Падая и поднимаясь

Маринетт резко вскакивает на кровати и отчаянно пытается понять, где находится. — Всё в порядке. Нуар сидит тут, совсем рядом. Сидит на полу, вытянув ноги аккурат до противоположной стены, и смотрит на неё своими зелёными глазами, отражающими отблески уличных фонарей. В глазах его — спокойствие, а лучи света пятнами мерцают на потолке, а за стеной слышатся чьи-то голоса и осторожные залпы смеха, приглушённые ладонями. И почему-то всё это складывается в голове в какой-то причудливый витраж, и Маринетт действительно верит этому спокойствию, и этому смеху, и пятнам на потолке. И чувствует себя защищённой. Живой. Настоящей. — Как бок? Голос у Нуара — Адриана, но она не то чтобы не может заставить себя называть напарника именем Агреста, но больше верит именно тому, кто всегда прикрывал её спину — тихий и приятный до мурашек, и Дюпен-Чен была готова отдать всё, что угодно за то, чтобы он просто говорил. И смотрел на неё таким тёплым взглядом, будто никого роднее у них двоих, кроме друг друга, нет. Маринетт подвисает, улавливая незаметное для человека эхо — или оно ей просто чудится, как чудится мелодичный перезвон стаканов и керамики за стеной, хотя возможно это и реальность, — и только потом слышит, о чём её спросили. Понимает — и тут же откидывает плед, в который её заботливо завернули, и принимается внимательно изучать бинты и повязки, которые насквозь пропитались бордовой кровью. Бок неприятно покалывало, но это было ерундой в сравнении с тем, как взвыла эта рана, стоило магии на кончиках пальцев окончательно иссякнуть. — Бывало хуже. Голос предательски сипит, и Нуар хмурится, изворачиваясь в её сторону. Кажется, вчера они очень долго гуляли, напугав Нино до смерти своим безответственным поведением. А ещё говорили — много, иногда громко, иногда хохоча и часто — одновременно. Наверное потому горло и болит, но это уже совсем пустяки, а вот взъерошенный Нуар выглядит забавно. Хотя совсем не мальчишкой, и от этой мысли становится как-то холодно и неловко, и Маринетт поплотней закутывается в мягкий плед цвета приятного бордо и даже не хочет представлять, на кого она сама сейчас похожа. Хочется простого и приятного: сидеть вот так и просто молчать, словно и не было ничего. (Но оно было, сварливо всплывает где-то в подсознании, и она пытается запихнуть эту мысль куда-то глубоко-глубоко, а выглядывающие из-под одеяла ноги обтянуты в тёмную джинсу, и шрамов на них совсем не видно.) — Ещё раз так напугаешь — вызову скорую и плевать на вот эту твою «тайну личности», — театрально хмурится и обещает Нуар, а Маринетт кажется, что он тоже затеял этот чёртов самообман, и никак не может его в этом обвинить. Разговоры — споры — за стеной слышатся отчётливей, и Дюпен-Чен готова поклясться, что слышит постоянно повторяющиеся четыре слова, и контекст ей ой как не нравится. Судя по настороженному взгляду и смешно поднятым вверх бровям — напарник тоже всё слышит. Он глубоко вздыхает и поднимается на ноги, потирая глаза, и Маринетт впервые задумывается о том, сколько она провалялась в отключке. — Эта шипперская война сейчас обернётся для нас потерей потерь, — он хмыкает, протягивая руку к двери, и в голове Маринетт что-то щёлкает, когда она буквально вцепляется в его предплечье и смотрит на него такими отчаянными глазами, что дверь остаётся закрытой, а Нуар (Адриан, поправляется она, и в этот раз нет уже такого скребущегося душевного противоречия, и пятна света на потолке вроде посветлели, да и голоса за стеной радостные-радостные, и всё хорошо) смотрит на неё своим тёплым взглядом, и ей вдруг кажется — впервые за долгое время кажется, — что она дома. — Я не из вредности не хотела тебе говорить, — слова сами как-то находятся, а на душе становится немножко легче. — Я… Просто ты — это часть того мира, от которого я хотела ещё утром отказаться, ведь уже нет никаких сил бороться и хочется просто мирно существовать… А потом рухнул потолок, и всё как-то перевернулось, и я должна была открыться, но струхнула и запуталась окончательно, и просто сбежала. Но это не ты виноват, ты хороший! Просто я дурная, и я хочу жить и не бояться, что всех, кто мне дорог, из-за меня порешают, а я просто не успею… — Но ты пришла. — Но я пришла, — Маринетт почему-то казалось, что никто не поймёт природу этих странных поступков, которые даже она понять не может, но Нуар стоит и слушает, и не перебивает, и в глазах у него отражается что-то знакомое, и ей уже не страшно. — Просто поняла, что — в общем-то — можно всё пережить, если не быть против всего этого одной, и, впрочем, с кем-то привычным под боком неплохо быть двадцать четыре на семь сильной и несгибаемой… — Я не злюсь. Маринетт замолкает, прерывая поток откровенной околесицы, и смотрит в эти тёплые глаза, и что-то злобное внутри неё скребётся и медленно умирает, и ей словно снова семнадцать, и она опять начнёт ворчать из-за алгебры, учитель которой задаёт просто огромный объём заданий для урока на следующий день. — Я изменилась. — Это помогло тебе выжить. Она не спорит — просто утыкается в его шею, привстав на носочки, позволив себе секундную слабость, и вдыхает что-то смутно знакомое и приятное, и всё вроде как хорошо, и жизнь налаживается, и силы есть. И что-то тяжёлое в горле растворяется совсем, да и горло вроде как уже не болит, и где-то в животе рождается что-то тёплое, которое даёт силы жить дальше, а длинные пальцы осторожно, словно неверяще, перебирают её волосы, и это очень приятно. Маринетт толкает дверь и неслышными шагами выходит в коридор и чувствует, как за её спиной — не тенью, стеной — возвышается Нуар, всё впервые за долгое время становится на свои места, и всё правильно, и слишком громко спорящие одноклассники не замечают их появления, и надо остудить весь этот шум, чтобы не разбираться с соседями по площадке. Маринетт опирается плечом на косяк и снова находит в себе силы — желание — быть Ледибаг.

***

— ЛедиНуар! — Адрианетт! — Да говорю тебе: без шансов. У Адриана два огромнейших недостатка: во-первых, он всегда был немного овощ, а во-вторых, Габриэль Агрест. — Что, простите? — Маринетт услышала — почти почувствовала, — как клацнули челюсти Нуара над самым ухом, а сам он вдруг начал дышать часто и тяжело. В общем, опять гримасничал и паясничал. — С чего это я овощ? — Попробуй сказать ему об этом в лицо, — фыркнула Аликс откуда-то из-под стола, и парень вдруг проникся к ней бесконечной симпатией. — А я, так и быть, возложу тебе цветочки на могилку. Какие предпочитаешь? — Коротеньких не спрашивали!.. Хлоя сидела на втором диване и старательно жестикулировала, Аля молча забралась в тёмный угол под полочками и не говорила ни слова, по-видимому, уйдя в себя, а посмеивающийся Нино заваривал чай. — Скажи ему! — Милен тряхнула волосами, вперив свой горящий взгляд куда-то в шею одноклассника. — Ничо не знаю, я за МариКот, — Нино подхватил заварочный чайничек и приподнял колено, очевидно, собираясь в очередной раз переступить вытянутые ноги рисующей Джулеки. — МариКот любовь мо… Он неудачно повернул голову и напоролся на красноречивую усмешку Маринетт, которая не предпринимала никаких попыток обозначить своё присутствие. А над её ухом склонился Агрест — в смысле, прям Адриан-Адриан — и явно собирался прошептать что-то ехидное, но, отметив их разоблачение, промолчал и лишь лукаво прищурил глаза. — Вас не учили стучаться? — вдруг пробасил Ким, схватившись за сердце, и очень-очень смешно вытаращил глаза. В кухне повисла напряжённая тишина, и только Аля точно также пялилась в никуда, отрешённо приподняв голову. — С хера ли? — Маринетт откровенно развеселилась, поудобней облокотившись не то на косяк, не то на парня за её спиной. — Это наша квартира. Вот ты дома стучишь в дверь, прежде чем полезть в холодильник? — Колокольчик носите! Чтоб вас! — Нино ловко подхватил хрупкую крышечку и принялся судорожно разливать заварку, старательно увиливая от висевшего в воздухе «что тут происходит?». Они лишь усмехнулись ещё шире, откровенно намекая на абсурдность предложения, синхронно взглянули на разбросанные по столу фантики, крошки и игральные карты, а потом также слаженно застыли, что-то обдумывая. — Чай будешь, Мари? — Да, было бы неплохо. Маринетт сделала осторожный шаг вперёд, поплотнее запахнув пледик, и Джулека, восседавшая на полу, поспешно поджала ноги, заинтересованно вертя головой. Дюпен-Чен обречённо покачала головой и посмотрела на Нино — он невольно смутился под этим прямым серьёзным взглядом и быстро отвлёкся на пластиковый стаканчик (на всю компанию чашек не хватило при всём желании — их было банально пять штук, и пришлось бы делить чашку на троих). Когда её рука потянулась к тонкому прутику — он обитал в углу, обрезок от подпорки для фикуса, — а сама Маринетт начала как-то неоднозначно поглаживать его резную поверхность, между ними с Нино с грохотом возникла Аля, явно приложившаяся-таки головой о полку. — Ничего не хочешь рассказать? — губы мулатки ой как нехорошо подрагивали, и даже её парень, кажется, офигел от подобного поворота событий, а исчезнувший в ванне Адриан заинтересованно высунулся в дверной проём. Маринетт только хлопнула ресницами, наблюдая, как подруга загораживает Нино и незаметно — почти — сигналит взглядом напрягшейся Хлое. Хлоя выпала в точно такой же осадок, но на краешек дивана пересела, готовая сорваться по первому требованию. — Не думала, что ты такая двуличная стерва, — подруга слегка выпятила челюсть, и ничего хорошего такой её настрой не сулил. — Жить на два лагеря! Да как ты могла спутаться с… Молем, когда он так зверски прикончил Ледибаг! А ещё подругой называешься! А я-то дура, думала, что ты мне мерещилась! А ты всё это время стояла по правую руку от этого ублюдка и наивно считала, что тоненькая вуалька скрывает твоё лицо! Маринетт была вынуждена признать, что немного озадачилась этой не то исповедью, не то обличительной речью, и малодушно пропустила тот миг, когда Аля перешла от слов к действию. Подруга сбила её с ног, хорошенько приложив головой о стену, и попыталась обездвижить болевым захватом. Джулека взвизгнула, подскочив на ноги, Роуз обняла Натаниэля, вжимаясь в спинку дивана, а Хлоя растерянно переглянулась с Нино, не имея и представления о том, что предпринять. Маринетт неожиданно получила пространство для манёвра, и перекатилась к столу, чтобы замахнувшаяся Сезар промазала, заехала кулаком по плинтусу и на спасительные доли секунды сжалась от нахлынувшей боли. А потом и вовсе всхлипнула, когда беззвучно подпрыгнувшая соперница уселась на её спине, без колебания пребольно вывернув руку. Второй рукой Маринетт осторожно прижала к полу её голову, и Аля, злобно зашипевшая в ответ, вдруг осознала, что хрупкую на вид девушку (по массе так вообще раза в полтора её легче) слабой было не назвать даже при всём желании. — Сейчас я буду говорить, а ты, как послушный лис, внемлешь и успокоишься, — в тоне Маринетт не было никакого намёка на злость или раздосадованность, только спокойствие и какая-то совсем неясная тоска, которая отражалась и во взгляде, но была не заметной для надсадно пыхтевшей девушки. Аля попыталась вырваться, но только протяжно взвыла и заняла выжидательную позицию — сустав хрустнул так громко, что, казалось, вылетел. Маринетт этот звук не впечатлил совсем, и пришлось хотя бы сделать смирённый вид, чтобы руке стало посвободней. Свободней не стало, но Дюпен-Чен начала говорить: негромко, но вкрадчиво, словно наперёд знала все уловки, на которые способна изворотливая Руж. — Предлагаю считать недоразумением моё гуляние с Хищным Молем… — У тебя проблемы с восприятием добра и зла, девочка, — огрызнулась Аля и снова обиженно засопела, постукивая по полу свободной, но абсолютно бесполезной рукой. — Не бывает только чёрного и только белого, Аля. Но с восприятием мира у меня проблем нет, хотя я предпочла бы оставаться в стороне от всего этого. Маринетт замолчала, прислушиваясь к сопению, Аля скорчила рожу, наглядно показывая своё отношение к таким словам, а Адриан не спешил как-то вмешаться, вгоняя несчастных Хлою и Нино в полнейшее отчаянье от вынужденного бездействия. — Но это не мешало тебе крутить с ним шашни! Тихая овечка, чтоб тебя! С Молем не выгорело, решила на Кота перейти! В какой дыре ты его прячешь?! Вам что, мирового господства не хватает?! А я-то, дура, думала, что ты просто слишком хорошая, чтобы акуматизироваться, а ты! Своих не трогаем, так значит, да?! Она не видела, как окаменело лицо Дюпен-Чен, как похолодел её взгляд, утратив какое-то игривое ехидство, как нервно дёрнулись Адриан и Нино, потому что ситуация накалялась до предела, как Хлоя испуганно прикрыла руками рот и как Маринетт одними губами запретила им всем вмешиваться. — Ты закончила? Аля вздрогнула, услышав её ледяной тон, и прикусила язык, милостиво позволив попробовать оправдаться. — Моля я последний раз видела дня два назад, в день вашего сожжения, и в тот же день выиграла его в честном поединке, — Маринетт очень нехорошо усмехнулась, глядя перед собой. — Точнее, почти в честном. Он совсем расслабился, даже не интересно было. Можешь не переживать: подох он тогда же, на каком-то ковре — кажется, персидском, если интересно, но я не уверена. Если честно, я даже не уверена, что это был именно Моль, но своего я добилась — Брошь теперь у меня и хотя бы с ней проблемы закончились. — Даже не знаю, почему вы там рассорились, но это тебя не оправдывает! Ты нас в лесу сдала! — Меня там не было. — Ага, как же! — Я была в Китае, меня физически там быть не могло. Аля чуть не задохнулась от возмущения: — В Китае, в Китае! Да ты и предложения на китайском связать не можешь! Или хочешь сказать, что четыре года жила там, не зная языка?! — Guǐ yóu xīn shēng — Маринетт натянуто усмехнулась, абсолютно не двигаясь, и Аля предприняла попытку вывернуться. — Пришлось выучить. Честно говоря, мне кажется, что за четыре года в языковой среде и твой хомяк бы на китайском зашпарил. Вывернуться у Али не получилось — Дюпен-Чен держала крепко, а ещё пребольно стукнула по ноге, когда Сезар вздумала лягаться. Пришлось смириться с унизительным положением и продолжать смиренно слушать — благо, что лёжа на спине удобнее было вглядываться в это бесстыжее лицо. — А до того я пересекалась с этим… с этой мразью года четыре назад, — взгляд у бесстыжего лица стал мёртвым-мёртвым, и Аля вдруг почувствовала какой-то липкий мерзкий страх, скребущийся где-то в сердце. — Свечи, вино, таинственный полумрак, захватывающая развлекательная программа… Почему-то именно сейчас Але бросилась в глаза едва заметная при беглом взгляде вязь белёсых узоров, змеившихся по предплечьям и исчезающих под полами съехавшего пледа. Они были не то, чтобы незаметны, просто проигрывали во внимании кривому застарелому шраму, краснеющему на правой руке. — Стрела, — просто ответила Маринетт, поймав тяжёлый взгляд подруги. — Моль тут уже совсем не при чём, а лучник… У неё снова светились глаза — Маринетт это чувствовала, слышала, как рвано выдохнула заёрзавшая на диване Хлоя, видела, как вытянулось альино лицо, ощущала, как поднимает голову, пока не вмешиваясь, Баг — и, испытывая мрачное наслаждение, проронила в какой-то смутно знакомой ленивой манере: — Мне стоит говорить, что на свечи стало плевать после второй ночи? И да, я без понятия, как Тикки удалось это провернуть. Но факт фактом — я снова вижу. — А Тикки — это? — Моя квами. — Квами Ледибаг, — услужливо подсказал Плагг, свесившийся с холодильника. — Так что полегче с обвинениями, деточка. Аля охнула, окончательно расслабившись, и Маринетт легко, почти бесшумно поднялась на ноги, даруя свободу. Она подхватила тросточку, которую выронила при падении, и придирчиво воззрилась в потолок, беззвучно шевеля губами. — Ледибаг? Маринетт никак не отреагировала, отшкрябывая палкой штукатурку. Ледибаг водила рукой и шептала кораны, вливая в стены немного чистой силы. Сердце колотилось, тёмные борозды слегка светились, как светилась и подпорка, и венки на руке, и эти вязеподобные шрамики, отчего-то напоминающие теперь узоры мехенди. Борозды, поначалу беспорядочные линии без какой-то идеи, образовывали идеально ровный круг с каким-то причудливым заполнением, а потом и вовсе затлели и растворились в белизне потолка, голубоватыми волнами стремясь к стенам. Почему-то подул ветер, и опирающаяся на подоконник Сабрина размашисто плюхнулась на пол, когда стена каким-то макаром подвинулась метра на три, а свободного пространства на небольшой кухоньке стало в разы больше. — Ты не можешь быть Ледибаг! — Аля шумно сглотнула, обхватывая себя руками. — Ледибаг заколотили в гробу и сожгли в крематории! Маринетт неопределённо пожала плечами и примостилась на диванчике. Натаниэль и Роуз отчего-то слаженно освободили места и сделали несколько шагов вглубь комнаты, а Хлоя неестественно выпрямилась в ожидании её дальнейших действий. Маринетт решительно протянула руку к её шее, невесомо касаясь пальцами рубцов, и принялась не глядя шарить в ящике другой. Выудила оттуда какой-то тюбик с какой-то мазью, пофигистично открутила крышечку и вымазала пальцы в какой-то желтоватой субстанции. — Больно? — уточнила она, когда Хлоя дёрнулась всем телом, но мужественно осталась сидеть на месте. — Прохладно. Говорить ей было невыносимо — голос не слушался, горло нещадно саднило, и издавать какие-то звуки совершенно не хотелось. Маринетт понимающе хмыкнула и покачала головой: надо говорить, надо. — Хоть матерные частушки пой, но разрабатывай. Хотя… Думаю, многие будут в восторге от того, что Хлоя Буржуа стала немой… — Не дождёшься. Хлоя закашлялась и многозначительно схватилась за горло, озадаченно растирая остатки мази между пальцами. — Ты не можешь быть Ледибаг! Ты… — возможно, что в любое другое время внутренняя журналистка нашла бы нужные слова, но сейчас Аля больше напоминала выброшенную на берег рыбу. — Ты живая! Маринетт лишь грустно усмехнулась, посмотрела на неё своими синющими — самыми обычными! — глазами, выворачивая душу, и зачем-то похлопала её по плечу. — Я не могла тебя хоронить и не знать об этом!.. «Могла», — эта страшная мысль оказалась такой простой и правильной, что хотелось выть от безысходности. — Нельзя же на похоронах лучшей подруги думать о том, как совместить учёбу и ночные экстремальные пробежки? — зашептала Аля, и Маринетт, кажется, не услышала. — Потому что… Маринетт всучила свою чашку в руки Адриана и молчаливо, не оборачиваясь, проскользнула в ванную. Щёлкнула задвижка, и Агрест даже забыл возмутиться — потому что, хей, он как бы занимал гипотетическую очередь! — лишь посмотрел в чай, отыскивая там какие-то ответы на неозвученные вопросы, и кивнул Нино, исчезая за какой-то дверью. Алю трясло, она окончательно разрыдалась и даже попыталась вмазать своему парню, когда он силой усадил её на диван между ним и Хлоей и что-то зашептал на самое ухо. Тут же подскочили Роуз и Джулека, присаживаясь на пол, а через минуту Сезар окружили выбравшиеся из-за стола одноклассники, успокаивая перманентным гамом. И хоть умом Аля понимала, что всё уже хорошо, что всё позади и что Маринетт снова совершила настоящее чудо, успокоиться это никак не помогало. Вообще. Захлопнув дверь, Маринетт как можно быстрее включила воду и съехала на пол, судорожно сжимая щёки и пытаясь успокоиться и взять себя в руки. Плед стремительно намокал.