Падая и поднимаясь

Особняк встретил Адриана пугающей тишиной. Вопреки ожиданиям, внутренний двор не был заполнен снующими туда-сюда полицейскими отрядами — тишина окутывала плотным удушающим туманом, который, при желании, можно было бы резать на куски огромным кухонным ножом. Огромные створчатые двери нехотя поддались, нещадно скрипя, и взору представился огромный пустой холл — кажется, в темноте он ещё больше напоминал выставочный зал в музее, а оттого ещё меньше походил на жилой дом. По всему особняку — Адриан заметил это ещё с улицы — не горело ни единого светильника, поэтому из головы невозможно было выгнать образ этакого необитаемого замка с привидениями. Но его приход был услышан. Открылась дверь кабинета, и в проёме показался Агрест-старший. Его высокую фигуру освещала одиноко горевшая настольная лампа, но отец, хотя и находился от выключателя на расстоянии вытянутой руки, почему-то не пожелал зажечь люстру. Адриану давно было известно об это вредной для зрения привычке — работать в полумраке, но отец был настолько упрям и вспыльчив, что не желал ничего слушать о смене условий своего труда. Так они и стояли в сумерках: Адриан не знал, с чего начать разговор, поэтому молча уставился на отца, а сам Габриэль разглядывал собственного сына. И в этой тишине тот неожиданно заметил, как сильно изменился, даже постарел его собственный отец за этот разнесчастный месяц: на лбу пролегли морщины, которых раньше точно не было (ведь так?), под глазами появились мешки от долгого недосыпа — не то чтобы отец славился крепким сном, но со снотворным спал всегда. В от природы пепельных волосах будто появилась седина — лихорадочно подсчитав в своей голове, Адриан счёл своего отца не таким уж и старым, каким он казался ему в этом полумраке. Возможно, близился модный показ, удушающий своих участников и организаторов убийственным ритмом горящего дедлайна, когда абсолютно всё идёт наперекосяк? Или — эта мысль рвала душу — отец всё-таки переживал за него? Из-за этой нелепой по своей сути догадки ему вдруг стало совсем совестно за свой побег, но по-другому он тогда поступить не мог. Ладно-ладно, мог, но не хотел, если уж быть предельно откровенным. И теперь отец, встретивший его долгим изучающим взглядом, молчал. Адриану вдруг подумалось, что было бы легче, если бы он кричал, ругался или даже грозился запереть под замок и наложить домашний арест до конца его, Адриана, жизни — при таком раскладе побег казался бы единственным верным выходом, поэтому совесть могла бы дрыхнуть спокойно. Но Габриэль молчал и устало смотрел на сына. И этот взгляд не требовал немедленных объяснений, даже не сулил суровые наказания за такую выходку. А ведь Адриан действительно поступил необдуманно и эгоистично, не оставив ему даже записки. Габриэль всё молчал. Смотрел не с целью запугать или выпытать всю правду, нет, но с целью узнать тайные мотивы этого поступка. Всё-таки, исчезнуть на такое длительное время так, что даже доблестная полиция не нашла — это же какие усилия приложены, и всё… ради чего? На протест не похоже, но и на обычную тягу к приключениям тоже не тянет. Тогда что? Ещё утром строгий всеконтролирующий Габриэль Агрест был уверен, что вздорному ребёнку несдобровать — пусть только объявится. И вот теперь этот ребёнок стоит и смотрит на него зеленющими глазами своей матери, смиренно ожидая его действий.

И Эмили тоже точно также любила срываться с места, на какие-то новые съёмки экспериментального кино, а после возвращаться, ожидая справедливой, в общем-то, нервотрёпки с его стороны. Эмили нет уже двенадцать лет, но экспериментальное кино стало классикой, горячо любимой зрителем.

А ведь ребёнку уже восемнадцать стукнуло. И он может, в случае чего, предъявить свои права на компанию. Конечно, в главе модной империи стоит совет директоров (руководители фабрик, модельного агентства, офиса, студии, всякие юристы и экономисты…), чтобы её основатель мог позволить себе с головой уходить в творчество и семью. И всё же он каким-то образом упустил взросление сына. И ребёнок уже не ребёнок. Уверенный взгляд, прямая спина — такой уже не станет слепо подчиняться чьим-то указам, а будет тщательно анализировать каждый свой шаг и действовать лишь так, как сам посчитает нужным. И кудахтать уже несолидно. Вспомни себя в его возрасте, Габ. Адриан не смел нарушить молчание, а отец не спешил говорить. Хотя, чего уж тут сказать — он и сам понял, насколько глупо и безответственно поступил. Ведь отец — самый родной ему человек, дороже которого у него уже не осталось. — Погода нынче странная, не находишь? — вдруг осторожно заговорил родитель, и Адриану даже почудилось, что он слегка улыбнулся. Впрочем, всё было удачно списано на разыгравшееся в темноте воображение — разве есть тут повод для улыбок? — Когда пропала твоя мама, природа точно также сходила с ума, а время не было никакой возможности измерить хотя бы потому, что за 24 часа солнце могло несколько раз показываться над горизонтом. Ты был маленьким, не помнишь… Отец вдруг замолчал, зажмурился — заново переживал те дни. Адриан тревожно повёл плечами. — А потом всё резко стало как надо, а Эмили погибла. Любое чудо требует плату, — горько усмехнулся отец. — У всего есть цена, помни об этом. Любое твоё решение аукнется тебе в будущем. Он отвернулся, собираясь снова зайти в кабинет. — Ужин в твоей комнате. Лицей закрыли на карантин, поэтому завтрак передвинули на час позже, — привычным командным тоном заговорил Агрест-старший, словно ничего не произошло. И неожиданно добавил чуть тише: — Я рад, что ты вернулся. Постарайся больше так не пропадать. — Обещаю, папа, — чуть слышно прошептал Адриан, неуверенный в том, что его услышали. Но отец на мгновение замер, слегка кивнул и, сдержанно пожелав спокойной ночи, скрылся за дверью. Поднимаясь в комнату, Адриан размышлял над его словами. «Ты был маленьким, не помнишь», «погода сходила с ума»… Значит ли это, что нечто подобное уже происходило, причём сравнительно недавно? И если сейчас равновесие нарушено из-за смерти Хранительницы Удачи, то что послужило толчком к подобному тогда, ведь последний раз талисманы Удачи и Несчастья (если верить ныне покойному Мастеру Фу) активировались задолго не только до его рождения, но и его отца? Уже в спальне он увидел поднос с лёгким ужином перед сном. Создавалось ощущение, будто кто-то знал, что он вернётся. Неужели еда стояла здесь каждый день? Каждый вечер кто-то приносил сюда ужин в надежде на то, что он придёт домой и будет голодным как тысяча чертей? Не может же отец знать про его вторую ипостась? На ум сразу же пришло множество случаев — тогда, из ранней геройской деятельности, когда он был тем ещё балбесом и полагался лишь на магию квами — когда папа мог всё узнать. Когда, после атаки Гипнотизёра, он посмотрел на его руку и сказал, что не помнит этого кольца; несколько случаев, когда Кот Нуар слишком яро защищал известного модельера от нападающих акум, если им вдруг взбредёт в голову навредить Агресту-старшему… да мало ли было таких моментов? Неужели отец замечает больше, чем показывает? Ведь только он, без всяких разговоров и намёков со стороны, заметил странное изменение погоды, в то время, когда остальные списывали всё на глобальное потепление и другие экологические проблемы. Он, занятой, в общем-то, человек… Хорошо, что книга о Талисманах делает у него в сейфе за маминым портретом? Почему там же лежит брошь, очень похожая на талисман Павлина — более слабого представителя Удачи, нежели Божья Коровка? Как пропала его мать и почему обстоятельства её гибели — отец всегда верил, что она умерла, хотя тела так и не нашли — совпадают с теперешним положением дел? Ледибаг мертва, Великий Хранитель — последний из ныне живущих — тоже; кто-то целенаправленно истребляет людей, имеющих отношение к Камням Чудес. Похоже, Хищный Моль действительно вышел на тропу войны, и безобидным очищением демонов дело уже не ограничится (не ошибся ли Адриан, когда втянул во всю эту заваруху единственных друзей?). Выходит, эту битву они уже проиграли. Адриан думал обо всём этом, без энтузиазма ковыряя вкусное жаркое от личного шеф-повара (всяко лучше, чем растворимая вермишель быстрого приготовления из супермаркетов). Куча вопросов, а ответов никто дать не может; отец явно сказал всё, что, по его собственному мнению, должен знать сын: ни больше, ни меньше. «Любое чудо требует плату», — эти слова никак не выходили из головы. Конечно, потом отец всё перефразировал, говоря уже о действиях и поступках, но, всё же, почему именно чудо? Отец явно не так прост. Настрочив сообщение о том, чтобы Хлоя, Нино и Аля как можно меньше использовали квами (то есть пока что вообще не перевоплощались и были осторожными даже в одиночестве), Адриан лежал в кровати, пытаясь заснуть и не накручивать себя именно сейчас. Как же ему не хватало причудливой логики и безотказной интуиции Ледибаг, да и самой девушки в целом: она наверняка нашла бы и ответы на вопросы, и выход из этой аномалии. Но придётся научиться полагаться только на себя: Леди бы, во что бы то ни стало, не сдалась, даже если бы пришлось сбрасывать такой тягостный груз, как безвозвратное, пусть и счастливое, прошлое, которое бы пагубно удерживало на месте. А ещё наверняка затаилась бы, зная, что собственные силы ничтожны, и поэтому следует дождаться ошибки Хищной Моли и ударить в его слабое место. Да, именно так бы девушка и сделала — Адриан решил, что это действительно единственный верный выход из этой войны. Но ведь можно же осторожно устраивать пакости зазнавшемуся Мотыльку, регулярно потрёпывая нервы — чтобы не расслаблялся. Зря он всё-таки недооценил Кота Нуара, ой зря. Главное — не попасться, но коты ведь живучие, правда? Лисы хитрые, пчёлы — настырные, а черепахи недаром считаются символом мудрости. Главное — действовать как команда, и тогда Моль точно пожалеет, что вылез из своего шкафа. В конце концов, поражение в битве, каким бы болезненным оно не оказалось, ещё не является поражением в войне. И Адриан забылся тревожным сном, готовый проснуться в любой момент.

Да, Эмили была непоседлива: пропадала и снова появлялась, но по понятным ему, Габриэлю, причинам. Ведь по-настоящему неудержимым был именно Габриэль Агрест, заразив свою подругу, возлюбленную, а затем и жену тягой к спонтанным путешествиям — желанием быть свободной. Именно Габриэль в молодости часто сбегал из дома, исколесив полмира, а после смиренно возвращался назад, чтобы выслушать гневную речь отца и выдержать слёзы переживавшей всё это время матери. Именно Габриэль внимательно выслушивал дельные советы, но поступал лишь так, как сам считал нужным.

Может, Адриан и родился с внешностью матери, так горячо любимой своим мужем, но характер он унаследовал у отца: непокорный, вспыльчивый и несгибаемый.

А может, это они с Эмили просто друг друга стоили.

      

***      

Мир определённо сходил с ума. Хищный Моль в окружении мифических чудовищ забрался на крышу мэрии и сменил флаг: ситуация курам на смех, да только вот было абсолютно не смешно. Чудовища, которые вроде как были побеждены всеми возможными полубогами много тысячелетий назад, ещё очень долго снились в кошмарах тем, кто в тот день поднял голову. Самые впечатлительные начали заикаться; у тех, кто оказался покрепче, просто задёргался глаз — к такому не готовило даже многолетнее противостояние акумам (хотя, на самом деле, многие горожане радостно принимали услуги Моля, зная наверняка, что всё вернётся на свои места; поэтому противостояли, собственно, лишь Кот Нуар да Ледибаг). Но даже на следующее утро не пронеслось привычное облако божьих коровок, а магия Моля всё сильнее въедалась в атмосферу Парижа. (Избавиться от флага было бы похоже на изощрённое и бессмысленное самоубийство — около шпиля в тот же день нарисовались не смыкающие глаз сторукие титаны). И мир начал меняться, повинуясь магии, что ухитрилась укротить само Время: не сразу, неявно, почти незаметно невооружённому глазу, но менялся. В какой-то момент с улиц исчезли машины, а на мощённые дороги вернулись телеги, конки и кареты. Улицы застилались смогом и дымом, идущих от вовсю работающих заводов. Исчезла с витрин привычная одежда, возвращалась мода 80х, 50х, 20х годов… Причём ладно бы исчезала просто с прилавков магазинов — в шкафах она менялась точно также, монотонно и не спеша, повинуясь каким-то новым законам природы. Пожалуй, впервые за очень долгое время отец и сын были увлечены одним общим занятием: с холодным интересом потомственных интровертов-флегматиков они наблюдали, как на новенькой белой рубашке проступала крупная клетка, ме-е-е-едленно изменялись форма рукава и воротник, и даже переделывались и перешивались пуговицы. За этим важным делом восседавшую на пуфах (которые, кажется, ещё утром были стульями) парочку застала так не вовремя вошедшая Натали, осторожно спросившая о необходимости врача — впрочем, она сама тут же оказалась в центре внимания, так как ярко-красная прядь потихоньку высветлялась и терялась среди тёмной шевелюры… Менялась и архитектура. Нет, даже не совсем так: менялся облик города, словно кто-то включил фильм о историческом развитии Парижа, но поставил на обратную перемотку. Исчезла башня Монпарнас, а спустя какое-то время начала сама собой разбираться Башня Эйфеля (это так, из самых известных мест; менее значимые постройки менялись ещё быстрее). Зато в Лувре прочно обосновался Моль, и никому это не казалось странным и неуместным. Моль носил очень скромный и простой титул: Император Великой Франции, единоличный правитель Парижа и Господин над миром сего. Но, конечно же, все называли его легко и просто — Император (на худой конец, Его блистательное сиятельство). Адриан заперся за тяжёлыми дверьми собственных покоев и очень долго ржал по этому поводу — впрочем, этот смех всё равно был каким-то чужим и неестественным, поэтому приглашённый к этому злому веселью Плагг пробурчал что-то нечленораздельное и уже привычно скрылся в шкафу. Адриан продолжал заливаться каким-то тупым хохотом, время от времени выплёвывая что-то в духе «царь, просто царь»; через несколько минут он еле подавлял в себе сильное желание разносить всё к чертям блошиным — Магия на него почему-то не действовала. Это определённо вызвало бы подозрения — и полгода, проведённые в предельной осторожности и максимальной наблюдательности, отучили его от необдуманных поступков. Отца подставлять не хотелось абсолютно. А за дверью почтительно стояли несколько прислужниц, которые готовы были явиться по первому зову юного господина.

***

Адриан стоял перед зеркалом, уже привычно застёгивая накрахмаленные манжеты. Его перестала раздражать изменившаяся до вычурного беспредела комната, дурацкие приёмы у Моля Императора, которые быстро стали обычным времяпрепровождением парижской знати… даже само высокое положение Адриана Агреста, наследника состояния Габриэля Агреста, перестало злить. С чего бы Мотылёк решил держать их у себя при дворе, уже давно не интересовало, а самый завидный холостяк города в беспристрастности и холодной вежливости теперь ничем не уступал своему знаменитому отцу. В дверной проём просочилась какая-то невзрачная девушка — парень не утруждал себя запоминанием многочисленной прислуги, положенной по новому этикету. В руках горничная несла сюртук — погода обещала быть премерзкой. Вообще-то, сейчас бы сидеть дома у камина, почитывая какой-нибудь роман, или, на крайний случай, бродить по тёмным переулкам, подкарауливая созданий Моля и тем самым сбрасывая напряжение. Но этот… хмырь ни с того ни с сего решил, что самое время повыпендриваться, выгулять своё окружение осмотреть свои владения, дабы его подданным жилось лучше. Фыркнув по этому поводу, Адриан покинул свою комнату, привычно громко хлопнув дверью. Моль — истинный капиталист (что объясняло «вычёркивание» из истории разного рода революций), именно поэтому хорошо жилось лишь тем, у кого за душой хранилось нехилое состояние. Остальное же население, в частности Парижа, приспособилось выживать. Впрочем, в том, что выходить куда-либо сегодня, было отвратительнейшей идеей, Адриан окончательно уверился, когда нелёгкая занесла его вместе с остальными на рынок. Конечно, он бы очень удивился, реши Моль вдруг прикупить там, он не знает, капустки на ужин, или баклажанов, но… даже прекрасно зная историю своего города, парень надеялся никогда в своей жизни не попадать на рынок рабов. Его всегда возмущала торговля людьми, а лучший друг его был, на секундочку, именно чернокожим. И сейчас, нарочито безразлично рассматривая перемазанные лица людей, он от всей души надеялся не встретить там знакомого. Возможно, сработала его неудача, которая время от времени отравляла существование… По крайней мере, даже тщательно проморгавшись, он не смог развидеть Алью в вытолканной на помост девушке. А чуть впереди дёрнулась Хлоя, которая предпочла проследить за чистотой своих пышных юбок, ведь всей её надменности не хватило бы, чтобы правильно сыграть роль бездушной избалованной богачки — Хлоя тоже была помнящей. Как Алья, как Нино — Камни Чудес защищали их от воздействия агрессивного мира, сохраняя разум ясным, но выделяя из толпы. Приходилось держать лицо, хоть и получалось не всегда. Дар и проклятье. Голубые глазища Хлои испуганно распахнулись — увы, не показалось. Аля тоже их заметила — смешно конечно, но большие белые люди несравнимы с презренными чёрными. Усмехнувшись, она вытерла кровь с разбитой губы, не нарочно гремя кандалами, и поспешно отвернулась: надо уметь играть по правилам этого нового мира. Адриан не слышал, какую цену объявили — окружающие его девушки постоянно о чём-то говорили, а вся их чинная процессия продолжала двигаться вперёд. Только краем глаза он заметил, как поднялось несколько рук потенциальных покупателей, а один из них уже даже потянулся за кошелем, дабы оплатить «товар»… И самое ужасное то, что именно теперь, зная об угрозе, нависшей над подругой, он опять не мог ничего поделать. Он уже готов был, плюнув на осторожность, прямо тут перевоплотиться в Кота Нуара и остановить весь этот беспредел… — Папа, мне нужна служанка! — громогласно оповестила всех присутствующих Хлоя Буржуа, растягивая слова в своей любимой жеманной манере. — Конечно, милая, как только… — привычно нараспев протянул Андре, души не чаявший в своём ненаглядном чаде. — Нет, я хочу именно эту! — капризно прикрикнула блондинка, тыкая изящным пальчиком в Сезер, которую собирался увести собой какой-то обрюзгший жирный тип неприятной наружности. — Но… — попытался возразить некогда мэр, косо поглядывая на съёжившуюся Сабрину (как гувернантке при дочке он платил ей нехилое жалование). — Что — но? — артистично завелась Хлоя, запрокидывая голову к сизым небесам. — Я всегда знала, что ты меня не любишь! Что ж, я вижу лишь один выход: покинуть этот бренный город и уйти в монастырь, дабы служить там покорно Господу Богу нашему и не мозолить тебе глаза твои… Честно говоря, Адриан не был уверен, что следует говорить именно так, но бесподобная актёрская игра Буржуа действительно произвела фурор: чересчур чувственные девицы (коих было предостаточно в окружении Моли, и это наталкивало на определённые мысли) дружно заохали и заахали, переводя взгляд с дочери на отца и снова на дочь. Контрольным в голову для мсье Буржуа стали томный вздох, припущенные ресницы и одинокая слеза, скатившаяся по щеке. — Покупаю! — громогласно объявил он, сурово зыркнув на хотевшего было возмутиться типа. Тот от души ругнулся, сплюнув под ноги, и с силой толкнул ослабевшую Алю в сторону её новой госпожи.

***

Бар был полон каких-то сомнительных личностей разного возраста и профессий — благовоспитанному Адриану делать тут было совершенно нечего. Стены этой богом забытой таверны насквозь пропахли табачным дымом и ещё много чем, чего обычно не водится в престижных заведениях; по помещению то и дело разносился гогот подвыпивших посетителей и зазывное хихиканье девиц лёгкого поведения… Да, Адриану Агресту здесь находиться не положено, но для объявленного вне закона Кота Нуара публика была самое то. И, что самое смешное, сидевшие за соседним столом чересчур весёлые стражники даже не подозревали о том, что рядом с ними предаётся унынию «нежелательное лицо №1». Эта текучая, как патока, мысль его вдруг развеселила: естественно, на тяжёлом плаще не написано же, что его хозяин — самый разыскиваемый преступник в Париже. Со стороны он вообще напоминает какого-нибудь знатного вельможу, не желающего быть кем-то узнанным, а к таким здесь привыкшие. А кто он? Собственно, это он и есть — знатный вельможа, предпочитающий предаваться унынию в гордом одиночестве. Захотел бы — и сидел сейчас дома, где уши Нино были бы в полном его распоряжении, рассказывал что-нибудь романтично-трагичное под аккомпанемент горестных вздохов друга, который снова лишь покачает головой да взглянет так грустно, словно надеясь выпотрошить душу. А потом проболтается вездесущей Алье, которая, конечно же, донесёт всё своей «госпоже», и будет на него смотреть так не одна, а три пары глаз… Нуар залпом выпил какую-то жгучую жидкость, гордо именуемую виски, со стуком едва ли не роняя стакан обратно на деревянную поверхность. Этот слегка истеричный звук легко потонул в общем гвалте и шуме разворачивающейся потасовки. Хватит с него уже этих грустных взглядов, тяжких вздохов да осуждающих покачиваний головой. Была уже та, которая без слов могла всю душу вытащить. И где она? Умерла! От этого осознания почему-то стало очень весело, хотелось хохотать до боли в прессе и стучать кулаком о столешницу, когда веселье истратит последние остатки кислорода… Умерла, оставив после себя легковерным и податливым горожанам разные легенды о якобы великой ведьме, способной поворачивать время вспять, и Коту Нуару — горькое одиночество.       Разносчица услужливо придвинула ему новую бутылку с пойлом, кокетливо улыбнулась и упорхнула куда-то в неизвестном направлении. Какое одиночество, в самом-то деле? У него был Нино (как бы странно это не звучало), который всегда был готов выслушать, развеселить, даже сделать строгий выговор (над которым, правда, хотелось тоже смеяться, но всё же); кажется, Ляиф по-прежнему надеялся услышать что-нибудь про Ледибаг. Захоти Адриан общества, не ускользнул бы посреди ночи из дому, а остался в кровати, травя байки о недостижимом идеале. Нет, эта формулировка ему не нравилась однозначно: Моль же достиг и даже свергнул с пьедестала… И почему, собственно, идеал? Мальчишка, однажды вырвавшийся из-под опеки отца, заметил первую же симпатичную девчонку, тут же возомнил её своей той самой любовью до гроба, с которой можно жить долго и счастливо, подобно персонажам из сотни раз пересматриваемых фильмов. А что в ней, собственно, было такого, чего нет у других? Вспыльчивый и абсолютно неуступчивый характер, ненормальное, непривычное отношение к нему, отличающееся от отстранённости отца или сюсюканий Хлои. Даже модели, с которыми он иногда пересекался по работе, не относились к нему так, как она. Небрежно. Легко. Как к навязчивому поклоннику, с которым не может быть никакого будущего: ни счастливого, ни богатого. Анализируя своё поведение, Адриан всё больше склонялся к мысли, что нашёл в ЛедиБаг лишь яркий костюм, который бросался в глаза и очень выгодно подчёркивал девичью фигуру, да колкий характер — всё то, что было непривычно. Просто потянулся к тому, что не вязалось в его устоявшееся мировоззрение. Было ли это любовью? Скорее болезненным влечением, которое навязывало детство, проведённое в изоляции. Но Баг всё равно была его товарищем по команде, поэтому Молю по-любому крышка. А за друзей он порвёт каждого, кто посмеет им навредить — эта черта тоже появилась в нём благодаря уединённому образу жизни. А разносчица ничего. Мила. И улыбается как-то зазывно и беззастенчиво, игриво прикрывая взгляд и как бы невзначай повернувшись в сторону лестницы, ведущей в сторону комнат на втором этаже. Сверху доносятся недвусмысленные звуки, породившие слухи о обустроившемся на верхних этажах публичном заведении. Что ж, фигурой разносчицу гены тоже не обделили, почему бы и нет? Надо лишь сделать несколько шагов и позволить себя увести в какую-то комнату…              

***      

То, что его вызвали в кабинет к Агресту-старшему, Нино не понравилось от слова совсем. Обслугой, нанятой за деньги, занималась Натали, одним своим видом наводящая страх и уважение на весь персонал; немногочисленными рабами — теми, кому взбредёт в голову поднять бунт — Горилла громилоподобная правая рука мадам Санкёр, чьего имени никто не мог вспомнить. Молоденьких горничных шугал, развлекаясь, Адриан, но ни старший, ни младший Агресты никогда — в этом мире — не занимались домашними делами, ограничиваясь лишь выбором блюд к столу. Конечно, у Нино были парочка непростых обязанностей, за прилежным исполнением которых строго следил дядя Пьер, но, в общем-то, его положение в доме бро господ было на зависть удобным: место при, пусть и взбалмошном, но относительно самостоятельном (о чём знал только Ляиф) наследнике считалось престижным даже среди нанятых работников. И причина, по которой Габриэль решил поговорить с ним, оставалась для него загадкой. Перешагивая в запретное для большинства пространство, парень отчаянно надеялся, что строгий родитель друга не прознал про их совместные ночные похождения. А если прознал, то… Даже думать не хотелось. Даже в мирное время это грозило жутью жуткой — до чего же доведёт разоблачения сейчас, Нино думать боялся. Моль был везде, в каждой голове жителя Парижа, туманил разум и побуждал жить по его сценарию. Разоблачение кем-то теперь стало бы смертельным. Старший Агрест, модельер, сидел за столом, разгребая какие-то бумаги, даже отдалённо не похожие на эскизы. Огромное окно за его спиной, пропускало много света, но рабочее место всё равно оставалось в полумраке. Где-то в голове шевельнулись воспоминания о том, как Адриан постоянно жаловался на наплевательское отношение родителя к собственному здоровью. Габриэль обратил на Нино внимание лишь спустя какое-то время. И было не понятно, заметил ли он скромно застывшую фигуру только сейчас или предпочёл закончить свои дела прежде, чем отвлечься от них на разговор. — Присаживайся, — сухо сказал он, рассеянно кивая на искусно вырезанное кресло около стола. Но Нино остался стоять, словно готовился в любой момент дать дёру подальше от кабинета. Лишь подошёл поближе и остановился так, чтобы заходящее солнце не слепило глаза. — Ты не знаешь, что происходит с моим сыном? Вопрос повис в прогретом за день воздухе, основательно выбивая почву из-под ног. — Что именно вас интересует, месье? — как можно учтивее протянул Нино, стараясь скрыть замешательство. И по тихому хмыканью со стороны начальства понял, что получилось плохо. Старший Агрест поднял на него свои светлые глаза — они отсвечивали голубизной, и именно сейчас парень засомневался, а точно ли глаза серые, как казалось несколько лет подряд? — Садись уже, — Габриэль устало откинулся на спинку своего кресла. — Загоняли небось, да? И он улыбнулся, наблюдая, как вытягивается и белеет лицо собеседника. — Тут тебе, конечно, не свобода, не равенство, и даже не братство, но ведь не совсем безнадёжно ужасно, согласись? Слышал, что Алья со всей своей настырностью тоже неплохо устроилась при всех капризах баронессы… или кто они там теперь? Графья? Маркизы? Говорил отец — учи историю, в жизни пригодится. Не верил, а ведь прав был, старый хмырь… Нино всё-таки сел. Плюхнулся на это кресло, которое обычно занимала лишь Натали, и будто новыми глазами взглянул на вечно отстранённого жуткого модельера. Оказалось, не вечно: Габриэль устало протёр глаза, откинулся назад, безразлично окинув взглядом кучу непонятных бумаг, и вдруг, словно что-то вспомнив, мгновенно оживился. Выудив из ящика стола какую-то металлическую коробку, он шкодливо усмехнулся — у Нино младший брат так улыбается, когда в тайне от родителей таскает таскал конфеты из семейного «общака» — и, слегка прикусив губу, откинул крышку. — Хочешь? — услышал Нино, когда во все глаза разглядывал великолепное, восхитительное, потрясающее, аппетитное многообразие сладостей. — Бери. И в этом замотанном, уставшем, но тем не менее усмехающемся человеке с лукавым взглядом было невозможно признать того отстранённого от внешнего мира вдовца, один взгляд которого заставлял идти мимо его обители трижды в обход. Нино даже поймал себя на мысли, что этот старший Агрест, с всеми его странностями, нравится ему гораздо больше, чем тот неуязвимый и безэмоциональный человек-скала, на которого всё больше походит его бро. — Что же с вами стряслось, — случайно сказал он, задумчиво избавляя трюфель от обёртки. И тут же съёжился, опасаясь, что это наваждение развеется, а перед ним, уже порядком расслабившимся, снова нависнет строгий начальник. Да даже если и нет, он всё равно не имел права спрашивать об этом. — Стряслось-то? — откликнулся Габриэль, разглядывая пирожное (и Нино, будучи лучшем другом Адриана, с уверенностью заявил бы любому, что бро делает точно также, когда собирается сообщить что-то важное для него лично!). — А жена погибла, оставив с малолетним сыном на руках. Он отложил так и нетронутое лакомство и облокотился на стол. — Всё произошло неожиданно. Знаешь, каково это — когда в один момент рушатся все планы на будущее, и ты остаёшься один среди всего этого хаоса, в который обращается жизнь? Хотя я был не один, но, правда, слишком поздно это понял… Поздно всё менять. Нино боялся вдохнуть. — Адриан стал похожим, верно? Вот мне и интересно, — парню стало страшно, — что на него так повлияло. У него есть девушка? Прямое попадание. Конфета выпала из задрожавших рук, а Нино стал судорожно продумывать возможные исходы событий. Но про Нуара никто знать не может и не должен при любых обстоятельствах! — Вижу, что была, — проговорил Агрест, не сводя с него глаз. — И что с ней произошло? — Она… эмм… — что же придумать, что же придумать! — Она… Не уверен, что имею право о таком распространяться! Габриэль удивлённо приподнял бровь, как бы недоумевая. — Ну, я же отец Адриана, — кажется, он находил сложившуюся ситуацию смешной, да только Нино отнюдь ни капельки не веселился. Что же придумать! — Думаю, ты понимаешь, что Адриан мой единственный сын, и, чтобы между нами не происходило и какими бы не были наши отношения, я желаю ему счастья и всего прочего хорошего. Точно! Можно сыграть дурачка — у Нуара всегда срабатывало. — Простите, сударь, — Нино, больно ударившись, брякнулся на колени и зачастил с актёрским мастерством, достойным самой Хлои Буржуа. — Не в моих правах разглагольствовать и порочить честь господина, которому я предан всей ду… И тут он заметил, как собеседник тихо посмеивается, а ящик его стола скрывает от посторонних глаз… чайник, греющийся на спиртовке! И Нино оставалось лишь недоумённо захлопать ресницами и стараться запретить своему лицу краснеть. Получалось плохо, а в голову пришла мысль о том, что либо Габриэль гениален, либо… — С электрическим чайником, конечно, было проще жить, но нынче выживаем, как умеем, — пояснил Агрест, продолжая улыбаться и стараясь посмотреть на решение своей проблемы с ракурса излишне наблюдательного посетителя. … А нет, всё-таки просто помнит, что живёт, вообще-то, в двадцать первом веке — интересно, почему? — Как вам удалось? — пробурчал Нино, отряхивая штанину. — Не это сейчас важно, — фыркнул Габриэль. Но вдруг резко изменился в лице и снова стал тем Агрестом, наводящим ужас одним своим видом — Нино даже вздрогнул от неожиданности, невольно подмечая то, что сынок-то его тоже запросто нечто подобное вытворяет. — Адриан? — У него… была любимая девушка… Я не знаю подробностей, честно! Он такой… скрытный последнее время, — парень предпочитал рассматривать книжную полку за спиной модельера, нежели смотреть в эти внимательные посеревшие глаза. — Знаю только, что она стала одной из первых жертв ночных Пожирателей и что её смерть очень… больно ударила по бро… Что он её очень любил! И, видя, как задумался Габриэль, неожиданно почувствовал, что камень, водружённый в день его становления Карапасом, чуть убавляет в весе, а дышать становится легче. Как после исповеди. В конце-то концов, отец действительно желает своему сыну добра и искренне за него беспокоится. — Пообещай мне, что остановишь его, когда он начнёт творить неведомую херню, — тихо пробормотал Агрест, подходя к окну и слегка раздвигая шторы. А Нино отчётливо видел, как в его руке блеснул портсигар, и слышал, как щёлкнула зажигалка — ну, теперь понятно, откуда дует тот никотиновый ветер. Стоп, а зажигалки разве уже ещё придумали? Пока Нино был занят обдумыванием сей важной проблемы, Габриэль продолжил говорить: — Я бы лучше поручил такое той бойкой девушке… Марин… Мария… Мариэнн, кажется?       И Нино дёрнулся, как током шандарахнутый. Надо же…        — Дюпен-Чен? — переспросил он. И во все глаза уставился на слегка сгорбившегося — который, между прочим, славится своим умением держать спину прямой при любых обстоятельствах — человека. И какого это чёрта Агрест помнит о той, о которой даже родители собственные не спрашивают (что является мрачной загадкой этой антиутопии, ведь на кой Молю тратить магию на стирание памяти о какой-то школьнице?)?! Но он, судя по всему, действительно помнил, ведь дёрнулся же, когда Нино переспросил. Даже обернулся и удивлённо всмотрелся в лицо собеседника, словно ища подвох. — Думаю, тебе пора, — отрезал Габриэль, снова отворачиваясь к окну. И, хоть вопросов у Нино возникло ещё больше, чем появилось ответов, против такого посыла он не мог ничего поделать. Это его не касается (зато касается его лучших друзей), этим с ним, слава богу, никто делиться не собирается, ему сказали всё, что посчитали нужным. Так надо.        А за Адрианом, пожалуй, всё-таки надо следить. Как же этот придурок ошибается, когда… всегда. Ну, почти…       

***

— Я так больше не могу, — проныла КвинБи, облокачиваясь на ствол крепкого на вид дерева. Её жалобы стали традицией, и Рена в какой-то момент поняла, что они её уже не раздражают. В конце концов, все они люди, все они не железные, все они устают; но ныть одновременно в несколько голосов — это так себе идея, поэтому сложную обязанность выражать всеобщее состояние водрузила на себя КвинБи. И вообще, она минут семь назад вытащила Рену Руж из роя враждебно настроенных бабочек, поэтому сегодня блондинке можно простить многое. Где-то в темноте сверкнул кулак Карапаса, который тот обычно поднимал в знак согласия, и Рене Руж даже на секунду показалось, что со стороны Кота послышался одобрительный смешок - увы, проверить это было невозможно. — Я точно знаю, что где-то здесь есть ручей, — захрипел Карапас откуда-то из темноты. — Не знаю, как вы, а я пить хочу! КвинБи, под шумок сползшая на землю, что-то одобрительно пробурчала, не в силах разлепить налившиеся свинцом веки, и Карапас скрылся где-то в чаще леса, пообещав добраться до живительной воды. Рена же удостоила это заявление лишь скептическим хмыканьем, ведь ночь была — хоть глаза выкалывай, а ночным зрением обладали только они с Котом (который был слишком занят испепелением останков какого-то духа). — Помираешь, жужелица? — деловито уточнила она, без интереса скользнув взглядом по кустам и поляне, от которой эта растительность их отделяла. — Учти, если ты окочуришься — мне влетит. — Не дождёшься. У меня встреча с одним рыжим художником, — скептически прохрипели из темноты. Уже хотевшая ляпнуть что-то про «романтические свидания» и «интриги за отцовской спиной» лисица неожиданно подавилась воздухом и уставилась на поляну, где только что появилась худенькая девушка лёгком белом сарафане, воровато оглядывающаяся по сторонам - как если бы она боялась быть кем-то замеченной. А когда Руж шатнулась в её сторону, не веря себе, то смогла прекрасно разглядеть блеснувшие в темноте синющие глаза своей лучшей подруги… Сдерживаться не было сил. Наплевав на осторожность, махнув на еле живую пчелу и на то, что, в случае засады, они не смогут отбиться, Рена Руж бросилась к той, которую считала едва ли не сестрой и которую не чаяла уже когда-нибудь увидеть. В конце концов, Маринетт ведь не выдаст, уж кто-кто, а она-то всегда отменно хранила секреты. И не описать, с какой радостью Сезар обняла после долгих лет лучшую подругу. Ей хотелось орать на весь лес от переизбытка чувств и, главное, никуда её больше не отпускать. Ведь сколько раз её в бессонные ночи посещала мысль, что её девочка не за границей, в безопасности, а уже давно пала безымянной жертвой иномирных «оккупантов» при Моли. Но она здесь, она жива, она… явно ничего не понимает. — Маринетт, это я, — просипела, нежели проговорила Аля, сверкая россыпью оранжевых искр обратной трансформации. — Это я! Я! Но на искреннюю радость растерянная девушка никак не реагировала. Только раскрыла шире глаза, рассматривая собеседницу словно в новом свете. — Это я, Аля! — отчаянно пробормотала Сезер, хватая подругу за лицо. — Девочка моя, ты меня узнаёшь? Но на неё по-прежнему смотрели лишь пустые глаза, не выражающие не единой эмоции. — Дюпен-Чен?! — из кустов вышла КвинБи, чьё любопытство в долгой борьбе победило над осторожностью. Маринетт перевела взгляд и на неё, но на этот раз её бледное лицо (в мистическом свете луны больше обычного напоминавшее фарфор) не выдало ни единой эмоции, застыв безразличной ко всему маской. Оно оживилось лишь, когда в её поле зрение попал Кот Нуар, который шёл на голоса напарниц и точно так же застыл от неожиданности, как КвинБи несколькими мгновениями раньше. Маринетт даже раскрыла рот, желая что-то сказать, но, от чего-то, не сводила глаз не с лучшей подруги, которую не видела несколько лет, а именно с вышедшего из тени Кота. И, стоило ему подойти (одноклассницы здесь быть не должно! Но она здесь, и, получается, они с Плаггом ошиблись в расчётах!), девушка крепко схватила его за запястье и неожиданно громко и властно провозгласила на весь лес: — Враги короны! Это было настолько не в духе Маринетт, что растерялась даже Хлоя. И никто из них, конечно, не ожидал, что через мгновение вся поляна будет заполнена демонами и даже несколькими титанами, противостоять которым уже не хватит сил. И их, почти не сопротивляющихся из-за смертельной усталости, скрутят, словно обычных воришек, и тут же переместят в подземелья восстановившейся Бастилии. А Маринетт тем временем с холодной дежурной ухмылкой будет наблюдать за этим арестом. И пришедший с водой Карапас обнаружит лишь толпу демонов, от которой будет предусмотрительно скрываться в кроне дерева до самого утра, а после подберёт втоптанную в землю брошь, которую, не снимая, носил Адриан. И только тогда в полной мере осознает, насколько всё плохо ужасно.