***
Оставшись один, я перевожу дыхание и закрываю глаза. Что я там хотел? Напиться? До отключки не получится, мне столько не выпить, но стоит хотя бы попытаться. Конечно, кирять в гордом одиночестве — дурной тон, но что поделать. Я продолжаю думать об этом, пока иду по коридору, и тут — о чудо — вижу свет под дверью кабинета Караномори и бездумно стучусь. Через полминуты она открывает. — О, привет, Киске. Неужели уже закончил? Пошли покурим. Я молчу, пока мы идем к лестнице и пока она закуривает, и сам тоже затягиваюсь сигаретой, вытащенной из ее пачки. — Шион-сан, что ты делаешь сегодня вечером? Караномори смеется — весело и беззаботно, вот бы и мне так. — Хочешь позвать меня на свидание? — Лучше! — для убедительности я даже приподнимаю указательный палец. — Хочу позвать тебя в бар, чтобы нажраться до свиноты. — Хмм, завтра, в принципе, у меня выходной, — она на секунду задумывается, — знаешь, да, пожалуй, пошли. Свиноты не обещаю, но компанию тебе составлю. Ты какой-то бледный и несчастный, и я тебя не брошу! — Благодарю, Шион-сан, — церемонно отвечаю я, и она снова хохочет, не иначе, смешинки ест целыми днями. И тут вдруг Караномори присматривается ко мне как-то очень внимательно — что-то пристально разглядывает. Ее лицо становится необычно встревоженным, и я на всякий случай тоже пугаюсь. — Боже, Киске, да у тебя кровь. Что с тобой? — А… — я рефлекторно прикасаюсь пальцами к губам и вспоминаю, как… и черт, кажется, я краснею. — Не страшно, это не моя. — А я видела кое-кого десять минут тому назад с таким же украшением. Да, тебе точно стоит выпить. Она смотрит на меня так лукаво и так понимающе, что мне хочется провалиться сквозь землю. Я даже не говорю «это не то, что ты подумала» — хотя бы потому что это практически то, разве что с небольшими поправками. Мы выходим из больничных ворот; я вдыхаю холодный, ясный воздух и думаю, что надо завести в больнице чертов веер, наконец. Первым делом, зайдя в любимый обдротский бар «Счастливая лапка судьбы», я заказываю два лонг-айленда и утаскиваю Караномори за столик в дальнем углу, потому что стоит ей появиться на пороге, как все посетители и кое-кто из персонала начинают беззастенчиво таращиться на нее. Эх, нелегкая моя судьба — постоянно таскаться по барам с красивыми женщинами. Я на их фоне определенно теряюсь. Привести, что ли, сюда одновременно Шион-сан и Йоруичи-сан? А что, смешная идея. — Киске, ты так гнусно ухмыляешься, словно задумал какую-то пакость, — сообщает моя спутница, отпивая изрядный глоток. — Мм, какая вкусняка, тут знают толк. — Ага, мое любимое место, — рассеянно киваю я. — А все пакости со мной уже произошли за сегодня, так что нечего задумывать. — Давай, выкладывай, — Шион-сан откидывается на спинку стула, закидывает ногу на ногу и закуривает (соседние столики пребывают в блаженном обмороке). — Что он натворил? — Для начала он пришел ко мне и сначала просто вынул из меня всю душу заходами издалека, про то, как я его будто бы страшно мучаю, а потом объяснился в любви и подставил свою повинную голову. — Что, и это всё? — А что еще могло… фу, Шион-сан, мне кажется, ты про какие-то непристойности подумала! — Тебе не кажется, — блондинка выразительно делает бровями, смеется и закуривает снова. — Ну ладно, по закону жанра я не могу не спросить — а ты ему на это что? — Ну. Сначала я охуел и молчал. — Логично, — кивает она и задумывается на пару секунд, — хотя нет, логично только то, что сначала молчал. Охуевать-то с чего? — Э. Ну это было как-то неожиданно. Не, я понимаю, что к такой красотке, как ты, каждый день подкатывают пациенты, коллеги, соседи, знакомые и незнакомые, но я не столь популярен. — Погоди. Ты же не хочешь сказать, что все это время не замечал, что бедный мальчик по уши в тебя влюблен? Так. Кажется, на сегодня сюрпризы еще не исчерпаны. — Ты же не хочешь сказать, что это очевидно и все вокруг были в курсе, кроме меня? — Киске, открою тебе страшную тайну, — Шион-сан наклоняется над столом и жестом призывает меня сделать то же самое. — Ну? Она заговорщически улыбается и шепчет мне на ухо: — Всем по-ху-ю, — и снова откидывается на спинку стула, довольная моим ошарашенным лицом. — Я заметила, поскольку знала, что у вас сложные отношения, и наблюдала за их развитием. Когами-кун, полагаю, знает из первых рук. А остальным… — …Похую, — растерянно повторяю я. — Чувствую себя одним из этих остальных. — Да не выдумывай. Ну, как врач, ты, конечно, слажал по полной программе. Тем более ты психиатр, а не гастроэнтеролог какой-нибудь. Это же надо, не заметить, что твой пациент по тебе розовые слюни пускает и видит тебя в своих влажных снах… — Я не смотрел в его сны, — раздраженно отвечаю я. — И вообще… — И вообще ты был слишком поглощен размышлениями о том, что сам к нему неровно дышишь и надо с этим что-то делать, а именно, затолкать поглубже себе в… гм… глубины страдальческой души. Вот блядство, думаю я с нехарактерной для себя ожесточенностью. Она права. И как ей только удалось в одной емкой фразе сформулировать все эти разрозненные метания, мучившие меня в течение двух последних месяцев? Старею, наверное. Или у меня и правда от него крыша едет. — Я наговорил ему кучу всякого говнидла, если честно. Что он психопат, а следовательно, не способен любить. Что я подозреваю в нем желание использовать меня для всяких гнусных целей. Что он постоянно манипулирует окружающими, не считаясь с их чувствами, а значит, ему нельзя верить. Что я жалею о том, что у нас такие… сложные отношения и я не могу просто отшить его. Что я и так трачу на него кучу времени и сил. Что я охотнее всего обколол бы его седатиками, чтобы он упокоился. Что пусть пойдет и придумает себе, что я к нему чувствую, и успокоится на этом. — И где-то посреди всего этого ты цинично отъебал его на рабочем столе. Мое воображение работает быстрее, чем хотелось бы. Особенно после двух коктейлей. Я зажмуриваюсь и встряхиваю головой, чтобы прогнать навязчивый образ Макисимы, который лежит на моем столе, с полузакрытыми глазами и полуоткрытым ртом, нежно-алым от крови, в расстегнутой рубашке, рукавами которой его руки связаны за спиной, в то время как одна его ступня упирается мне в плечо, а вторая… «Спинка кресла как раз на уровне ваших плеч», сказал он тогда. Лежа на чертовом столе и уложив ноги на чертову спинку чертового кресла. Черт возьми. Я закрываю лицо руками, судорожно втягиваю прокуренный воздух и при этом издаю странный звук — он удивляет меня самого сходством с беспомощным всхлипом. — Н-нет, Шион-сан, — говорю я, с трудом переводя дыхание и ощущая настоятельную потребность закурить. — Ничего подобного. Я его и обнимал, и целовал, и к сердцу прижимал, было дело. И даже, пожалуй, довольно цинично все это проделывал. Но никаких столов. Караномори смеется и прикуривает мне сигарету. — У тебя руки дрожат. — Это потому что ты брякнула про стол и я представил себе!.. — Я специально брякнула. Потому что так и думала, что ты даже не… — Стоп. Не надо повторять. Пощади. — Бедный мальчик, — вздыхает она. — Он-то бедный? — Да оба вы, оба.***
В конечном итоге мы все-таки более или менее напиваемся. Во всяком случае Шион-сан рассказывает мне множество аналогичных случаев из своей и чужой практики, в которых все закончилось хорошо и никто не умер. Но я далек от того, чтобы проводить какие-то параллели и обретать оптимистичный взгляд на вещи. Однако моя прекрасная собеседница настоятельно рекомендует мне поменьше загоняться, побольше высыпаться и разобраться уже наконец в своих невзъебенно (какое занятное слово, надо запомнить) сложных чувствах к Макисиме и перестать его мучить. Ага, легко сказать, думаю я и напоминаю ей о профессиональной этике. Сначала Шион-сан долго пытается сообразить, что именно я имею в виду, и сосредоточенно хмурится, выслушивая мои теоретические выкладки, а потом машет рукой, смеется и от души советует мне засунуть все эти формальные глупости в задницу главврача и там три раза провернуть. Потому что благо и счастье пациента, безусловно, превыше всякой этики-хуетики, особенно моего пациента, поскольку жизнь его и так сломана и никакого просвета в ней не предвидится. На этом месте она утирает скупую женскую слезу, и мы как раз подходим к подъезду дома, в котором она живет. — Кстати, Киске, а у тебя есть уже какие-то планы на Новый год? — спрашивает она внезапно. Ой. Новый год. Середина декабря, а я совсем об этом забыл. — Нет, — признаюсь я, — вообще об этом не думал. А что? — Тут такое дело, мне на днях уехать надо. Подежуришь за меня следующие две недели? А я вместо тебя в начале года выйду… — Да говно вопрос, — говорю растерянно, — даже наоборот, отлично, мне бы как раз сейчас побольше времени занять работой. — Вот и славно. Спасибо, Киске, — Шион-сан чмокает меня в щеку и смеется. — Ты бы сгонял, что ли, куда-нибудь на праздники развеяться. Только не в крематорий! Я смеюсь тоже и наконец прощаюсь с ней. Когда я подхожу к больнице, у меня даже почти умиротворенное настроение. Однако оно сменяется иррациональным ощущением тревоги, когда я обхожу этаж на ночь. Так и есть, четвертая палата пуста, и я снова чувствую комок в горле и неприятное тянущее чувство в животе. Когда я подхожу к библиотеке, то сразу замечаю пробивающийся из-под двери свет торшера, и мое сердце предсказуемо пропускает удар, прежде чем я решаюсь зайти внутрь. И тут же замираю от неожиданности: на угловой тахте сидит Когами, уютно завернувшийся в библиотечный плед, и читает книжку. — Добрый вечер, Урахара-сенсей, — приветствует он меня, и по его взгляду и целой гамме оттенков голоса я понимаю — всё знает, и в подробностях. — Добрый, Когами-сан, — соглашаюсь я и усаживаюсь на ближайший к нему стул. — Вы тоже хотите рассказать мне, как я жестоко мучаю невинное дитя, у которого руки по локоть в крови? Он усмехается и примирительно поднимает руки с открытыми ладонями. — Нет-нет, кто я такой, чтобы осуждать вас. Тем более когда вы оказались в подобной… неоднозначной ситуации. — Как вы изящно заменили выражение «в полной заднице». — Задница довольно тощая, а вы — изрядная заноза, — Когами пожимает плечами и смотрит, как ни странно, довольно сочувственно. — И это я еще не фонтанирую искрометными метафорами и фрейдистскими шуточками, хотя тема, согласитесь, благодатная. Но это только потому, что кое-кто вынес мне весь мозг и я не в состоянии им больше шевелить. А знали бы вы, как меня уже тошнит от фразы «все будет хорошо»… — Простите, Когами-сан. Если б я знал, что моя отповедь несчастному больному так фатально отразится на вашей голове, я бы, разумеется, сразу же предложил ему руку и сердце. — А что, было бы смешно, — меланхолично вздыхает он. — Хотя нет, не смешно. Если бы я хоть раз в жизни увидел его счастливым, то, наверное, зарыдал бы от умиления. — Надо же, как все пекутся о благе маленького бедного маньяка-убийцы, — ядовито замечаю я. — Не далее как полчаса назад мне уже посоветовали положить нечто важное на профессиональную этику, гм, хуетику, чтобы осчастливить прекрасное создание. — Это Караномори-сенсей такое сказала? Судя по лексике, она, — Когами ухмыляется одобрительно. — Угу. И то, что я обычный человек со своими планами на жизнь, я полагаю, совсем-совсем неважно. — О! — Когами торжественно приподнимает указующий перст. — Это именно то, что я ему пытался втолковать в течение часа. Знаете, там, про свободную волю, субъектность, вот это вот все. — Господи, — я даже картинно поднимаю голову к потолку, — спасибо, что вразумил хоть одного человека в этом дурдоме. — Это было маленькое чудо, — невозмутимо сообщает мой собеседник. — Для вразумления прочих тут есть, например, вы. Справедливо. На обратном пути к своему кабинету я заглядываю в шестую палату: Когами на мой вопрос, почему он в такое время сидит в библиотеке, загадочно сообщает, что его «выдавили из структур», и я хочу убедиться в том, что понял его правильно. Так и есть. Макисима спит в его кровати, завернувшись почти до ушей в одеяло, и по всей длине оно заботливо подоткнуто. Какая трогательная дружба, думаю я с некоторым неудовольствием. Мой сложный пациент лежит на животе, подложив руку под подушку, и серебристые волосы накрывают его левую щеку. Я осторожно заправляю их ему за ухо и наклоняюсь, чтобы прикоснуться губами к его виску. Он улыбается. Надеюсь, что во сне.