***
Будь моя воля, я бы, наверное, забросил все остальные свои врачебные дела, чтобы только копаться в голове моего главного пациента. Собственно, именно ради него я здесь и работаю, раз уж он оказался таким крепким орешком и уморил двоих врачей. Интересно, чего, собственно, пытается добиться больница в его плане. Чтобы он перестал быть психопатом? Или наоборот, чтобы не переставал, но это стало полезным? Хотел бы я знать, как. Вся история с его будто бы множественной личностью выглядит выдуманной от начала и до конца, чтобы подтвердить его полную невменяемость. Потому что Макисима отыгрывает свою «светлую половину» с похвальной самоотдачей и явным удовольствием, но я уже точно знаю, что на самом деле он совсем не такой. Впрочем, он и вовсе не кровожадный маньяк-монстр. Он почти обычный человек, вот только с неотразимым обаянием и абсолютно без тормозов. Что ж, тормоза — это то, что я должен ему придумать и внушить, а если бы меня спросили о том самом обаянии, я бы порядком растерялся. В чем оно проявляется? Да ни в чем. Просто Макисима — феноменально приятный в общении человек, вот и все. С ним хорошо разговаривать, смеяться, молчать, пить чай, смотреть в окно, гулять по парку, сидеть в обнимку. Все, что он делает, — сплошная красота и восторг. Как он сидит, опираясь локтями на стол, как он жмурится на солнце, как он откидывает волосы назад, как он застегивает рубашку, как он смеется, запрокидывая голову, как он улыбается, глядя на меня, и тут же перестает улыбаться, переводя взгляд на кого-то другого, как он читает книги, чуть хмурясь, как он пьет чай — всего четыре строчки, а я мог бы перечислять бесконечно. Но он излучает такое невероятное удовольствие от жизни, от самого факта, что он жив, что хочется смотреть на него безотрывно. Нельзя сказать, что у него модельная внешность. Но если красота — обещание счастья, тогда Макисима безупречно красив. Практически произведение искусства. Я, должно быть, еще продолжаю надеяться, что излагаю все это совершенно беспристрастно и нейтрально. Хотя иногда физически ощущаю, как моя нейтральность трещит по швам. Особенно когда он держит меня за руку и так улыбается, как будто это я — бесконечное счастье, а не он. Понятно, что в конце концов я справлюсь и с этим. Всегда справлялся — и не вижу причин прекращать. А пока у меня есть моя фирменная вежливость и мягкость — и мне не нужно быть ни демонстративно отстраненным, ни подчеркнуто дружелюбным. Слава нейтральности, я могу не показывать свою привязанность к нему и не скрывать ее. И, само собой, ему вовсе не нужно знать обо всем этом.***
Мне, впрочем, нужно знать о нем еще больше. И раз уж я то и дело возвращаюсь к этой его легенде о раздвоенной личности, почему бы мне не поговорить об этом с автором идеи? Телефон знаменитого адвоката Аканэ Цунемори я добываю просто на ее официальном сайте — мне ни к чему уведомлять ни ее бывшего подзащитного, ни ее нынешнего жениха о своем желании побеседовать с ней. Поэтому я даже записываюсь на прием. Однако после обеда она сама перезванивает мне. Цунемори-сан очень радостно сообщает, что узнала, кто я такой, и еще более радостно приглашает меня на чай. К себе домой. То есть, фактически, к Когами домой. Просто блеск. Я, признаться, вначале теряюсь от такого радушия, однако Цунемори-сан мудро замечает, что разговор наш не для чужих ушей, а полностью избежать их в каком-то общественном месте не получится. Тут права она, а я –беззаботный идиот, который ни черта не смыслит в мерах информационной безопасности. Впрочем, она юрист, а я нет, что с меня взять. Так что вечером я стою с цветами, чаем и пирожными у совершенно типичной квартиры японского госслужащего на Асагайе — если только для госслужащих в принципе типично жить в таком симпатичном, но немного злачном районе. Когами казался мне слишком серьезным для этого места с узкими, кривыми улочками, бумажными фонарями и душевными барчиками. Что ж, наверное, не так уж хорошо я разбираюсь в людях — примерно как он сам. Аканэ Цунемори открывает мне сразу же — пару секунд я даже любуюсь ее тонким, резким силуэтом на фоне освещенной прихожей. У нее короткая, летящая стрижка, узкие, изящные руки и острая, сладкая улыбка — как леденец или застывшая карамель. Опасный человек — моя первая мысль. А вторая — повезло Когами. И третья — черт его знает, может, и не повезло, а может, повезло вдвойне. Все это фоном проносится у меня в голове, пока Цунемори-сан заваривает чай и мы ведем непринужденную светскую беседу — единственный жанр, который мне в самом деле удается. Но хорошего понемножку. И когда она подвигает мне чашку, а затем облокачивается на стол локтями — таким совсем не светским, но таким знакомым жестом — и смотрит вопросительно, я наконец спрашиваю: — Цунемори-сан, простите, что так сразу с личного, но — вы не склонны, случайно, к некоей нейроатипичной солидарности? Девушка смеется — искренне, весело и характерно запрокидывая голову. А потом смотрит очень серьезно — ее взгляд становится неожиданно жестким и тяжелым. И отвечает: — Нет, Урахара-сан. Нисколько. — Тогда позвольте все же полюбопытствовать, что вас побудило взяться за такое сложное дело? — За несложные я не берусь, — она пожимает плечами. — Но если дело не просто сложное, а заведомо проигрышное… Цунемори-сан даже перебивает меня — так сильно она, похоже, удивлена. — Вы, должно быть, шутите, Урахара-сан. Какое же оно проигрышное — сменить вышку на несколько лет психбольницы? И кому — совершенно, между нами, вменяемому человеку. — А вы были уверены в таком исходе? — Нет, конечно. Но вы поймите, я на нем ничего бы не потеряла, только приобрела. С одной стороны, это обычная скандальная известность. С другой — для некоторых я сразу же стала так называемым адвокатом дьявола. С третьей — определенного сорта люди стали считать меня бесстрашным поборником высшей справедливости, еще некоторые — чуть ли не борцом с системой. С четвертой — мне сразу начали симпатизировать прозападно настроенные деятели, помешанные на гуманизме и правах человека. С пятой — я получила бесценный опыт общения с человеком такой силы обаяния. Ну и, честно говоря, Макисима-сан очень милый, с ним и работать приятно. Впрочем, о чем я, вы, должно быть, уже заметили… Ага. И даже думал об этом все утро. — Да, Цунемори-сан. И, очевидно, не только я. Она вздыхает, и словно бы какая-то тень пробегает по ее лицу. — Да, Урахара-сан, вы совершенно правы. Хотя, если бы Шинья-сан не был так им очарован, мы бы, наверное, и вовсе не встретились… Поворот не то чтобы совсем неожиданный, однако я не был в курсе знакомства Когами и Цунемори-сан и уж точно не подозревал, что Макисима имеет к этому какое-то отношение. — Вот как? — Ну конечно, — моя собеседница поднимается, чтобы заварить чай второй раз. — Мы столкнулись в полицейском участке, Шинья-сан заходил к кому-то из старых знакомых, а я — к одной подзащитной. Он услышал мое имя и подошел узнать, не я ли тот самый адвокат Макисимы Сёго. Ну, меня часто об этом спрашивали, однако когда он пригласил меня на обед, я порядком удивилась, и еще больше — когда услышала историю их знакомства. Шинья-сан так понравился мне, что я даже расстроилась… — Отчего же, Цунемори-сан? — Оттого, Урахара-сан, что он был, как я уже сказала, совершенно очарован Макисимой-сан, тем более перед тем как его выписали из больницы, они рассорились в пух и прах, уж не знаю, почему. А главное, было ясно как день, что это безнадежная история, в которой не будет никакого «долго и счастливо», поскольку Шинья-сан никогда не справился бы с Макисимой-сан. Но то ли мне это все показалось, то ли разругались они и правда всерьез, потому что затем Шинья-сан неожиданно стал звать меня на свидания, на выставки, в кино, в небольшие поездки по стране, в общем, не знаю, как-то все так сложилось, что теперь я даже здесь живу, — Цунемори-сан немного недоуменно пожимает одним плечом, расставляя чашки. — Когда вы, Урахара-сан, спросили о «нейроатипичной солидарности», вы мне, конечно, польстили, намекнув на сходство с Макисимой-сан, но из общего у нас в самом деле только диагноз. А еще улыбка, походка и некоторые манеры. Но прямо упоминать об этом в контексте их сложных отношений с Когами было бы бестактно. Так что я спрашиваю о другом: — Кстати, о диагнозах… вся эта история о множественной личности — ваша идея, Цунемори-сан? Она кивает, улыбаясь чуть смущенно. — Да. Видите ли, Урахара-сан, мне нужно было выстроить четкую линию защиты на суде. Вина Макисимы-сан была доказана, да он и сам полностью признал ее. И, знаете, он с таким безмятежным, непроницаемым лицом рассказывал мне про свои преступления, что в какой-то момент я подумала — он не в своем уме. И тут же одновременно и поняла про психопатию, и нащупала опору. Это было как озарение, я сразу же вспомнила, что в 4-й городской уже содержатся многие преступники и что кто-то говорил, будто бы кое-кто из тамошнего начальства особенно интересуется психопатами. Не спрашивайте, почему, Урахара-сан, я не в курсе… но все как-то удачно сложилось. Понятно было, что Макисима-сан не того типа маньяк, которые впадают в ярость и бешенство, а потом ничего не помнят, это совсем не его типаж. Он у нас получился таким, мм, диким, но прекрасным, словно он не может себя контролировать и не понимает, почему убивать — плохо, и в то же время чужие страдания ранят его, он искренне раскаивается и надеется излечиться и искупить свою вину, став полезным членом общества. У Цунемори-сан такое мечтательное выражение лица, что я моментально понимаю — ее совершенно не волнует тот факт, что подзащитный в самом деле хладнокровно убил полдюжины человек. Ну, если волнует, то не больше, чем его самого. Зато созданной легендой она в самом деле любуется — на правах соавтора. Я, правда, тоже — но на правах зрителя. — Красиво, — вздыхаю я. — Невинная майская роза и ее смертельно острые шипы, мда. — Точно, — она смеется, — именно такой образ, привлекательный, нежный, но холодный и поверхностный. Хотя, как мне показалось, он далек от реальной личности. Макисима-сан гораздо более цельный, рациональный и жесткий. Ну и намного более страстный, конечно. Любить, так вдребезги, дружить, так взахлеб, ненавидеть, так до смерти… Надо же. Эту его сторону я пока не знаю — хотя, видимо, как раз начинаю узнавать. — Цунемори-сан, вы что-то такое имели в виду, говоря, что Когами-сан не справился бы с ним? — Да, да. Макисима-сан имеет свойство подавлять всех вокруг. И нужно иметь изрядную силу воли, чтобы не потакать ему во всем, гнуть свою линию и удерживать его внимание. Тут она бесконечно права. А поскольку я вовсе не уверен, что у меня есть та самая изрядная сила воли, то этот вопрос я предпочитаю не развивать. И только на прощание я вновь почти случайно задеваю тему сходства Цунемори-сан и Макисимы. — Простите, Цунемори-сан, но почему все-таки вы стали адвокатом, а не… Но она понимает меня сразу же и со смехом перебивает: — А не маньяком, да? — Ну… вроде того. Цунемори-сан внезапно становится очень серьезной. — Потому что защищать людей — хорошо, а убивать — плохо. Это же очевидно, Урахара-сан. И не поспоришь. Этика — страшная штука в умелых руках.