабль с алыми парусами: Антон купил его уже в Питере, душным дождливым летом, сразу после салюта, с которого они ушли, чтобы закрыться вдвоем, и тихо, бесконечно переливаться друг в друга, пока за окном набухает рассвет, застывает и отмирает город, бегут часы, едут машины, разгребают мусор после праздника и встречают домой пьяных школьников. Хотел помыть посуду в полной раковине. Решил, что это перебор. В холодильнике было пусто, в блюдце – куча окурков, сделал себе пометку купить ему пепельницу. Фотография на обоях, пришпиленная кнопкой: двор в окне и качели на пыльном дворе. Осмотрительно: если гости заметят, можно врать про любую точку на карте, вряд ли кто-то из них побывает у Антона в спальне и запомнит картинку так точно и ярко, чтобы задать вопросы. Антон провел пальцем по оконной раме на фото. Подумал: интересно, а оно старое? Если нет, надо бы вымыть окна. Принял душ после парилки в клубе. Вытерся его полотенцем, лег в его постель. Сладкий запах пота и табака, едва уловимый шепот, его повсеместное присутствие, его невесомое дыхание. В голове промелькнуло: странно так рассуждать, но если бы Ди вообще не вернулся, этого отраженного присутствия было бы вполне достаточно – для успокоения сердца, для мирного отдыха и крепкого сна. Ди пришел часам к семи утра: уехал на метро, как только открылось. Зашел в спальню, постоял, Антон не стал открывать глаза, ждал, как он поступит дальше. Скрипнула дверца шкафа, Денис тихо вышел, не сказав ни слова. Антон надеялся, он ляжет рядом, но так было даже интересней. Прислушивался, пытаясь угадать, куда и зачем он ушел снова. Сам не заметил, как опять провалился в сон. Встал, когда уже стемнело. Отлично выспался, протрезвел окончательно, зашел в туалет, потом в ванную, чтоб умыться. Включил воду на автомате, только потом отсек, что Денис спит в ванне. Он тут же проснулся, конечно, шарахнулся, прикрыл лицо, Антон поспешно закрыл кран. - Прости! Горячая? Ну ты нашел тоже, где ночевать – это что за демонстрация, я не понимаю? - Это кто говорит сейчас, подожди секундочку? Денис смотрел на него с такой весомой укоризной, что хотелось дернуть его за нос, очень давно так не делал. Антон почувствовал, что колется. Заметил, что у Ди поползли вверх уголки губ. Так легко и здорово было снова смеяться с ним. Поддавшись моменту, нагнулся и поцеловал его голое колено, с которого сползло одеяло. Потом поцеловал его запястье. Денис обхватил его за шею и притянул к себе. Антон безропотно пошел за ним в спальню. Угадывал его движения, покорно следовал – за его едва намеченным желанием, за невесомым шепотом. Как фигурка из сырой глины, сминался в ком, обращался в ничто, терял лицо, и плоть, и голос, и заново в его руках обретал форму. Забыл, как попрощались в прошлый раз, растерял детали, утратил обиды, и стремления, и настойчивую потребность в освобождении, и бремя разочарования, выронил его имя, просыпалось прошлое, вермишель-алфавит, тысячи букв ненаписанной истории. Бездна под ногами, свободное падение в его горячий мокрый рот, переплетение тел, путаница корней в лесу на побережье, парк аттракционов в Челябинске, ковер сосновых иголок на песке, сыпучее погружение в его отросшие волосы, космический скафандр, броня остывающего пота на теле, ячейка для хранения всего на свете с надписью, неподдающейся дешифрации, «секс» - слово без слова, без корня и основы, проникновение в прямую кишку – сантиметров на пятнадцать, и во все его существо – до основания. Денис сел на матрасе и оглянулся через плечо: - Есть нечего, но я поставлю чайник. Раз. Два. Три щелчка по колесику зажигалки. Прикурил на четвертый. Антон заметил, что на его худой спине появилась новая родинка. Сказал ему: - Ты окошко открой, раз уж встал. Пятна спермы на животе, запоздалая попытка не пачкать белье. - Есть сменные простыни? - В грязном! Забей, завтра поставлю стирку с утра – до вечера высохнет. Ди варил кофе на кухне: голый (редкость, старался в последние годы одеваться сразу, как только заканчивали), босой, непередаваемо красивый – при всем, что никак не могло бы красивым считаться, для беспристрастного взгляда, при всем, что Антон видел тысячу раз и к чему безнадежно привык. Кружку под чай он с трудом отыскал в мойке и всполоснул водой. - Что ж ты за свинарник-то развел… - Не зуди, была тяжелая неделя. Моргнула и перегорела лампочка. - Ты во что превратил квартиру, серьезно если? - Да не парься, какая разница: так и так первого числа съезжать. Он не попросил денег на съем: формально. Он Антона не приглашал: вроде бы. Ни на что не намекал: якобы. И Антон ничего ему был не должен: уже месяц как – точно. Конечно. Безусловно. Проблема была в том, что они оба прекрасно знали: Антон заплатит. Если бы Денис на это не рассчитывал, нашел бы деньги на жилье, не переломился бы. Если бы Денис этого не хотел, он бы просто об этом не заговаривал. Антон заплатил: и за январь, и за февраль, и платил еще год. И ни разу за этот год не пожалел. Если начистоту, не мог вспомнить, когда был так спокоен и безмятежен. Так прочно и умеренно счастлив. Денис больше не приезжал в Краснодар: кроме одного раза, когда монтировал сайфер на Зиму14, у него еще не было своего компьютера с достаточно мощной оперативкой, чтобы тянуть монтаж в нормальном качестве, все это он скучно и ровно объяснял Антону по телефону, и Антон сказал – я куплю билет, мой кабинет в твоем распоряжении, не первый раз будешь в гостях. Денис семь раз подряд только при Антоне сматывал назад момент, когда Ваня Уоки заканчивал читать свой парт и Антон оттаскивал его за плечи к толпе, чтоб освободить место под следующего участника. Ванька заливался смехом, оглядывался на него. Оба были наполнены радостью, баловством и Ванькиной непобедимой юностью. Так бездумно, так запросто ладони легли ему на плечи, с трудом тогда заставил себя их убрать. Спросил Дениса: - Ну что еще? Заранее приготовился к разборкам и чувствовал, что попался. Денис оглянулся через плечо. - А? Потом повернулся в кресле и взял сигареты. - Волки на разных дублях по-разному руками машет, и на боковом ракурсе по первому дублю брак, я хуй знает, как это клеить, чтоб незаметно было: у вас кто за камерой смотрел, Тихон, который приборы таскает? Антон что-то ответил в проброс, ушел работать на кухню, и только через полчаса за бумагами наконец понял, с эйфорическим облегчением: наступило нечто совсем новое, в них обоих. Больше не придется оправдываться. Ни в чем не нужно будет убеждать его. И самому не нужно будет сомневаться. Все грандиозное и неподъемное, чем должны были стать друг для друга, уже потеряно и разрушено, и спало с плеч. Теперь можно звонить два раза в месяц, может быть, три, прилетать в Питер на выходные, трахаться, есть хачапури и шашлыки в Сулико, в квартале от его дома, открывать окна и впитывать холодный запах реки, мыться с ним под душем в старой советской ванне и целоваться под потоком едкой питерской воды, бесконечно ласкать друг друга на влажных смятых простынях, исчезать в густом табачном дыму, засыпать с его ладонью на затылке, а потом забывать о нем на день, на два, на неделю, как прикажет душа. Пару раз звал его в Москву, когда приезжал в командировку, брал его в просторной и свежей гостиничной постели, дух захватывало от того, как широко и как плавно расходились его колени, словно поднимался занавес, Антон стер себе локти на той же кровати, той же ночью, не выпускал его из рук до утра, поймал себя на том, что опять глаза стали влажными и растекся в ноль, пока занимались любовью, позволил бы ему убить себя – безропотно, без сомнений, без сожаления, - пока он двигался, и двигался, и двигался дальше, и не кончался круг, и Антон чувствовал его в себе, и больше не чувствовал ничего, но потом позавтракали овсянкой с ягодами в Кофемании и разъехались, он на вокзал, Антон в аэропорт. Не смог бы описать, как упоительно, как безмятежно оказалось – быть друг другу никем: кроме друг друга. Сережа спрашивал: - И в чем разница, еще раз? Мне так, чисто для кругозора? - Знаешь, чо завтра будет? - Сэт у Ива? - Финал в Питере. - Они райдер не оплатили… - И я к ним не еду, ага. А знаешь, что я делаю по этому поводу? Кладу на это сверху и иду на сэт к Иву. Может быть, под настроение. - Совсем, как взрослый, что ли? - И бездетный, главное. Никаких обид, счетов, молчанок на два месяца и прочих драм-н-бейтсов за то, что папа не пришел на детский утренник. Ты можешь как бы шутковать – давай, в свое удовольствие, - но я его полгода не спрашивал, как он себя чувствует, бедный, и лично я вот по этому поводу себя чувствую о-ху-ительно. - Ну главное, чтоб ты доволен был. - А щас отчетливый такой скепсис в твоем тоне слышу. - Да не, не. Как бы – это тонкий лед такой, о чем базар, у всех свои вкусы. Ну я бы так – теоретически – чисто на поебаться нашел кого поближе. Попроще, главное. И – без обид - посимпатичнее… От подзатыльника Сережа увернулся, как будто все еще был пацаном в безразмерной футболке, бравшим у Антона интервью на микрофон-палочку в гримерке Подвала, восемь лет назад, в их первый день знакомства. Если чисто на поебаться – почему не найти кого попроще? Но уже стало проще, проще, чем когда-либо, с кем бы то ни было, проще, чем с самим собой без него, проще, чем с любым, кто ложился с Антоном в постель. А их было не много, но было достаточно, чтобы почувствовать разницу, которую не хотел объяснять Сереже и не мог объяснить себе. Слова про «чисто поебаться» казались не настоящими, не полновесными, как фальш-подарки под общественной елкой, как пенопластовые копии фруктов у Егора в гостиной (Катька укусила яблоко и на нем остался отпечаток ее зубов, теперь у Катьки выпали все молочные, а челюсть в полтора раза шире, но яблоко все еще красное и свежее, поблескивает в полной вазе). Оглушительная музыка в Челябинском парке, и Денису семнадцать лет, необъятная толпа, и абсурдная мысль на жаре: не может быть, чтобы все эти люди делали то же, что они – полчаса назад. Не может быть, чтобы все они заступали когда-то в зыбкий и смутный, неявный мир, где музыка стихала, и куда не достигал свет, искажались формы, и не было языка, чтобы описать его изменчивые, призрачные контуры, погружение в бесплотный шепот, бесконечный шелковый путь к другому, непознаваемому, неизменному себе, провал в беззвездный космос, вот что он видел, видел совсем недавно, вот, что должны были видеть они – получается – и если это было возможно, если это было бесспорно, что они все делали здесь, как они здесь застряли? В своем неуклюжем и красном от июльского солнца, потном мясе, в пустом и скучном дне, в прилипчивой попсе из динамиков, в городе Челябинске посреди Урала, который посреди России, в ипотеке, зарплате, тесной обуви, в досаде и раздражении, в постоянно утекающем времени, в недовольстве и растерянности, в необъяснимой готовности протолкаться вот так еще лет пятьдесят и сдохнуть нежданно-негаданно между оплатой за коммуналку и автобусной остановкой, вонью изо рта и чемпионатом мира, гравием в кроссовке и клубничным мороженым? Сжал Дениса за руку, скользкую от пота, но сбежать назад – туда – не удалось по заказу, и быстро отпустил, чтоб не привлекать внимания. А у него в квартире проснулся первым на тесной полуторке, на свежепостиранной простыне. Солнце заливало комнату, как всегда в Питере в редкие солнечные дни: без меры, ослепительно. И Денис спал рядом, на животе, уткнувшись в подушку, чтобы свет не бил в глаза. Антон смотрел на его круглое, крепкое плечо, на чистую теплую линию, от плеча до талии, слушал его дыхание, и чувствовал, что у него не просто встает – все тело наполняется нетерпеливым, искрящимся, упрямым желанием, подается и тает под руками стена: между этим миром и тем, где это желание не будет заперто и поймано, где он – не будет. По-другому пошло время, иначе слышал его и себя, иначе текла кровь по венам, другой на ощупь стала постель, не глаженая простыня, колено Дениса, которого едва-едва касался своим, и собственная кожа под пальцами, лобковые волосы, скольженье крайней плоти, густеющий запах смазки, ускользающий запах Дениса. Дрочил, глядя на его полуприкрытые простыней ягодицы, кожа чуть порозовела на копчике, у самых ямочек. Повернул Денису голову на подушке, чтобы видеть его рот, ярко-розовые губы, во сне с левого края едва-едва подтекала прозрачная слюна, в нее попал солнечный блик. В детстве «слюна» и «слюда» казались одинаковыми словами. Погладил его по нагретым солнцем волосам, он не проснулся. Егор смеялся над женой, когда она покупала порнуху в мягких обложках, ставил в машине Шаова, «в свободную минуту – в метро, на кухне, в ванной, - она читала женские любовные романы», зачитывал куски посочней, когда собирались на коньячок, она отбирала у него книжку. Еще смешнее было, когда у мамы на генеральной уборке Антон нашел те же книжки. Слово «овладеть» было оттуда же, из конфетной порнухи в мягких стертых обложках, в ярко-розовых лепестках. Но как завораживающе, как непередаваемо было владеть – целиком – его телом. Когда почувствовал это – почувствовал, что все это, Денис, в котором Дениса в этот момент практически не было, принадлежит ему абсолютно, и он может сделать сейчас, что угодно, все, что придумает, все, что захочет, возбуждение стало оглушающим, пришлось убрать руки от члена, чтобы не кончить сразу же. Ждать было мучительно. Старался дышать поглубже, чтобы взять себя в руки. Поцеловал теплое круглое плечо. Медленно, так медленно, как только мог, сдвинул простыню с его бедер. Сел к нему ближе и обеими руками заново ощупывал его: без ласки, без задней мысли, тупо и примитивно, водил ладонями по его коже. Волоски на лодыжках, гладкая, тонкая кожа на внутренней стороне бедер, едва-едва проступившая щетина под носом и на подбородке, шелковый путь от шеи до поясницы, мягкий вес его мошонки в ладони. Не хотелось, чтобы просыпался, но совсем не боялся разбудить: помнил – это все ему принадлежит безраздельно. Накрыл его собой, лег так, чтобы повторять очертания его тела, касаться его везде, кожей к коже. Взял его за руки. Уткнулся носом ему в шею. Были так прочно слитны. Он не проснулся, даже когда Антон вошел в него по вчерашней смазке. Бесконечная карусель, круги на воде, мерный плеск волн на Высоком Берегу. Двигался без остановки, словно войдя в транс, даже когда Денис вздрогнул под ним – и вскинулся, пытаясь его стряхнуть. Прижал его к матрасу и целовал, не глядя, его щеку и голову, он быстро затих и замер, Антон почувствовал, как сопротивление сошло на нет, в одно мгновение, и продолжал двигаться, а потом услышал его глухой, неохотный стон, на его шее и лице были горячие красные пятна, целовал его рот, не останавливаясь, не прерываясь, не ускоряясь, пронзительный снежный восторг, бестелесная легкость, чувствовал, что он тоже понял, что и его унесло, он тихо, изредка вскрикивал, как будто удивленно, сильно запыхался, таяла картинка перед глазами, стирались – наконец – границы тела, Антон был уверен, что кончил уже после того, как голова выключилась. Пришел в себя сильно после, когда солнце стекло с кровати и робко струилось по полу, по вытертому пыльному паркету. Денис лежал неподвижно: как будто не шевелился все это время. Антон поцеловал его в переносицу, и они начали снова. Купил ему компьютер, как-то между делом. Заплатил за обследование у невролога, чтобы он не болел лишний раз и поднимал трубку вовремя. Подарил ему новый телефон – естественно – когда он по случайности разбил старый. И был незамутненно, безупречно доволен им и собой: каждый день с тех пор, как сложил с себя бремя великой любви. Насколько было бы легче, насколько раньше бы остановились, если бы на самом деле Антон был в состоянии протянуть без нее. Если бы его самого в нем было достаточно – без поэзии, без трагедии, без чистой лирики, без губительной и неотвязной привычки: любить его, любить его всецело, не оставляя места для пустоты, и смятения, и безмолвия. Кем Антон был бы, если бы не был влюблен? Писал стихи со средней школы. В десятом классе за ночь без сна накатал пробный парт для MJ. Олег держал в руках его исписанную тетрадку и Антону казалось, что он слишком громко дышит, потом Олег поднял глаза и сказал: «Ну отлично. Текстовик у нас есть». С тех пор он ни разу не позволял до конца затихнуть голосу в своей голове. О чем бы рассказывал этот голос – если бы не стало топлива, и рассеялись грезы, и ничего не осталось, кроме удобства с довольством? Антон сам с собой сошелся на этом объяснении. Проще было оставаться мечтателем, что признать, что его развели, как лоха. На СловаФесте был пиздец. Когда планировали сетку, договаривались о мейнах, строили маршруты и искали билеты для тех, кому оплачивали проезд, когда Вера сутками висела на телефоне, когда искали спонсоров, собирали подарочные пакеты с мерчем и промо мероприятия, а Антон развозил их после работы вместо курьера, когда неделю с матюгами подбирали площадку, забирали типографию, срались с трансфером, организовывали замены, высчитывали продуктовую закупку - масштаб бедствий до конца все еще не чувствовал никто. Выбить старт подготовки смогли только за сутки до заезда участников: раньше никак, раньше другое мероприятие. Дима с Кубой и Ваней Уоки прикатили вместе с командой, Ив в Красе должен был делать трансфер для тех, кто подгребет с самолета. Тут же стало понятно, что не так будет идти все, вообще. На базе отдыха Рассвет, во-первых, обнаружились люди. Отдыхающие. Разновозрастные. С детьми. Да, Сережа с Антоном ездили на место, да, им дали список номеров, они посчитали смету, продали билеты под объем, того, что было в списке, - оказалось, что в списке было не все, и теперь на любое мероприятие могут зайти левые люди, потому что убрать их с базы или контролировать их проход не удастся. Да, девчонки собрали волонтерский комитет, с учетом поваров, рабочих сцены и админки, но рабочие в день сбора не появились. Потому что зачем: они и так работают за проходку, а проходить до начала феста не на кого. Да, Антон с Сережей договорились с корешами Ива об пакетной аренде оборудования, но поскольку о фесте к концу сбора спонсорских знал весь музыкальный Краснодар, чуваки решили поднять ценник на месте: и либо вы платите, либо мы не отгружаем. Антон отказался уступать. Это означало, что весь пакет отвалился, и кому-то придется ехать в город, бегом искать другого партнера, собирать весь тех-райдер и организовывать доставку до места, чтобы без сюрпризов. Сережа спросил, утирая пот со лба: ставили сцену из паллет своими руками, к концу дня оба были в занозах, доставали их по очереди Вериными щипчиками. - А Денис не приехал, нет пока? - Ди летит, как участник, к открытию. - Жалко. - У тебя тут малолетних распиздяев – весь БМ, выбирай любого. - Ага, да. А дай мне его новый номер? Вер! Вера – иди сюда, малая… С приездом «Питерцев» был отдельный балаган. Их финалом Антону заспамили личку, Ив дважды пытался взять у него мнение для СловаТВ, в паблике был потоп от кончи и слюней лиц среднешкольного возраста, в опросах «кого бы вы хотели видеть на фесте?» графа ПИТЕР, пока без участников, уверенно поднималась наверх. Очевидно было, что публике интересно: не так интересно, как посмотреть на Отрикса с Басотой или на Ваху, не так, как на Антона, само собой, но тем не менее. Антон прикинул, что возьмет по победителю из филиалов, укомплектует их местными мс. По ситуации с Москвой решил, что баттлит сам, и баттлит с Варабом. А потом с неприятным холодком на коже обнаружил, что из третьего сезона Краса идти на мейны больше не хочет почти никто, тем более – не хочет с БМ. Предложил ивент Гнойному, тот согласился, но потребовал Свана. Антон подумал, что он рановато хуеет. Сережа сказал: - А красивая пара. Отказался Сван: мол, ну его нахуй, чо это за пацик? Антон не без удовольствия переслал Гною его ответ. Выдал на замену Ники Эла, тот в любом случае ехал выступать с музлом. Гной написал: «Ну охуенно» И пропал на неделю. Антон занервничал. Потом раскочегарился и, в общем, уже готов был сраться. Включил финал: в основном чтобы убедиться, какое Гнойный – зарвавшееся переоцененное хуйло. Посмотрел его пары с сезона, не отрываясь. Потом позвонил Денису и спросил, собирается ли вообще их неебаться звездный чемпион на фест, а то его как-никак ждут: пока. Гной всплыл через час. Аккуратно и вежливо уточнил, кого еще можно посмотреть: - На мясном ряду. Почему-то становилось не по себе от его тихого гнусавого голоса с зажеванными мягкими согласными. Он, не дожидаясь ответа, спросил про Нонграту. Антон утвердил пару. Получил от Ди сообщение: «На здоровье» И в эту секунду понял, что Дениса на Фест не пригласил вообще. И, возможно, это было не лучшее решение, потому что он был полуфиналистом – и, главное, потому что он был неплох. С этим спорным доводом пошел советоваться к Сереже, не хотел полагаться на свое мнение, чувствовал себя неуверенно, до отвращения, не мог понять, ошибался раньше на его счет – или глаз замылился теперь. Был спокоен за него после отборов, как за рядового крепкого баттловика, но казалось, что Фест – совсем другой уровень. Кто бы мог подумать, что те, кого Антон на этот уровень ставил, просто прокинут его через хуй. Сережа удивился вопросу, искренне. - Да конечно давай, кашу маслом не испортишь, он угарно делает. Понял, что не помогло, добавил сверху: - Да посмотри в комменты под их видосы, чо ты. Народу нравится, вся хуйня. Да не, не парься, отлично пройдет все. Тем более нам и так ставить некого, никто из крупняка не хочет нихуя, обленились в край все. И это, в общем, был решающий момент. Никто не говорил ни слова вслух и в простоте, но было ясно: местные ребята видят смету и видят ценники, они примерно посчитали в голове, сколько орги поднимут с трех дней ивентов (не много, но на взгляд полунищих рэперов – ровно целое дохуя), повлиять на расклад и запросить больше они не смогут: пытались и были отшиты, зато смогут не дать на себе заработать. У молодых и голодных филиалов, у тех, кто только-только выстрелил, таких оглядок просто не было, они хотели в кадр, они хотели публику, им все еще было не похуй, кого из них похлопают по плечу. По итогу на мейны в Анапу отправились даже не двое: четверо мс из Питера. Этой гуманитарной помощью заткнули все дыры, сколько было. А чтобы избежать ситуации в духе Гноя, к Денису Антон зашел с козырей. «1347 Пока я не передумал» Ответ был еще страннее, чем у Вячеслава: «Ок Жду письмо для участника» «?» «Инфу, анкету, условия» Потом оказалось, помогал Вере составлять форму. «И ты должен спросить, как и откуда я добираюсь» «Ты прикалываешься?» «А ты?» «Все более чем очевидно, вроде бы» «Тогда тебе придется купить мне билет» «Примерно как тысячу раз до этого, в смысле?» «Нет Примерно как никогда Примерно как будто в этот раз ты мне торчишь А не я прошу у тебя» «Это разве вот все обязательно?» «А разве нет?» «Я тебя не позвал, потому что не думал, что тебе нужно приглашение И не думаю до сих пор, честно говоря» «Ты меня не позвал, потому что думал, что найдется кто-то получше Ничего Что-что, а это точно не в первый раз» Сильно позже Мирон читал про завистливую назойливость пополам с уязвленной гордостью. Ну что сказать. Он даже рядом не стоял с очагом поражения. Антон скинул общий документ, перенаправил его к Вере и отвлекся на дела поважнее, отвечать не хотелось. Отлегло на удивление, когда увидел его в день заезда, таскающим колонки. Оказалось, он привез микрофоны и всякую редкую мелочь из Питера: там, конечно, легче было достать. Добазарился с Нигативом до скидки, которую Сереже тот не хотел давать ни под каким видом: временное обострение никому не ясных принципов. Ив собрал остальное вместе с Димой, остального было на большую заказную «газельку»: но в великий подвиг почему-то никто из них это не возводил. Было странно смотреть, как с ним говорит Вера. Как они с Димой вешают гирлянду из лампочек. Как мотают кабло. Как Сережа мимо ходом касается его плеча. Было странно видеть, что для них он остался своим – не другом, не близким, даже не приятелем, но частью общего дела и частью общего движа. И в то же самое время с Антоном как будто стали стерильно чужими. Это было резонно по-своему, на ивенте для широкой аудитории, на Юге, на сухой земле, где любой повод мог спровоцировать пожар и опрокинуть им обоим карьеру, сломать жизнь, может быть. Антон сам бы обязательно, веди он себя иначе, напомнил бы ему об осторожности и о серьезности положения. Но ощутил себя пустым и дезориентированным, когда напоминать не пришлось. Исчезла связь, которую боялся показать. Впервые за полгода их отдельность и собственная свобода стали тяготить, до чувства глубокого, панического сопротивления. Но эта музыка была больше, как всегда, был занят, был нужен, был наполнен, и в первые дни почти не виделись, тем более – не общались. Пьянка у бассейна, стойка в огне, аквамариновые брызги, Ванькин высокий, захлебывающийся смех, шум прибоя, вибрация мобильника, промокшие листы в планшетке, бесконечный список дел, с колонками, приросшими с боков, ром с колой, уголь с ношпой, рассыпанный лед, деловитые кошки в палаточном городке, камера СловаТВ, не сбавлял скорость ни на минуту, как Серебряный Серфер, даром что тогда еще не умел стоять на доске. А на его баттл прибежал с другого конца базы, перевел дыхание на входе в павильон, услышав Сережин голос, и не мог сдержать улыбку: от того, что ничего не пропустил. Лавировал в толпе, чтобы подобраться поближе. И вернулось то чувство, которым накрыло на отборе. Гордился им. Безоговорочно им гордился. Поймал его за руку, когда он брал добавку за ужином. Антон посмотрел расселение. Питерцы жили в одном домике вчетвером: Денис с Гнойным, Анзор Заебатсу на раскладушке, плюс еще один вписочник на полу, Денис сказал: - Это Димон Берсерк. Но чувак не читал рэп, не баттлил и Антон тогда вообще не понял, кто это. Антон спросил: - Слушай, я понял, ты обижен на меня – - Нет. - Справедливо – отчасти, отчасти, может быть… Притормозил. Денис смотрел на него прямо и сонно, без намека на свою обычную страдальческую позу. Только глаза были грустные. - Слушай, я помню насчет того, что не можешь спать с чужими в комнате, у нас битком все было просто, Вера и так народ упихивала… но есть запасная палатка. Если что. Ну. Если обычный вариант не хочешь... - Мы тусим с ребятами вечером. Надо же. - Хозяин-барин… - Нормально, если я потом зайду? Антон перевел дыхание. - Третий домик. Дверь запирать не буду. Хотел сказать ему, что он был хорош. Решил, что он и так все понял. Денис не появлялся до рассвета. Антон не выдержал, пошел искать его. Они сидели на песке. Горел костер. Пели мимо всех нот, нестройным хором, Желтую Ветку и ГРОБ. Утащили с собой Диму Хасана, он играл на гитаре, Гной порывался ее забрать, неумело бренчал по струнам. Беззаботный, мечтательный голос Дениса уносило к морю: - Не надо скорой помощи — хочу остаться овощем! С вами до ночи и ночью еще дома полочку Для галочки, расставить надо бы над i точки на карточке, только не сдуло бы в форточку, мамочка! До него доехала трубка, он не знал, где зажать дырку, Гнойный взял паровоз и вдул ему густую струю дыма в рот, он закашлялся, его голос иссяк, но подхватили другие. - Как-то спросила, зачем я каждый день в мясину, но я ответить был не в силах, меня месило, меня насиловало агрессивно, меня бесило, бес сил, а где сила, брат, где сила? когда придет годзилла, меня не будет дома, условно сломан, сломан без злого умысла, словно дословно перевод смысла, переводит в числа! перемотка! очистка диска! вычеркивай меня из списка… Антон заставил себя вернуться в постель, проверить сообщения и чек-лист, опрокинуть двести и уснуть до утра, чтобы утром вскочить и ебашить дальше, завтрак, футбик, фристайлы у бассейна, мейны, свой баттл, концерт. Утром ворочался и уткнулся ему в спину. Ди спал на краю, забрав и обняв одеяло, не укрывался. Антон достал из шкафа второе и накрыл их обоих. Не знал, как потом отлепить себя от кровати. На концерте Антон нашел его взглядом под сценой, и прыгнуло сердце, как дешево и запросто его можно было купить, вспоминать стыдно. Сережа орал в микрофон: - ЭТО ЮГ! Один в один, как в самый первый раз, когда читали гимн, но кроме Дениса народу с тех пор существенно прибавилось, публика была в нули, сияли звезды, плыл сладкий дым, на кроссах несли в павильоны песок с косы, от Екб до Питера баттловики были в красных злых ожогах, там, где лизнуло южное солнце, и Антон наконец был хозяином дома, куда так упорно и так охотно стремились люди со всей страны. В один стакан поставили зубные щетки. Из второго пили, по очереди. Он много курил, в номере не было пепельницы, Антон на следующую ночь принес чашку из столовой. У него обгорел нос на солнце. Антон предупреждал, что этим кончится. Он позже возвращался, старался не шуметь, получалось плохо. У него болела голова с похмелья. Напасы у моря. В четыре утра искали еду на кухне. Холодный шашлык и подсохший лаваш, делили руками, тихо, чтобы не спалил дежурный: Денис с набитым ртом рассказывал про часовых в гражданскую войну. Он просыпался к вечеру, и смотрели мейны вдвоем, надоело вставать с разных концов зала, и стояли рядом, перешептывались между раундами, шепот получался так себе: обычный южный базар на всех близстоящих. Денис необъяснимым образом скорешился с Русей 1347, они мразотно, но смешно комментировали чужие панчи. Антон бы шикал на них, если бы сам не ржал. Ночью старались не скрипеть матрасом. Казалось, что стены картонные. Целовались в тишине, бесконечно, беззаветно, засыпали, не успев до конца раздеться. А через год Антон сидел в том же домике. Уже ясно было, что Питер они потеряют. Ходили слухи про Ростов с Москвой. Казалось, что проект рассыпается. В Красе шла беспощадная грызня. Было полное ощущение, что если они рухнут, свои потом обглодают кости. Сережа много и громко говорил по этому поводу, но Антон не слушал, все прочие потери казались призрачными и невесомыми – на фоне простой данности: Антона бросил любовник, у него умер ребенок. Мог швырнуть в него чем угодно, наедине и на баттле, но это пришлось оставить при себе, и Антону казалось, что молчание понемногу съедает его живьем, хотя говорил он, не затыкаясь. Фест прошел. Волны так же облизывали берег. Так же ночь простреливал гогот и крики. Так же мусор сметали волонтеры под навесом после мейнов. И вообще мало что изменилось. Убеждал себя, что переживет. Только пять лет назад искал в Красе по всем книжным нужный задачник по алгебре, чтобы ему помогать с уроками. И когда он болел, уже в Питере, с температурой под сорок, Антон вызвал врача и зачем-то назвался его отчимом. Ди шесть раз переписывал демку на микстейп первого сезона, отсылал Антону, пока Антон не подтвердил, что он попал в бит. И Антон помнил до детали, как Денис несся бегом по Красной, с его папкой для бумаг, когда Антон забыл ее на встречу, в их первое лето. Белые кроссы, которые Антон подарил, на его ногах стали грязно-серыми. А потом он подрос еще на полразмера, и они стали малы.