***
Дурой Маринетт не была: четыре года ледибажества да ещё четыре сверху, проведённые в чужой стране, кого угодно научат осторожности. К тому же она не имела ни малейшего понятия о том, что в этом городе произошло и в чём кроется причина такого странного поведения горожан. Поэтому, выкупив у торговки два совершенно невзрачных, но вполне сносных платья, Маринетт решила найти того, кто сможет ей помочь. В таверне (там она для прикрытия разносила еду, дабы не наводить на себя лишние подозрения) ей удалось подслушать разговор кого-то из стражи, проболтавшегося о том, что на воле-таки действительно оставался последний, четвёртый, Чудесный. В каких отношениях он был с арестованными, выяснить не удалось (ведь почему-то он единственный не загремел в тюрьму во время облавы, нельзя исключать предательство), зато в достоверности информации о назначенной неделю назад казни повстанцев сомневаться не приходилось. (Осталось понять, как эти слухи за столь короткий срок смогли дойти до неё, преодолев половину земного шара.) В любом случае, Карапас наверняка постарается выручить из беды своих друзей, а его отчаянная попытка штурмовать крепость (наверняка безуспешная — трудно продумать такой сложный план в одиночку, да ещё, скорее всего, находясь слегка не в себе) оставалась лишь вопросом времени. Во всяком случае, узнать по жутким портретам парня под маской среди всего населения будет практически невозможно, придётся ждать его появления во всеоружии. Мысленно прозвав себя самоубийцей и скрывая под плащом идеально сбалансированный меч «чисто на всякий случай», Маринетт принялась наворачивать круги немалого радиуса вокруг государственной тюрьмы. Тюрьма почему-то казалась ей абсолютно чужеродной и ни капельки не вписывающейся в образ остального Парижа, и Баг где-то под рёбрами скалилась и щетинилась. Приходилось быть настороже. И не то, что бы она была пугливой, вовсе нет. Однако, шарахаясь по этим тёмным переулочкам Маринетт — и немного Баг, человек, сама по себе не очень общительный — вдруг, неожиданно для себя, впервые за долгое время ощутила острую потребность в людской толпе. Дёргаясь от каждого звука, поворачивая голову в сторону любого шороха, она почти крадучись ходила по тёмным туманным улицам, надеясь на собственное небольшое чудо. И почему горожане абсолютно все поголовно не стремились шарахаться по ночному городу? Знать ответ не очень-то хотелось. За углом хорошо просматривалась Бастилия, и, будь у Маринетт отсутствующее желание её штурмовать, она бы наверняка выбрала крышу где-то неподалёку, где бы наверняка можно было оставаться незамеченным для наблюдателя снизу (и для неё в том числе, но желания лезть наверх по всем этим мерзким, измазанным нечистотами, стенам всё никак не прибавлялось). Вероятность того, что Карапас решит попытаться устроить побег именно в эту ночь, была ничтожно мала (даже ещё меньше, чем вероятность, что мальчишка — скорее всего, ровесник Маринетт — не пытался уже предпринять что-то такое отчаянное раньше хоть на день); и, выдвигаясь в путь, она надеялась лишь на счастливый случай. А удача при таком раскладе событий могла сопутствовать лишь одному из них двоих. Поэтому, когда кто-то***
У девушки был приятный голос. Она вообще выделялась среди всех знакомых Нино, с которыми он пересекался сейчас. Выделялась движениями, манерой говорить так, словно припоминая слова или переводя свои мысли с другого языка. Да от неё даже пахло чем-то лесным. Нино было до жути интересно посмотреть на её лицо, но, увы, его глаза, лишённые очков (которые попросту не изобрели) где-то с год назад, были в состоянии разглядеть светлое пятно в обрамлении чёрного (скорее всего, девушка обладала завидной шевелюрой). А приближаться к незнакомке непозволительно близко ради праздного любопытства парню не позволяло воспитание. Девушка, после долгого колебания, сказала, что её зовут Жанни́ и что она собирается заключить с ним сделку. Когда она, предварительно выпроводив какого-то пацанёнка и плотнее закрыв дверь, оповестила, что её цель — спасти Кота Нуара от казни (ну, двух других заодно), Нино насторожился. У него появилось очень нехорошее предчувствие, а многолетний опыт говорил, что «простые смертные» не горят желанием идти против Моли. Тогда какого чёрта эта Жанни так стремится к государственному перевороту (про который даже Нуар не задумывался. Ладно, может и задумывался, но вопрос не поднимал)? Ей что, заняться нечем? Или, может, жить надоело? Возможно, первое приятное впечатление было обманчивым. — Зачем тебе это? — не очень любезно набычился Нино, готовый в любой момент дать дёру подальше отсюда (не бить же женщину, в самом деле?). Жанни усмехнулась, совершенно не обращая внимание на резкий перепад настроения гостя. Она как ни в чём не бывало зажгла свечку, спокойно достала из сумки вкусно пахнущий свёрток и отодвинула от небольшого стола табуретку, приглашая разделить трапезу. — Скажем так, у меня есть серьёзные причины досадить нашему венценосному проходимцу. Дверь скрипнула, и на пороге нарисовался тот самый парень, придерживающий поднос с простым, но сытным ужином — Нино незаметно сглотнул слюну, пытаясь вспомнить, когда последний раз ел. Мальчишка расставил тарелки на столе, наполнил графин какой-то бордовой жидкостью — не то соком, не то вином, — поставил на окно кувшин с водой и очень медленно поплёлся к двери. Жанни, насмешливо скрестив руки на груди, ехидно следила за всеми этими манипуляциями, не говоря ни слова (мальчишка явно не знал, чего ещё придумать, чтобы остаться на подольше и послушать что-то интересное, но его раскусили). Нино стоял, напрягаясь каждой клеточкой тела, но не сводил глаз уже с самой Жанни, готовясь к любой неожиданности. Когда пацан перешагнул порог, девушка крикнула что-то непонятное в дверной проём и со всей силы хлопнула дверью, накидывая скрипящую задвижку. — Так зачем тебе спасать Кота Нуара? — переспросил Нино, осторожно садясь на предложенный табурет. Еда в тарелке пахла очень вкусно, но к ней он так не притронулся: может, девушка хочет опоить его снотворным, чтобы сдать страже прямо в руки (то, что она от этой самой стражи его спасла, в расчёт не бралось — чёрт их, этих женщин, знает)? Жанни едва слышно цокнула языком (слегка дёрнув головой — наверняка закатила глаза) и показательно откусила от вяленого мяса. Но Нино не беспокоила еда (по крайней мере, не сейчас), он по-прежнему ждал ответа. Откровенность за откровенность, так сказать. С этой девушкой надо быть осторожней: почему она обратилась именно к нему? Неужели знает, кто есть Нуар в своём гражданском обличье (хотя это было бы странно, вряд ли Моль распространялся бы об этом направо и налево каждому встречному-поперечному). Или же её интерес заключён в нём самом, то бишь в том, что он является Карапасом? Неужели она видела его обратную трансформацию? Если видела — ему конец. Жанни тяжело вздохнула: наверняка при всём старании Нино не удалось перенять искусство невозмутимости бро, каждая его мысль отразилась на лице. Все его подозрения и сомнения… — Он ключ к моей прежней жизни. Скажем так, я его хорошо знаю… когда-то хорошо знала. Увлёкшись своими мыслями, Нино не сразу понял, что ему сейчас сказали. А когда понял — вытаращился на собеседницу во все глаза (различая, правда, сильно смазанные черты, которые не содержали в себе чего-то необычного). — В смысле? — задумчиво протянул он, и удивление снова сменилось подозрением. Как много вопросов, как мало ответов… С чего бы начать? — В коромысле-е, — поддразнила Жанни в ответ, явно сожалея о своём откровении. — Карапас, мы преследуем одну цель. По одиночке у нас, мягко говоря, ничего не выйдет… — Думаю, вместе нам тоже ловить нечего, — перебил Ляиф со всей наглостью, которой удалось набраться, выпроваживая чересчур настырных девиц из покоев бро (и про мороз, в который бросило Нино при упоминании его альтер эго, этой девушке тоже знать необязательно). Жанни раздражённо выдохнула, опять прицокивая языком: наверняка уже тысячу раз успела пожалеть о том, что связалась с ним. — С тобой же должна быть девушка, — неожиданно выдала она. — Вы же вдвоём ходите? Так где же она, м? И Нино вдруг почувствовал, как его словно обухом по голове треснули. Месье Агрест с мадмуазель Буржуа часто появлялись на людях вдвоём — что когда-то служило благодатной почвой для слухов, но кого они теперь колышут, — пересекались и их слуги, обмениваясь несколькими фразами (в пределах для них допустимого). А ещё иногда они вместе коротали поздние вечера, забывая обо всём, но об этом точно никто знать не мог! Эта Жанни нравилась ему всё меньше и меньше. Откуда она всё знает, а? Нино хотел было встать и уйти, смыться подальше от этой чокнутой, наплевав на последствия. Пусть она сдаст его страже: во-первых, для начала его надо будет поймать, а во-вторых, его друзей всё равно сожгут через три дня — будет честно умереть вместе с ними. — Если ты собираешься опустить руки и сдаться, то ты придурок. Тебе подкидывают реальный шанс закончить весь этот кошмар, а ты от него отмахиваешься из-за неприязни ко мне. «Он ключ к моей прежней жизни». Нино дёрнулся и замер. Наплевав на приличия, он сам не зная, на что надеясь, изо всех сил прищурил подслеповатые глаза, наклоняясь через стол. Увы, лицо по-прежнему было смазано, а сама девушка рефлекторно откинулась назад, сохраняя дистанцию. Возможно, Нино бы задумался над природой появления таких привычек у человека, сидящего напротив, но сейчас его занимало несколько иное. — Что ты имела в виду, когда назвала Нуара ключом? Жанни глубоко вздохнула и отвернулась к окну. Она начала нервно стучать пальцами по столешнице, усиленно над чем-то размышляя. — Я не хочу об этом говорить, — резко произнесла она, и её глаза — Нино готов был поклясться! — засияли сине-голубым. Наваждение длилось всего несколько секунд и вполне могло оказаться играми голодного разума, поэтому парень начал медленно разжёвывать кусок хлеба (который непонятно в какой момент оказался в его руке). Помогло: прикрыв глаза, Жанни слегка улыбнулась, отвлёкшись на еду в своей тарелке. Приятное впечатление начало возвращаться. Наверное, всё дело было в голоде. — Слушай, миледи, — развязно начал Нино, беря ложку (девушка вздрогнула, уставившись перед собой, но ничего не сказала). — Ты предлагаешь мне участие в сомнительной авантюре. Если я соглашусь — стану самоубийцей. — Ты им станешь, даже если не согласишься, — хмыкнула Жанни, заинтересованно заглядывая ему в глаза, опираясь подбородком на подставленные руки. Нино тихо засмеялся (его кормят, предлагают помощь в вроде как безнадёжном деле — жизнь налаживается). — Допустим. Так вот, — он поднял глаза, чтобы видеть лицо собеседницы (какая же у неё светлая кожа!), — мы с тобой вдвоём затеваем государственный переворот. Нам нужно доверять друг другу. Он даже не сразу понял, что она смеётся. Смеётся тихо, но не с целью поиздеваться, а… с облегчением. И смех казался каким-то отдалённо знакомым, только Нино никак не мог вспомнить, где именно его слышал. — Ты в чём-то прав, — подтвердила Жанни, снова поворачиваясь к окну, за которым начинало светлеть. — Однако мне кажется, что тебе следует отдохнуть. — Но… — Время есть, — тихо перебила она, слегка сжимая его запястье. — Мы всё успеем. Всё успеем… Нино уснул быстро — хотя был уверен, что пережитое сегодня не даст ему покоя — и не видел, как девушка бесшумно встала с кровати и на цыпочках подошла к окну. Как она, укутавшись во что-то, похожее на тёплую шаль, уставилась перед собой, перестав улыбаться. Как наклонила голову, чтобы увидеть торчащую из свёртка рукоять меча. Как, налив из графина, сразу выпила всё содержимое чашки и, прижав руку к губам, крепко зажмурилась. — Всё успеем, — прохрипела она. — Всё получится. Сила Баг огнём текла по венам, порываясь куда-то к этому смутно родному Чёрному, и распаляющийся жар ни как не угасал. Баг рвалась действовать — и Маринетт старательно уговаривала её подождать ещё немного. Над горизонтом поднималось солнце, сразу же скрываясь в тяжёлых облаках.***
— Поздравляю, пацан, ты в полной заднице. Адриан, прилагая немалые усилия, поднял голову, стараясь сфокусировать взгляд. Получалось плохо. — Ты должен быть в кольце, — прохрипел он, облизывая засохшие губы. В тёмном углу, сверкая зелёными кошачьими глазами, сидел худощавый брюнет в тёмной мешковатой одежде. Будь у Адриана настроение шутить, он бы брякнул что-то про хуманизацию своего квами. Но не сегодня. — И ничего я не должен, — Плагг начал чеканить об стенку непонятно откуда взятый резиновый мяч. — Выпроваживаешь, да? Гордый Котина, будто мне от всего этого легче. А, ну да, конечно. Это Плагг здесь висит чёрт знает сколько дней. — Зря смеёшься. У тебя своё проклятье, у меня — своё, — проговорил квами, продолжая ритмично стучать. Этот звук давил на мозг, откликаясь в больной голове, и Адриану хотелось разорвать этот мяч в мелкие клочки. — Какое-то не очень сильное, — говорить было очень сложно, но Нуар испытывал какую-то болезненную потребность нахамить, — раз ты шатаешься, где тебе вздумается. На «независимо от кольца, про которое врал мне несколько лет» сил не хватило. И будь у него возможность разглядеть лицо квами, он бы заметил, как оно окаменело, не выражая не единой эмоции. Кроме, пожалуй, чего-то необъяснимого-мрачного, которое можно было бы назвать скорбью, если бы это чувство не казалось каким-то злобным. — Думаешь, приятно наблюдать поколение за поколением, как погибают твои подопечные, которым ты не в состоянии помочь! — то ли прошипел, то ли прорычал Плагг, и его голос эхом отразился от каменных стен. — Да только единственное, что я могу — это сказать тебе, насколько ты не прав. Ты как избалованный ребёнок, который дуется на весь мир и обвиняет во всех бедах окружающих! Любого, кроме себя! Плагг вскочил и, даже предполагая, что собеседник и при всём своём желании не сможет адекватно воспринимать его слова, всё равно с жаром продолжил: — Как ты отзывался о Ледибаг, а? Ты помнишь, что говорил о ней спустя несколько лет? Да ты хотя бы уважение к покойнице проявил, чёрт безголовый! Может, она и не была святой — на себя посмотри! — но тогда ты был с ней счастлив! Ты трепался о вечной любви, но очернил её в своей памяти, чтобы — Боже упаси-и-и! — не мучиться лишнюю минуту! Что, протестуешь, ага? Да не был бы ты ребёнком — помнил лишь хорошее! Жизнь вообще штука несправедливая, и мало кто способен прожить долго и счастливо и умереть в один день! Плагг замолчал, стараясь отдышаться, но не надолго. — А что Маринетт?! — Маринетт — слабая предательница, — прошипел Адриан, хотя где-то в глубине души до сих пор в это не верил. — А тебе вообще не приходило в голову, что это не она, что от неё осталась одна оболочка или что она делает это, чтобы защитить свою семью?! Да ты хоть сам-то веришь в то, что сказал только что? Я, в отличии от некоторых, на память не жалуюсь! Я по-о-омню, какие тёплые отношения у вас были! Помню, что ты твердил на протяжении четырёх последних лет! Так что же сейчас изменилось? А я скажу — свои ошибки ты оправдываешь словами «ах, я Кот Нуар, мне так тяжело, все требуют от меня того, на что сами не способны, а потом обижаются за неоправданные надежды!»! А Маринетт — обычная девушка и — ты не поверишь! — отнюдь не железная (а ты на собственной шкуре испытал навыки взаимодействия с собеседниками одного конкретного Моля)! Но почему-то это тебя не касается, ты зациклен на себе любимом! Плагг умолк, и по ушам больно ударила звенящая тишина. Её разбавлял только, пожалуй, хрип квами, который с кряхтением старика уселся на пол, чтобы поймать взгляд упрямых зелёных глаз, да шум у Адриана в голове, непрекращающийся уже долгое время. — Ты же был нормальным, пацан, — с сожалением протянул Плагг, поднимая руку. Он наверняка хотел коснуться щеки, но Адриан почувствовал лишь колючий холод прошедшей насквозь конечности, а перед глазами пошли тёмные круги, возвращая лёгкое головокружение (впрочем, самое безобидное из всего возможного и испытанного). — Знаешь, я не умею исцелять — по таким фокусам у нас только Тикки, — немного виновато признался квами после молчания (Адриан не мог сказать, как долго длилась эта пауза — ему вообще показалось, что потерял сознание, — но квами явно успел всё обдумать и принять более миролюбивый вид). — Могу лишь раздавать бесполезные советы да выслушивать чужие исповеди — вряд ли Моль приведёт сюда священника. Но болтать ты вряд ли в состоянии, поэтому просто послушай: вспоминай только хорошее. Что Плагг говорил дальше, Адриан не очень хорошо воспринимал. На какой-то момент он отрубился, а снова очнулся от скрипа отворяемой двери и премерзкого смеха входящего Моля. — Оу, надеюсь, ты не скучал, — прошептал Шубоед, продолжая посмеиваться. — Я привёл тебе компанию. Какую компанию притащил этот чокнутый, знать не хотелось, но отвратительное чавканье говорило само за себя. Плагга — естественно — не наблюдалось (и Адриан поймал себя на мысли, что было лучше, когда квами был здесь).***
— Жанни, я хотел бы извиниться за… — Нино вышел из пристройки, в которой они ночевали, смущённо почёсывая затылок. Жанни была занята: собирала разлетевшуюся от ветра кучу сена, чтобы выведенный на воздух конь мог нормально поесть, не шарахаясь по двору. Осознав, что ни его слов, ни самого его прихода не услышали (неловкое покашливание тоже осталось без внимания), Нино решил подойти поближе. — Жанни, я… — он осторожно коснулся её плеча… Что-то напевающая девушка молниеносно перехватила грабли и одним резким движением, целясь в голову, сделала выпад. Нино знатно… озадачился сией реакцией на простое прикосновение (вот если бы она была в наушниках — тогда да, но ведь их нет и быть не может!), чисто на рефлексах прогибаясь назад и уходя от удара. — Ты че… Сильный удар по ногам повалил парня на землю, и к шее тут же приставили черенок от граблей. Девушка победно усмехнулась, протягивая руку. — Хорошие рефлексы, — одобрительно подняв бровь, протянула она, убирая грабли. — Даже не ожидала. То есть, она хотела его убить?! А если бы он не успел увернуться, валялся бы сейчас здесь трупиком (хотя, если быть предельно честным, Жанни не производила впечатления в качестве опасного противника)! Да она вообще ненормальная! Преисполненный непривычной решимостью, Нино схватил валяющуюся неподалёку лопату (за которую, наверно, зацепились грабли, когда их вытаскивали из сарая) и, резким рывком поднявшись на ноги (к своей гордости — абсолютно бесшумно), замахнулся ей в сторону отвернувшейся девушки. Он не был жестоким. Такие манипуляции они с Адрианом проделывали довольно часто, проверяя реакцию друг друга, а после — тренируя девчонок, чтобы те не потеряли форму. Вообще, Нино готов был в любой момент если не остановить инерционный полёт своеобразного оружия, то уж точно вовремя увести его в сторону — хотелось напугать, но ни в коем случае не становиться убийцей. Останавливаться не пришлось: девушка быстро пригнулась (к-а-а-а-ак она вообще заметила? У неё что, глаза на затылке?), и, машинально пуская своё оружие по идеальной окружности, с самым свирепым видом поставила блок. Деревянные поверхности ударились с глухим звуком, а зубья граблей с отвратительным скрежетом спутались с лопатой. — А ты… сильная, — признал Нино, упрямо пытаясь повалить девушку (без какой-либо сакральной мысли, просто проучить). — Привыкла к противникам побольше, — пробухтела в ответ Жанни, наваливаясь на несчастный черенок всем своим телом. Из дома выбежала какая-то озлобленная старушенция, которая что-то очень свирепо кричала в их сторону на какой-то тарабарщине. «Ну капец», — подумал парень, судорожно вытаскивая лопату из зубьев. Руки не слушались, лопата вытаскиваться не хотела, да ещё и девушка (как специально, честное слово!) повернулась именно так, что чёртовы грабли оказались под невыгодном ни для лопаты, ни для пыхтящего Нино углом. Озлобленная старушенция вполне себе могла позвать стражу, и если у белокожей девушки были шансы как-нибудь выкрутиться, то у Нино с его неправильной этнической принадлежностью шансов не было никаких (и это в том случае, если его не объявили в розыск в доме Агрестов — тогда действительно гробовая крышка, заколоченная могильными гвоздями). Впрочем, вместе с такой мыслью пришёл полный пофигизм, от которого Ляифу стало аб-со-лют-но фиолетово на его дальнейшую судьбу. Один в поле не воин, сопротивляться не осталось абсолютно никаких моральных сил, поэтому тратить нервы не имеет никакого смысла. Как надо, так и будет (и даже пофиг на то, что это «надо» определяет Моль). А Жанни тем временем что-то очень рассерженно прокричала (почему-то её разъярённый образ казался парню смутно знакомым; хотелось перевоплотиться в Карапаса, чтобы наконец-то разглядеть её хорошенько с помощью прилагающихся к костюму очков), бабка, свирепо хлопнув дверью, скрылась обратно, а лопата-таки выпала из чёртовых зубьев. Все проблемы сказочным способом решились (и плевать, что в большинстве своём они были надуманными). — Ты ведьма, — констатировал Нино, слегка приподнимая бровь. Девушка пожала плечами, состраивая самое невинное выражение лица. Она с абсолютно каменным лицом открутила металлическую часть от граблей, отбрасывая её за ненадобностью куда-то за спину, и, совершив сложный пасс оставшейся в её руках палкой, произнесла: — Второй раунд? Нино последовал её примеру, принимая боевую стойку. И был на все сто процентов уверен, что соперница не перестаёт самодовольно улыбаться.***
— Твой план — полная чушь! — чересчур эмоционально выкрикнул Нино, ударяя ладонями по столу. Маринетт рассерженно сдула со лба мешающуюся чёлку. Как будто штурмовать Бастилию ночью в одиночку было вершиной стратегического искусства! Вот же упрямый! — Это единственно верное решение, которое может привести к победе, — как можно более спокойно произнесла она, пристально вглядываясь в его глаза (но собеседник был явно близорук, поэтому должного эффекта этот страшный взгляд не произвёл: его попросту не разглядели). И почему ей в начале казалось, что этот Нино не лишён здравомыслия и они с ним вполне могут сойтись во мнениях и взглядах? Парень, похоже, чутко уловил перемену её настроения, поэтому понизил голос и сказал уже более спокойным, почти умоляющим тоном: — Пойми, от наших действий зависят жизни троих дорогих мне людей. А ты предлагаешь всё поставить лишь на чистое везение. В его словах была доля правды: Маринетт сама содрогнулась, когда представила себя на его месте. Ты в полном отчаянии, а в самый неподходящий момент, когда нервы на пределе, приходит странный, незнакомый, весь такой из себя загадочный человек и предлагает сомнительную авантюру, жонглируя чужими жизнями как ему вздумается. Но не говорить же смутно знакомому парню (да почему она его знает?!) про странное влечение к какому-то чуваку под маской из сна, спасение которого является для неё чем-то вроде болезненной необходимости, напоминающую ломку без дозы наркоты. Ломку, которую обеспечивала субсущность-паразит. А про частичную амнезию упоминать не стоит тем более — вдруг они и впрямь были знакомы? Хотя при таком раскладе он её бы уже узнал. Или не узнал бы — Маринетт казалось, что каким-то чудом выбравшаяся из реки года четыре назад девушка уже разительно отличалась от той, которая каким-то образом туда попала. Да и за эти тяжёлые четыре года она очень сильно изменилась (сама себе удивляясь, когда с лёгкостью и какой-то наивностью общалась с незнакомцем). Тяжело вздохнув, она уселась напротив собеседника. — Для меня всё это также важно, как и для тебя. Нет, Нино ей однозначно нравился. Он не задал глупый и бесящий вопрос про её цели и интересы в этом сомнительном предприятии. Он не лез в душу и не спрашивал про прошлое (ни разу с той ночи за эти полтора дня). И он чётко знал, на чём именно сейчас следует сосредоточиться. Что за прекрасный человек, а? Нино тоже сел, устало прислоняясь к стене. — Надеюсь, весь твой план не результат долгого самокопания и слепой жажды мести, — прохрипел он, прикрывая глаза. Самокопание действительно было, причём достаточно долго (а чем ещё заниматься, если в воспоминаниях сохранились в большинстве своём только те дни её жизни, о которых бы любой нормальный человек предпочёл забыть — да только не получалось). Месть существовала тем более: ненависть к мучителю жила всегда, а вот навязчивое желание заставить его страдать так же сильно, как когда-то страдала она, вспыхнуло ровно в тот момент, когда в голове пронеслось множество ярких воспоминаний о Коте Нуаре (словно запечатанных до поры, до времени и открытых одной-единственной случайно сказанной фразой). И теперь ей нужно было снова, как в старые добрые времена, выручать этого Нуара из ловушки, в которую он снова попался из-за неё. — Месть — блюдо, которое подают холодным, — спокойно уверила Маринетт, скрестив руки на груди. — Я клянусь тебе, что сделаю всё возможное, чтобы твои друзья не сгорели следующим утром заживо. И тут же мысленно обругала себя последними словами за то, что посыпала чужую рану не просто солью, а, как минимум, болгарским перцем. — Почему же нам тогда не выкрасть их из Бастилии в ночь перед казнью, — прохрипел Нино (а Маринетт в который раз поразилась его моральной стойкости). — Потому что эта затея заранее обречена на провал, — почти также тихо ответила ему девушка, старательно игнорируя дрожь в руках. — Здесь много неопределённости: мы не знаем, где их держат… — В Бастилии не так уж и много заключённых, — возразил парень. — Да, но я уверена, что по этажам бродит толпа голодных демонов разного рода, которые только и ждут чьего-то приказа. — Моля? В этом Маринетт не была уверена. Почему-то ей казалось, что Хищный Моль — слишком незначительная фигура в этой игре. Словно чья-то марионетка, кукла в руках того, кто предпочитает оставаться неизвестным. Это предположение было смешным: именно Моль принёс когда-то её саму в жертву древним силам, именно Моль действительно серьёзно угрожает жизни вроде как непобедимому Коту Нуару, именно Моль зовёт себя Владыкой этого мира так громко… …словно сам в это не очень верит. И стал бы Хаос подчиняться обычному смертному, пусть даже и с Камнем Чудес, пусть даже и освободившему его из заточения? Что-то здесь было нечисто, но смутная мысль, которая приблизила бы девушку к разгадке, всё время терялась где-то на задворках сознания (мерзопакостно хихикая, не иначе). Поэтому на заданный вопрос (словно она знает на него ответ!) Маринетт лишь неуверенно помотала головой. — А Кота Нуара в любом случае вытащить просто так не получится. Моль наверняка держит его как можно ближе к себе. Тем более, даже если нам удастся вытащить КвинБи и Рену Руж из камер, то тогда Моль увеличит количество охраны, и эшафот будут охранять не просто люди, а первоклассные демоны, наверняка умеющие творить какую-нибудь пакость на расстоянии: обращать в камень или обездвиживать через взгляд… К тому же, не стоит наивно надеяться на то, что Талисманы остались при девочках: Моль, конечно, полный отморозок, но и глупым его тоже не назовёшь. И я не уверена, что девушки смогут самостоятельно передвигаться, а про помощь с их стороны вообще молчу: с их пропажей поднимется такой шум, что лишние обыски сыграют с нами плохую шутку… Нино сидел абсолютно белым (насколько это было возможно) — Маринетт заметила это, когда подняла взгляд, отрываясь от рисунка, отдалённо напоминающего быстро нарисованную карту местности. Лицо парня как-то странно перекосилось, а его мозолистые пальцы буквально вросли в поверхность стола до побеление костяшек, рискуя сорвать все ногтевые пластины разом. Девушка положила руку на его запястье — сердце пульсировало с такой силой, что, казалось, будь оно послабее, и парень бы свалился здесь замертво. — Возможно, я слишком жестока и прямолинейна, но не стоит надеяться, что Моль с поверженными врагами гоняет чаи и ведёт светские беседы. И где-то в глубине души Маринетт понимала, что говорит слишком страшные — хоть и правдивые — вещи, но ни извиниться, ни как-то ободрить человека она не сочла нужным. Может, в ней и правда сломалось что-то, отвечающее за сострадание. И не только оно… — Рена… и Би знают… слишком мало и только то, о чём Моль… и сам осведомлён… если не меньше, — через силу проговорил Нино, абсолютно пустым взглядом глядя в никуда. Маринетт ощутила острое желание побиться головой об стенку. Боже, ему и правда не приходили мысли о том, что Моль действительно не только одобряет, но и всячески приветствует пытки над жертвами (больной ублюдок!). А если и приходили, то только в качестве шутки или очередного приступа паранойи! Чёрт! Одними губами ругаясь страшными китайскими проклятиями, Маринетт принялась пальцем поглаживать руку парня в знак своеобразной поддержки (потому что хэй, чувак, ты сейчас нужен трезвомыслящим и спокойным!). — Может, их и не трогают особо-то, — говорят, чтобы ложь вышла правдоподобной, нужно самой в неё поверить, а у Маринетт сложились слишком реалистичные взгляды на жизнь. — Но не Нуара, — откликнулся Нино. — Не Нуара, — эхом повторила Маринетт, всей душой надеясь, что этот***
— Мадмуазель Буржуа… Хлоя повернулась на зов, стараясь унять дрожь во всём теле. Заметив прикрывающего за собой дверь некогда шефа полиции, она испытала некоторое облегчение в душе, хотя вряд ли он мог её чем-то порадовать. Шеф окинул её внимательным взглядом, и девушка смущённо оттянула рукава выданного ей просторного тюремного платья предположительно белого цвета, больше напоминающего сорочку с подолом в пол, превращающуюся в лохмотья. — Да? Голос предательски хрипел, сипел и дрожал, как бы не стремилась некогда надменная барышня придать ему хоть чуточку больше достоинства. Шеф не сводил с неё глаз (и Хлоя не могла определиться, возмущена ли она этим фактом или напугана). Её лицо, за всю жизнь не испытавшее настоящего голода, сильно исхудало и приняло куда более светлый болезненный оттенок, не подходящий под понятие «аристократическая бледность». От нахальной самоуверенной барышни, которую сюда посадили, словно осталась призрачная тень: девушка отощала от голода, стресса и окончательно взявшей верх в этом сыром помещении болезни. Теперь она предпочитала не греться у камина, а не подходить к нему совсем, с неконтролируемым звериным ужасом обходя кочергу как можно дальше. Хлоя передвигалась по камере, придерживаясь за стену и шатаясь из стороны в сторону, а одиночество и тишина теперь казались не наказанием, а блаженством. — Вам следует переодеться, — шеф говорил негромко, словно боялся спугнуть узницу. Но Хлоя собрала все остатки решимости и с самым независимым видом приняла свёрток, о назначении которого уже начала догадываться. — Когда? — безразлично уточнила она, смаргивая слёзы. — Утром. Ослабевшие пальцы с трудом справились с узлом бечёвки, и в самой простой мешковине оказалось простецкое льняное платье. Точнее, два платья. — Сюда приведут Вашу… сообщницу, — шеф не знал, какое слово будет правильней подобрать, но Хлоя никак не реагировала, — и до утра к Вам никто не придёт. «Даже родной отец», — с какой-то злой горечью подумала девушка, едва заметно усмехаясь. — Я должна испытывать радость? Посетитель ничего не ответил, просто молча вышел за дверь, отдавая кому-то приказы. Стражники за дверью снова заняли свой пост — будто у неё есть силы сбегать, — и шеф уже собрался уходить… — Скажите, сколько я здесь, — как можно громче спросила Хлоя, повернувшись к закрытой двери. — Тринадцать дней, — глухо ответили ей из коридора, и послышались удаляющиеся шаги. Тринадцать дней, кажущиеся вечностью. Девушка так и сидела неподвижно, с неестественно прямой спиной, сохраняя бездумно каменное выражение лица. Так бы и казалась статуей, если бы не текущие ручьём по щекам слёзы… Она отмерла лишь тогда, когда дверь противно снова скрипнула, и в комнату буквально внесли такую же безэмоциональную Алю. Её почти бросили на кровать — девушка, сцепив зубы, издала еле слышный стон, — и дверь снова захлопнулась. — У тебя есть вода? — изо всех сил просипела Сезер, облизывая сухие губы. — К-конечно. У Али была неестественно повёрнута нога — напившись, она ехидно пояснила, что это чтобы не сбежала. И у Хлои вдруг появилось сильное желание схватить её за руку, обнажая пузырящийся ожог и часть длинного бордового шрама, и никуда её отпускать. Никогда. — Мне страшно, Алечка, — призналась блондинка еле слышным шёпотом. — Мне так страшно и больно, что я больше не могу. — Мне тоже, — отозвалась Сезер, поворачиваясь на зов и морщась из-за неудачного движения. — Думаешь, гореть — это очень больно? Алья состроила недовольную гримасу и, почему-то еле сдерживая смех, уточнила: — А ты можешь думать о чём-то другом? — Только о том, что Ледибаг могла ждать от нас помощи, а мы просто дали ей время на отпуск. Аля молчала. Она опять на какой-то момент выпала из реальности, застыв с пугающим выражением лица, а потом, посмеиваясь, выдала: — Не знаю как ты, а я буду орать похабные частушки. Столько народу, должна же благодарная публика оценить моё творчество… Они так и уснули, крепко стиснув запястья друг друга, умостившись вдвоём на узкой тюремной кровати.***
— Ты уверена, что монстров не будет? Они шли вдвоём по тёмной улице, стараясь не создавать лишнего шума. — Не думаю, что Молю выгодно скормить своему зоопарку половину оставшегося города. К тому же он артист, ему требуются публика, почёт и уважение. В общем, демонов там будет штуки три-четыре каких-нибудь дохляков, на раз-два уложим. Жанни приподняла подол плаща, перешагивая через отгрызенную руку в луже крови, и снова повернула за угол. — У меня такое странное ощущение… — она остановилась как вкопанная, рассматривая что-то перед собой. Впереди находилась пекарня Дюпен-Ченов (потрёпанная жизнью и временем, но по-прежнему лучшая во всём городе). — Какое? — заинтересованно протянул Нино, вглядываясь в её — надо же! — озадаченное лицо. — Голода? Его одарили таким убийственным взглядом, который явно предназначался для Последнего Идиота. Не меньше. — Не важно, — как-то слишком быстро отрезала Жанни, стремительно разворачиваясь (как жалко, что ему строго-настрого запретили трансформироваться! Нино мог поклясться, что она покраснела!). Они уже отошли — а Нино набрал в лёгкие побольше воздуха, чтобы нести всякий вздор, — как услышали пронзительный женский вопль и отвратительное чавканье. За пекарней притаилась тварь, напоминающая уродливый плод любви свиньи и крокодила, имеющая внушительные габариты и отвратительно жёлтые, мелкие, но очень острые зубы. И эта тварь зажимала в угол мадам Чен, белую от страха, и мсье Дюпена, мужественно заслонившего собой жену. Удар ломом по голове ещё больше разозлил зверюгу, и она готовилась прыгнуть, чтобы прикончить жертв в два удара. Нино хотел трансформироваться, но получил болезненный удар по руке и был готов крикнуть что-то обидное… …как замер. Оттолкнув его в сторону, Жанни молниеносно бросилась к твари. Нино так и не смог разглядеть, в какой именно момент она достала меч, но тот белым росчерком пронёсся перед глазами обозлившейся зверюги. Изящно уворачиваясь от когтистой лапы, девушка подловила момент и одним точным ударом пронзила демона насквозь. Прямо в шею, ага. Тварь, противно хлюпая, ошалело моргнула глазами, ещё порываясь кинуться в сторону запланированного ею обеда-ужина-завтрака, но тут захрипела и повалилась вперёд. В полной тишине Жанни с некоторым усилием вытащила своё оружие из мёртвой туши, слегка наклонилась, проверяя ту на жизнеспособность, и принялась вытирать лезвие о сухую траву. — С-спасиб-бо? — заикаясь, подала голос Сабина. — Не за что, — рассеянно пожимая плечами, отозвалась Жанни, даже не повернувшись. Тушка рассыпалась в пепел, и этот факт заставил Нино озадаченно моргнуть (ка-а-а-ак? почему?!). — Вы с-спасли нам ж-жизнь, мож-жем ли м-мы Вас чем-то накормить? — Нет, спасибо, мы не голодны. Ну, лично Нино никогда не отказывался от еды… — Н-ну, тогда мы завернём с собой, — отозвался Тома, разворачиваясь к двери. Жанни вздрогнула, мимолётно прикасаясь к царапинам от когтей на сильной руке. — Не стоит. Вы ранены, надо промыть царапину, а нам следует спешить, — почти протараторила Жанни, зачем-то натягивая капюшон до середины лица. — Идите домой и не ходите на публичную казнь, хорошо? И, не дожидаясь ответа, она рванула Нино в сторону площади, стремительно скрываясь с глаз. Впрочем, проследив за тем, чтобы семья скрылась в пекарне и закрыла двери на все замки. — Позволь тебе пояснить, ты только что отказалась от самой вкус… — Я работаю бескорыстно, — перебила его Жанни, стремительно удаляясь от пекарни. — Может, ещё и колдунством промышляешь… — едва слышно прошептал парень, прекрасно зная, что от простого удара эти твари не рассыпаются. Во всём произошедшем точно было что-то большее, чем святая благодетель — да и мечи такие за просто так не достанешь, — но Нино решил не трогать чужие загоны. Это его не касалось. К тому же им ещё надо присмотреть удачное место для лошади с телегой, а времени осталось так мало…***
Нино стоял в толпе, нервно натягивая соломенную шляпу на самый лоб. Где эту Жанни черти носят?! Девушка должна была оставить свою лошадь с телегой в пределах досягаемости и прийти сюда. Быть рядом. Чёрт, когда задумываешь что-то суицидально-ненормальное, лучше быть не в одиночку! Лучше иметь кого-то такого же чокнутого, а вдвоём запросто можно горы свернуть, если действовать сообща (припомнить хотя бы, пока никто не слышит, почти великий дуэт Удачи и Несчастья, так сказать. Двое, а воротили, что хотели). В миг, когда паника внутри — мастерски скрываемая внешним безразличием — почти достигла того пика, когда от несправедливости хочется орать и бегать по потолку, плечо Нино сжала почти невесомая рука. — Ну что, не хочется сбежать, м? — ехидно спросили у него в самое ухо. — Надо их вытащить, — почти невпопад ответил парень, от волнения у которого все мысли путались, а коленки подкашивались. Как не вовремя! — Всё получится, — подбодрила Жанни, сама от волнения покусывая губы. — Моль — артист, ему по-любому захочется устроить шоу торжества. Которое мы ему обломаем… Толпа загудела и засвистела, обращая внимание в сторону дороги. Парочка так увлеклась разговором, что пропустила тот миг, когда на площадь выехали телеги. Нино предпочёл зажмуриться, убеждая себя, что всё будет хорошо; Жанни, которая никогда ранее вроде как не была замечена в малодушности, предпочла быстро отвернуться в сторону, рассматривая тёмные стены Нотр-Дама. Когда толпа, жаждущая зрелищ, рванула в сторону своеобразного эшафота, девушка, влекомая потоком людей, крикнула что-то вроде «удачи» и отвернулась, приближаясь к помосту. — Удачи, — пробормотал Нино, сжимая в кармане Камень Чудес.***
— Мои любимые горожане, — залихватски начал Моль, сияя как начищенный пятак (вот у человека явно жизнь удалась). — Сегодня мы с вами спустя долгие годы учиним расправу над колдунами, навлёкшими беду на наш Париж… У Маринетт зачесались кулаки, и ей вдруг очень сильно захотелось приложить этого гада об что-нибудь тяжёлое. Ну ничего. Надо подождать ещё несколько минут — ерунда по сравнению с годами. Девушка перевела взгляд на Нуара и замерла. Он очень вырос, а мертвенная бледность, выпирающие скулы, омертвевший шальной взгляд, рубашка, насквозь пропитанная кровью… Маринетт закрыла глаза, желая вытряхнуть этот жуткий образ из головы. Боже, да он сохраняет вертикальное положение только благодаря столбу, к которому был, собственно, прикован! Думать о том, как она сама выглядела четыре года назад, не хотелось. — …Может ли кто-то из присутствующих предъявить доказательства невиновности осуждённых? Какая трогательная забота. Девушка нервно фыркнула, невольно проведя параллель со словами священника на свадьбе «если кто-то против этого брака, то пусть скажет об этом сейчас или не говорит никогда». — Может, кто-то хочет занять место одного из грешников? Ну говорила же! Артист! — Да! Маринетт, всё ещё придерживая капюшон, с кошачьей ловкостью запрыгнула на деревянный помост, оказываясь между приговорёнными к сожжению и Молью с его свитой и факелами. Где-то на задворках сознания мелькнула мысль, что в этой свите не хватает кого-то очень важного… Свист и улюлюканье толпы мгновенно смолкли, и все присутствующие в замешательстве уставились на новое действующее лицо. — Дитя, правильно ли я понял тебя: ты хочешь занять место кого-то из них? — переспросил Моль, из головы которого вылетела вся заготовленная заранее речь. Маринетт победно улыбнулась своим фирменным оскалом (который в жутковатости теперь ничем не уступал оскалу двойника из зеркала), сжимая в складках плаща дымовую шашку, приготовленную накануне. — Нет, ты неправильно меня понял, — передразнила она, нахально вскидывая подбородок. — Я сказала, что среди присутствующих есть тот, кто хочет занять их место. И под звонкий крик «это ты!» всё пространство в считанные секунды заполнилось тяжёлой дымовой завесой, давая Карапасу возможность перевоплотиться. Дальше всё зависело от скорости их с ним дальнейших действий: метко кинув пару ножей, Маринетт подарила девушкам возможность выпутаться из верёвок и уйти, а в случае Альи — уползти на Хлое, подальше от кострища (а те — умнички — с самым свирепым видом взяли клинки на вооружение). За спиной замер Карапас, чтобы в буквально следующую секунду начать отбиваться от очухавшихся от такого нахальства стражников и дать возможность самой Маринетт кинуться выпутывать Наура. — Поберегись, народ! Я не хочу становиться убийцей! Против людей я ничего не имею! А-сторожней! Девушка, ловко орудуя ломом, быстро заставила цепи с жалким скрипом грохнуться вниз, и лишившийся опоры парень почти упал прямо ей в руки. — М-моя Леди? — Тсс, всё хорошо, я сейчас, — Маринетт снова начала душить паническая атака, которая не отпускала её на протяжении всей последней недели. — КАРАПАС!!! Мгновенно сориентировавшийся Нино тут же оказался рядом и, почти неся похудевшего друга на руках, уверенно подошёл к краю помоста. Девушка оглушительно свистнула и, слыша топот копыт, безошибочно развернулась в сторону кашляющего Моля, который старательно отряхивался от поднявшейся пыли. Конечно, увидев, с какими недобрыми намерениями к их повелителю приближается какая-то сомнительная особа, небольшая кучка охранников приняла боевую стойку, обнажив своё оружие. Как она прошла мимо них, девушка не помнила. Помнила лишь, что орудовала мечом так быстро, как никогда прежде, обезоруживая одного за другим. И помнила тихую ярость, которая снова зашевелилась где-то в груди, стоило ей увидеть врага живым и на расстоянии вытянутой руки… …и явно собирающимся улепётывать куда подальше. Стражники застыли без возможности пошевелиться, а в ушах глухими ударами, словно в замедленной съёмке, звучал стук копыт. И колокола давно уже тревожно били на все лада, призывая жителей укрыться. Словно она, Маринетт, являлась угрозой этому городу. Но взгляд её давно выловил фиолетовые одеяния одного конкретного проходимца, с которым следовало покончить раз и навсегда. Что же, следует носить те цвета, которые положены по этикету. А если король хочет облачаться в фиолетовый — она ему милостиво предоставит подходящий повод. Как насчёт траура по безвременно скончавшемуся правителю? Как по ней — в самый раз.***
— Быстрее! — подгоняла Хлоя, опираясь на его плечи. Нино хотел ответить, что и сам прекрасно осознаёт необходимость свалить подальше, а быстрее уже некуда, но был слишком занят рисковым поворотом на 90 градусов. Часть преследователей благополучно этот поворот проскочила, эпично врезаясь в телегу с сеном, у которой до этого отлетело колесо. Точно за ними, виртуозно лавируя по стенам домов, неслась какая-то тёмная дрянь, разглядеть которую было очень сложно (но этой дряни было по барабану на дневной свет, поэтому оторваться от неё было значительней сложнее, чем предполагалось). — Дорогу! — завопил Нино, когда какие-то маленькие оболтусы едва не пронеслись под мчащейся телегой. Ещё один поворот. Если сбрасывать людей (какой им-то резон от всего этого предприятия?!) выходило неплохо, то следующая за ними по стенам дрянь сдаваться упорно не хотела — хоть в поле сбегай, да только настигнет она их раньше, чем телега преодолеет кольцо крепостных стен. — Там должен лежать лук! — крикнул Нино, подстегая коня скакать ещё быстрее. — Репчатый?! Телегу тряхнуло, и парень мрачно заметил, что теперь у них появился выбор: быть сожранными или свалиться под землю; утягиваемая оползнем явно не природного происхождения мостовая падала в тёмные глубины, так и норовя уронить следом и повозку. — Ты дура или притворяешься?! — Я только что чуть не сгорела заживо, мне можно тупить! — Нашла! — изо всех сил, чтобы быть услышанной, крикнула Аля, вытаскивая колчан стрел. — Кто-нибудь умеет из него стрелять? — Та девчонка, которая охотится за Молем, превосходная лучница, — откликнулся Нино, снова резко разворачивая телегу под опасным углом. Он сам видел, как Жанни профессионально подстреливала куропаток точно в глаз, чтобы сделать из них ужин.***
Маринетт медленно переходила из одной комнаты в другую, не обращая внимания ни на богатство обстановки, ни на интерьерные изыски, которыми кишели королевские покои. — Где же ты, — спокойно спросила она в пустоту, как бы невзначай заглядывая за тяжёлые бархатные шторы. — За свои поступки надо уметь отвечать. Обстановка дома была прогрессивней, чем следовало бы. Если представить, что на дворе век тринадцатый-четырнадцатый, то комнаты этому Средневековью не соответствовали от слова совсем. Скорее, здесь царила эпоха барокко или возрождения. Нет, всё-таки барокко. И никакого намёка на готику. За спиной что-то треснуло, и девушка присела на корточки так спокойно, словно манёвр и не должен был быть, по идее, неожиданным и стремительным. — Ай-ай-ай, как подло, — покачала головой Маринетт, перехватывая меч поудобней. — Впрочем, это твой любимый способ — исподтишка. Моль боялся — это было видно даже слишком хорошо. А сытая размеренная жизнь без тревог сделала своё дело: девушка с презрением заметила, как располнел враг, некогда наводивший ужас. И этому толстому, трясущемуся от ужаса, жалкому типу она столько лет мечтала отомстить? Да его даже тронуть противно! — Защищайся, — поджав губы, Маринетт бросила ему один из прикреплённых к стене клинков. …который Моль даже не смог поймать — а ведь когда-то он был действительно неплохим фехтовальщиком. Они пошли по кругу: одна — спокойно и уверенно, второй — дёргаясь и совершая наиглупейшие ошибки. Например, кинувшись с каким-то утробным рычанием напролом, наивно надеясь проткнуть соперницу насквозь — эту отчаянную атаку девушка отразила без особого труда и, словно дразня, слегка поцарапала плечо противника. — Теряешь хватку, — подколола Маринетт, без особых усилий уклоняясь от теоретически смертоносного лезвия, пронёсшимся чуть левее её плеча. Внутренняя Баг счастливо ёжилась, в нетерпении готовясь вырваться в мир. А вот когда Моль вознамерился отрубить ей голову, Маринетт лёгким движением руки отбросила его клинок куда-то в угол комнаты. И рухнувший на пол, скулящий противник, которому отработанным движением подрезали коленные сухожилия, уже точно никак не соответствовал выдуманному им образу «Владыки мира». — Знаешь, — проговорила она, приставляя остриё опасно близко к его горлу. — Я ведь очень долго представляла себе этот момент. Представляла, как одержу победу в долгом сложном поединке, показав, что многого смогла добиться… А ты меня разочаровал. Маринетт даже не повернулась, когда вышла из комнаты. Там, на полу, бесславно лежал труп с перерезанным горлом. Теперь было знание, что Моль точно никогда не сможет восстать из мёртвых, но на душе не было ни злорадства, ни радости от свершившейся мести. Скорее безразличие и неясная надежда на то, что со смертью Моля прекратятся ночные кошмары. И Баг станет податливей.***
Нино, сначала пытавшийся хоть как-то помочь оказывать первую помощь, в конце концов сдался и отошёл в угол комнаты, чтобы не мешать. Бабка, постоянно ворчащая, покуривавшая женщина, зажав тонкую длинную сигарету в зубах, перевязывала Альину ногу. Вернее сказать, пыталась: прилив адреналина сошёл на нет, искалеченная конечность повисла безвольной плетью, сама девушка, до треска в дереве и пальцах, сжимала поверхность стола, на котором сидела, а вид ругающейся азиатки с палкой в руках вызывал у неё инстинктивный непреодолимый ужас. В другом углу сидела Хлоя, уставившись в стену мёртвым взглядом. Обычно опрятно одетая девушка, сохраняющая всегда на своём лице надменную уверенность, теперь больше напоминала призрака прежней себя: грязные блондинистые волосы, распущенные и местами свалявшиеся в колтуны, прядями прилипали к засохшим ранам на лице, на спине, на руках — везде, где телесные повреждения не были скрыты испачкавшимся при побеге платьем-сорочкой. Нино видел выпирающие исхудалые скулы, видел слегка шальной взгляд девичьих глаз, видел чернеющие синяки, которые не закрывала простецкая ткань и пытался не думать о том, что подруги словно с того света выбрались. Или что люди, обречённые на жизнь в хосписе, выглядят гораздо жизнеспособнее двух несостоявшихся ведьм. Входная дверь заскрипела и глухо тюкнулась о стену. Жанни, коса которой расплелась где-то по дороге, крепко сжимала в руке свой меч, не обращая внимания, что остриё чертит по земле тонкую полосу. Девушка потёрла другой рукой щёку, оставляя на ней кровавое пятно, и, слегка пошатываясь, перешагнула порог. — Кажется, это твоё, — прохрипела она, протягивая Алье потемневший кулон. — А теперь позволь наконец-то ради твоего же блага обработать ногу. Она ненавязчиво потрепала по волосам застывшую Хлою, не самым аккуратным образом закалывая длинную чёлку золотистым гребнем, и, залпом выпив содержимое, видимо, заранее заготовленной кружки, уточнила: — В сознание приходил? Нино неопределённо покрутил головой: — Бредит. Говорит, что видел живую покойницу. — Зомби? — безразличным тоном уточнила Жанни, утыкаясь лбом в поверхность межкомнатной двери. — Нет. Девушку, убитую и похороненную несколько лет назад. Дверь открылась и закрылась, и, если бы не длинная борозда от меча через всю кухоньку (окровавленного, на секундочку, меча! Она серьёзно шла так через весь город?), то появление сообщницы запросто можно было бы принять за глюк.***
Нуар, лежащий в почти коматозном состоянии, сильно отличался от парня, которого она помнила. Было ли дело в том, что он, лежащий почти без признаков жизни, никак не соответствовал образу неугомонного балагура, который сохранился в памяти? А может, четыре года явно не прошли бесследно, наложив свой отпечаток на его внешность: Нуар казался намного взрослее (и Маринетт никак не могла смириться с тем фактом, что его вполне можно счесть за