***
В ходе споров, обсуждений и опытов (иногда — на людях) выяснилось, что при нагревании паутина теряет свою пуленепробиваемость. При нагревании водяным паром это полезное свойство проявлялось чуть ли не в три раза быстрее, что не могло не радовать. Было предложено разделиться. Так как Маринетт мёртвой хваткой вцепилась в необходимость вытащить на свет божий именно Хлою именно сейчас и не подходом позже, пришлось прикидывать, кого из всей толпы целесообразней вытащить Агресту. Выбор пал на отца — точнее, это даже особо и не обсуждалось, как бы не избухтелся слышащий всё Буржуа. Поэтому, вооружившись паровым утюгом, Агрест спустился в спортзал, а нагло отвоевавшая чайник Маринетт колдовала над какой-то паутинной гадостью. В основном, конечно, ломом и водяным паром, но и колданула тоже — избавившись от нежелательного свидетеля, позволила Баг рассыпать массу подобием нуаровского Катаклизма. Хлоя кинулась ей на шею сразу же, как только это стало возможным, осыпая быстро остывающим пеплом и прочим сором, прицепившимся к костюму. Сломанное пчелиное крыло, правое, жалкой тряпкой болталось за спиной, и Маринетт досадливо закусила губу, осторожно поглаживая Буржуа по спине. — Трансформу отменить можешь? — хриплым шёпотом уточнила она, оценивая комический трагизм ситуации. Хлоя, давя всхлипы, мотала головой и опиралась на плечи всем своим весом, пошатываясь и подрагивая. Маринетт перебирала светлые волосы, покорно стояла несвергаемым монументом и продолжала её держать. Безропотное доверие Хлои чувствовалось правильным, пусть и казалось сюрреалистичным, и, ведомая интуицией (а интуиции она приучилась доверять безоговорочно), Маринетт прижалась тёплой щекой, позволяя уткнуться мокрым носом в изгиб шеи, и тихо прошептала: — Ну же, солнце. Я рядом. Всё будет хорошо, веришь? Хлоя вздрогнула, замерла и, кажется, притихла от удивления. — В твоей жизни слишком много солнц, — ворчливо отозвалась она, откидываясь назад, чтобы посмотреть в лицо и вытереть глаза от слёз. Маринетт кивнула. — Значит, в моей жизни гораздо больше света и тепла, не правда ли? — мягко отозвалась она, подталкивая Буржуа к раковине. Ещё в Китае Маринетт начала замечать: память подкидывала яркие, обрывочные сцены о прошлом, но только если кто-то — или что-то — запускало ассоциативный ряд. Поскольку на берегу Хуанхэ не было ничего, что могло бы связывать её с Парижем, а были только набеги и мистическая мерзость, с которой надо было бороться, то и вспоминались лишь напарник да нападения акум — избирательно, нехотя, повинуясь какому-то механизму защиты, словно огораживая от преждевременных импульсивных действий. Зато Моль помнился ярко и во всей красе — эхо пленения ещё долго, похоже, всю жизнь будет звучать в кошмарах и поджидать в тёмных углах и страшных мыслях. Но вот она прилетела в Париж. В город, где каждый камень помнит их с Нуаром битвы, где каждая улочка была изучена, а каждая крыша обследована. В город, где стоит дом, в котором она выросла, город, где живут люди, которые помнят её и за неё. Механизм расщедрился — и Маринетт начала будто бы пробуждаться после кошмара, а её жизнь — приобретать новые, яркие краски. Стоило бы покорить индустрию моды хотя бы ради этого — чтобы разбавить серый выдержанный мир яркими сочными цветами в одежде людей. А Хлоя… При всём её мерзком поведении в коллеже, в мельчайших подробностях едко описанном в дневниках, Маринетт её любила, как любят человека, с которым росли всё сознательное детство и разделяли общие увлечения. Она это чувствовала, чувствовала ещё с злополучного урока химии, но никак не могла осознать. Теперь — готовилась защищать любыми средствами, чего бы ей этого не стоило бы. И Хлоя в это верила. Невероятная ответственность, эта её вера, скажет вам Маринетт. Потому что — хотелось оправдать. Смелое стремление для одичавшей одиночки. Маринетт помогала ей умыться, краем уха слушала сбивчивые рассказы о том, как все здесь докатились до жизни такой, и как-то заторможено размышляла над тем, что ей дальше делать. Стоит ли отрицать, что к разговору с родителями она совершенно не подготовилась? Так что когда освобождённый и разрываемый желаниями раздавать люлей, объятья и народную мудрость папа влетел в дверь (следуя семейному обычаю и пытаясь снести косяк), Маринетт, напуганная грохотом, успела шарахнуть башкой о шкафчик, развернуться, и попытаться (не слишком хорошо различая причину грохота перед глазами) дёрнуться куда-то в сторону и нащупать нож. Стукнуться о шкафчик получилось куда лучше, чем найти оружие защиты. А потом мозг соизволил заработать и начать обрабатывать информацию, и в сбрившем усы, но заросшем щетиной мужчине угадался Том Дюпен. Он схватил её за плечи, испуганно заглядывал в глаза и что-то тараторил, параллельно пытаясь нащупать переломы, сделать выговор, наорать за безрассудство и причитать от бренности бытия. Со скрипом работающие нейронные связи пришли к согласию и посчитали за лучшее рухнуть в тёплые объятья (что было не самым дальновидным решением, учитывая хорошо натренированную жёсткую мускулатуру, но Маринетт было плевать и уютно, а это дорогого стоит). Ворчания, вибрацией разливающиеся под щекой, заходили на третий круг, большущая мозолистая рука мягко перебирала волосы, а Маринетт носом зарывалась в рубашку и старательно дышала (на один-четыре вдох, пять-восемь задержка и девять-двенадцать выдох, как когда-то учил Нуар, массируя запястья и тихо-мягко болтая на отвлечённые темы, пережидая её панические атаки). Один-четыре — вдох… — Вот скажи, почему тебе не сиделось в укрытии? — Маринетт лишь нервно усмехнулась, она это укрытие в глаза не видела. …пять-восемь — задержка… — Радует, конечно, что твоей самоуверенности хватило на безоговорочную победу, но, может, стоило оставить всё специально обученным людям, обладающим необходимой экипировкой и какой-никакой, но защитой? — ага, она заметила, как у этих людей всё было под контролем. Часть с откушением головы вот стопроцентно шла по плану, да. …девять-двенадцать — выдох. Неспешный, но резкий, до полнейшего опустошения лёгких. — Я за вас с мамой испугалась, — хрипло призналась Маринетт, не поворачивая головы. — Чудесное исцеление в воскрешении что-то как-то не было замечено. — Однако Ледибаг… — У Ледибаг противоестественное везение. К тому же мы не знаем всей правды — вполне возможно, что она сидела в глубоком-преглубоком подполье и ждала удачного момента. Как вариант. Потому что что-то в глубинах души и сознания подсказывало: даже если она победит, если исхитрится выжить, то людской страх всей мощью обрушится на неё — а люди боятся воскресающих, ещё в Библии сказано. Впрочем, чем-то похожим оборачивался для неё страх напуганных китайцев, и неизвестно, долго бы она прожила, если бы в самом начале на её защите не стояли Жаохуи и Вейж, если бы её забытьё затянулось, если бы она не изнуряла себя беспросветными тренировками, если бы не научилась одним холодным взглядом заставлять с собой считаться… Однако история не терпит сослагательного наклонения, и вычеркнуть бы это «бы» из головы и оборота, да только вроде как оно помогает учитывать ошибки в будущем. Поэтому Маринетт не была уверена, стоит ли рассказывать родителям о собственной смерти и так и не наступившем посмертии. Даже узнав, что они и сами когда-то были связаны с магией Камней Чудес — не уверена. Один-четыре — вдох, пять-восемь задержка, девять-двенадцать — выдох. Резкий, опустошающий, до лёгкого головокружения, чтобы последующий вдох был куда более глубоким, а испуганное сердце заколотилось в горле. Сквозь шум в ушах, стук сердца и бормотания отца пробилось жалобное мяуканье — плаксивый писк, откуда-то сверху, из-под балок ровнёхонько над барной стойкой, полузадушенный, едва ли слышный. Почти детский. Маринетт вскинула голову, чуть не ударяясь макушкой об отцовский подбородок, и, так удачно заглянув в глаза, без задней мысли и задорно спросила, прерывая нотацию: — А заведём кота? И осторожно выпуталась из объятий, оглядываясь в поисках пригодного в использование и для взбирания стула. Сзади смешливо захлёбывалась в соке Хлоя, фыркал вылезающий из откупоренного кокона мсье Буржуа и хохотала его вроде-как-жена — высунувшая голову из пропиленной Хлоей бреши, но не способная протиснуться в неё всем телом — брешь она бодро расширяла шлифовальной машинкой. Папа растерянно переглянулся с подкравшейся (она всегда подкрадывается, и Маринетт к этому вроде как привыкла, но после Моля снова начала вздрагивать от неожиданности и старательно пыталась это маскировать) мамой, которая лишь неоднозначно пожала плечами и предоставила слово ему, и Маринетт непонимающе нахмурилась. — Дорогая, — мягко начал папа, приподнимая руки, как если бы хотел подойти к агрессивно напуганной собаке. — Кот Нуар всё-таки человек, и, вероятно, имеет свой дом, поэтому… Маринетт дёрнулась и перекосилась, откашлявшаяся КвинБи разразилась новым залпом хохота, повиснув на раковине, где-то зальной зоне фырчал старший Агрест, принявшийся чахнуть над коконом своей жены, из которого доносились какие-то недовольные замечания… И Маринетт поняла, что что-то упускает. — А причём тут Кот Нуар? — осторожным шёпотом уточнила она, бессознательно зеркаля смешную ошарашенную пучеглазость своего отца. Где-то у раковин Хлоя старательно пыталась отдышаться и перешла на хриплое похихикивание, но — помочь как-то прояснить ситуацию не собиралась. Вот коза блондинистая. Чтоб её… любимый йогурт с мармеладом сняли с производства. Папа смутился, и, пока он продолжал играть с мамой в полные смущения гляделки, Маринетт разочаровалась в поисках и просто вскочила на стойку. С ногами. В сапогах. Мама недовольно щёлкнула языком, но этим и ограничилась — стойка была в пыли, паутине и бог ведает в чём ещё, поэтому залезть на неё в обуви было закономерным итогом. Просто так дотянуться до балки не получилось — пришлось подпрыгнуть, хватаясь за брус (Хлоя напугано взвизгнула и качнулась, по всей видимости, страховать при падении, на что Маринетт лишь скептически усмехнулась), подтянуться, чтобы усесться на параллельную ему перекладину (папа так же напугано посоветовал не страдать хернёй), мрачно оглядеть полнейший разгром в собственной комнате, где так же частично отсутствовал пол, и, собственно, прислушаться непосредственно к источнику мяуканья. Котёнок — подрощенный, но всё же котёнок — всеми когтями вцепился в балку и истерично орал. В чём-то изгвазданный, насквозь промокший, дрожащий и покачивающийся. На «кыс-кыс» не реагировал вообще, разве что головой вертел, и Маринетт пришлось лечь на живот, чтобы до него дотянуться и с силой разжать его лапы. — Что за бойню устроили в моей комнате? — недовольно уточнила она, когда спрыгнула на пол, и поморщилась — котёнок целеустремлённо полез воротником обвивать шею и когти, разумеется, не контролировал, держался ими изо всех котячьих силёнок. Папа замялся, мама перешла в нападение, остальные просто наблюдали за цирком, а Маринетт пыталась отцепить от себя кошачьего ребёнка с минимальными потерями. Она — а это, видимо, была девочка — испуганно замурчала, и Маринетт окончательно растаяла. — Ма, она мурлычет, ну ты чего! — Никаких животных, Маринетт. — Но она же как маленький трактор! Смотри, какая красавица. Маринетт крепче прижала котёнка к груди, неосознанно почёсывая её под подбородком, и котенок старательно замурчал с утроенной силой. А потом мама жутко дулась, потому что папа встал на сторону Жалобных Глаз и даже самолично нарёк комок шерсти Нуар — уставшая смеяться Хлоя обессиленно подняла большой палец и увязалась за Маринетт в ванну — отмывать несчастную животину. Спускаясь по лестнице, Маринетт случайно наступила на упавшую фоторамку — вся стена лестничной площадки была увешена семейными фотографиями, но они отчего-то послетали с креплений. На фотографии маленькая она с маленькой Хлоей стояли на стульях и сверлили друг друга крайне недовольными взглядами. — Нам тут сколько, лет пять? — уточнила Маринетт, поднимая фоторамку, и Хло задумчиво кивнула. — Это было наше первое совместное Рождество, и наши родители очень настаивали на том, что нам обязательно надо найти общий язык. — По-моему, нам тогда вообще выбора не оставили, просто закрыли в комнате под присмотром твоих нянек, — усмехнулась Маринетт, заворачивая в ванную и набирая в раковину тёплой воды. Нуар недовольно мяукнула, но смирилась с необходимостью и покорно позволила намылить себя каким-то шампунем. Помощь Хлои ограничивалась в держании полотенца, поэтому она просто уселась на бортик ванны и в какой-то радостной задумчивости приложила палец к губе. — Ага, мы тогда пособачились у них на глазах, и нас выпроводили из зала до ужина. А ты потом сказала мне, что надо пойти против всеобщих ожиданий и действительно забротаться, потому что все охренеют. — Собственно, все и охренели же, — засмеялась Маринетт. — Помнишь, как родители искали подвох, когда мы мило обсуждали какой-то мультос и абсолютно не стремились выцарапать друг другу глаза? Мне кажется, у моих инфаркт случился, когда я начала доставать их вопросами о том, когда же мы снова пойдём к тебе. Хлоя закусила губу, хихикая, и счастливо зажмурилась. — Да ты вообще мастер доводить их до инфаркта. И как они ещё живы? Маринетт лишь развела мыльными руками и игриво плеснула воду ей в лицо.••••
Маринетт росла на редкость подвижным, любопытным и непоседливым ребёнком, что в какой-то степени создавало некоторые проблемы — особенно в пекарне. Чтобы она хоть куда-то направляла свой фонтан копившейся энергии, родители в пять с гаком лет определили её в спортивную гимнастику, где из гиперактивной дочери профессионально выкачивали весь избыток сил и приучали к дисциплине. Увязавшаяся следом Хлоя сдала позиции уже через полгода, упросив нянечек перевести её куда-нибудь на танцы. Гимнастическая карьера Маринетт уверенно продержалась до её десятилетия, после которого напуганные родители стремительно забрали чадо подальше от брёвен и турников, дабы оно в порыве энтузиазма не свернуло себе шею. И Маринетт искренне не понимала, что же не так с её падением с бревна. Она же довела программу до конца, ухитрилась даже занять место на пьедестале районных соревнований и ни разу в течение соревновательного дня не пожаловалась на неудачно хрустнувшую и в конец разболевшуюся руку. Когда рентген показал перелом со смещением, к напуганным родителям присоединилась напуганная Хлоя и полностью поддержала их суровое решение. Маринетт прижимала к груди загипсованную конечность и обиженно дулась. Хлоя посчиталась предательницей.••••
Нуар оказалась рыжей и пушистой. Маринетт с Хлоей ехидно перешучивались, выруливая на лестницу, и… …и их чуть не сбил с ног влетевший в входную дверь Адриан. Или что-то с его лицом — у Двойника к этому лицу была особенная любовь. Маринетт порядком подзаебалась от того, что псевдо-Адрианы пытаются её убить. Становилось не страшно — скучно. И жутко предсказуемо. От удара «Адриан» ушёл вполне себе резво и вытаращился на неё немножко ошалелыми глазами. Бодренько перекатился вдоль стены, уворачиваясь от летящей в него швабры. — Спокойно, это я! — Все вы так говорите, — злобно оскалилась Маринетт. «Адриан» отшагнул назад и подальше, как-то нелепо приподнимая руки. Пригнулся, спасая голову от швабры, присел, слегка откинулся назад… Не учёл планировку за своей спиной. Его пятка соскользнула с неожиданной ступеньки, «Адриан» потерял равновесие и звучно рухнул спиной на лестницу. Нога-предательница осталась в дурацком положении, лицо правдоподобно морщилось, руки судорожно потянулись к голове. Недолго думая, Маринетт села сверху, удачно упёршись коленями в ступеньку. Сжала чужие бёдра, чтобы не позволить извернуться и лягнуть, и принялась старательно прижимать жердь к чужому горлу, собираясь придушить и обездвижить. Этот «Адриан» получился каким-то бракованным — видимо, система самообороны сбоила, Двойник модель не доработала. — Так, стоп-стоп, остановись, Железная Лапа, ты же меня щас грохнешь! — Какая проницательность! Но придушить себя рукоятью швабры он всё-таки не позволял, всеми силами упираясь в черенок. Ответных действий, впрочем, тоже не предпринимал — ждал, когда она выдохнется. — Хорошо, — Маринетт настороженно замерла, ожидая подвоха, и скептически выгнула бровь. — Чем докажешь оригинальность? Спроси что-нибудь. Заболтается, потеряет бдительность, ослабит руки — и тогда… И Адриан, цокнув языком, ехидно улыбнулся — так, как на памяти Маринетт мог улыбаться только Нуар и только когда задумывал какую-то дичь. Это насторожило — клоны столь мельчайшей проработки ей ещё не попадались. — Я бы спросил у тебя руку и сердце, но ты мне выкатишь список в сто сорок два пункта причин, почему это невозможно, поэтому я смиренно промолчу. И Маринетт в порыве эмоций стукнула его по грудине — чтобы не зарывался. Потому что бесит, гад. Она почти махнула рукой, удерживая равновесие — напрочь забыв, что продолжает сжимать в кулаке своё грозное оружие, — и Адриан дёрнул головой, собираясь увернуться. Сморщился и тихо охнул — и Маринетт решительно выкинула швабру куда-то в сторону, осторожно подкладывая свои холодные руки ему под затылок. Конечно, сам дурак, что так тупо рухнул и подставился, но звук удара был достаточно громким, чтобы теперь внушать опасения. С другой стороны, Адриан вообще не собирался драться, только уворачивался — это Маринетт била, не щадя. Повезло, что она сейчас была сильно вымотана и слаба — и точность ударов ощутимо хромала. Повезло, что ступеньки были деревянными, а не бетонными. — Голова кружится? — спросила она, нежно перебирая его волосы, пытаясь нащупать возможную рану или шишку. — Сильно болит? Что ж ты вечно на сотряс нарываешься-то… Адриан беспечно сморщил нос и осторожно выпрямил неудачно согнутую ногу. — Да чего там, — насмешливо фыркнул он. — Было бы, что сотрясать, а? Опёрся локтями, помогая себе сесть. Закряхтел старым дедом и от души выгнул спину, разминая позвоночник. Выпрямляясь вместе с ним, Маринетт уселась ему на ноги, потеряв равновесие, и начала медленно заваливаться назад — Адриан не позволил ей свалиться, быстрым привычным жестом подхватывая под спину, под самые лопатки. Спине сразу стало ощутимо легче, болезненно напряжённый корсет мышц расслабился, дышать получалось гораздо проще. Коленные чашечки болезненно упирались в ступеньку — и Маринетт без зазрения совести положила локти на плечи Адриана, перераспределяя вес. Руки из его волос так и не убрала. Он свои — тоже. Он вообще был успокаивающе тёплым, и смотрел на неё спокойно и внимательно, бегло оглядывая на предмет скрытых повреждений и ещё какой-нибудь припрятанной жести. Склонил голову в немом вопросе — и Маринетт досадливо закусила губу. Расстроенно отвернулась, так же немо на его вопрос отвечая — и Адриан понимающе усмехнулся. Нежно обнял, ласково прижимая к груди, невесомыми движениями поглаживая позвоночник, и Маринетт доверчиво уткнулась лбом ему в плечо… Наблюдавшая за ними Хлоя, жавшаяся в углу прихожей, умилённо склонила голову, не позволяя Нуар-кошке выпутаться из полотенца и спрыгнуть на грязный пол. Кошка была этим недовольна и вхолостую клацала челюстями, пытаясь кусаться — затянутые в волшебные перчатки пальцы к её укусам были равнодушны. В коридоре, проход в который так понятливо освободила Хлоя, замер выскочивший из кабинета на подозрительный шум Том, за его спиной любопытно маячил Андре. Наверху лестницы с ружьём наперевес стояла Сабин, перевесился через перила рядом с ней Габриэль. Кажется, в подлинности Адриана никто из них уже не сомневался. Повезло. — Нет, Габ, твой сын тоже суицидник, так что не возникай, — прискорбно резюмировал Андре в ненаправленное пространство, и Маринетт с Адрианом, как-то совсем не ожидавшие кого-то услышать, резко повернулись на его голос. Испуганно замерли — будто их застукали за чем-то сильно нехорошим. Осмотрелись по сторонам, оценивая населённость лестничного пространства. Маринетт расстроенно зашипела, пытаясь придумать что-то логично-правдоподобное и безопасное, Адриан — покаянно скривился, встретившись взглядом с отцом. Габриэль многозначительно хмыкнул и распрямился. — Вам удобно? — ехидно уточнила Хлоя, когда заметила, как меняются их лица в момент осознания всей… неловкой двусмысленности ситуации, в которой они оба находились. У Маринетт сдали нервы. Она резво подорвалась на ноги и чуть не навернулась, оступившись на забытой ступеньке — Адриан, грациозно вставший следом за ней, дальновидно придержал за плечи, не позволяя опрокинуться. Маринетт смущённо отвернулась — почему-то нестерпимо захотелось разрыдаться на ровном месте: этот грёбанный двойник, грёбанный Плагг, грёбанный сфинкс с грёбанными бесполезными дневниками в Атлантисе и грёбанная дурацкая ситуация, в которой все над ней насмехаются, потому что им смешно. Маринетт устала настолько, что хотелось выть. Выть было нельзя — непрофессионально, несолидно, неприлично. Грёбанное дружелюбие родителей обеспечило хренову кучу непонятного левого народа в маленьком пространстве, и перед этим народом следовало держать лицо. Как же всё бесит — от тщательно сдерживаемого воя почти не получалось вдохнуть. — Отдай Нуар, — нелюбезно буркнула Маринетт, отбирая у Хлои кошку. Хлоя её безропотно отдала. Кошка резко перестала вырываться и жалобно запищала — Маринетт принялась почёсывать её за ушком, успокаивая то ли её, то ли себя. Кошка понятливо затарахтела — её мурчание вибрациями впитывалось под рёбра, растрясая сбившееся в ком подавленное отчаянье. Дышать стало легче. Глухо ботая каблуками по ступенькам, Маринетт взбежала наверх и, игнорируя всех и всё, напролом кинулась к холодильнику — налить кошке молока. Кошки ведь пьют молоко?.. — Ты смог связаться с Натали? — услышала она неспешно приближающийся голос Адриана. — Она совсем не берёт трубку… — Она в лондонском филиале, там опять проблемы с торговыми помещениями. Ты вроде бы знал, что мы подали иск на арендодателя, забыл? — негромко откликнулся его отец. — Она утром за документами забегала, вы же пересекались. У неё был самолёт в 11:17, она успела вылететь до того, как всё началось. Маринетт услышала облегчённый выдох и бесшумно повернулась. Заметно расслабившийся Адриан в порыве эмоций повис на перилах — его отец, успокаивая, положил руку ему на плечо. — Знаешь, — тихо поделился с ним Адриан, ласково прижимаясь к этой руке щекой, — я ведь уже всё самое страшное надумал. Аэропорт же закрыли? Хорошо, что Натали далеко, да? И не сможет вернуться, пока всё… не утрясётся. Маринетт тоже считала, что это хорошо. Она просто знала, насколько Натали дорога Адриану, и как бы сильно он себя винил, если бы с ней что-то произошло. Габриэль согласно кивнул. Маринетт с Адрианом считали, что он просто старательно отрицает свою уже давнюю влюблённость в Натали Санкёр. Андре Буржуа уже несколько лет был с ними в этом мнении солидарен.••••
В своё время совсем ещё юная Сабин Чен бежала из дома, из Китая, чтобы уехать в прогрессивную Европу и получить образование в одном из лучших институтов мира. Однако как бы она не презирала некоторые воспитательные методы китайских семей, она не могла не признавать — многие из этих методов были весьма действенными. Например, нагрузка ребёнка всевозможными кружками и факультативами — чтобы ребёнок получил всестороннее образование и в будущем мог составить хорошую конкуренцию в борьбе за рабочее место. Маринетт называла это «подарите мне двадцать пятый час в сутках на моральное разложение». Но — не имела ничего против такого жизненного подхода. Всё, чем она была занята к своим тринадцати годам, её полностью устраивало. Кроме игры на фортепиано. Она ненавидела игру на фортепиано — больше из подросткового упрямства, нежели из реального нежелания этим заниматься. У Сабин же по этому поводу был нерушимый пунктик. Так что именно таким образом Маринетт (а вместе с ней и Хлоя, как водилось в их семье) в свои несчастные семь лет была записана на учёбу в школу при Академии Искусств, в класс игры на фортепиано. Обучение длилось долгие десять лет, считая все дополнительные года. По истечении этого поистине каторжного срока Маринетт получила красный аттестат (красный — определённо пролитая кровь) об окончании школы искусств и прекрасные рекомендации к поступлению в консерваторию. На отделение игры на фортепиано. Которые ей даром были не нужны. Но не всё было так просто. К непосредственно урокам игры, которые проводились в строго индивидуальном порядке, добавлялись уроки сольфеджио-музлитературы и общего хора — общие предметы групповых занятий. Именно на них Маринетт и Хлоя познакомились с Нино, чья бабушка имела точно такие же странные представления о детской занятости; но Нино музыку обожал и вроде бы не жаловался. Помимо Нино была ещё куча народа, но именно Ляиф смирился с их странностями, принимая всё как есть, и даже умудрялся при необходимости становиться буфером в их бесконечных спорах — спасал от смертоубийств. Нино прекрасно влился в их дуэт, поэтому Хлоя покрутила отцовские мозги, Маринетт намекнула крёстному о необходимости программы набора в «Франсуа Дюпон» талантливых детей из семей очень среднего достатка, и уже через четыре года их дружбы Нино стал их одноклассником — потому что был умным, видимо, раз смог написать все тесты и сдать вступительные. И невозмутимо принял их общую, одну на двоих, биполярочку — смирился с тем, что Хлоя в коллеже вела себя как последняя стерва, а Маринетт — как первейшая терпила. Смотрел и развлекался. Потому что знал наверняка, что вся эта дичь — какая-то странная игра на публику, а Маринетт при случае может и сожрать. Особенно — обидчиков Хлои.••••
«Сейчас мы с вами заглянем туда, откуда ещё никто не выходил живым» — шипел закадровый голос из телевизора. Маринетт не особо вслушиваясь, пыталась прикинуть, как можно приготовить всю эту кучу еды, которую родители злорадно опознали как увядающую и распорядились немедленно утилизировать в ужин на скормление гостям. Всё было по-честному — мужская часть семейства утилизировала труп огромного недо-паука, женская — вымывала хотя бы столовую часть зала, чтобы там можно было поесть, а дети (и всем было плевать, что двое из трёх уже совершеннолетние, ибо эту бандитскую группировку надо было как-то обозначить) были безжалостно отправлены к плите заниматься едой. Лично Маринетт всё устраивало — хоть она и была тем единственным человеком в их команде, который умел готовить. В конце концов, она как-то ухитрилась научить Адриана варить горячий шоколад, просто диктуя ему план действий в наушнике, а это чего-нибудь да стоило — по непонятным причинам отношения у младшего Агреста и кухонной техники не складывались совершенно, порой приобретая абсурдно катастрофические масштабы. Хотя она честно предприняла попытку не подпустить его к плите — попросила остановиться в центре кухонной зоны и многозначительно обошла вокруг, рисуя солевую черту. Хлоя пакостно захихикала, Адриан насмешливо завозмущался, протестуя — но, принимая условия игры, черту не переступал. Удачно поднявшийся папа попытался сдержать хохот, Габриэль сдерживаться даже не пытался — сына он знал давно и его сложные отношения с техникой — тоже. Маринетт с Хло прекрасно помнили тот случай, когда в руках Адриана загорелась домашняя вафельница — Габриэль тогда отнёсся к учинённому пожару с выработанным годами отцовства пофигизмом и спокойно ликвидировал возникшее возгорание; правда, потребовал, чтобы сын сам разбирался с их поваром и его драматизмом. Адриан разбираться не хотел, поэтому прибежал в магазин техники в первые же минуты работы и купил новую точно такую же вафельницу до того, как повар заметил катастрофу и начал громко и эмоционально скорбеть. Маринетт с Хло и Нино тогда ставили на то, что новая вафельница умрёт также, как и старая, ещё по пути в особняк, но надежды не оправдались. Видимо, чтобы сжечь технику, Адриану было необходимо подключить её к розетке. На всеобщее веселье явилась недовольная Паон. Узрела Адриана в круге из соли и угорающую над ним общественность, и справедливо решила, что над Адрианом просто издеваются. Впечатлённая её недовольством Сабин шутки тоже не оценила — строго поджала губы и протянула Маринетт щётку. Сабин не любила напрасную трату продуктов и игры с едой. Маринетт прилежно начала подметать, но ни о чём не жалела — шутка того определённо стоила. Правда, Паон, кажется, невзлюбила её ещё больше. Маринетт подозревала, что в глазах мадам их с Адрианом обычное общение выглядело как травля. Травли не было и в помине, но как в этом убедить тревожную мать, наконец-то воссоединившуюся с ребёнком и вываливающую на него всю свою нерастраченную материнскую любовь и заботу? Маринетт, если честно, на мнение Паон было наплевать — ничего предпринимать и никого убеждать она не собиралась. Чтобы совсем уж не заскучать, Сабин воткнула в дивидишник первый попавшийся диск. Когда он заработал, Хлоя запаниковала, нашёптывая, что это — отборнейший компромат и что не стоит показывать его окружающим. Но Маринетт невзначай перевела взгляд на другую Пчелу и покачала головой: что может пойти не так при просмотре свалки с репетиций и открытых уроков? А мадам Буржуа действительно стоило на это взглянуть. Просто, чтобы успокоиться, чтобы знать о своей дочери хоть что-то. Хлоя зажмурилась и недовольно кивнула, соглашаясь с такими доводами. И принялась нервно покусывать ногти. На диске действительно были разные обрезки с репетиций, но — перемежались каким-то застольем. Маринетт не вслушивалась особо, сосредоточенная больше на сковородке с луком, но через несколько кадров до неё всё-таки дошло. Эта нарезка была подарком Шефу на юбилей. На юбилей, на котором она, Маринетт, обещала быть. И на который не пришла — а ведь хотела, ведь собиралась, была готова приползти в любом агрегатном состоянии — и даже успела доделать подарок. Из-за своего отсутствия там она теперь чувствовала себя препаршиво, но, увы, ничего не могла с этим поделать. «Да не могу, не могу я играть это мягче!» — горячилась тринадцатилетняя Маринетт в телевизоре, сидящая в классной комнате — закадровый съёмщик просунул камеру в дверную щель и старательно молчал, чтобы его не побили и не выгнали. «Маринетт, радость моя», — увещевала её преподавательница по фортепиано, мадам Маршан, — «Это — Дебюсси, его нельзя играть маршем, он же романтик…» Съёмщик захихикал и был обнаружен — крайне раздражённая Маринетт кинула в него какой-то попавший под руку журнал. Картинка смазалась, меняясь — дверь громко захлопнулась. «Всё как всегда?» — уточнила появившаяся в кадре Хлоя. «Стабильнее некуда», — заржали за кадром, и телевизионная Хлоя хихикнула в кулак.••••
— …он же романтик, — распиналась мадам Маршан, и Маринетт недовольно скрестила руки. — Это же Лунный свет, а не Молот и наковальня! Он невесóм. А ты всё равно свáи забиваешь! Паразитка! Мадам Маршан была из семьи русских иммигрантов и имела несколько специфичные взгляды на жизнь. «Играй, пока не сдохнешь, а сдохнешь — всё равно играй» — говорила она, сдирая на уроках три шкуры. Маринетт даже прекрасно понимала, почему мама записала её именно к этому педагогу, но помимо сурового профессионала в этой полной жизни и энергии тётке уживалась бойкая весёлая мадмуазель, с которой можно было посмеяться и пошалить. Поэтому Маринетт мадам Маршан очень сильно любила. — Тебе надо быть мягче, — настаивала Маршан, терпеливо обмахиваясь журналом. — Надо чувства пробудить, а не вывозить на одной только техничности. Как ты вообще на конкурс поедешь с таким исполнением, а, вредина? Маринетт раздражённо повела плечами и показательно насупилась. — Ну мадам Маршан, ну Вы же знаете, что вся вот эта вот мягкость вот вообще не про меня, — жалобно завыла она, потому что прекрасно знала, к чему идёт разговор; этот разговор у них происходил не впервые. — И вообще, какой к чёрту конкурс, если я своего напарника по ансамблю ни разу не видела? Как мы с ним должны сыграться, по-вашему? А он точно существует? Мадам Маршан, привыкшая к её буйствам, неоднозначно покачала головой и улыбнулась — она вообще никогда не вязалась со стереотипом о суровых русских. — Тебе бы влюбиться, dusha moya, — ласково проговорила она, пододвигаясь поближе. — Сразу и мягкость, и спокойствие появятся. А с парнем вы сыграетесь ещё, надеюсь, что даже сдружитесь. Он такой тихий-спокойный, ему как раз твоего огня не хватает, будете друг друга уравновешивать. Маринетт недовольно засопела, и, схватив первый попавшийся журнал (они вырывали журнальные страницы и многократно складывали, чтобы подкладывать под шатающийся стул или в расхлябанный пюпитр), открыла первую попавшуюся фотографию. Хмыкнула довольно и указала на неё преподавателю. — На меньшее не согласна, — отрезала она, смеряя непонятно от чего расхохотавшуюся женщину очень подозрительным взглядом. На фотографии позировал Адриан Агрест — и, когда через неделю мадам Маршан сообщила, что её напарник заболел ангиной и не сможет выступать, Маринетт гордо вскинулась и принялась куда старательнее отыгрывать неполучавшееся место. Мадам Маршан просто не справилась с запросом. Это было предсказуемо. Конкурсную программу пришлось отыгрывать в четыре руки с преподавателем — в связи с отсутствием второго ученика Маршан переподала заявку в другую номинацию. До дня, когда Адриан сбежит из дома, а Хищный Моль активизируется, оставалось чуть больше трёх месяцев.••••
— Это мадам Маршан? — удивлённо уточнил Адриан, отрываясь от чистки картошки. Маринетт моргнула, выныривая из своей тихой задумчивости, и непонимающе нахмурилась. — Ты её знаешь? — удивилась она, разрезая мясо. А Адриан в ответ ярко улыбнулся и активно закивал. — Она мне уроки фортепиано давала, — радостно поделился он, скидывая спираль-шкурку в ведро. — Ну, лет до шестнадцати. Потрясающая женщина, всё подбивала меня устроить отцу подростковый бунт и пойти социализироваться к ровесникам. Даже как-то уломала папу на моё участие в каком-то музыкальном конкурсе, мне тогда лет… тринадцать было? Ещё во времена домашнего обучения. Говорила, что подобрала мне в ансамбль какую-то безудержную девчонку, всё надеялась научить меня плохому. А то я, понимаешь ли, какой-то слишком заутюженный, вот совсем неживой, подростки, понимаешь ли, такими правильными быть не должны. Думала меня так растормошить что ли — чёрт её поймёт. Русская душа — потёмки… Он тихо засмеялся, машинально растрепав волосы, и Маринетт заинтересованно отложила нож. — А я, придурок, ангину подхватил. В общем, знакомства не случилось, жаль. — Насколько я по-твоему безудержная? Адриан удивлённо вскинул голову. Задумчиво закусил губу, осматривая ее с ног до головы, и беззвучно — слегка издеваясь — выдал: — Ты ваще без тормозов. Маринетт внимательно посмотрела в его наглые бесстыжие глаза, собираясь праведно оскорбиться. Бесстыжие глаза смотрели в ответ с нескрываемым лукавством — и оскорблённо пыжиться совсем не хотелось. Не прерывая их спонтанные гляделки, Маринетт изо всех сил пыталась сохранять строгую серьёзность — серьёзность сразу же пошла прахом. Совершенно невовремя ей вспомнился разговор про сваи, какой-то случайный журнал из середины стопки и открытый наугад разворот — разворот с фотографиями Адриана. Адриана, которого Маринетт требовала себе в ансамбль, лишь бы мадам Маршан не пыталась сводить её с каким-то мутным незнакомым пацаном. — А мой напарник по ансамблю слился с конкурса, потому что слёг с температурой в самый ответственный момент, — поделилась она, ехидно прищуриваясь. — Хотя мадам Маршан обещала, что он такой солнышко-лапочка и его спокойствия хватит на нас двоих. Адриан от неожиданности подавился воздухом. И в голос расхохотался, когда Маринетт поделилась с ним историей про сваи и про то, что ей следовало бы влюбиться, чтобы играть Дебюсси.••••
Когда Хлое, Нино и Маринетт стукнуло по тринадцать (до активации Моля оставалось чуть меньше полугода), в их школе искусств поставили эксперимент — ровесникам Маринетт вообще везло на всякие эксперименты. Команда энтузиастов, с Шефом во главе, набрала с разных музыкальных направлений одиннадцать человек — шесть девчонок и пять мальчишек — и объединила их в вокально-танцевальный ансамбль, с надеждой дать им путь на эстраду. Так сложилось, что среди всех, прошедших отбор, Маринетт оказалась самой младшей — впрочем, ей это совершенно не мешало. Одним из замечательных свойств этой движухи было полнейшее отсутствие фамилий. Как говорила Шеф: «Не важно, кто ваши родители и чем они занимаются, важны только вы и что вы из себя представляете». Многим из участников программы от этого становилось только проще. Каждый семестр из тех пяти лет, которые просуществовал этот коллектив, был направлен на определённое направление искусства. Поэтому по истечению обучения каждый, кто добрался до конца и не бросил, мог с уверенностью заявить, что стал специалистом широкого профиля. Часто репетиции снимались на камеру, чтобы было легче проработать танцевальные косяки. Зачастую на плёнку попадали не только занятия — дурачества, форс-мажоры, жаркие споры… Именно из подобных кадров был смонтирован подарочный фильм, и именно этот контент Хлоя назвала компроматом.••••
«Чарли, что делать?» — паниковала ворвавшаяся на репетицию Маринетт, обнимающаяся с зонтом. «Что делать, когда мальчики ведут себя странно?» «Дать в морду?» — предложила с экрана эффектная рыжеволосая девушка, отрываясь от обсуждения появившегося в городе суперзлодея. Чарли была старше Маринетт почти на три года, считалась асом в делах амурных, поэтому со всеми вопросами совсем неопытные одногруппницы обращались именно к ней. На деле же Чарли поразительно не везло на разных мудаков, с которыми она срывалась в головокружительные романы (назло строгим родителям) и от которых её потом отбивали всем танцевальным составом. Но экспертом в делах амурных она всё равно была. Маринетт-в-телевизоре неистово замотала головой, Маринетт-настоящая приняла самый незаинтересованный вид, даря всё свое внимание подбору специй для соуса. Специй у них дома была большая коробка на выбор, и Маринетт даже не пыталась вычислить необходимый ей сбор только по запаху. «Не в том смысле странно» — не согласилась Маринетт-в-телевизоре, пристраиваясь в кресле. «Странность типа ''я из другого века, поэтому по-джентельменски одолжу тебе зонт, чтобы ты не промокла под ливнем''. Что это вообще было?» «Боже, откуда это чудо вылезло?» — подключилась Ди, и вбежавшая в кабинет Хлоя, явно слышавшая из коридора всё самое интересное, радостно пояснила, что это чудо перевелось к ним в коллеж прямиком с домашнего обучения. А Маринетт помешивала сметану, в своей задумчивости качественно игнорируя окружающий мир, и размышляла над тем, что вездесущему Дэну удалось заснять момент зарождения глубокой привязанности. Событие с зонтом настолько выбило Маринетт из колеи, что Шеф назвала её нездорово задумчивой, но лишний раз не трясла — всё-таки Маринетт исправно выполняла все танцевальные движения.••••
В четырнадцать они с Хлоей сбежали на концерт. Сбежали прямо с урока сольфеджио, подговорив Нино соврать преподавателю, что они больны. Звонки проверяющих родителей тоже были на Нино, чем он очень демонстративно был недоволен. — Мне не нравится эта идея, — четвёртый раз высказался Нино, глядя, как Маринетт старательно выкрашивает пряди блондинистых волос смывающимися тониками. Хлоя покорно сидела на стуле и позволяла ей абсолютно любые безумства. Хлоя уже в четырнадцать была твёрдо уверена в её чувстве стиля, к тому моменту Маринетт уже ухитрилась выиграть у Габриэля Агреста конкурс шляп. — Ты это уже говорил, — фыркнула Маринетт, закрывая тюбик и снимая перчатки. — А я тебе уже отвечала, что другого раза может не представиться. Всё складывалось наилучшим образом: родителей Маринетт выдернули в Швейцарию на несколько дней — из-за каких-то накладок с производством, и поэтому Маринетт должна была жить под присмотром Андре до их возвращения в страну. Все знали, что присмотр был фиктивным: занятый политикой новый-мэр-Буржуа дневал и ночевал в мэрии, скидывая обязанности по воспитанию чада на наёмных работников. С работниками всегда можно было договориться — и Хлоя отослала гувернёра на выходной, заявив, что в присмотре они с Маринетт не нуждаются, собираясь всю ночь смотреть фильмы. И — что самое удачное — именно в эту ночь выступали PATD, а сестра Али стояла в охране. Ещё не достигшим положенных шестнадцати лет девчонкам выпал реальный шанс пробиться на танцпол. — Я выгляжу на шестнадцать? — спросила Маринетт у Нино, закончив с броским, но аккуратным макияжем. — Что-то мне подсказывает, что ты и в шестнадцать на шестнадцать выглядеть не будешь, — отмахнулся Нино, и Маринетт скорчила свирепую рожицу. — А если что-то произойдёт? — Да всё будет хорошо, — заверила Маринетт, но, глубоко вздохнув, начала честно проговаривать. — Телефон включён, мы на связи, если что — позвоним. Честно, Нино, не будь наседкой! Нино насупился, но промолчал. — Пиши только, — сдался он, подняв руки. — Серьёзно, если ты вдруг не возьмёшь трубку, я наплюю на вашу конспирацию и позвоню вашим родителям. Хлоя молча клюнула его в щёку, и, похватав сумки, они быстро скрылись за дверью — приехало заказанное такси.••••
— Окей, — начала громко рассуждать заскучавшая Хлоя, пока в телевизоре показывали что-то ей совершенно не интересное. — Как вас вообще угораздило начать общаться? Адриан заинтересованно завертел головой, оторвавшись от гипноза духовки, и уселся поудобнее: — Кстати да. Маринетт облокотилась на барную стойку, вяло поднимая взгляд. Больше всего ей хотелось просто взять и отключиться на неопределённое время — лишь бы ни о чём не думать. Не загоняться. Не анализировать. Адриан, заметивший её смятение, нежно сжал её ладонь, выдёргивая из размышлений, и мягко улыбнулся. Маринетт — улыбнулась в ответ. Не улыбаться спокойному, буквально сияющему умиротворённостью Адриану она не умела совсем. В городе было тихо, переживать было не за что. Можно было позволить себе расслабиться — и Маринетт порывисто прижала его горячую сухую ладонь к своей щеке. Чужое размеренное сердцебиение успокаивало её собственное, и, немного сомлев, Маринетт прикрыла глаза. — Ну, Том и Габ были одноклассниками, — неуверенно начала Одри, запихивая мусор в большой полиэтиленовый мешок. — За одной партой весь «Франсуа Дюпон» отсидели, классрук с их выходок едва ли на стену не лез. — А с папой они в какой момент спелись? — уточнила Хлоя, подсаживаясь на соседний стул. — Что-то не сходится. Одри пожала плечами, завязывая горловину мешка: — Как я замуж за него вышла, так и начали общаться, — она вынесла мусор к лестнице, где его должна была подобрать Эмили, и вернулась, хватаясь за щётку. — Странно было бы не начать. Маринетт даже глаза открыла, чтобы полюбоваться крайне озадаченными лицами друзей. Помнится, она тоже лет в пятнадцать начала интересоваться странностями семейной истории, накопала много всего интересного и запуталась ещё больше. Эти двое, похоже, копать не хотели совсем. Ну, или им просто не хватило к этим раскопкам средств и дедуктивных способностей. — Мама с папой просто забыли упомянуть одну маленькую деталь, — сжалилась она, запуская руку в волосы. Общая спутанность мешала прядям свободно струиться сквозь пальцы, повышенная влажность делала всё совсем плохо — волосы ко всему прочему завивались в слабые кудри; на голове определённо было то ещё гнездо. — При нас папа ни разу не говорил, что дедушка был дважды женат и что от каждого брака у него было по ребёнку — дочь Одри и, собственно, он сам. Хлоя совсем недоверчиво скривилась, и Маринетт с толикой злорадства состроила самую невинную невинность — чтобы мама не могла обвинить её в подстрекательстве: — Что, ты не знала? Одри же в семейных альбомах есть! Альбомы в библиотеке Дюпен-Ченов были на редкость толстыми — семейная любовь к фотографиям сказывалась. Маленькие Хлоя и Маринетт любили разглядывать глянцевые картинки, но с реальными людьми, в силу возраста, увиденные изображения не соотносили. А жаль. Адриан удивлённо поднял брови, откровенно веселясь с медленно проступающего на лице Хлои осознания всей бренности бытия, и Маринетт злорадно усмехнулась — для него у неё тоже был припасён шок-контент. — Куда более интересный вопрос, как мои родители исхитрились познакомиться. Я знаю, что мама родилась в Китае, а папа никогда не покидал Европу, однако… — и она развела руками, показывая результат этой невозможной встречи — себя.••••
С того знаменательного первого сентября весь ансамбль наблюдал странное развитие влюблённости бойкой Маринетт, совершенно не зная, кому эта душевная нестабильность посвящается. Маринетт могла внезапно задуматься, могла начать панически оглядываться, немотивированно краснеть или вообще — споткнуться на ровном месте. — Это ужасно, — жаловалась она Чарли, лёжа на парте. — Я и трёх слов при нём сказать не могу, как я вообще до этого докатилась? Чарли ласково перебирала её волосы, но совершенно ничем не могла помочь. — Почему вот это я могу выговорить, — сокрушалась Маринетт, размахивая партитурой с зубодробительной речью, — а подойти и сказать: «Привет. Хорошая погода, не правда ли? О, кстати, мы с Алей собираемся пойти в кино, не хочешь составить нам компанию?» — о-о-о-о, это выше моих сил?! А вообще, подобные отчаянные монологи случались не то чтобы часто, чтобы начать надоедать, потому что Маринетт стала скрытничать, что-то упорно, но не очень пока умело скрывая, и всех это несколько напрягало. Особенно — в контексте неблагонадёжных знакомств Чарли, про которые все знали, потому что Чарли была девушкой хоть и с бедами башки, но умной и ввязываться в криминальные истории совершенно не собиралась. Чарли умела понимать, когда ей нужна была помощь, чтобы порвать с очередным поклонником, и не стеснялась эту помощь просить. В подобной тяге к экстриму Маринетт до последнего не подозревали только потому, что она вполне могла за себя постоять и была совершенно не склонна к подростковым бунтам подобного рода. — Как ты тогда с ним общаешься? — посмеивалась Лилиан, и Маринетт смущённо съёживалась. — Никак, — поясняла Хлоя, наедаясь шоколадом. — Она просто стоит рядом с подругой и молчит. — И сурово смотрит, — поддакивал Нино. — Жутко так и молча. Маринетт злилась, но против правды пойти не могла. Что поделать, если единственным способом сохранить хоть остатки гордости и избежать унижения был тот исход событий, в котором она сидит на месте и старательно держит язык за зубами? Однако к пятнадцати привычный исход вещей резко поменялся — когда плачущий от хохота Нино затащил её в музыкальный кабинет, усадил на стул и счастливо лёг на пол, пытаясь отсмеяться. — У неё прогресс! — довольно пояснил он, знаково поднимая вверх палец. — Она смогла поддержать беседу! Маринетт со стоном откинулась на спинку стула, опасно покачнувшись, и закрыла руками лицо. — О чём? Поскольку Маринетт только неразборчиво бормотала, Нино не мог говорить об этом спокойно, а Хлои не было рядом, когда сие знаменательное событие свершалось, пришлось ждать, пока кто-то из знающих познает дзен и прояснит ситуацию. А дело было вот как. Маринетт действительно смогла поддержать беседу. Правда, как с ней это иногда случалось, запаниковала — и призналась в любви. К Нино. Вообще, признаться в любви к бро через своего краша — это умудриться надо было, ага. И Адриан, которому она это признание озвучила, очень мягко принял её всплывшую на поверхность «страшную тайну», ни словом не упрекнув в влюблённости в официального (!) парня (!) её лучшей (!!!) подруги. И даже внимательно выслушал её откровения, которые паникующая Маринетт с гениальной правдоподобностью генерировала в своём мозгу, собираясь идти до конца. Адриан дал совет. Поговорить. Даже больше — устроил так, чтобы Аля ушла по каким-то блогерским делам, а сам притащил Маринетт к Нино. Нино, разумеется, знатно одурел от такого поворота событий — но по-братски поддержал этот панический абсурд, добросовестно подыгрывая Маринетт в момент великого и страшно неловкого «признания». Ухитрился даже на ровном месте сгенерировать монолог о том, что Маринетт — потрясающая подруга, бла-бла-бла, он ценит их дружбу, бла-бла-бла, что-то про любовь к Але и какое-то напутственное утешение. Нино её обнял — вроде бы в знак поддержки, но на деле потому, что они оба держались из последних сил, чтобы не хихикать от идиотизма ситуации. Иначе бы бедный Адриан, в честь которого весь этот цирк был устроен, совсем бы ничего не понял и расстроился. Адриана они любили и расстраивать не хотели. Уже на подходе к музыкалке их обоих прорвало на безудержный ржач. Эпичная влюблённость закончилась тем, что через полгода совсем разбитая Маринетт объявила, что Тот Мальчик нашёл себе девушку, и ничего с этим поделать она не может. И Чарли с девчонками наперебой твердили, что оно и к лучшему. Потому что Маринетт очень классная, но если она не могла показать ему настоящую себя — даром ей такие отношения не нужны. — Тебе надо переключиться, — посоветовала Чарли. Чарли была достаточно авторитетна, чтобы Маринетт вникла, усекла и приняла к сведению такой кощунственный совет. Маринетт начала встречаться с Лукой — но об этом в ансамбле уже не знали. В ансамбле все были свято уверены, что Маринетт переключилась кардинально и стала интересоваться исключительно своим полом. Откуда это пошло, Маринетт честно не понимала, но людей не разочаровывала — у её извечного напарника по ансамблю, Мишеля, была на редкость ревнивая девушка Нора. Нора непонятно почему была уверена, что Мишель интересует Маринетт не только как друг и напарник. То, что официально Маринетт была заинтересована только в девушках, сделало жизнь немного проще — Нора прекратила подозревать её во всех смертных грехах, поделив их объём на два.••••
— Маринетт, что там с ужином? — крикнул откуда-то снизу папа, и она устало закатила глаза. — Рагу не может тушиться быстрее, — крикнула Маринетт в ответ, для надёжности перемешав это самое дурацкое и определённо неготовое рагу лопаткой. Папа в ответ что-то проворчал. Хлопнула входная дверь — он спустился в пекарню. Видимо, заваливать выходы — вернувшаяся с улицы мама пожаловалась на какой-то странный дождь и шарахающуся по улицам мелкую шушеру. Следующим пунктом их программы наверняка будет укрепление крыши. «Да мы просто повеселимся» — смеялся из телевизора Крис, утягивая держащего камеру Дэна в какое-то скучное деловое здание. «Эй, подождите нас» — строго хмурилась Шеф. Кто-то вырвал камеру из рук, направляя на лицо Дэна, и телевизор засмеялся голосом Кары: «Надо, чтобы кто-то это сделал!» Дэн оставаться в истории не желал определённо, но умерил своё недовольство, когда получил подзатыльник от брата. — О, я помню этот день, — вдруг оживилась Хлоя, облакачиваясь на спинку дивана, где под шумок расположились Одри и Эмили. — Это был кастинг в озвучку мультфильма, и мы решили посмеяться и рискнуть. — Что, не прокатило? — заинтересованно оглянулась Одри. Хлоя неопределённо покачала головой. Она внимательно рассматривала слайдшоу из упоротых фотографий. Фотографии они наделали везде, где только было можно, специально на будущее — чтобы потом, в старости, смотреть на них, вспоминать, какими дебилами они были и обязательно поржать. — Ну, одна прошла, — отвлечённо откликнулась Хлоя, хихикая над позёрствами Нино. — Только она с дуру отказалась, и я буду припоминать ей этот косяк до конца её дней. Маринетт этот день тоже прекрасно помнила. Помнила, как ей проели все мозги на тему «тебе надо хоть иногда отвлекаться от своего расписания». Помнила, как Нино просто затолкнул её в какой-то кабинет, как ей дали партитуру, как она спела то, что ей велели, как… Как на город напал очень сильный акума, и даже в звукоизолированной комнате были слышны крики и грохот. Как она испугалась за Нуара, о котором сообщал маленький телевизор в углу холла, как хотела сбежать — и было совсем неважно, чем ей это будет грозить, потому что мыслями она уже была рядом с Котом, всей душой надеялась успеть и до дрожи боялась опоздать. Как оказалось, что продюсеры не могут определиться между ней, Маринетт, пришедшей по приколу, и другой девушкой, и эта девушка приняла подобную конкуренцию как личное оскорбление. Девушка кричала что-то про своё образование, про то, как долго она к этому шла и что-то дальше в том же духе. В другое время Маринетт бы принялась спорить — потому что она тоже не с улицы пришла, потому что у неё тоже были амбиции и образование… Но там, в шестом округе, был акума, был Нуар — Нуар, которого сильно впечатали в стену и который нуждался в напарнице. Нуар, рядом с которым должна быть Ледибаг. И Маринетт, не раздумывая, отказалась. Отмахнулась от Шефа, почти готовой подписать договор от её имени, наговорила что-то про то, что это должно было быть весельем, но сейчас — какая-то бойня, крикнула, что не хочет ни в чём участвовать и всё такое и — сбежала. Позже её в этом побеге упрекали. Позже — говорили о том, какая она дура, упустившая контракт с самим Диснеем. Сетовали на то, что такой шанс выпадает раз в жизни. Это было таким неважным — потому что Ледибаг нашла Нуара в таком жутком состоянии, что после Исцеления разрыдалась у него в объятьях. Мультфильм про двух сестёр порвал мир и кинозалы, а ансамбль слушал главный хит и говорил — у Маринетт на прослушивании получалось намного лучше. Наплевать. Главное — Нуар был жив. — Отпусти и забудь, Хло, — устало пробормотала она, и Одри удивлённо на неё оглянулась. — Прекрати ставить мне в упрёк мой побег, я ни о чём не жалею. Потому что Хлоя (благодаря одному только Чудесному Исцелению) не помнит, как та актриса, доведённая до ручки подобными сравнениями, акуматизировалась и пришла убивать. А Маринетт помнила. Потому что от снаряда, предназначавшегося ей, её закрыла именно Хлоя, секундами позже почти замертво осевшая на пол. По крайней мере заскочивший в окно Кот Нуар говорил, что пульс есть, даже если кожа была холодна, как лёд. После Исцеления Хлоя не сразу очнулась — и заплаканная нанервничавшаяся Маринетт звонила водителю семьи Буржуа, чтобы довезти её до дома, потом — задёргала медперсонал и саму Хлою вопросами о здоровье, и Кот до последней минуты трансформации находился рядом, запоминая каждую мелочь. Тогда Маринетт начала бояться, что однажды её Чудесное Исцеление не сможет убрать весь ущерб от атак, и возможные последствия стали ещё одним сюжетом для её ночных кошмаров.••••
Когда Маринетт было шестнадцать, жить стало сложнее по нескольким причинам. Во-первых, она стала лицеисткой — пусть и продолжала обучаться в привычном ей коллективе привычного «Франсуа Дюпона», — но резко усложнившаяся учебная программа и мамин максимализм всё равно добавляли стресса в жизни. Во-вторых, Моль становился всё более опасным противником, битвы становились всё сложнее, более выматывающими, и к школьным урокам добавились лекции Фу и сеансы детективной практики — вычислить вредителя становилось для них с Нуаром вопросом жизни и смерти. Чем дальше, тем несмешнее звучала эта шутка, приближаясь к суровой правде. В-третьих, Маринетт была поразительно везучей. Настолько, что какой-то блогер опубликовал видео с теорией, по которой она, Маринетт Дюпен-Чен — Ледибаг. Маринетт испугалась настолько, что начала трезво мыслить и убедилась наверняка: вся его доказательная база основывалась на домыслах и схожести их внешности. Блогер не обладал ни единым прямым доказательством. Однако толпа поверила, что уже было очень большой проблемой. А ведь ещё где-то в этой толпе был Моль — Моль виртуозно умел превращать ситуацию «всё очень сложно» в ситуацию «пиздец с фанфарами подкрался». Единственный способ снять с себя подозрения — появиться Маринетт и Ледибаг в одном месте, чтобы их видело как можно больше народа и чтобы это их совместное появление нельзя было списать на нападение акумы. Проблема состояла в том, что Маринетт как бы являлась Ледибаг и раздваиваться не умела. Но общественность надо было срочно убедить в обратном. Потому что тупая дурацкая теория стала настолько популярна, что была освещена аж в шоу на федеральном канале. Потому что родители устроили ей допрос, чтобы убедиться, что теория — клевета и успокоиться. Потому что в эту теорию поверила даже Аля и обижалась, что Маринетт скрыла от неё такой занимательный факт о себе (Аля была потрясающей, лучшей, зе бест форева, но у нее был один кошмарный недостаток, с которыми все научились мириться — нездоровая гиперфиксация на Ледибаг. Маринетт на полном серьёзе не была уверена, знает ли подруга обо всех её увлечениях, которые Маринетт не то чтобы скрывала, а просто не акцентировала внимание). В общем, те несчастные полторы недели, которые Маринетт придумывала и воплощала план по разделению себя и Ледибаг в глазах общественности, были для неё Адом на земле. Одноклассники, чудесные ребята, просто и прямо спросили, является ли она супергероем, и закрыли тему, когда Маринетт сказала «нет», безоговорочно в это «нет» поверив. Даже больше — были готовы отбивать её от совсем назойливых личностей, за что Маринетт была им искренне благодарна. Адриан и его отец позволяли ей прятаться в особняке, если вдруг неистовая толпа выйдет за рамки приличия — что было весьма кстати, потому что школа искусств, в которой Маринетт проводила примерно столько же времени, сколько и в «Франсуа Дюпоне», находилась буквально через сквер от их дома. Лука, с которым они уже встречались на расстоянии, которому Маринетт была благодарна за обретённое спокойствие и поставленные на место мозги, просто был рядом, и если бы не их регулярные созвоны, если бы не его дурацкие сообщения — Маринетт бы просто сломалась под гнётом обстоятельств. Ну, или настроила бы против себя кучу народа, создав множество акум, готовых её разорвать — тоже ужасный исход событий. Нуар у Ледибаг ничего не спрашивал, но обещал любую поддержку — доведённая до ручки Маринетт ценила это больше всех клятв. Чтобы выбраться из этой ситуации, пришлось одолжить у Мастера камень Лисы. Ледибаг наконец-то вышла к общественности с комментарием о нашумевшей истории, прилюдно заявила, что ничего правдивого там нет и пригласила Маринетт встретиться за чашкой кофе. Ледибаг назначила место и время — а такие приглашения игнорировать нельзя. Началась очень сложная и кропотливая работа, продуманная буквально до мелочей. Ледибаг, в объединённой с Триккс трансформации, сидела прямо на забронированном столе — скрытая иллюзией от посторонних глаз. Глупо было надеяться, что в это самое кафе не набьются зеваки — впрочем, именно на это и надеялась Ледибаг, проворачивая свой фокус. Преисполненный важности администратор кафе вполне себе сносно поддерживал порядок. Иллюзия-Маринетт вошла через дверь — сопровождавшая её Аля справедливо решила, что подруга слишком нервничает и (благослови её боже!) лишний раз не донимала, волком смотря на всех, кто хотел донять сам. Иллюзия-Ледибаг мягко приземлилась на террасу, переговариваясь с Котом Нуаром о всяких пустяках, помахала рукой восторженной толпе на улице и зашла внутрь. — Вы и правда очень похожи, — удивился Нуар, а снимавшая прямую трансляцию Аля согласно кивнула. — В мире, согласно теории, существуют семь абсолютно похожих людей, — мягко напомнила иллюзионная Ледибаг, попивая иллюзионный коктейль, потому что не была способна двигать настоящий — настоящий скрыло общей маскировочной иллюзией. Результатом этой встречи — всего лишь семнадцати минут, как канючила потом Аля уставшей и перенервничавшей Маринетт — стало разгромное опровержение единства личностей Ледибаг и Мариэнн Дюпен-Чен. Вторым таким же важным итогом — иллюзионная Ледибаг подарила иллюзионной Маринетт иллюзионный браслет-маяк, на случай, если их внешняя схожесть принесёт той какие-то проблемы. Браслет был самым обычным, ничем не выдающимся, но теперь он объяснял широкой публике, почему Ледибаг впредь может появляться в непосредственной близости от Маринетт. Получив официальные задокументированные доказательства, мама злорадно спустила на блогера-неудачника собак, адвокатов и судью. Морально истощённая Маринетт была даже не против.••••
— И всё-таки непонятно, — завела свою шарманку Хлоя, когда все уселись ужинать. — Непонятно, как вас угораздило начать общаться. И… и… Она вдруг вспомнила, что Адриан и Маринетт — теоретически — не должны ничего знать о Бражнике и его акумах, поэтому ограничилась только многозначительным молчанием. Маринетт лениво фыркнула, больше интересуясь едой в тарелке, чем теориями заговора (ей и своих заговоров нераскрытых хватало, можно ей спокойствия, пожалуйста). — Ну, я с Эмили познакомился, когда был на спортивных съездах, потом… кхм… — начал папа, но замялся (потому что Адриан и Маринетт — теоретически — не знали о Бражнике и его акумах), и поэтому самой Маринетт подумалось, что владение брошью Павлина сыграло в знакомстве с Габриэлем не последнюю роль. — Потом он привёз меня в Париж, чтобы познакомить со своим школьным приятелем — говорил, что у нас много общего, будет, о чём пообщаться, — помогла Эмили-Паон, преувеличенно отстранённо ковыряясь в тарелке. Какой же скучной становится история, когда приходится о чём-то умалчивать, думала Маринетт, чувствуя, как наливается свинцом больная голова, а интуиция дурниной орёт о какой-то подставе. Что-то было не так, но что — никак не получалось понять. — А у этого друга молодая жена, — насмешливо поддел Андре, а Маринетт казалось, что он говорит откуда-то издалека и как-то замедленно. От подступившей мигрени начали слезиться глаза. Что за?.. — Ты же знал, что твой отец был женат на моей матери в начале своего творческого пути? — уточнила Маринетт у Адриана, надеясь, что то, как она растирает висок, не выглядит совсем уж подозрительным. Кажется, Хлоя подавилась соком от неожиданности, Адриан завис — и будь Маринетт чуть полегче, она бы застебала их ужасно. Но легче не было. Как в тумане, она отшутилась про суперсекретный сайт модного дома, на котором чёрным по белому напечатан список имён его основателей, даже по инерции огрызнулась, когда мама обвинила её в том, что Маринетт рылась в её кабинете — потому что нечего хранить свидетельство о разводе ровно под свидетельством о рождении ребёнка. Кто ей вообще такое имя дал, что правильность написания надо каждому дураку доказывать? Серьёзно, у неё на это разоблачение столько шуток было припасено, но как-то резко начало колоть сердце — и стало как-то не до смеха. Стало страшно. — Маринетт? — осторожно позвал папа, останавливая мамину отповедь, а Маринетт почему-то никак не могла определиться, холодно ей или жарко. Она встала, чтобы подойти к раковине и плеснуть в лицо воды (может, хоть так полегчает?), но тут её резко шатнуло от внезапного шума в голове, и она не упала только благодаря тому, что её поймал… кто-то. В глазах потемнело, Маринетт попыталась вдохнуть полной грудью — не получалось. А потом всё резко прекратилось — стало кристально чистым, на несколько мгновений, и Маринетт показалось, что она слышит звон собственных мыслей. — Стоишь? — уточнила обнимавшая её Одри, и Маринетт хотела уже что-то сказать, как послышался какой-то грохот — где-то там, внизу, в пекарне, и она настороженно опустила глаза — словно это позволило бы посмотреть сквозь пол и ещё один этаж. А шестое чувство мурашками пробежало по позвоночнику и услужливо подкинуло картинку разверзшегося портала (странного портала, нестабильного), и это не предвещало ничего хорошего. Баг кипела и бурлила, тревожно готовясь вступать в бой — но вылезать не спешила, справедливо считала, что преждевременное явление принесёт больше вреда, чем пользы. Ждала. Бдела. И — так уж вышло — на всё произошедшее у Маринетт с Адрианом была одна реакция на двоих. Единогласная, свистящим шёпотом, едва слышная. — Вот же блядь.