***
Адриан внимательно наблюдал за Маринетт — потому что, если честно, её состояние требовало наблюдений. Будучи эмоциональным человеком, Маринетт и раньше пускалась из крайности в крайность… Но никогда прежде — от благостного умиротворения в апатичную, полную нервозности паническую атаку. И Адриану удалось уловить этот переломный момент, настолько резкий и внезапный, что становилось страшно. Но пока что Маринетт справлялась со своим срывом сама. Она молча сидела в любимом ею кресле, молча потягивала чай и молча рисовала какие-то невнятные фигуры в своём блокноте — что-то абстрактное и чёрное, отдающее какой-то мрачной психоделикой. И Адриан, занявший стратегическое место чуть поодаль, за неё волновался. Потому что прекрасно видел все эти сигналы её тревоги и волнения — нервное покусывание губ, периодическое потягивание волос, тревожное стучание пятками по полу и неосознанное дёрганье левым локтём… И все эти наблюдения совершенно не вязались с тем, какой спокойной, на первый взгляд, она казалась. Маринетт, всегда эмоциональная, яркая девушка, попросту не умела сидеть спокойно, если её переполняли эмоции. Видимо, научилась. Это тревожило. Потому что Адриан, с одной стороны, видел, что Маринетт нужна помощь, осознавал эту необходимость логическими измышлениями, наблюдал давно замеченные признаки-сигналы… и сбивался с толку из-за её общего спокойствия. Тишины, к которой она себя приучила. И Адриан, не зная, что тут можно сделать, чтобы не сделать ещё хуже, — потому что тот единственный раз, когда Маринетт вышла на яркие, привычные ему эмоции, был её истерикой, очень страшной и очень выматывающей — Адриан молча наблюдал и не вмешивался. Авось поможет. И наблюдал за тем, как Маринетт то и дело хватается за свой медальон. Ещё один маркер нервозности, раньше она не давала покоя своим серёжкам, которые никогда не снимала — Талисману Чудес, который явно был для неё не просто украшением, а очень знаковой и важной вещью. И теперь место серёжек занял этот медальон. К слову, очевидно дорогой, прекрасной ручной работы, с гравировкой дракона на эмалированной крышечке — Адриану удалось его рассмотреть, когда он перевязывал её раны ещё в логове. И появился медальон у Маринетт явно в Китае и явно не просто так, а с претензией. Исходя из рисунка, из желтого цвета, из мастерски выполненной иноземной скани, которую в Китае тринадцатого века наверняка почти невозможно было достать — из всего этого медальон смело можно было считать вещью статусной и для статуса. Маринетт спокойно признавалась в её почти состоявшейся свадьбе — и в том, что, соглашаясь на эту свадьбу, она стремилась к определённой выгоде. Но при этом явно любила этот подарок — или то, что он для неё значил. Любила — и продолжала тосковать по оставленному городу в Китае. По оставленному там человеку?.. Что бы сама Маринетт не говорила о своей любви-нелюбви — за неё куда правдивее говорили её новые привычки. И Адриану вдруг подумалось, что он совсем не прочь прийти и спалить к чертям тот город, и дом, и несостоявшегося мужа — всё, чтобы Маринетт больше не тянуло назад туда, где ей было совсем не место. Потому что её место здесь, этом веке, в Париже,27. Из прошлого, любя
13 января 2024 г. в 15:40
Примечания:
У меня тут сессия в разгаре, поэтому доделать всю главу у меня нет ни сил, ни времени.
Зато потом у меня будет месяц зимней практики o(≧▽≦)o
Поэтому можно будет лёгким движением руки расправиться с тем, что (пока что) расправляется со мной.
Ну, а ещё я обещала проду в январе, да))
Да и 70+ страниц запоем - это слишком (даже для меня как для автора, и, наверное, для беты, да и для читателя). Зато конец я успею вычитать качественно и добросовестно, чтобы это было больно именно что из-за сюжета, а не потому что язык кривой и описания отстойные :(
А ещё мой мозг взорвался и сгорел, пока я объясняла принцип появления Банникс в этом лоре! Я убила на причёсывание этого куска три январских выходных, которые я планировала потратить на весь(!!) намеченный объём. Если вы ничего не поймёте - это разобьёт мне сердечко (ಥ﹏ಥ)
Приятного прочтения :)
Когда-то давно, ещё когда солнце светило ярче, трава казалась зеленее, а о магических кризисах люди знали только из «Гарри Поттера» и «Властелина Колец», Маринетт, обретя на свою головушку новую гиперфиксацию, потратила безумное количество времени, создавая себе колоду Таро с эксклюзивным дизайном.
Причин для её создания было много. Во-первых, после той ярмарки Маринетт загорелась символизмом. Значений и смыслов у символов было огромное множество, они все путались в голове — и запоминались намного проще, когда Маринетт вкладывала их в собственной рукой нарисованные карты. Второй причиной стало удачное совпадение — незадолго до ярмарки ей удалось уговорить маму купить ей планшет для рисования. Сабин, считавшая планшет за придурь, была приверженкой традиционных материалов, и Маринетт было жизненно необходимо доказать, что покупка оправдывает свои средства. К тому же, осваивать новые технологии было продуктивнее сразу в каком-то проекте — в общем, Таро были обречены на эксперименты. Особенно потому, что все дизайны, существовавшие в магазинах, совершенно не соответствовали трепетному чувству прекрасного — нарисовать колоду было как будто намного проще, чем найти её в интернете.
Да и в принципе Маринетт предпочитала во всём разбираться сразу и по ходу дела. Адриан же умел усваивать огромные массивы информации в рекордные сроки, чтобы потом на основе прочитанного выстроить пошаговый план. Эти его навыки вызывали у Маринетт суеверный ужас.
А колода, нарисованная на планшете, но будто бы акварелью, до сих пор бережно хранилась в специально сшитом для неё бархатном мешочке, и гадать по ней Маринетт умела прекрасно. Предсказания, произнесённые забавы ради, часто сбывались, и впечатлительная Роуз говорила, что у неё пророческий дар.
Пророческий-непророческий, конечно, вопрос спорный, но везением Маринетт обладала просто противоестественным — это был факт. И если сейчас попробовать сделать расклад — да даже и забавы ради, — то, может, ей повезёт, и он будет правдивым? Или яркие картинки хотя бы вытащат из коллективного разума какое-нибудь важное подсознательное — как психиатрический трюк «что вы видите на этом рисунке».
Даже став Ледибаг и обретя в своей жизни мистики по самое не балуй, Маринетт подозрительно относилась к гаданиям. Она могла анализировать ситуацию, предугадывая дальнейшее развитие по каким-то маркерам. Она могла безропотно полагаться на случай — и с этим же случаем работать. Могла даже учитывать возможность путешествия во времени — конечно, с некоторыми оговорками и в большей частью несерьёзно. Но мысль о том, что будущее можно прогнозировать с помощью абстрактных гаданий — и относиться к результатам как к основной доказательной базе, — вводила её в насмешливое замешательство. Был в этом какой-то привкус обречённости, попытка перекинуть ответственность, смирение с любым исходом — а Маринетт совсем не хотела смиряться. Даже зная достоверные новости из будущего — Жаохуи права, и будущее, в конце концов, не высечено в камне.
Но на данный момент у них закончились серьёзные идеи — и настало время идей совершенно дурацких.
И Маринетт, восседая в центре криво выложенного Хлоей круга, лениво помешивала колоду и краем глаза наблюдала, как Хлоя зажигает расставленные свечи — потому что, по скромному мнению Хлои, гадания должны происходить в правильной атмосфере.
— А палки тебе зачем? — смеясь, уточнил у неё папа, протягивая маслёнку с благовониями.
Хлоя зажгла последнюю свечку и резко выпрямилась, сдувая со лба чёлку.
— Месье Том! — эмоционально взвизгнула она. — Месье Том, это же гадания. Тут половина успеха зависит от антуража!
И постучала по виску, демонстрируя гигантизм мысли, которая породила такую великолепную и исчерпывающую идею. Маринетт насмешливо фыркнула, плавно перекладывая ноги из турецкого скрещивания в более удобный ей лотос. Хлоя завистливо вздохнула и тяжело плюхнулась рядом, пытаясь усесться на полу хоть как-нибудь, чтобы не заваливаться на спину и прямо в свечи.
— Почему мы не гадаем за столом? — недовольно спросила она.
— Потому что тут все столы заняты, а выходить из комнаты и совершать ошибку скучно и неинтересно, — просто ответила Маринетт, наощупь стаскивая с дивана подушку и передавая её Хлое. — Ну, и ещё потому, что единственная альтернатива — это родительская спальня, но мама нос тебе откусит, если ты пойдёшь туда выключать ей свет во имя атмосферы.
Свеча за хлоиной спиной подозрительно звякнула. Хлоя насторожилась, прекращая возиться, и с максимальной осторожностью пересела на подушку — гореть заживо ей отчего-то не хотелось. Удивительное открытие.
Пока Хлоя раскуривала благовония, Адриан выключил свет — оставляя зональное освещение над плитой, чтобы хоть что-то в этом сумраке было видно. Бесшумно обошёл стойку и уселся на барном стуле, возвышаясь над их копошением. Довольно улыбнулся, устраиваясь поудобней, и лениво откинулся на спинку, совершенно по-кошачьи демонстрируя своё безумное чувство баланса и снисходительную — «чем бы дитя не тешилось» — заинтересованность в этом мракобесье. Маринетт улыбнулась в ответ, признавая это самое мракобесье в хлоиной возне, любопытства ради вытащила карту наугад — просто чтобы проверить, насколько хорошая видимость в этих потёмках и увидит ли она хоть что-то из расклада — и чертыхнулась.
— О, ну спасибо, кэп, — совсем тихо пробормотала она, сердито запихивая карту обратно и энергично перемешивая, надеясь, что карта затеряется там с концами.
— Шестой старший? — тут же вскинулась Хлоя, прекращая свою возню и сияя ну совершенно радостной улыбкой.
Маринетт ответила ей мрачным взглядом исподлобья.
— Сама гадать будешь? — уточнила она.
Хлоя испуганно замотала головой и, показательно хлопнув себя по губам, тщательно замолкла. Окончательно уселась на подушке, наконец-то найдя удобное положение, и замерла, всем своим видом демонстрируя прилежание. Со стороны Адриана раздалось насмешливое фырканье, и Маринетт, в принципе, была с ним солидарна.
Но как же он отвлекал! Просто тем, что, как только Маринетт вспоминала о его существовании, её мысли были совсем не о том, о чём стоило бы подумать. Нет, её не уносило в те пубертатные крайности, как было в четырнадцать. Просто… хотелось банально свернуться калачиком в его объятьях, делегировать проблемы взрослым знающим людям (которые знали ещё меньше, чем она сама), а самой сидеть, кивать в нужных местах и умиротворённо перебирать его волосы.
Маринетт не была уверена, что эти её желания были проявлениями любви или хоть чего-нибудь здорового. Она просто хотела банальной стабильности — ради этой стабильности, собственно, почти успела стать женой Яу.
Возможно, это была старость. Или безнадёжная усталость. На фоне этой усталости совершенно не хотелось осуждать предыдущих Ледибаг, поумиравших во цвете лет по совершенно разным причинам — потому что не все из них умирали в борьбе.
— А теперь сидим и медитируем на проблему, — строго распорядилась Маринетт, призывая всех и в первую очередь себя к порядку, и принялась ловко тасовать карты. Будто бы она перемешивала не колоду для гаданий, сидя дома на полу — а, как матёрый крупье, стояла за игральным столом и готовилась сдавать карты для покера.
Выпендривалась, проще говоря. Совсем чуть-чуть — большею частью разминая закостеневшее от ноющей боли запястье.
— На Двойника, прошлое, настоящее и будущее? — уточнила Хлоя.
— На ситуацию вообще. Так продуктивней.
Маринетт знала несколько базовых раскладов. Самым зрелищным из них была «Тайна Жрицы»: расклад из девяти карт, помогающий разобрать проблему со всех сторон. Суть проблемы, причины, которые её питают — эти две карты всегда шли в связке. Далее три — карты, характеризующие эту проблему в трёх временах. Что происходит в настоящем; что будет важно в будущем, а что останется в прошлом — забавно, но, учитывая временные парадоксы, созданные Петлёй, и кашу, которую довели до готовности перемещения во времени атлантов, этот аспект действительно был мутен и непонятен. Всё чудесатей и чудесатей, а Кролика с часами, который держит всё под контролем и может расхлебать эту путаницу, никто ещё не встретил.
Ещё две карты поясняли, что известно и неизвестно — иронично, но это тоже было актуальной проблемой. Неизвестного была целая тьма — в таком-то хаосе было просто что-то упустить. Но и известное им — история тоже тёмная. Потому что Баг что-то недоговаривает. Потому что Маринетт всё ещё не ручалась за ясность своего ума и дисциплину разума. Потому что была ещё куча мелочей, которые вроде бы очевидны, но упускаются из вида просто из-за перенасыщения происходящим — а дьявол ведь кроется в деталях. Можно, конечно, устроить повальный допрос всех, находившихся в этой квартире — но ведь надо же ещё суметь понять, что спрашивать? Правильно заданный вопрос — половина ответа, а у них ответов даже на четвертинку не наскребётся.
Ближайшее будущее и, если повезёт и выпадет Старший аркан — Пророчество. Восьмая и девятая карта. Самые занудливые и мистические, никакого психоанализа, сплошная лотерея. Но их требовало шоу — зачем же от него отказываться?
И Маринетт наугад вытащила из колоды карту и мягко положила перед собой, в самом центре их с Хлоей круга. И, недолго думая — тут же перекрыла её второй, накрест.
— Десять пентаклей и Луна, — возбуждённо прошептала Хлоя, сразу же нависая над картами.
— Потрясающе, — прокомментировала Маринетт, задумчиво склоняя голову. — Богатство, социальное благополучие, надёжность, стабильность в социуме и семье. Семья, семейные ценности, дом. Наследство. Довольно радужно и шоколадно, но пришла Луна — и всё испортила. Обман, иллюзия, заблуждение, самообман. Скрытая опасность, тайные враги, оказывающее тайное влияние на всё происходящее и дурящие голову.
И замолчала, размышляя, что это могло бы значить. Максимально радостные Десять пентаклей — собственно, всё то обретённое благополучие, которое свалилось на неё, когда она проснулась в своей комнате и в своём времени, и рядом были родители и друзья, и всё было замечательно. Китай, Петля, Моль, Двойник — всё казалось страшным, но далёким кошмаром, и у Маринетт прекрасно получалось воспринимать это именно как кошмар. Как дурной сон, у которого единственным влиянием на реальность были лишь тяжёлая с недосыпа голова и накрученные нервы. Всё.
Виртуозный самообман, треснувший под тяжестью обвалившегося потолка в лаборатории. Но не сломавшийся окончательно, разваливающийся по кусочкам: ведь Маринетт продолжала держать себя в руках (нет) и умела с таким справляться (нет); ведь она теперь была не одна (но и в Китае была Жаохуи, а люди, какая досада, смертны). Она наконец-то вернулась домой, на своё место, как давно мечталось — но почему же теперь её пытаются тянуть в сторону Атлантиса? И почему её душа так рвётся назад, в Китай, хоть на минуточку? Почему нет покоя?..
Маринетт твердила себе, что не знает ответа, ведь там, в Китае, её окружали только беды и проблемы — и виртуозно себе врала. Игнорировала всё ради сомнительного покоя — но ведь покоя не было и в помине, и совесть теперь призывала поступить по-человечески, вернуться и…
Острые края медальона больно впились в ладонь, но разжать кулак у Маринетт отчего-то не получалось.
— Наследство — это про завещание Атлантиса, — рассуждая, громыхнул папа. — Но причём тут тайные силы?
— В таких вещах всегда есть тайные силы, — пожал плечами месье Буржуа. — Заинтересованные лица, которым выгоден тот или иной расклад.
— А Баг — наследница, — откликнулась Хлоя, поддерживая полёт мысли. — Несговорчивая, принципиальная. И, судя по всему, вообще с тараканами.
— Да ещё и маг, — подтвердил Адриан. — Маги у власти — это всегда тяжело и непредсказуемо, а ещё стереотипы о профессиональном безумии… Это много кому не нравится.
— Стереотипы ли? — ехидно уточнила Хлоя.
— А есть сомнения? — в тон ей отозвался Адриан.
Даже если и были — обсуждать эти сомнения Хлоя отчего-то не рвалась. Правильно, фыркнула Маринетт. Адриан бы утопил её на её же поле, и гадания пришлось бы свернуть. Хлоя умная девочка, всё просчитала — и какие-то внутряковые недовольства решила придержать у себя.
Что-то, явно тянущееся ещё с Петли — надо будет как-нибудь выведать об этой истории хотя бы в общих чертах. Чтобы иметь представление о тихушном разладе в их дружном коллективе — и возможность нивелировать возможный ущерб.
— Теория, конечно, складная, — заметила Лисса. — Но работает только в том случае, если эти мутные вражеские силы направлены против конкретно Баг, а не против политического курса в целом. Потому что одно дело — избавиться от юродивого в династии, и совсем другое — от династии целиком.
Замечание имело смысл — и Маринетт задумчиво укусила палец, ощущая на языке кислый привкус цепочки медальона, который так и не выпустила. В таком направлении — направлении не адресной атаки, а методичного уничтожения толпы народа, которую входит и Баг — она ещё не думала. И её пугало то, как стройно под эту теорию подгонялись имевшиеся факты.
— Был теракт, — медленно заговорила она, пытаясь разложить всё по полочкам. — Убил Императрицу и оставил калекой одного из возможных преемников. Баг, второго возможного преемника, после этого качественно клинит и подкашивает, и она, испугавшись за свою жизнь, создаёт Двойника. Тёмный запрещённый ритуал окончательно расшатывает её здоровье и социальные позиции, и её ссылают сюда, расхлёбывать последствия и набираться ума-разума.
— Ожидая, что последствия ритуала тихо и без шума добьют её на дикой, никому не интересной планете, — продолжил Адриан. — Сама дурочка, сама убилась, никто и не при делах. И в наследниках остаётся лишь Орион.
Адриан упёрся локтями в колени, смотря перед собой совершенно пустыми глазами — что-то там просчитывал у себя в уме, вертя со всех сторон подкинутую задачку. Взялся всерьёз — тоже уловил что-то этакое, и Маринетт как-то вдруг и безвозмездно захотелось ошибиться в выводах.
— Орион, который сейчас ходит в трауре, — требовательно напомнила она Адриану, корректируя ход его нерадостных размышлений. — По погибшей на Инициации невесте. Спасшей, вообще-то, ему жизнь.
И всё казалось ещё не народным восстанием — но было изя́щней варварской толпы, несущей хаос. Незаметный многоступенчатый план, годами тихо, но неотвратимо сжимающий тиски.
Возможные последствия даже гипотетической повальной чистки Маринетт представляла прекрасно — городские пожары и стрельбу по выбегающим из огня она уже видела, когда новая императорская династия заявляла свои права, а монголы не хотели сдавать многолетние позиции без боя. И если от Баг действительно хочет избавиться условная третья сторона, — атлантская сторона! — пока что действующая руками Двойника, то стопроцентно заденет окружение Маринетт. Просто потому, что по слабым местам бьют в первую очередь.
— Нино и Алья должны быть здесь. Немедленно.
И Лисса вскинула руку в быстром понятливом жесте, доставая коммуникатор.
Это было закономерным действием при подобных подозрениях, и Маринетт ни на секунду в нём не сомневалась. Но продолжала надеяться, что всего лишь загоняется.
Потому что эта атлантская история всё ещё выглядела слишком сюрреалистично и неправдоподобно.
Ей совершенно всё это не нравилось — что всё может оказаться гораздо сложнее, чем просто продукт неудавшегося ритуала, жаждущий её крови. Папа, обожающий фэнтези, наверняка счёл свою теорию остроумным и забавным сюжетным поворотом. Но в контексте их ненаглядного бытия всё в этом случае не просто усложнялось — открывался тот необозримо огромный шмат проблем, который они все уже не могли потянуть. Раз не могли — не стоило и зацикливаться. Самоубийство какое-то.
Разберутся с Двойником — и хватит на этом.
И Маринетт послала отцу очень недовольный взгляд.
— Давайте не углубляться в теорию заговоров, — громко попросила она, обращаясь ко всем присутствующим. — Дворцовые интриги — это что-то из разряда бульварных романов, а Двойник — проблема всё-таки давняя и насущная. Так что не будем распыляться и сосредоточимся на ней, да?
— Но какая складная версия! — возмутился папа. — Давай, кто там дальше в линии наследования?
— Князья Нюарэ, — мстительно отозвалась Маринетт. — Члены союзного рода.
И, опёршись на колено, развернулась в сторону Адриана.
— Грешен, смерд? — с насмешливым наездом рявкнула она. — Признавайся!
— Грешен! — с готовностью отозвался Адриан, разминая позвоночник. — Список предоставить?
— Обойдусь, — испуганно открестилась Маринетт. — Вопрос закрыли? Возвращаемся назад, к достоверным источникам?
Папа надулся и принялся демонстративно любоваться в окно. Маринетт почти что посоветовала ему написать фанфик — и прикусила язык. Отчего-то было страшно представить, куда ещё папина фантазия может их завести.
Ну его к чёрту — ей дóроги её нервы.
И Маринетт снова потянулась к колоде. Выпущенный из разжавшихся пальцев медальон стукнулся о грудину, ловя свет свечи пузатым боком, и Хлоя, привлечённая блеском, задумчиво на этот медальон уставилась. Маринетт перехватила её озадаченный взгляд, выгибая бровь в немом вопросе — но Хло предпочла промолчать, суетно взмахнув руками. И протянула ладонь за следующей картой.
— Иерофант, — озвучила Маринетт, передавая аркан, и Хлоя послушно положила его над двумя предыдущими, следуя рисунку расклада.
— Священнослужитель? — уточнил Адриан. — Пора читать молитвы?
— Скорее, следовать традициям и своим морально-этическим убеждениям. Спросить совета у умных. Сейчас что-то вроде важного момента, стоит сохранять бдительность, чему-то научиться. Обратиться к религии.
— Ну, по фактам, — спокойно согласился Адриан.
— К религии или магии? — вдруг подал голос месье Агрест, и Маринетт заинтриговано вскинулась, удивлённая постановкой вопроса. — Ты хотела проводить какой-то ритуал, пока не пришёл этот ваш Орион. Может, стоит вернуться к первоначальному плану, пока есть время?
— Полночь всё ближе, — певуче проронила Эмили, разглядывая ногти. — Лучше бы вам поспешить с возвращениями… если вдруг надумаете, конечно.
И Маринетт недовольно хмыкнула. Ритуал она так и не придумала, и чем дальше, тем больше надеялась на какое-то более традиционное решение их проблем. На что-то типа озарения Супер-Шанса в комбинации с убийственным Катаклизмом, которые прекрасно справлялись с мольими порождениями. Или на тот метод, который уже однажды сработал в Риме; но они не знали наверняка, как именно тогда всё разрешилось и по какой такой причине — и из наиболее вероятных вариантов выходило, что главной причиной урегулирования ситуации была именно смерть Эмили от руки Двойника-ребёнка… А человеческие жертвоприношения — это негуманно и идёт вразрез с их морально-этическими убеждениями.
Ситуация хэлп, ситуация sos. Полнейший беспросветный пат, если мерить категориями Таро. Результаты аналитических измышлений, правда, были с Таро солидарны — чудеса да и только, чтоб их. Гадания действительно выходили правдоподобными, кто бы мог подумать. Во всём определённо была виновата магия йольской ночи.
С другой стороны, как ещё справляться с магией, если не оккультизмом? Раз уж сама Маринетт молча критиковала рациональные подходы штабных реалистов…
Карты для убывающей и возрастающей лун — на то, что станет неважным и что приобретёт значение, — были настолько размытыми, что Маринетт даже не стала бы разводить дискуссий с полётом фантазии. Восьмёрка мечей совершенно избито и неинформативно обещала оставить период сомнений в прошлом — только бы немного потерпеть. Маринетт иронично признала, что, когда их прижарит действиями тайных врагов, им всем будет не до философии и надо пользоваться моментом и написать какой-нибудь философский трактат уже сейчас. Снова вылезший на свет шестой аркан вообще наталкивал на дурацкие, не к месту возникающие мысли о сказочном решении проблем поцелуем истинной любви — и Маринетт сердито сдула со лба упавшие волосы, делая вид, что не слышит многозначительное хлоино фырканье.
Страшно захотелось кого-нибудь убить.
А можно как-нибудь вызвать дух Уэйта на спиритический сеанс и спросить у него, зачем эта карта вообще нужна в колоде именно в таком виде? Маринетт всегда бесил шестой аркан — из-за избытка впечатлительных натур вокруг неё, которые находили примерно тысячу поводов глупо похихикать на ровном месте.
— Карта незапятнанной человеческой любви, являющейся частью пути, истины и жизни, — нараспев принялась цитировать Хлоя, потому что шестой аркан был той единственной картой, значение которой она вызубрила вдоль и поперёк.
Зная, какая Хлоя романтичная зефирка, Маринетт часто задумывалась над тем, почему же все остальные видят её только бессердечной стервой. Но потом происходило что-то подобное, и Маринетт убеждалась — стыда и совести Хлое недодали. Какое упущение.
— А ещё это карта выбора, — невозмутимо напомнила Маринетт, виртуозно делая вид, что ей глубоко до фени до хлоиных фантазий.
И совершенно наплевать на то, что Влюблённые, нарисованные по референсам климтских «Поцелуев», чем-то и впрямь напоминают их с Адрианом. Какого чёрта, она тогда даже не была с Адрианом знакома! А рисовала — вообще! — Седрика Диггори и Чжоу Чанг! Потому что в тот момент читала «Орден Феникса» и обливалась слезами.
И никто — никто! — не может запретить ей представлять книжного Седрика высоким блондином. Потому что высокие блондины соответствуют её ощущениям прекрасного.
— Круг замкнулся, — продолжала Маринетт. — Случился сбой Вселенной: Восьмёрка мечей обещает, что выборов больше не будет, но будет выбор. Бред.
Сверху иронично зафырчал Адриан:
— Ну, сделаешь один единственный выбор — и закончишь на этом.
— А ещё — «Всё закончится там, где начиналось, в Саду», — пропела Хлоя, выравнивая в красивую ровную линию уже лежащие на местах Восьмёрку мечей и Иерофант.
Иерофант, советующий обратиться к религии. Форменное безумие.
— Где всё началось? — резонно уточнила Маринетт. — В Нотр-Даме? В коллеже — но когда? Когда Двойник нанесла новый удар или когда Моль впервые дал о себе знать? Может, в Риме? В Атлантисе? Это если мы приходим к тому, что корень наших проблем не в существовании моей отбитой бессмертной копии, а какие-то дворцовые интриги империи даже не с нашей планеты. Ну что, убеди меня, что это всё не звучит, как какой-то бред!
— Ты психуешь, — заметила Хлоя. — Успокойся.
И Маринетт — как и любому эмоциональному человеку, которому сказали успокоиться — вдруг и на ровном месте захотела её стукнуть.
— И даже близко не психую, — заметила Маринетт.
— …тебя просто раздражает эта карта, я в курсе, — закончила Хлоя, драматично изображая своё великомученичество. — Сама нарисовала карту такой — сама и бесишься.
— Если я правильно помню, — подала голос Лисса, переключая внимание на себя и предотвращая возможные убийства, — то «Влюблённых» можно расшифровать ещё и как необходимость прийти в гармонию с собой.
Маринетт ведь до последнего не хотела озвучивать эту формулировку. Но честно сделала вид, что ей был не слышен победный смешок Эмили — и что её этот смешок совершенно не задевает. Что в её душе нет совершенно никакого отторжения выводов, которые чудесным образом совпали с бреднями мстительной павлинши.
Что ничего не мешает Маринетт согласиться с разумными замечаниями неприятного ей человека.
— Ваша правда, — ровным голосом согласилась с Лисой Маринетт; Лиса ей страшно импонировала. — Но всё равно звучит неубедительно.
Потому что Баг (ведь в такой формулировке речь определённо идёт о Баг) — дело тёмное. И Маринетт не видела никакой необходимости в том, чтобы ломать то, что и так неплохо работало. Да, её отношения с субсущностью не были лишены изъянов — но никогда не несли проблем.
Не несли проблем раньше. Скучная банальная условность.
Может и следовало бы, исходя из актуальных наблюдений, что-то как-то поменять в налаженном порядке вещей. Но Маринетт, из чистой вредности, не хотела меняться только потому, что этого требует какая-то психованная женщина, пытавшаяся её если не прирезать, то свести с ума. Перетопчется, спасибо большое. Шрам на горле, так удачно скрытый свитером, тревожно свербел и покалывал, и Маринетт подумалось, что не так уж и сильно Эмили от неё отличается. Хотя бы потому, что сама Маринетт тоже была жертвой Двойника — но в силу удачного стечения обстоятельств осталась в живых.
А Эмили — нет. Вот и вся разница.
На карте Седрик Диггори нежно целовал свою Чжоу Чанг. Счастливого конца у них не было — умерев, Седрик благопристойно не собирался воскресать и потому довольствовался званием первой жертвы в новой магической войне. И Чжоу Чанг стала оправдывать своё тоскливое имя, которое никогда не нравилось маме Маринетт — а сама Маринетт рыдала в три ручья в конце «Кубка Огня» и возмущалась несовершенством этого мира.
Книги были слишком интересными, чтобы она могла бойкотировать их из-за смерти любимого персонажа — но это она ещё не знала, что Роулинг уготовила читателям в «Ордене» и «Дарах».
И Маринетт, подавив импульсивное, иррациональное желание поднести карту к ближайшей свече и спалить к чертям на веки вечные, небрежно кинула её на место в раскладе.
Хлоя многозначительно улыбнулась, прикрываясь ладонью. Маринетт предпочла её игнорировать, откладывая разговор о хлоиных поцелуях с Курцбергом до более благоприятного момента, и в поисках успокоения бегло дёрнула цепочку кулона. Звенья приятно впились заднюю поверхность шеи, вызывая на языке фантомный кисловатый привкус металла — и Маринетт глубоко вдохнула, примеряясь, какую карту ей хочется вытащить следующей.
Потому что выбор тогда, когда выборов не будет, звучало грустно и драматично.
— Жги, неприкаянный дух Уэйта.
На вытащенной карте унылая фигура уныло чахла над унылыми Пятью Кубками — всё плохо-плохо-плохо, разрушение всего и вся и в любых количествах. Они не отдают себе отчёта в том, что разрушение даёт энергию для созидания — но Маринетт была с этим не согласна. Всё они понимали — термодинамика, все дела, — но всё равно позитивных смыслов в карте было с гулькин нос. Маринетт заподозрила, что все самые позитивные карты на сегодня она уже вытащила. Протестуя самой себе, Маринетт сразу же схватилась следующую, надеясь сломать статистику — и тихо чертыхнулась.
Рядом с кубками легла карта Смерти. Они цепляются за что-то бесперспективное и своё отжившее. Маринетт была совсем не согласна с этим утверждением — а потом снова потянула кулон не шее и поправилась. Не в том же смысле, в самом деле.
Но взгляд всё равно упорно искал в сумерках комнаты осколки брошенного и всеми забытого атлантского факела, которые притащил с собой Орион. Осколки, которые значили только одно — всё в любом случае закончится очень плохо, и у них есть этому «плохо» вещественные доказательства. И Маринетт это прекрасно понимала — и продолжала молчать, пряча это понимание даже от себя самой.
— Я так не играю, — наигранно возмутилась Маринетт, как того требовало шоу, и эмоционально всплеснула руками. — Давай переразложим?
— И не думай! — взвизгнула Хлоя, — Не смей! Богохульство и святотатство, духи Таро тебя проклянут!
— Так вот в чём наша проблема, в проклятье духов Таро, — едко заметил Адриан. — А мы-то сидим гадаем…
Хлоя рассержено зашипела, призывая Адриана заткнуться и не лезть со своим скептицизмом в священное действо гадания при свечах, и требовательно уставилась на Маринетт в ожидании последних карт. Карты расклада она щепетильно пододвинула к себе, чтобы не дать Маринетт замешать их обратно в колоду, и Маринетт, тяжко вздохнув, вытащила новый аркан.
Четвёрка кубков обещала стабильность и рядом маячивший шанс, и плодотворную деятельность — и воспринималась как знак, что пора снова возвращаться в конструктивное русло. Маринетт довольно выгнулась, разминая затёкшие плечи.
— А предсказание? — насупленно напомнила Хлоя. — Где девятая?
— Оно же только на старших арканах работает. Тебе не хватило старших арканов?
И глядя на то, что Хлоя уже готова вот-вот начать скандал и вынос мозга, Маринетт скривилась и сняла с колоды первую же карту, чтобы от неё точно отстали и окончательно закрыли этот вопрос с гаданиями. Сама Маринетт, внезапно зациклившись на факеле, уже вовсю размышляла над тем, как он работает. Ведь если факел мог перенести человека отсюда в Атлантис — в Атлантис настоящего, а не прошлого или будущего — значит, он как-то контролировал течение двух разных по скорости времён? А ведь факел был самым стандартным, универсальным, — значит, подстраивался под разные условия? Сам? Маринетт пока не осознавала до конца, зачем ей это нужно. Но ей вдруг показалось, что хотя бы понимание принципа работы портальной системы — не той, которую она уже собирала в Китае буквально на коленках, а другой, способной в хотя бы недалёкое путешествие во времени — будет для них совсем не лишним. Интересно, можно ли будет использовать подобную систему на расстояниях, меньших заложенных? Тогда, возможно, они смогут каким-то чудом вывести людей из города и сделать Париж новой Ареной Голодных Игр. И у них будут развязаны руки, потому что можно будет не бояться сопутствующих жертв — ведь дома всегда можно отстроить… А ещё можно попробовать починить Брошь Мотылька и создать нужную акуму… Не получится, конечно… да и не хотелось бы… но…
Дурацкая навязчивая мысль, настолько бесплотная, что её даже во что-то внятное оформить не получалось. Но любое действие в их ситуации было всяко лучше бездействия, и Маринетт решительно за эту мысль ухватилась. Почему бы нет — как будто они могут что-то потерять в случае неудачи.
— Выглядит очень многообещающе, — протянул Адриан.
Моргнув, Маринетт посмотрела на карту в своей руке. Страшный суд грозил им всем совсем не привлекательными переменами.
— Грешен, говоришь? — уточнила она. — Ну, трындец нам, что ж поделать.
И начала аккуратно собирать разбросанные карты. Хлоя понятливо потянулась задувать свечи. Находившийся рядом с выключателем папа с чистой совестью вернул в столовой верхний свет. В рассеявшейся темноте оказалось, что комната вполне себе имеет границы.
— Почему же трындец, позитивная карта, — не согласилась Лисса. — Перемены, идущие на пользу.
— Умеете гадать?
— Увлекалась оккультизмом, — беззаботно откликнулась Лисса, и Маринетт позабавлено фыркнула, затягивая тесёмки чехла.
Каждый владелец Талисмана справлялся со свалившейся на него мистикой, как умел. Оккультизм — не самый странный способ. Нуар так вообще загорелся надгробьями, склепами и древними захоронениями. Почему — Ледибаг тогда не интересовалась, заедая свои стрессы овсяным печеньем. Но признавала, что это было весьма эстетичной и занимательной гиперфиксацией — особенно, если речь шла о народах, практикующих культ смерти и загробной жизни. Теперь же спрашивать, чтобы знать наверняка, было как-то неловко. А догадки указывали на самую что ни на есть специфику нуаровских Разрушений, в вольной трактовке означавших смерть во всём её разнообразии.
Маринетт даже задумалась, не было ли у Адриана каких-нибудь детских странностей — может, он вообще с призраками разговаривал? Такие специфические хобби не на ровном же месте появляются? Маринетт попыталась вспомнить свои детские чудачества, чтобы попробовать решить эту загадку, играя на ассоциациях — но ничего столь же странного в голову не приходило.
— Ма, а помнишь, как я покромсала какие-то бирюзовые занавески? Не знаешь, к чему это вообще было?
Мама, вернувшаяся из спальни с горящим торшером, поудобней перехватила какой-то свой справочник и потянулась за чайником.
— Твои первые швейные потуги, — мрачно откликнулась она, крайне сурово наливая себе чай и столь же сурово смиряя взглядом стоящего рядом с ней Габриэля Агреста.
Габриэль Агрест старательно интересовался простеньким орнаментом обоев на противоположной стене, который, вероятно, даже не мог разглядеть — и профессионально делал вид, что не верблюд. Маму это совсем не впечатляло — очевидно, долгое знакомство разной степени близости выработало в ней мощный иммунитет к подобным демонстрациям, — и она продолжала вываливать на месье Агреста своё молчаливое недовольство, бескомпромиссно обвиняя его в безвременно павших занавесках.
— Я всё ещё уверена, — продолжила мама, не отводя осуждающего взгляда, — что Агрест умеет в сложное нейропрограммирование. Потому что тяга к порче занавесок у тебя появилась как-то вдруг и совершенно внезапно.
— Клевета и провокация, — лениво отозвался месье Агрест, невозмутимо поднося чашку к губам и уголком этих же самых губ едва заметно усмехаясь.
— Наблюдения и факты, Габ. Факты и наблюдения. Ребёнок провёл с тобой три дня — а потом у неё началась вся эта… активность!
— Три дня, которые я даже не помню? — уточнила Маринетт. — Какое-то безумие.
Она заинтриговано захрустела яблочными дольками, стянутыми из маминой тарелки, и оглянулась на Адриана — потому что если «все дети всё это время были под присмотром», то хоть кто-то из детей должен был хоть что-то запомнить об этом знаменательном событии. Обидно иметь знаменитого модельера с мировым именем в няньках (даже если мировое имя появилось у него всего лишь несколько лет спустя) — и совершенно об этом не помнить! Список «Тысяча причин моей нескончаемой злости» продолжал неумолимо пополняться.
Адриан рассеянно пожал плечами, сознаваясь в своей некомпетентности — и Маринетт расстроенно нахмурилась.
— А почему я помню голубые облезлые ставни и штормовое предупреждение в телевизоре? — неожиданно спросила Хлоя, задумчиво разминая пальцы. — Как будто нас правда было трое в какой-то спальне на большой кровати, а ставни были заперты, чтобы окна не выбило, и дверь в столовую приоткрыта, чтобы, если что, можно было дозваться кого-нибудь из взрослых. И покрывало на кровати было такое забавное, лоскутное, и подушки с бахромой, которую мы в косички заплетали…
— Ставни действительно были ужасными, — кивнул месье Агрест. — Они наверняка застали ещё Римскую Империю.
— Готов спорить, что их оставили для декорации и никогда не планировали использовать по назначению, — фыркнул папа.
Маринетт снова переглянулась с Адрианом.
— Вообще не помню, — честно признался он, плавно поднимаясь на ноги. — Отцовский арест — это да, это в красках, а штормовое предупреждение…
— А ещё приходила очень красивая женщина в платье! — восторженно продолжила Хлоя. — В красном! Оно чем-то платье принцессы напоминало. И голос у этой женщины был красивым, напевным и с хрипотцой. Я даже помню свою мысль, что-то типа «Ого, хочу вырасти и быть, как она».
— Прекрасно, — насмешливо всплеснула руками Одри. — Мы оставили Габа с детьми, а он водил баб.
— Она сама пришла, — огрызнулся месье Агрест. — Привела Адриана, который как-то незаметно утёк из номера. Ну, я и напоил её чаем — там как раз была фаза беспрерывного ливня, не выгонять же её на улицу?
Адриан, молча прибредший таскать у Маринетт яблочные ломтики, немо взмахнул ресницами.
— Обалдеть, — ошалело выдал он. — Вот так и узнаёшь, что тебя потеряли, когда тебе было пять, и даже не сразу спохватились. И как я выжил…
Маринетт смерила его насмешливым взглядом. Прочувствовав на своей шкуре все прелести воспитания маленьких детей, она совершенно точно не собиралась стебаться над подобными ситуациями. Сбегающие из поля зрения неслухи были настолько частым явлением, что впору было подозревать во лжи тех, у кого подобных казусов не случалось. А уж зная, насколько неусидчив Адриан, когда ему что-то втемяшится в голову… Маринетт не удивилась бы, скажи ей кто, что это чудо пятилетнее ушлёпало куда-то по своим важным делам. Да хоть искать запропастившуюся мать — чувство страха у маленьких детей вызывало у Маринетт суеверный ужас своим отсутствием. Всех, всех в срочном порядке отправлять в Неверленд, активировать базовый инстинкт самосохранения!..
Хотя Маринетт и не исключала, что это ей просто повезло с знакомствами и что нормальные дети не пытаются самоубиться всеми доступными способами при любом удобном случае.
— Надо как-нибудь заставить тебя провести день с маленькими детьми, — усмехнулась она, качая головой с каким-то вдруг и внезапно взбурлившим раздражением. — Там фишка в том, что ты просишь ребёнка постоять на месте, пока ты отвлекаешься на какую-то базовую вещь, типа оплаты покупок. А потом оглядываешься — а малявку уже даже и не видно. И ты бегаешь, ищешь его, потому что он, блин, маленький и в толпе не заметен, прибавляешь себе седых волос… чтобы оказалось, что это чудо увлеклось и потопало за бабочкой. За бабочкой, представляешь? И ты что-то даже не знаешь, тебе смеяться, плакать или доставать огнемёт, чтобы бабочек в мире не осталось в принципе.
Адриан в ответ радостно оскалился, но смерил её каким-то подозрительным взглядом — не наигранно-насмешливым, а именно что изучающим, — и как-то беспричинно и вдруг чересчур эмоциональная Маринетт начала медленно дышать. Ей и самой казалось, что она перегибает. И думалось, что надо срочно искать душевное равновесие — но дети, но бабочки, но всеобщая неопределённость и возможная скорая смерть… Разумом Маринетт понимала, что надо быть спокойней и сосредоточенней, чтобы не давать всяких разных сомнений в её душевной стабильности. Стабильность пошатывалась, конечно, но заниматься ею Маринетт была категорически не готова.
Так что пора было взять себя в руки — и Маринетт принялась методично кромсать подсунутые мамой яблоки подвернувшимся ножом, имитируя крайнюю занятость.
— Ты его защища-аешь, — насмешливо протянул Адриан, продолжая сканировать этим своим всё подмечающим взглядом.
Маринетт не отрицала, что эмпатом Адриан был довольно паршивым, потому что в самом начале их общения его социальные навыки оставляли желать лучшего — Адриан даже интуитивно не понимал, где и как он косячит. Зато позже он увлёкся психологией — и заменил почти отсутствующую у него эмпатию наблюдательностью, теоретическими знаниями и логическими выводами. Если что, Маринетт считала это более страшным подходом, чем улавливать настроения какой-то сверхчуйкой. О сверхчуйке можно сказать, что она сбоит. В ответ же на сомнения в логических выводах на тебя вываливали огромную доказательную базу, с которой спорить было уже гораздо сложнее.
Адриан пытался разобраться в чувствах человека через понимание того, что с ним происходит. Это было довольно милым стремлением, на самом деле, потому что Адриан был одним из самых добрых людей среди всех знакомых Маринетт и проблемы близких решал так же, как свои. Было в этом его подходе что-то стабильное, надёжное, притягивающее ещё в буйные четырнадцать и её, и Кагами, и Хлою — хотя в разгар подростковых бунтов о стабильности думаешь едва ли не в последнюю очередь.
Поэтому Маринетт умилённо улыбнулась, легко скрывая от него свой раздрай. Просто чтобы Адриан не отвлекался на её совершенно необоснованные страдания. Объяснять их причину Маринетт не собиралась и не хотела, а Адриан бы до победного не отстал.
— Я не понимаю, почему ты ёрничаешь? Руки-ноги на месте, необратимых увечий нет, не заикаешься вроде — всё прекрасно! Как по мне, родительский минимум выполнен на все сто процентов.
Маринетт даже сформулировала причину своей вспышки гнева. Начнут копать — она расскажет всю эту её историю с родившей буквально у неё на руках Роу, которой Маринетт помогала по хозяйству, когда выдавался спокойный день, а Роу взамен помогала Маринетт и давала полезные в своей житейской мудрости советы… Довольно болезненная тема, если честно, — потому что разговоры об оставленных детях всегда болезненны, — поэтому надо было ещё придумать, как эту тему оборвать, если вдруг всплывёт, чтобы не вдаваться в подробности…
«Не кисни, вылезет твой Жубер».
И к чему это вообще вспомнилось?..
— Кто такой Жубер? — спросила Маринетт, задумчиво растирая висок.
Хлоя, лениво укладывающая свечи в коробку, возмущённо цокнула, выражая своё недовольство скоростью сменяющихся тем. Маринетт смущённо скуксилась, честно признавая свой косяк, и Хлоя мученически вздохнула, чтобы её великодушие не дай боже не осталось незамеченным.
— Придурок из компании Кюбдель, Ли Тьена и их сатанистов, — почти без заминки отозвалась она. — Хотя странно, что такой идиотина. У него дед — главный психиатр столицы, мог бы уже подлечить бедового внука…
Хлоя — всегда хорошо запоминавшая лица, людей и прочие социальные связи — продолжала что-то там причитать про странности окружающих их студентов и медицинские ограничения, которыми бы она их наградила. Хлоя изо всех сил хваталась за что-то безобидное, чтобы не думать о смутных кадрах детской памяти, которые её жутко нервировали. Маринетт уловила эту её потребность каким-то шестым чувством, натренированным годами тесного общения, и даже не пыталась перебить этот поток пустой болтовни. Лишь молча кивнула, благодаря за помощь и принимая к сведению полученную информацию, и через силу заставила едва ворочающиеся мысли течь в нужном ей направлении.
Жубер — неформат. Не тот неформат, которому она уже намеревалась двинуть в челюсть за весьма фривольные намёки. То был Корж — по крайней мере, Коржом его назвала Аликс, значит, у неё были на то причины, — и этот Корж никак не мог до Жубера дописаться. От чего драматично страдал — но по делу, если такой игнор был не в жуберском характере. Жуберу, в свою очередь, было ни с руки прогуливать лицей — потому что его дед не спустил бы на тормозах такие вольности. Дед — ведущий психиатр столицы, по умолчанию неплохо копался в чужих мозгах, и на месте таинственного Жубера Маринетт поостереглась бы давать такому талантливому родственнику поводы для практики…
И Моль постоянно напевал бессмысленную песенку, исполняя какой-то личный ритуал при их встрече — ничего не видящая Маринетт боялась этой песенки до сковывающего ужаса. Песенка несла боль, а Моль был зациклен на определённом порядке действий — и совершенно точно был не в своём уме. Его безумие сладкой патокой отравляло воздух вокруг. Маринетт её теперь ненавидела — вся патока для неё отдавала привкусом гнили…
Маринетт тихо и совсем бестолково зарычала, пытаясь избавиться от так явно вставшего перед глазами образа вновь слышимой песенки. В глазах медленно и мазками чернело, как из-за подступающей предобморочной темноты, и тело совсем беспричинно попыталось рухнуть в обморок. Маринетт крепко схватилась за столешницу, стремясь удержаться на ногах — и рукой смахнула какой-то стакан. Стакан глухо и обидно ударился о плитку, и один из осколков больно резанул по стопе. На взводе показалось, что это не стекло, а полноценный хирургический скальпель распарывает сухожилие, лишая возможности сбежать, подрезая ноги как крылья птицам — и вместо того, чтобы рваться и драться, Маринетт замерла.
Никогда после Маринетт не позволяла себе беспомощно цепенеть от страха — хотя берег Хуанхэ, давший ей не самый спокойный, но всё же приют, хранил в себе множество причин испытывать страх. Но в голове откуда-то имелось точное знание: жизнь есть движение, и если она хочет жить, она всегда должна стоять на ногах.
Животный страх перед Молем был сильнее неё — страх человека, ставшего безвольной вещью в чужих руках.
И Маринетт оцепенела, смутно слыша, что вроде бы кто-то позвал её по имени. Чувствуя, что чьи-то руки осторожно подхватили под локти, не давая завалиться, и что свежая рана начинает требовательно пульсировать — на ногу вдруг стало больно опираться. Маринетт ощущала себя фарфоровой куклой и старалась даже не дышать, чтобы не провоцировать что-то более страшное, чем раненое сухожилие. Она не двигалась — но мысленно готовилась ко всему. И страстно желала обнаружить в себе умение останавливать собственное сердце одной лишь силой ускользающей мысли.
Моль звал её куколкой и клялся, что никогда не наиграется. Его одержимость вызывала в Двойнике жгучую ревность — но Маринетт была этой ревности даже благодарна.
Маринетт послушно варилась в этой круговерти обрывков, позволив кому-то резко себя развернуть, и испуганно ждала новые удары и порезы. Поэтому сильная пощёчина не стала для неё новостью.
— Маринетт! — требовательно рявкнул кто-то, попеременно хлопая по щекам с уже гораздо меньшей силой, и этот голос совершенно точно не вязался с образом Моля в её голове. — Маринетт!
И Маринетт глубоко вдохнула, пытаясь успокоиться.
Моль мёртв. Она дома. Всё кончено.
— А это триггер, — вдруг совершенно чётко услышала Маринетт. — Не знаю, что спровоцировало, но накрыло сильно.
— Маринетт!
— Не кричи, я тебя слышу.
И она с силой схватилась за чужие руки, находя в них дополнительную точку опоры — Адриан понятливо напрягся, позволяя ей почти что повиснуть. Она осторожно поджала раненую ногу, пытаясь найти ей более удачное положение, и терпеливо поймала баланс. Медленно и тщательно проморгалась — зрение медленно возвращалось в норму. Медленно и глубоко дышала, концентрируясь только на мысленном счёте, и не спеша ослабляла руки, перенося вес на опорную ногу. Раненая нога весьма удобно опиралась на напряжённое бедро, и Маринетт, окончательно вернув себе контроль над сознанием, без проблем подхватила стопу, рассматривая полученную травму.
Всего лишь царапина. Большой осколок рассёк острым краем кожу и торчал из ноги — но торчал удачно, далеко от сосудов и сухожилий. И совсем не там, где с перепугу показалось вначале.
— Знаешь, — проговорила Маринетт, осторожно вынимая осколок и выкидывая его в быстро организованную мусорку. — Я вдруг подумала, что у Моля было медицинское образование. То, что я не истекла кровью до смерти, я списывала на везучесть, но теперь, со этими разговорами о психиатрах… У них же сдвиг крыши — частый результат практики?
Пальцы мелко потряхивало, но Маринетт виртуозно натянула на себя выражение отстранённого любопытства — будто бы и ничего её в этом разговоре не напрягало.
— Тебя на этом заклинило? — подозрительно уточнил Адриан, ради своего спокойствия придерживая её за локоть.
Но помогать не рвался. Маринетт была за это благодарна: методично обливая пустячковый порез протянутой папой перекисью, она концентрировалась на этом простом действии и не падала в неконтролируемую рефлексию. Видимо, Адриан это понимал. Маринетт это радовало. Ей казалось, что, если Адриан легко и спокойно улавливает грань между «помочь-не трогать» — когда-нибудь у неё хватит духа на разговоры куда более тяжёлые.
Маленький шажок, признание самой себе в том, что ей нужна помощь не только в активных действиях — это тяжело. Но, возможно, поможет в будущем оставить весь пережитый кошмар в прошлом и жить дальше. Адриан ощущался достаточно надёжным, достойным доверия. Маринетт отложила это наблюдение на потом, сделала воображаемую пометку в воображаемом списке, о наличии которого она у себя и не подозревала — но который подсознательно вела рациональная часть её личности.
Маринетт морально готовилась к тому, что не решится на исповеди ещё очень долгое время, знала, что будет продолжать наблюдать и присматриваться… Но это маленькое признание, пусть и самой себе, показалось ей добрым знаком. И одновременно — ввергало в пучины отчаянья.
— Заклинило меня не на этом, — спокойно отозвалась Маринетт. — Но как-то всё само сложилось: Моль ходил в костюме, грамотно строил предложения, хорошо разбирался в людских страстях… И не позволял умереть, знал, когда остановиться. Красиво получается, согласись.
— Красиво, — эхом повторил Адриан, никоим образом не примешивая в это слово личностного отношения к ситуации.
Просто вежливо поддержал неинтересный ему диалог.
— Ты назвала Жубера по фамилии, — суетливо напомнила Хлоя. — Почему?
— Дай минуту. Я сформулирую.
И Маринетт приклеила принесённый Хлоей цветастый пластырь с Гарфилдом.
Потому что Чудесное Исцеление не воскрешает, вдруг совершенно спокойно осознала Маринетт. Исцеление могло вылечить, отрастить конечность как ящерице — потерянный хвост. Снять порчу и заклятье. Совершить любое чудо — если человек был жив. Из мёртвых Исцеление не возвращало — это был непреложный природный закон. Когда они со всем разберутся и Ледибаг запустит Исцеление — многие из тех, кто попал под руку Двойнику и стал её куклой, вернутся в прежний вид и сознание. Собственно, она уже запустила Исцеление один раз, и от погибших в Петле не осталось ни тела, ни шанса вернуться назад.
Куклы — другое. Кукол — какими бы продвинутыми и изувеченными они ни были — ещё можно спасти. Там сохранились остатки разума — там есть, кого возвращать. А погибшие — как пропавшие без вести. О них будут помнить, но никто не сможет найти. Смешно, в век-то высоких технологий…
И не смешно совершенно. Потому что Жубер не выйдет на связь — он мёртв. Почему-то Маринетт была в этом уверена, хотя логично бы было предположить, что Жубер мог быть одной из кукол. И Рош, их рассеянный физик-сексист, который так страшно бесил Маринетт и которому не было даже тридцати — возможно, тоже мёртв. И тысячи других парижан, которых пока просто не могут найти, но совсем скоро, когда всё станет очевидно…
Маринетт никогда не задумывалась о том, как именно действуют её ледибажьи силы. Она просто это знала — и эти знания были будто бы вызубрены и разобраны настолько точно, что она, не задумываясь, выдавала правильный ответ. Просто потому что все логические цепочки были уже когда-то построены и проверены, и строить их каждый раз заново было бессмысленно и нецелесообразно.
— Исцеление не воскрешает, — тихо озвучила Маринетт, когда папа, убирая осколки, попросил её немного подвинуться и тем самым вывел из задумчивости. — Будет много пропавших без вести. Недовольство тем, что спасли не всех. И костры — потому что всё всегда кончается кострами.
Она посмотрела на Адриана — Адриан в ответ озадаченно наклонил голову, обдумывая эту свежую для них новость.
— Нет, кто-то, конечно, вернётся, — принялся развивать Адриан. — Те, кто был зачарован какой-нибудь магией. Кого обратили в акум, например, или сделали гуманоидом. Они станут прежними, потому что они ещё живы. Но если человек погиб в Петле, например, из-за болезни или нападения животных — там просто нечему уже исцеляться.
— Но ведь раньше погибших не было, — недоверчиво возразила Хлоя, медленно белея от ужаса.
— Раньше террор акумы длился максимум сутки, — напомнил Адриан. — И её действия не направляли на полноценные убийства. Исцеление убирало все следы тёмной магии — но оно никогда не возвращало к жизни умерших в больницах пациентов.
— Сбросившихся с крыш самоубийц, — добавила Маринетт.
— Жертв пожаров и аварий, если эти аварии не имели никакого отношения к атакам Моля.
Адриан поджал губы, выдавая свою тревогу. Там, где Маринетт следовала за наитием, чтобы найти доказательства, он следовал за цепочкой умозаключений, чтобы прийти к верному ответу. Маринетт внимательно следила, как дёргается та жилка на шее, которая всегда выдавала ей его нервозность, и мягко коснулась его напряжённой в кулаке ладони.
— А люди, попадавшие в область деятельности акум, попадали под действие магии, — продолжил Адриан, глубоко вздохнув, и Маринетт специально поймала взгляд месье Буржуа, убеждаясь, что он всё слышит, слушает и понимает, к чему все эти разъяснения. — Их накрывало куполом безвременья, под которым они были в некотором роде бессмертны. Даже если казалось, что их убило случайно упавшим кирпичом — они не умирали в настоящем смысле этого слова. Они были под заклятьем. И Исцеление возвращало их к жизни так же, как марионеток акумы, или как превращённых в предметы бедолаг, или перемещённых в какое-то подпространство, распылённых в пепел, застывших в статуи, ставших источником энергии… Поэтому никто никогда не говорил, что акумы смертоносны. Но безвременье держится недолго…
— Дней сорок, да? — уточнил месье Буржуа, и Маринетт неуверенно кивнула. — Тот момент, к которому ещё можно было безболезненно отмотать четыре года, чтобы не создать парадоксов.
— И при этом объяснить Парижу причину всеобщего психоза, — кивнул Адриан. — Моль поставил знамя на сороковой день. Исцеление вырезало это событие, чтобы вернуть мировое равновесие и замкнуть Петлю в её начало… Но город продолжал всё это время жить, даже находясь в изоляции. Так что сделать вид, что ничего не было и всем всё приснилось, не выйдет. Мёртвых придётся считать.
Теория Адриана выглядела довольно стройной и логичной, на самом деле. Вполне могло оказаться, что она если не полностью верна, то даёт неплохой плацдарм для фундаментальных исследований.
Просто он упускал одну-единственную деталь. Адриан, привыкший думать о разрушении и категориями разрушения, совершенно не думал о вещах противоположных.
О том, что родившиеся в Петле дети никуда не денутся. Потому что Исцеление не воскрешает — но и не может убить, и поэтому всегда требовало обширные боевые действия по уничтожению первопричин беспорядков. И как нельзя было объяснить, куда это вдруг исчезли тысячи людей, буквально растворившись в пространстве — так нельзя было игнорировать сотни появившихся из ниоткуда детей. Детей, совершенно беспомощных перед вероятным людским безумием, перед современными болезнями, перед современным миром.
Детей, которые несли в себе остатки хаоса Петли — потому что магия всегда влияет на жизненные процессы. Конечно, если дети дожили до Исцеления — это значило, что им повезло и они легко выживут и в современном мире, при нынешнем уровне медицины. Главное — чтобы им дали возможность жить.
Потому что Ли назвали Белым Демоном. Ли была — она есть! — совершенно бесцветным ребёнком-альбиносом, которому повезло с не самым страшным генетическим сбоем. Ли осталась где-то там, в прошлом… А Маринетт не знала, как ей вернуться назад.
От этого было неожиданно горкло.
— Не забывай о детях, которые были в Петле зачаты и рождены, — просто сказала она Адриану, осторожно вынимая свои руки из его ладоней, не зная, стоит ли ей принимать его привязанность и нежность, потому что Адриан не видел всей картины и игнорировал тот огромный багаж, который она продолжала тащить за плечами все эти годы разлуки, и ей казалось бесчестным пользоваться его расположением к себе. — Дети никуда не делись. И им, и их родителям понадобится помощь, когда всё закончится. А дети ни в чём не виноваты.
И Маринетт, избегая смотреть на Адриана, схватила первую же попавшуюся кружку, почти не глядя развела туда первую же попавшуюся заварку и забилась на любимое кресло в дальнем углу, распахнув блокнот на чистом развороте. Ей надо было подумать.
Ей надо было уйти от разговора. И избавиться от совершенно дурацкого желания снять с себя кожу, выбросить и сжечь — как страшно хотелось сделать в её первые месяцы в Китае.
рядом с ним.
Ещё краем глаза Адриан отслеживал, как Хлоя, не зная, куда себя приткнуть, не сводила с этого самого медальона взгляда и наматывала вокруг Маринетт круги, всё неумолимее вторгаясь в её отчуждённое пространство.
— Слушай! — вдруг протянула Хло, нависнув у Маринетт за плечом и нагло схватив медальон за цепочку. — А это он, получается, у тебя вместо серёжек? Ну, раз уж та Франсин притащила его назад, чтобы тебя задобрить.
Маринетт втянула воздух сквозь зубы, усмиряя вспышку недовольства, медленно выдохнула, сжала медальон в кулаке — и спросила, чего Хлоя добивается.
— Ответов, — беспечно отмахнулась Хлоя и под внимательным взглядом Маринетт убрала руки за спину. — Мне вот эта древняя хреновина всё покоя не даёт. Получается, она изначально была магической? А представляешь, если бы ты добралась до неё раньше, чем до серёжек Баг, у-у… Профессор Икс взвыл бы.
— Ты бредишь, — буркнула Маринетт, пытаясь отодвинуть Хлою подальше от себя. — Серьёзно? Древняя хреновина? Ну тогда я вообще палеонтологический реликт. И ты, кстати, тоже!
— Прекрати кочевряжиться, — огрызнулась Хлоя, продолжая наваливаться. — Значит, всё-таки твоя Баг кулон магией накачивает? А ничего симпатичней не нашлось? Просто никак не могу понять, нахера тебе было нацеплять на себя эту криповую жуть с такой тяжёлой историей? Акт мазохизма? Или фляжечка всё-таки посвистывает? Пора сдаваться мозгоправам, Нетти, медальон Слизерина нашёптывает тёмные мыслишки!
И Хлоя демонстративно помахала самым тёмным и вычерненным разворотом страдательного скетчбука.
— Сама сдавайся! — возмутилась Маринетт, отбирая свой альбом на родину. — Нет, надумала себе что-то и лезет! Действительно, почему это я обязана носить подарок жениха? Ведь знак его рода совсем-совсем не гарантировал мне неприкосновенность, ага!
— Да причём тут какой-то левый мужик, когда я об этой древнющей реликвии Ченов! А то ведь я не знаю, что её ещё мадам Сабин обещала тебе передать, ага, конечно! Сразу же, как только ты осилишь третий уровень китайского. А я всё думала, что мне кажется, но уж больно скол характерный — так нет же. Да мадам Сабин, ну скажите же ей!
— Что сказать, Хло? — осторожно уточнила мадам Чен, дальновидно не спеша занимать чью-то сторону в потасовке. Но по одному только её тону было понятно, что мадам тоже не имеет представления, о чём Хлоя там себе талдычит.
С другой стороны — Хлоя выглядела совершенно точно и непоколебимо убеждённой в своей правоте. А раз она встала на путь тарана — игнорировать её треволнения было не разумно. Ну, ещё и сложновато, учитывая, что отцепить её можно было только боевыми приёмами. Маринетт воспитала в себе воистину буддистское терпение, раз до сих пор не начала полноценный профессиональный мордобой.
— Ну вот эта древняя реликвия, которая медальон, — продолжала распыляться Хлоя, медленно багровея от недовольства, и наконец-то отошла чуть в сторону, чтобы эмоционально махать руками. — С драконом, которая у вас от бабушки! Да точно вам говорю, что это он! Вы сговорились? Сами же и сердились, когда Маринетт встала в позу и забила на занятия, «да Маринетт, да как так можно, ты же просто берёшь и отрезаешь себя от целого мира из-за своего ослиного упрямства»!
И Хлоя принялась рассерженно рычать, не справляясь с эмоциями. Адриан удивлённо прищурился — казалось, что от подобной вспыльчивости Буржуа излечилась уже давно, с возрастом и выросшим умом. А вон, поди ж… стоит, краснющая от злости, и бесится, что с ней не соглашаются, ставя под сомнения её трепетные детские воспоминания. Как будто зря они все восхищались её памятью о Риме — потому что теперь Хло снова и совершенно по-детски жаждала быть в центре внимания.
Адриан недовольно щёлкнул языком — все эти годы Хлоя была ему верным другом и надёжным союзником. Следовало бы прекратить принимать за чистую монету её наигранный инфантилизм. Она была достаточно умна — и явно могла знать что-то, о чём не знал сам Адриан.
Возможно, стоит больше доверять её интуиции и семейным талантам династии политиков. Крутить интриги и изобличать заговоры — её стихия, и весьма полезная в условиях Петли. Так что у Хло определённо был кредит доверия — и, видимо, причины устраивать весь этот фарс. Интересно, какие.
И Адриан молча выжидал.
— Мы правда не можем понять, о чём ты говоришь, Хло… — мягким тоном заговорила мадам Чен, подходя к ней поближе.
— Но ведь!..
— Я бы никогда не взяла с собой из родительского дома что-то сверх необходимого, Хло, — продолжила мадам Чен, осторожно беря Хлою за руку. — Тем более какую-то ценную древность.
Пытаясь, видимо, привычными методами помочь ей справиться с её эмоциями. Хлоя краснела и бледнела, не позволяя себе выдёргивать руку, через силу заставляла себя успокоиться — и отчего-то стеснялась продолжать скандал уже в глаза мадам Чен.
— А ведь Хло права… — протянула Маринетт, как-то вдруг снова оказываясь в центре внимания. И Адриану показалось, что она нездорово бледна, что её рассеянный вид — следствие не задумчивости, а испуга. Чего только испугалась?..
Маринетт встала с кресла. Сжала мягкую обивку — неловко, с трепетной робостью, — и замерла испуганной ланью. Ссутулилась плечами и затравлено оглянулась на мать. Мадам Чен беспокойно наклонила голову.
— Ты точно его не помнишь? — заикаясь, уточнила Маринетт и выложила медальон на ладонь.
Мадам Чен запнулась — хотела дать свой ответ сразу, но внезапное отчаянье Маринетт и злость Хлои словно заставили её задуматься. Она аккуратно взяла медальон, добросовестно осмотрела со всех сторон — и извинительно покачала головой.
— Дорогая вещица, — резюмировала она. — С пятипалым драконом… Я бы запомнила, если увидела.
И мягко улыбнулась, успокаивающе поглаживая Маринетт по щеке. Маринетт оглушённо молчала.
— А ты разве не тащила с собой из дома какую-то подвеску? А, Бин? — вдруг подал голос месье Буржуа, и Хлоя вскинулась с агрессивным торжеством, резким жестом привлекая всеобщее внимание к отцу. — Потому что я даже помню, как мы смеялись: мол, ты ничего полезного кроме документов и копилки с собой не брала принципиально, но потащила какую-то древнюю древность. И никак не могли уловить логику — ты так яро отмахивалась от семейных традиций, собираясь начать новую жизнь, но передающийся из поколения в поколение уже чёрт знает сколько времени кулон собиралась так же передать своим детям, дабы они «не забывали корни». Всё горячилась, что кулон перешёл к тебе от матери, и теперь он только твой и поэтому будет зна́ком твоей свободы. И грозилась когда-нибудь отдать его какой-нибудь внучке — это потому что Том хотел мальчика… Ведь было же такое, а?
— Звучит как пьяный бред, если честно, — протянул месье Дюпен.
— Да не пью я столько! — возмутился месье Буржуа. — А разговоры были! И этот — он кивнул в сторону отца Адриана, — трепался больше всех! А теперь стоит и хихикает, ага, как же, как будто не лазил ни в какие окна за той самой шкатулкой, а потом не драпал от собак!
— Не было такого, — отмахнулся отец, и сразу стало ясно: не было, но вполне могло бы быть.
Чего ещё можно ожидать от человека, разгуливавшего в пятнадцать с ирокезом, ну вот честно?
— Вон, отец тоже помнит! — сердито топнула Хлоя и возмущённо вскинула руки. — Видите — это не просто мои фантазии! И кулон, и легенда, и письмо…
— Письмо? — уточнил Адриан.
Вся эта ситуация — при всей своей поверхностной забавности — начинала очень дурно выглядеть. Было во всём происходящем что-то… цепляющее. Напрягающее. Что-то, что ускальзывало от внимания — и оттого напоминало сущую бессмыслицу. И беспомощно молчавшая Маринетт — для которой её кулон был очень важной и знаковой вещью, — тоже никак не могла чего-то понять. Стояла и думала, не участвуя в всеобщем галдеже, — и Адриану хотелось подойти и тряхнуть её за плечи, чтобы вывести из оцепенения. Но он не хотел её пугать, да и сбивать с мысли — тоже.
— Письмо, — тихо и задумчиво подтвердила Маринетт. — Старое-старое. Мне было шесть, когда я заучивала его наизусть и переписывала иероглифы на новую бумагу. Старое потрёпанное письмо… Мама так думала поймать меня на интерес, чтобы мотивация учить появилась. Но не сложилось — мне было смертельно скучно, и письмо снова убрали в шкатулку.
Маринетт медленно моргнула и потёрла глаза. Тряхнула головой, прогоняя оцепенение, облизала губы — и в последний момент передумала их нервно обгрызать. И начала мелодично нести околесицу, как помнила, не задумываясь о тонах, паузах и ударениях, просто воспроизводя непонятную, но когда-то зазубренную речь. Адриан так помнил дурацкую песенку про доброе утро, с которой начинал учить английский — набором непонятных звуков, одной лишь мелодией и тарабарщиной. Помнил так, как когда-то зубрил — хотя если бы взял за труд остановиться и подумать, то смог бы правильно поставить все паузы между словами, ударения, да и произношение тоже. И бессмысленная каша из звуков обрела бы свой смысл.
Маринетт запнулась достаточно быстро. Затравлено оглянулась на мать, будто бы действительно боялась огрести от неё за такое небрежное исполнение — но мадам Чен лишь сосредоточенно качала головой, показывая, что набор слов ей совершенно не знаком. А по выражению лица Хлои казалось, что этот текст, который мадам Чен никак не может вспомнить, она должна быть способна воспроизвести в любое время дня и ночи.
— Очень похоже, — одобрительно покачала головой Хлоя, складывая руки. — Всё так же ни черта не понятно, но по общему звучанию и мелодии слов — похоже! Да дождитесь Нино, он тоже подтвердит! Раз кругом одни склерозники…
И рухнула на диван, драматично откидываясь на диванные подушки. Запрокинула голову и умиротворённо прикрыла глаза, сочтя свою работу выполненной. Адриан заинтриговано скосил глаза, но ничего не сказал. Такой святой непосредственности, как у Хлои, можно было только позавидовать.
— Ты должна это записать, — решительно сказала Маринетт, пихая в руки мадам Чен какой-то ежедневник и ручку. — Я наговорю, как помню, а ты — запишешь. А потом мы прочтём и проанализируем, а?
Её взгляд горел какой-то лихорадочной идей — впервые с ухода Ориона, требующего готовый план действий сейчас же и немедля; план, который она легко и задорно ему составила. Маринетт наконец-то увидела какую-то зацепку — и вгрызлась в неё со всей силы. Как гончая, которой показали след. В её разогнавшихся движениях и окрепшем голосе появилась жизнь — надежда, которую она наконец-то смогла обрести.
И мадам Чен, тоже замечая эту надежду, беспрекословно записывала поток заученных слов, которые Маринетт произносила, даже не задумываясь над их значением. Эта подача сберегла в её памяти то письмо, о котором никто больше не помнил. Адриан не знал, почему так случилось, но Хлоя не зацикливалась на не значимых для неё вещах, и не имела привычки выдумывать что-то подобное совершенно с нуля и без причин — и от этого письмо вдруг обрело несусветную ценность. И Адриан неслышно заглянул мадам Чен через плечо, наблюдая, как она, чёрточка за чёрточкой, восстанавливает утерянное послание.
«有情人终成眷属» — вывела мадам в последней строчке, когда Маринетт замолчала. Влюбленные наконец-то вместе, всё будет хорошо.
— Yǒu qínɡ rén zhōnɡ chénɡ juànshǔ, — как зачарованная повторила Маринетт, на сей раз правильно расставляя и тона, и паузы, вкладывая в сказанное определённый смысл.
Она слепо моргнула, задумавшись о чём-то, и Адриан испытал иррациональный прилив ревности. Да, она сорвалась их спасать, как только это стало возможным — этим фактом Адриан старательно губил в себе свою беспричинную злобу. А мерзкий внутренний голос пакостно шептал: если бы Маринетт ничего не вспомнила, она бы осталась там. В Китае. С мужем.
От этой мысли хотелось выть и разрушать, и Адриан решил смотреть в окно, чтобы не думать.
И в отражении он видел, как Маринетт осторожно забирает у матери исписанный блокнот, как садится на подлокотник и погружается в чтение. Как её рука решительно правит какие-то иероглифы, неся в написанное смысл, и красные росчерки акварельного карандаша мягкими штрихами ложатся поверх гелиевой ручки. Как, пойманные на любопытство, к ней стягиваются все невольные обитальцы квартиры, почуяв захватывающую загадку — никто из них не знал китайского в той мере, чтобы помочь с расшифровкой послания из глубин Хлоиной памяти, но каждому хотелось быть немного сопричастным.
Отражалась горящая люстра. Адриану вдруг вспомнилось, что совсем скоро, буквально через пару дней, должно наступить Рождество. «Как странно, — думалось ему, — если расчёты Ориона верны… а они, по всем признакам, верны… то до Пасхи никто в этом мире не доживёт. А меня это отчего-то совсем не беспокоит…»
— Как бы ты перевёл эту строчку? Адриан?
Адриан вздрогнул и повернулся. Маринетт смотрела на него совсем лихорадочными глазами — казалось, она уже всё поняла, и его слова послужат лишь подтверждением её догадкам. Она всё поняла — но не смеет себе верить. Боится?.. И Адриан добросовестно вчитался в подчёркнутую строчку.
— «И вечность кончилась, ты ушла в предрассветные часы, чтобы стать мне чужой. Тебя было невозможно найти, но я пытался. Всё стало так, как предсказывала твоя странная-странная песня о прощании. Но песня ошиблась, ты к кому-то вернулась и предрекла мне найти мой дом и мою жену. Откуда ты только знала?.. Твои слова мне не забыть, ты обещала мне переродиться в моих потомках…» Вы точно уверены, что это письмо можно зачитывать малолетним детям?
— За краем вечности, беспечности, конечности пурги, — вдруг запела Хлоя, — когда не с нами были сны… когда мы не смыкали глаз… Всегда мне напоминало, с самого первого раза… Ну что! Красивая же песня, люблю её. Когда средь угольев утра ты станешь мне чужой, когда я стану и тебе чужим, моя душа…
Маринетт выглядела так, будто одной фразой её сжигают заживо и при этом исполняют самые смелые надежды.
— Яу уговорил меня спеть, — призналась она. — Все знали, что я иностранка, а ему вот втемяшилось послушать, как звучит мой настоящий голос и мой язык. Всю душу вытащил, гад, пока упрашивал… прибить страшно хотелось.
Она подорвалась на ноги и начала метаться взад-вперёд, не в силах сидеть спокойно. Её руки мелко потряхивало, и Адриан мягко поймал её за предплечье, когда она проходила рядом. Утянул к себе под бок, на нагретое рядышком место, пытаясь успокоить — потому что человеческое тепло её всегда успокаивало. Её тягу к прикосновениям Адриан не совсем понимал, но с готовностью позволял утолять собой тактильный голод — потому что ему были приятны её касания.
Маринетт повернулась, устраиваясь — и даже в тёплом свете ламп она всё равно казалась мертвенно бледной и худой, и тонкая кожа будто бы просвечивала насквозь. На тревожно заострившемся лице её голубые глаза казались ещё больше и ещё выразительнее.
— Я спела ему «Прощай», — нервно продолжила Маринетт и потерянно извернула ладонь так, чтобы переплести их пальцы. — Потому что, ну, ночь наконец-то была тёплая и тихая, в такие ночи поют баллады, а я была слишком на взводе из-за… неважно… Я спела ему «Прощай»… а он её запомнил.
— Ты его любишь? — вдруг резко спросил Адриан. — Этого Яу? Ты хочешь к нему вернуться.
Маринетт удивлённо вскинулась.
— Не глупи!
И посмотрела с таким неподдельным удивлением, что он безоговорочно поверил — дело не в любви. Да, Адриан, не глупи! Там человек уже восемьсот лет убивается из-за того, что Маринетт сбежала чёрт знает куда, а ты тут сидишь и сомнения какие-то имеешь! Никогда такого не было, а теперь вот, держите — ревнует на ровном месте к какому-то давно истлевшему трупу и ничего не пытается с этим сделать.
Разве Маринетт виновата в том, что он такой олух? А её будто бы всю трясло, и Адриан осторожно её обнял, когда она прижалась к нему всем телом, пытаясь избавиться от нервного озноба и слушая его сердцебиение.
От этого простого жеста стало проще дышать — и в голове немного прояснилось.
— Не глупи, — глухо повторила она, большим пальцем вырисовывая узоры на его ладони. — Я согласилась, потому что так было удобнее. Он был уважаем, от меня бы сразу все отстали. Потому что лезть к его семье — это что-то из замашек камикадзе. А я уже задолбалась огрызаться на всех подряд, чтобы не трогали. И он был достаточно обеспеченным, чтобы я могла больше не переживать о безопасности и бедности. Честная сделка, и не самая ужасная. Где ж там романтика?
Маринетт глубоко вздохнула, смаргивая скопившиеся в глазах слёзы. Адриан продолжал костерить себя на все лады за то, что вообще поднял этот вопрос — но ему продолжало настойчиво казаться, что есть ещё что-то. Что-то яркое и очевидное, что-то, что всё бы объяснило и расставило по местам.
Потому что Маринетт не хотела там жить. Она неохотно говорила о Китае и старалась переводить разговор сразу же, как это становилось приличным. Маринетт хотела вернуться, но не остаться. И не останется, если у них всё получится.
— Я туда вернулась, — медленно, не до конца веря в происходящее, продолжила она. — Он так и написал, что я вернулась, чтобы сказать, что я смогла найти свой дом. Я вернулась и отдала ему его медальон, и он написал мне письмо, наказав передавать его в приданное каждой первой дочери семейства. И оно, спустя невообразимо долгих восемь веков, смогло прийти ко мне, потому что моя мама свято почитала эту традицию…
Нет, это явно было чем-то большим, чем просто любовь к мужчине. Благодарность людям, которые её спасли? Которые помогли ей выжить и восстановиться? Если это было так — Адриан тоже хотел бы сказать им «спасибо». Потому что это было правильным, и он тоже был им обязан.
Крепко задумавшаяся Маринетт напряглась, и Адриан вопросительно выгнул бровь.
— Подождите, — нахмурилась она. — А как я вернулась? Это что… получается, если действительно раздербанить пространственный факел на великие нужды — машина времени реально будет существовать?! Да он брешет!
И, мягко выпутавшись из его объятий, Маринетт потянулась за ежедневником.
— Он называет это норой. Ну нора же? Ага… Червоточина? Да ну, бред какой-то, тогда в этом нет никакого смысла!
— Какого смысла? — осторожно уточнил Адриан.
— Да никакого! — возмутилась Маринетт. — «Нора» — это же как кротовья нора? Которая теоретический туннель в пространстве времени? То есть то, чем и так является факел — но, по сути, это только на одноразовое использование. Нет, так не пойдёт! В таком виде это не имеет смысла! Потому что нам нужно что-то постоянное и многоразовое… чтобы корректировать действия в моменте, а не дожидаться, пока мы все снова умрём, чтобы к нам сюда вернулся Орион и рассказал более точную информацию.
Она замолчала, смакуя мысль, и поправилась:
— Но, если предположить, что это всё — конечная правка, то Орион рассказал нам всё, что нужно знать. Улавливаешь?
Улавливал Адриан слабо и какими-то отдельными отрывками, если честно — но речь напарницы в моменте воодушевления всегда была немного несвязной, а её идеи, на первый взгляд, вообще были бредом. Но идеи всегда виртуозно срабатывали, и он научился слепо доверять за неимением лучших вариантов, не думать в такие моменты много лишнего, делать умное лицо и вовремя кивать, выдавая какие-то пустые фразы, чтобы создать видимость диалога. Вывернуть свою логику так, чтобы думать путём Маринетт и ловить её на полумысли в таких форс-мажорных ситуациях — он не умел. Он умел в долгосрочную и стратегическую поэтапность, а вот эта вот внезапная импровизация без лишних предпосылок — пожалуйста, увольте.
А ещё, в отличие от Маринетт, Адриан помнил о существовании Банникс в качестве концепции и поэтому прекрасно понимал, о каких именно норах идёт речь. Правда, в душе не знал, как сделать так, чтобы Банникс начала существовать здесь и сейчас — поэтому делал всё, чтобы Маринетт не сбилась с мысли и всё сама себе придумала и объяснила.
То есть кивал в нужных местах и терпеливо ждал.
— Нужны чит-коды, а не чек-поинты, чего тут непонятного.
Маринетт замерла, ошарашенная подобным сравнением, и взяла несколько секунд паузы, чтобы его переварить.
— Как бы да, — согласилась она, и, снова войдя в раж, начала тараторить, громко и бессвязно. — Но… Блин! Это всё равно не имеет смысла! Как в крохотный факел запихнуть целый модуль управления? Ну, чтобы скакать во времени туда, куда нам нужно, а не в строго определённые временные координаты? Хотя что там! Я не просто не смогу запихнуть — я и запрограммировать этот модуль не смогу!
— Что-то запрограммировать может Макс Канте, — вдруг подала голос Хлоя. — Он явно продал кому-то душу за свой мегамозг, потому что меня до сих пор пугает его Марков. Так что подложи Канте задачку, дай время и сопутствующую литературу — и он тебе всё запустит. Причём за твои красивые глазки… и, наверное, бутерброд с лососем. Он бомжара и обожает лосось, так что ему этого хватит, чтобы продаться в рабство и умереть счастливым.
Маринетт задумчиво почесала нос.
— Вообще, — неуверенно протянула она, явно качественно прослушав часть речи про красивые глазки, бомжару и рабство, — звучит как план. Но Максу нужно чёткое задание, иначе он запустит новый Скайнет. То есть с принципами всё равно надо разобраться без него… Так! Надо… надо…
И она начала судорожно хлопать по дивану. Потом с тихим воем ударила себя по лбу, зашипела и дёрганно подхватилась на ноги, чтобы метнуться к куче атлантского барахла и вытащить оттуда завещанный кожаный журнал.
— Тут где-то… где-то… Блин, она не могла не рассчитывать, я же видела эту схему…
Адриан с громким сюпом глотнул грог из своей чашки, смачивая пересохшее горло, и наблюдал за ходом её размышлений с каким-то захватившим его спортивным азартом. Маринетт явно была потеряна для общества и реальности; вероятно, теперь бы она пропустила и ядерный взрыв. Её бормотание слилось в единый белый шум, который невозможно было разобрать… но дёргать её отчего-то не стали.
И наивно полагали, что Адриан что-то в происходящем понимает. А у Адриана в голове спортивный комментатор вёл счёт на тараканьих бегах.
— Что вы затеяли? — строго уточнила мадам Чен. — Мне показалось, или она машину времени строить собирается? Это опасно! И… и вообще бредово! Адриан!
— А что сразу Адриан? — возмутилась Паон. — Адриан вообще в это не лезет!
Отец смирил Паон очень странным взглядом. Это была какая-то нетипичная для него злая насмешка — или что-то в этом роде, потому что такой взгляд Адриан впервые заметил у Кима в период его особенно злых розыгрышей. Ким вырос и перебесился, и грани добра и зла, вроде бы, нащупал, да и мстительности в нём поубавилось — поэтому тёмный жутковатый взгляд счастливо ушёл в прошлое.
Встречался потом у акум, причём не раз и не два — но акумы были теми ещё жизнерадостными ушлёпками и существовали в мире максимально чужеродными элементами. Да и с башкой у них были явные проблемы — но от ушибленных на голову ничего человеческого ждать и не следовало.
Поэтому злое едкое веселье отца было чем-то новым — и в мир точно не вписывалось.
— Они исторически лезут вдвоём, — холодно проронил отец. — И, знаешь, каким-то чудом живые.
«Если родители начинают ругаться», — как-то раз сказала Маринетт, — «твоя задача — прикинуться ветошью и слиться с интерьером. И не дай боже не отсвечивать — иначе огребёшь за все грехи человечества, ещё и сверху добавят, для профилактики». Семья Дюпен-Ченов была очень дружной семьёй — но Нино согласно кивал, подтверждая её слова своим богатым опытом, и Адриан решил это запомнить. Пригодилось бы на тот прекрасный случай, если бы отец всё-таки решился жениться на Натали.
Я — ветошь, мысленно напоминал себе Адриан. Лезть в эти разборки нецелесообразно. Отец не лез в его драмы, он — не лез в отцовские. Идиллия.
А ещё ему был задан прямой вопрос — и его было невежливо игнорировать.
— Машина времени — это что-то из фантастики, мадам, — отозвался он и повернулся так, чтобы совсем не видеть родителей и их нерешённые конфликты. — Но вот Камень Чудес, который открывал бы порталы через пространство и время, она, в принципе, собрать может…
— Не мели чепухи! — раздражённо выкрикнула Маринетт, сердито перелистывая журнал страницу за страницей и раздражаясь ещё сильнее. — Собрать Камень Чудес с нуля — это не тостер изолентой замотать! У меня квалификации на это не хватит!
— А вот и хватит, — флегматично отозвался Адриан.
— Нет!
— Да.
Маринетт яростно скрутила журнал в трубу — и Адриан начал подумывать о том, что, возможно, сейчас его не просто стукнут. Сейчас его изобьют до полусмерти.
— Талисман Мотылька тебе на что? — со вселенским терпением уточнил он. — Его же делали для того, чтобы быстро и безболезненно создавать модели для теоретических испытаний. Так что механизм нам вполне себе понятен: берём какого-нибудь человека, которого не жалко, отбираем у него вещь, к которой у него сильная эмоциональная привязанность, вот прям до слёз. Потом перебираем до основания, изворачиваем, изувечиваем, добавляем несколько лишних камней для стабилизации, привязываем к магическому ядру — и вот тебе Камень Чудес. Или продвинутая акума, если тебе угодно.
— Не угодно.
— Понимаю, — согласно кивнул Адриан. — Но в остальном — схема рабочая. А главное — вполне себе реализуемая.
И Маринетт замолчала, раздумывая над его словами.
Разговоры о бедовом Талисмане совсем не добавили Маринетт доброжелательности. Адриан признавал, что это был грязный приём — но потакать её триггерам возможности не было, время неощутимо ускользало сквозь пальцы, а они никуда не продвинулись. Маринетт стоило хорошенько разозлиться, чтобы выйти из зоны комфорта — потому что иначе, где-то глубоко подсознательно, у неё не было причин как-то менять ситуацию.
Хлоя знала об этом, когда устраивала свои периодические по-детски капризные нападки. Знал об этом и сам Адриан, терпеливо указывая Маринетт на неприглядную суть.
Получается, об этом знала и Двойник? Когда появлялась в моменты только обретённого, устаканившегося равновесия? С этой точки зрения диверсии Двойника не были актом нападения — только побуждением к действию. Интересно, чего она тогда добивается…
— Человек должен быть совсем-совсем на нашей стороне, — безапелляционно заявила Маринетт, бессознательно теребя журнал в своих руках. — И принести клятву на крови.
Адриан кивнул, признавая её в своём праве требовать беспрекословную верность от тех, кому она вручит суперсилы.
— Что до акум… — хрипло продолжала она и безжалостно смяла тетрадь. — Путешествия во времени — слишком запутанная штука, поэтому таких акум Моль не создавал, считая бесполезными. Потому что битва Времехода длилась для него несколько минут и была совершенно провальной. Хотя она почти стоила тебе жизни, а мне — бесконечного дня сурка и неделю мощнейшей дереализации, когда Исцеление сбойнуло, и воспоминания двух параллельных Ледибаг наложились друг на друга. Ощущалось хреново.
Её покачивало — то ли от нервов, то ли от усталости, — и из-за всей этой призрачной худобы и серой бледности Маринетт хотелось напоить снотворным и оставить в покое. Какая же досада, что сейчас никто, кроме неё, не может разобраться с часами Банникс, мрачно думал Адриан. Ничего, ей надо сделать этот рывок — и тогда они безжалостно припашут к делу Аликс с её кучей нерастраченной энергии, а потом у них будет всё время мира.
— Нужен человек с безупречной логикой, — бормотала она дальше. То ли для себя, размышляя, то ли до всех, но совсем тихо, вынуждая молча прислушиваться, а не сбивать с мысли бесполезными вопросами. — И с подходящим складом ума, чтобы хотя бы не чокнулся из-за нехронологического таймлайна и не запутался окончательно после пары прыжков. Аликс же что-то там хотела предложить, да? И историк она неплохой… как она соотносит исторические периоды разных стран на одной временной линии и не сходит с ума?.. Потому что вот выход «Звёздных Войн» в один год с последним гильотинированием до сих пор выносит мне мозг.
— Прогресс пугающ и неуловим.
— Кошмар.
Маринетт задумчиво закусила губу.
— Вот Хлоя заметила, — протянула она, разгоняя идею потоком сознания, — что Аликс дурная, но ничего не делает просто так. То есть, гипотетически, она могла встретить себя-из-будущего, получить от неё какую-то информацию — и, исходя из неё, лезть с предложениями о помощи. То есть это не глупая тяга к приключениям, это уже что-то более основательное и подтверждённое… И это бы не нарушило пространственно-временной континуум, потому что возможность путешествия во времени уже предусмотрена с самого начала. И событие замкнётся, как только Аликс получит свой Талисман, придёт в прошлое к себе же и скажет… что-то, что она там себе сказала. А ещё у неё есть просто потрясающие семейные часы, из-за которых она словила акуму. И в одержимости она разгонялась и переходила в прошлое в том же месте. Что нерационально, потому что нам нужно учесть ещё и перемещение в пространстве с минимальным путём разгона — это уже вопрос безопасности Аликс. Что, если… не знаю, создать некий перевалочный пункт в подпространстве, между начальной и конечной точкой? И открывать в это подпространство статичные порталы? И сделать для этого подпространства возможность создавать несколько порталов одновременно… в разные точки мира? Это же выиграет нам в функциональности и безопасности, да?
И Маринетт рухнула на диван, устало закрывая глаза.
— Надо же, — мрачно протянула Маринетт, растирая сухие веки. — Ублюдок сделал своим существованием хоть что-то полезное… Удивительно. А ты, гад, знал всё с самого начала — и молчал… Ш-шахматист чёртов… Вот сам и сформулируешь устав для Кюбдель, чтобы не лезла, куда не стоит, и не злоупотребляла возможностями. А то запустит Судный день — и зачем тогда всё это будет?..
Адриан передёрнулся, представив вооружённую Аликс в неуправляемом азарте, и кивнул, соглашаясь на всё, что угодно.
Примечания:
И, солнышки-лапочки-котики, давайте по старой схеме :)
Вы мне отзывы -> я читаю, радуюсь и получаю эндорфинчики -> это поднимает меня из мёртвых после экзамена -> неудержимый прилив сил хлещет как из фонтана и я на спидах дописываю проду.
А там милости ＼(≧▽≦)／
Адрианетт адрианеттится;
Ниналья нинальится (в каком-то смысле этого слова);
Нино лучший бро всех времён и народов;
Адриан сладкий зефирный влюблёныш;
Том - отец года;
Маринетт входит в полную магическую силу -
и многое другое в нашем увлекательном сериале "Падая и поднимаясь", не переключайтесь!
Бета: Не знаю, как вам, а мне 70 страниц пролетели охуенно (это при том, что я внимательно вычитывала и правила)
Автор: Это потому что тут 31 страница ЛОЛ :'D