***
Таблетки я раздаю прямо перед выходом с работы. В шестой палате непривычно тихо, и, кажется, я вижу, почему. — Почтенные господа, кто-нибудь из вас в курсе, где Макисима-сан? — Он сказал, что устал от нас, дебилов, — фыркает Кагари. — Он продул мне две партии в го, обозвал гнусным читером и ушел в библиотеку, — уточняют из другого угла. Оборачиваюсь на голос и, разумеется, вижу черную макушку Когами — он залипает над очередным Прустом. Удивления я не ощущаю, но изображаю: — Вот как? — Как ребенок. Совсем не умеет проигрывать, — уточняет Когами со значением, поднимая глаза от книги. Интересно. — Должно быть, вы правы, Когами-сан. Спасибо. — Не за что, Урахара-сенсей. Обращайтесь. Тоже со значением. Что ж, тогда, разумеется, обращусь. Завтра-завтра, не сегодня — так лентяи говорят. Или люди, которые отправляются накидаться в баре с лучшим другом. Лучший друг забирает меня прямо из библиотеки, пока я скармливаю Макисиме таблетки. Йоруичи-сан смотрит на него все это время очень внимательно, затем я знакомлю их и наблюдаю, как они церемонно раскланиваются с очень похожими выученными светскими улыбками. Ну, с подругой моей все ясно, она принцесса знатного клана и это ее обычное выражение лица на приемах, а в каких верхах он такого нахватался — вопрос. Славный пацан, хоть и маньяк, говорит Йоруичи-сан мимоходом, между второй и третьей кружкой пива, идеально воспитан и идеально себя ведет в любом обществе, не какой-нибудь босоногий обдрот, ты, Киске, береги его, авось пригодится. Что ж — именно этим я и занимаюсь вот уже второй месяц подряд. И завтра непременно продолжу. Но завтра.***
Начинаю я с того, что вылавливаю в курилке Когами, где он сидит на подоконнике вместе с Макисимой — при моем появлении они синхронно замолкают. От моего внимания, разумеется, не ускользает, как они обмениваются взглядами, и Когами еле приметно кивает моему пациенту в ответ на некую, видимо, молчаливую просьбу. В моем кабинете Когами занимает кресло напротив моего и смотрит все так же нейтрально-вопросительно. — Я в вашем распоряжении, Урахара-сенсей. — Вы давеча так многозначительно сказали, что Макисима-сан не умеет проигрывать… — Расскажу вам одну историю, хорошо? — я киваю, и он продолжает. — Макисима-тян, когда только-только появился в больнице, почти сразу же подружился со всеми нами — я имею в виду нашу шестую палату — и привык считать нас чем-то вроде своей стаи. А у нас тогда работал санитар, некий Танака, имя, простите, запамятовал. Он был отвратительным жирным мешком дерьма, если уж честно. Все знали, что он домогается больных, но на это закрывали глаза — желающие работать в психушке в очередь не выстраиваются. Так вот Танаке не повезло положить глаз на нашего Гинозу — впрочем, было там что-то реальное или нет, я не в курсе. На мои прямые вопросы Гиноза отмалчивался или посылал меня к черту, так что вмешиваться я не стал. А Макисима стал. Однажды он, как я понял, стал свидетелем подкатов жирдяя и в своей обычной манере попросил его больше так не делать. Ну, как попросил. Я слышал фразу «если ты, жирное уебище, не отвалишь от Гинозы и я увижу тебя рядом с ним, пожалеешь, что на свет родился». И, думаю, увидел, потому как через неделю я, опять же, краем уха услышал, как Макисима-тян назначал Танаке встречу в ванной в два часа ночи. Естественно, я подумал, что он собирается убить его — а что еще я мог подумать? Итак, я прокрался вслед за ним, так что он даже не услышал меня — или просто решил не обнаруживать это, я не спрашивал потом. Он зашел внутрь, к душевым, а я встал в, гм, предбаннике, в тени. Танака, видимо, был уже там. Но, к моему удивлению, никакой жестокой расправы не последовало. Макисима заговорил, и я, признаться, от изощренности его ума прихуел. Оу, простите, то есть слегка опешил. Оказалось, он каким-то образом через локалку закинул жирному на мобилу вирус, который выпотрошил телефон, как скорлупку, и отослал найденное куда следует. Танака тут аж запищал от ужаса, и я понял, что там было что-то правда стремное. А Макисима сказал, что его адвокат уже передал все данные в прокуратуру, так что беззаботной жизни Танаки завтра конец. Впрочем, сказал он, ты можешь положить ей конец сегодня, зато сам. Ах да, какие-то особенные фотки он послал кое-кому из мафии. Похоже, Танака знал, о чем речь и чем это грозит, потому что, судя по звуку, плюхнулся на пол и пытался валяться у Макисимы в ногах и умолять о пощаде. А тот сказал, что поздно, он предупреждал, теперь Танака может только погибнуть, как пристало истинному самураю. И что вы думаете, Урахара-сенсей? Этот идиот так и сделал. Я вот тогда только понял, что такое так называемый гипноз ситуации. О господи, у него был здоровенный острый кусок зеркала — там в ванной одно настоящее, он оттуда его отломал — но он даже не попытался напасть на противника. Какой-то Макисима Сёго посоветовал ему убить себя — и он убил себя, прикиньте. Визг, который он при этом издал, был поистине нечеловеческим. И в тот же момент Макисима отступил из душевой назад, и я тут же поймал его и сгреб в охапку. На камерах потом выглядело, как будто мы в обнимку оттуда попятились — очень удачно вышло. А тогда я сразу понял, в чем дело — кровищи натекла огромная лужа, хорошо, что уровень пола там ниже. Тут как раз сбежались больные, дежурный санитар и Караномори-сенсей, она некстати засиделась допоздна. Я вспомнил времена работы в полиции и довольно ловко оттер всех от дверей с дежурным «расходитесь, не на что тут смотреть». Ну, кроме Караномори, разумеется. Она включила свет, заглянула внутрь, поморщилась и, само собой, уставилась на нас с Макисимой. Я сказал, что это типичный саморез и надо вызвать копов, и они приехали в одно время с завотделением. Касеи-сенсей сверлила Макисиму очень грозным взглядом, однако тот демонстрировал здоровое недоумение и брезгливость. Попытайся он разыграть шок, она бы заподозрила неладное, но, думаю, он это понимал. Допрос проходил параллельно с просмотром записей с камер, бардак, конечно, так не делают, но было очень смешно. Потому что следователь спросил, зачем мы с Макисимой пошли в такое время в ванную, а я взял и ляпнул, что у нас было свидание. Мы же, мол, не знали, что этот придурок там где-то прячется, ванная комната большая. Может, он вообще следил за нами, извращенец. Наш коп покраснел, смешно, прямо пятнами, но сдуру спросил, почему мы не выглядим мокрыми. На это я возразил, что люди на свидании обычно не моются, а делают что-то другое. Этот умник спросил, почему в таком случае мы одеты. А на это Макисима строго ответил, что интеллигентные люди не предаются порочной страсти на первом же свидании. После этой отповеди нас отпустили, сняв отпечатки пальцев. Стекляшка, которой зарезался Танака, оказалась совершенно чистой. Его смерть была признана суицидом, а я никому не сказал ни слова. Однако в больнице отчего-то сложилось устойчивое мнение, что Макисима приложил к этому руку. А Гиноза, к сожалению, запал на него из-за этого окончательно. Хотя Ма-тян на тот момент уже сто лет как перестал строить ему глазки — помню, меня это бесило сначала… Мрачные молодые люди тащатся от маньяков, говорила Йоруичи-сан. А еще, кажется, у них напрочь потеряна связь с реальностью. — Хотите сказать, Гиноза-сан решил, что Макисима-сан зарезал Танаку-сан, чтобы освободить его от домогательств? — Ага, — Когами невесело улыбается. — Но на самом деле Макисима просто решил, что Гиноза — его игрушка и нечего всяким уродам на нее посягать. Как трехлетка, понимаете, Урахара-сенсей? Опять. — К чему вы все время это подчеркиваете, Когами-сан? — К тому, что Ма-тян вовсе не тот карикатурный монстр, каким его изображают в интернетах и, чего греха таить, у нас в больнице, он просто… просто не вырос. Мы с ним говорили о его жертвах, и я бы не назвал ни одну из них невинной. У него своеобразное представление о справедливости, но он хороший на самом деле. — Вы как будто защищаете его от меня. — Да. Потому что не понимаю ваших мотивов и не могу не вступиться за него, как вступился бы он сам за меня или любого из нас. Разговор становится все более и более занимательным, почему только я не затеял его раньше? Еще и вот это любопытное замечание обо мне. — Простите, Когами-сан, а что именно вас смущает в моих мотивах? — То, что я их не понимаю. Вы ведь не тот, за кого себя выдаете, Урахара-сенсей. Ого. Внезапное прозрение? Или грань шизофрении и гениальной интуиции и впрямь так тонка? — Вы ставите под сомнение мою компетентность, Когами-сан? — Нет-нет, — отмахивается он, нахмурившись, — уверен, что, помимо прочего, вы отличный психиатр. А вот это самое «прочее» не дает мне покоя. — Отчего же? — Оттого что я беспокоюсь за друга, естественно. Вы можете оказаться, например, мафиозным убийцей, или киллером, нанятым родственниками какой-нибудь жертвы, или… — Спасибо, я понял вашу мысль, Когами-сан, — от удивления я даже улыбаюсь. — Но вы должны быть окончательно и бесповоротно не в себе, чтобы предположить, что я мог бы убить Макисиму-сан. Когами недоуменно вскидывает брови. Да, вижу, я ему определенно не нравлюсь — то ли он своим следовательским чутьем ощущает фальшь во всем моем образе, то ли что-то очень конкретное его во мне бесит, то ли… хотя нет, ну не ревнует же он, в самом деле. — Потому что он представляет собой интересный случай и вообще психопаты мало изучены? О да, он, похоже, здорово меня недолюбливает. Ну и ладненько. — Нет. Просто он мне нравится. Вам разве нет? Когами замирает с очень необычным выражением лица — словно бы благостное облегчение начало сменяться растерянностью и заклинило на полпути. — В каком смысле, Урахара-сенсей? Я неопределенно повожу ладонью в воздухе и глупо улыбаюсь. Ну чтобы уж точно понял. — Ну в обычном. У нашего маньяка армия фанатов, все в восторге от него. Как насчет вас, Когами-сан? Он хмурится. Пауза достаточно длинная, чтобы можно было уже и не отвечать. — Урахара-сенсей, как вам не грех спрашивать такие вещи у без пяти минут женатого человека. Вопрос как бы не имел романтического подтекста, так что вовсе мне не грех, а вот он зря подставляется. Вспоминаю некстати, что невеста Когами-сан — Аканэ Цунемори, адвокат Макисимы. Почему-то это моментально приводит меня в хорошее настроение, так что я улыбаюсь, видимо, достаточно сладко и мерзопакостно: — Ну вы же, тем не менее, ответили, Когами-сан. Если бы взгляд имел физический вес, мой собеседник обрушил бы на меня целую тонну — даже боюсь предположить, чего именно. Ну, допустим, недовольства — в равной степени мной и собой. Понял, видимо, что сказал. Хорошо, что эти эмоции увлекают его настолько, что мне он аналогичного вопроса не задает. Ясно, что я бы не ответил. Зато потом Когами подробно рассказал бы Макисиме, как именно я не ответил, и с каким видом, и как гнусно ухмылялся при этом. А мне оно надо? То-то и оно.