***
Однажды мне довелось видеть, как Йоруичи-сан играет в игру под названием «Darkest dungeon» — один из ее персонажей достиг крайнего значения стресса и умер от разрыва сердца, но перед этим произнес нечто несвязное, вроде «как же это получилось?!» Так вот, именно эта фраза крутится у меня в голове последние минут пятнадцать. Потому что я встречаю Новый год стандартно, в храме Каннон — вот только обстоятельства, мягко говоря, довольно необычны. Во-первых, это не мой любимый Сенсодзи на Асакусе, а Хаседера в Камакуре, а во-вторых — именно этим объясняется выбор места — со мной три удивительных человека. И да, все они совершенно нормальные, живые люди. Ну, как нормальные. Маньяк-убийца, параноидный шизофреник и психопатка, которая при этом блестящий адвокат. Как же это получилось?..***
С утра Макисима обнаружил, что в доме, помимо известных ему спален, гостиной, библиотеки и кухни, есть еще и магазин, занимающий добрую половину первого этажа. Он долго и внимательно разглядывал товары и ценники, а потом спросил очень нейтральным, очень специальным голосом: — Конфеты? Вы серьезно продаете конфеты, Урахара-сан? — Почему же, не только, — возразил я на автомате, и его лицо тут же стало отвратительно понимающим — и совсем непонятно, что именно понимающим. — А, — ответил он успокоенно. — Да, ясно, я так и подумал. Прозвучало очень неприятно. Не мог же он каким-то образом догадаться, что..? — Прости, Сёго, но что ты подумал и что тебе ясно? Макисима приподнял брови. — Мне казалось, вы бы не хотели, чтобы я озвучивал это вслух, Урахара-сан. На этом месте я понял, что, конечно, догадаться он не догадался, зато мысли его движутся в каком-то ну очень странном направлении. — Нет-нет, скажи, мне очень интересно. На лице его выкристаллизовалось легкое сомнение, но он пожал плечами и улыбнулся. — Ну, очевидно же. Вы синтезируете какую-то продвинутую наркоту и толкаете ее под видом сладостей… — наверное, у меня сделался какой-то не такой вид, потому что он прервался на полуслове и нахмурился. — Хотите сказать, это не так? Не то чтобы я хотел что-то сказать. Но, наверное, нужно было. Возмутиться несправедливому обвинению, спросить, что заставило его так думать. Однако какое-то время я был слишком удивлен и растерян. Среди всей невероятной херни, в которой меня подозревали за мою долгую жизнь, до сих пор не было никаких намеков на создание и распространение наркотиков. Никому это не приходило в голову — а Макисиме почему-то пришло. Интересно, как. — Как тебе это в голову пришло? — Посудите сами, Урахара-сан, — он улыбнулся чуть виновато, — вы же сами сказали, что у вас тут подземная лаборатория, а теперь я вижу у вас же магазин конфет, и половина из них — обычных известных марок типа «Моринаги» и «Мейдзи», а другая половина — явный хенд-мейд. Что еще я мог подумать? Прозвучало даже почти логично, хотя если бы это в самом деле была наркота, разве я стал бы выкладывать ее вот так запросто на прилавок? Впрочем, если бы я спросил об этом, он наверняка предложил бы пару логичных объяснений — а то и способов беспалевной продажи наркотиков через магазин сладостей. Но, как ни смешно, меня волновало другое. — По-твоему, я похож на барыгу? Макисима смутился — даже скулы немного покраснели. — Ну, если честно, то да. Особенно когда вы в этом вашем темном хаори и с веером. А если бы у вас еще были дымчатые очки и шляпа — вообще бы сомнений не осталось. Тут я припомнил, что в шляпе выгляжу как раз как будто на мне еще и дымчатые очки, и мне стало неожиданно весело. — Очков у меня нет, а шляпа — вот она. Макисима воззрился на мою полосатую шляпу с таким изумлением и неясным восторгом, что я тут же напрягся. Как и следовало ожидать, он немедленно устремился к зеркалу и надел ее на себя. А потом повернулся. Я даже вздрогнул — казалось, будто мое отражение вышло из стеклянной глади навстречу. Светлые волосы, затененные глаза и неприятная улыбка. Даже прядь посередине лица на месте. — Ну как, на кого я похож, Урахара-сан? — спросил он, и наваждение рассеялось — видимо, от звука его голоса, все-таки он заметно ниже моего. — На меня, — честно ответил я. — Это же замечательно! — отозвался Макисима так радостно, что я догадался о продолжении раньше, чем он его озвучил. — А куда вы обычно… — Обычно Сенсодзи, но, в принципе, подойдет любой крупный храм, посвященный Каннон. Вот тут он удивился действительно сильно. Стянул с головы шляпу и уставился на меня. Молча. Что-то при этом происходило в его голове — и я не знал что, и это нервировало. Затем он нервно усмехнулся. — И вы все еще будете утверждать, что вы — обычный, нормальный человек, Урахара-сан? — А что не так? — Обычный, нормальный человек, — он выделил эти слова неожиданно ядовито, — пошел бы в синтоистский храм*, а уж тем более так бы поступил обычный, нормальный человек, весь дом которого оформлен в традиционном японском стиле. Но мы, конечно же, будем считать, что вы идете в храм Каннон потому, что это бодхисаттва, посвятившая себя избавлению живых существ от страданий, и это выбор, обусловленный вашей профессией. Разве я мог возразить? — Конечно же, будем. Макисима нахмурился и кивнул. И, в самом деле, потом больше не сказал ни слова на эту тему — подозреваю, не в последнюю очередь потому, что его очень захватил подбор подходящей одежды. У меня этих парадных шмоток оказалось как грязи — откуда только что взялось? То ли Йоруичи-сан подарила, то ли ее семья прислала по какому-нибудь торжественному случаю, то ли и то, и другое, и не единожды. Макисима настоял, чтобы я надел темно-синее кимоно с золотой отделкой и лимонно-кремовым поясом и еще более темное синее хаори. А вот к его наряду мы подошли куда как более творчески. Итогом стало темно-рыжее кимоно, расшитое какими-то дурацкими тиграми с выпученными глазами (до сих пор не могу понять, откуда у меня такое взялось), темно-зеленое хаори с белыми завитушками, широкий ярко-каштановый шарф с желтыми разводами и моя шляпа — надо отдать ей должное, она очень удачно скрывает лицо. Итак, мы приехали в Камакуру — я понадеялся на то, что место это одновременно и достаточно людное, чтобы нас никто не стал внимательно разглядывать, и достаточно удаленное от Токио, где проживает большинство фанатов и родственников жертв моего пациента. Макисима как бы между делом сообщил, что после полуночи к нам присоединятся Когами-сан и его невеста и они будут непременно рады присутствовать на буддийской церемонии встречи нового года. В храме Хаседера, или Хасе Каннон, было множество народа, но они нашли нас без труда. — Выглядишь как городской бездельник на Харадзюку, — очень доброжелательно сказал Когами вместо приветствия. — А ты как саларимен на горячих источниках**, — не остался в долгу Макисима. Аканэ Цунемори в это время просто смотрела на меня, чуть сдвинув брови. Но специально на этот случай у меня был некий любопытный документ. — Цунемори-сан, я предполагал, что вас может обеспокоить моя беспечность, поэтому специально взял с собой копию заявления, которое составил для больницы — и получил подпись завотделением и главврача под ним. Она пробежала его глазами, пару раз задержавшись на некоторых пунктах, недоуменно усмехнулась, перечитала и вернула мне. — В самом деле, тут нет ни слова о том, что вы не можете выводить вашего пациента на прогулки, например, в терапевтических целях, — задумчиво протянула Цунемори-сан. — Должно быть, никому просто в голову не пришло, что кто-то может решиться на подобное. А может быть, наоборот, пришло — что именно вы можете. — Точно. Она посмотрела на меня довольно хмуро. «Не портите мне праздник мыслями о работе» — вот что говорил ее взгляд. Надо сказать, я совершенно разделял такой подход. Что не мешало мне стоять в храме Хаседера в окружении самых необычных для новогодней ночи спутников и думать — как же это получилось?***
В Хаседера Каннон мне спокойно и ясно. Первое посещение храма в новом году — не просто обычай, для меня это значит больше. Нет, конечно, Бенихиме — моя кровавая, безжалостная, милостивая Каннон — Гуаньинь — Авалокитешвара — всегда поддерживает меня и дает мне силы. Иначе зачем я здесь? Я, синтоистский ками, бог смерти, которому не положен собственный жертвенник. Поэтому да, я ощущаю здешний новогодний праздник не то чтобы как нечто посвященное мне — при чем тут вообще я — скорее как повод набраться сил и жить дальше. Странно, никогда еще я не хотел жить дальше так, как в этом году. Или память меня подводит? Мою ладонь словно что-то сковывает — это странно ощущается из внутренного, духовного мира, и тогда я осторожно проявляю для себя внешний мир. Сёго Макисима сильно — и больно — сжимает мою ладонь, глядя мне в лицо страшными, тревожными глазами. — Что с тобой? Всё же хорошо. — Вы как будто неживой или не здесь. А почему, собственно, «или». — Почему, я как будто живой и здесь. — Да, Урахара-сан, — отвечает он, чуть помедлив (неужто оценил ответ?), и улыбается очень светски. — Вы разрешите нам с Цунемори-сан отойти на пару минут? Разумеется, я разрешаю. Как будто я мог бы его потерять или упустить. Когами смотрит на них с трудноопределимой эмоцией. У него такое драматическое лицо, что мне становится весело — как всегда, не к месту. — Вы ревнуете, Когами-сан? — спрашиваю я с ужасом. — Кого? — уточняет он. — Всё равно. — Ну вот и мне всё равно, — отвечает он и вроде даже улыбается. — Шучу, Урахара-сан. Если такая девушка, как Аканэ-сан, сказала, что любит меня, я не посмел бы ревновать и даже сомневаться. Это даже не толстый намек, а целая провокация — ну, так я обожаю вестись на провокации. — А если бы Макисима-сан такое вам сказал? — праздно интересуюсь я. Он усмехается — даже как будто обвиняюще, кто бы мог подумать. — Он когда-то говорил, но я знал, что это просто слова. Которые ничего не значат. Ну-ну, убеждай себя. — Вот как, — надеюсь, в моем голосе вся скорбь японского народа. — То есть если он не любит вас, то не способен на это в принципе? Когами вздрагивает, и чуть дергается уголок его рта. Он молчит с минуту, а когда заговаривает вновь, то голос его очень ровный. Даже очень-очень ровный. — Нет, отчего же. Любовь — прекрасное, светлое чувство, и я хотел бы, чтобы Макисима-тян тоже знал, что это такое. От такого ответа я даже теряюсь. И не знаю, что сказать Когами. Мне странно и смешно, что он пытается — надо же, правда пытается — жалеть Макисиму и именно из-за этого всё еще не может перестать постоянно думать о нем. Но какое, по большому счету, мое дело до его незакрытых гештальтов, или как это сейчас называют психологи. Я даже говорю себе — окстись, Киске, что за дискуссии с шизофреником, тем паче о любви. И совсем не факт, что он в стадии ремиссии, представь, на чем он сидит и какие там дозы. Бог весть, зачем он, такой трепетный и сложный, понадобился Цунемори-сан, но это уже ее дело, и я уверен, она справится. От мыслей обо всех этих сложных отношениях у меня, как обычно, начинает ломить виски. В какой-то момент я даже думаю — к черту всё, к черту всех, пусть сами разбираются в своей гребаной «санта-барбаре» и светлых чувствах, к черту больницу, к черту исследования, к черту психопатию. Брошу все это и закроюсь в лаборатории на десяток лет — как там говорит Йоруичи-сан? — как сыч. Серьезно, после праздников выйду, сдам Макисиму обратно, и пусть делает что хочет, хоть там вырежет всех, вон например в ванной зеркало настоящее, стеклянное, ему хватит. Да и вообще, к черту Макисиму, на что я ему, на что он мне. «Что он Гекубе, что ему Гекуба». Чччерт. Должно быть, в записанном виде это выглядело бы как истерика, но, как ни странно, я давно не был таким спокойным и хладнокровным, как сейчас, у меня даже выражение лица не меняется. А что люди — посетители храма — обходят меня по широкой дуге, это ерунда, наверное, времени уже много и народ просто расходится по домам. А что вокруг в воздухе красные искры летают и потрескивают — ну так это отблески от костра, в котором народ сжигает старые амулеты. Аканэ Цунемори подхватывает меня под локоть и смеется — наши с ней подопечные с очень сосредоточенными лицами толкутся в торговых рядах. Меня отпускает почти сразу же, я даже улыбаюсь. Амулеты, что ли, покупают на следующий год себе и друзьям?.. Это само по себе вовсе не смешно, а вот серьезность и озабоченность на лицах Когами и Макисимы — очень даже. Редкое выражение и полное единодушие. Хотя чем больше я говорю с Когами, тем меньше вижу в них сходства. — Цунемори-сан, — я смотрю на девушку, на ее безмятежную улыбку и решаюсь сразу же, чтобы не давать себе времени на размышления. — Вы, случайно, не хотите мне немного помочь? — Смотря каким образом, Урахара-сан. Я мысленно обобщаю свой давешний приступ злости на всех подряд и оставляю только нужное и конструктивное. — Мне хотелось бы знать, как и почему Макисима-сан попал именно в эту больницу, что есть в открытых источниках о проводимых в ней исследованиях и кто и зачем их финансирует. — Иными словами, кто стоит за Касеи-сан и этой… как ее… напомните, как зовут главврача? — Тогане Мисако. — Да, точно, Тогане-сан, — Цунемори-сан рассеянно кивает, недолго о чем-то думает и внезапно очень весело улыбается. — А порядок выписки пациентов с принудлечения вам тоже не помешал бы, да, Урахара-сан? Смеется, что ли, надо мной? Да нет, скорее проверяет. Качаю головой. — Не так быстро, Цунемори-сан. Она усмехается — кажется, одобрительно, кто бы мог подумать. — Не доверяете ему? — А есть причины доверять? — я даже пожимаю плечами. — Но о нем я вас не спрашиваю, Цунемори-сан, потому как он упоминал какие-то свои связи с мафией, а вам, наверное, не стоит демонстрировать интерес к организованной преступности. Цунемори-сан подчеркнуто тепло благодарит меня за заботу и обещает разузнать всё, что только сможет, а я благодарю ее — заранее, уже за то, что она соблаговолила снизойти к моей просьбе. Макисима и Когами наблюдают за нашими расшаркиваниями с некоторым недоумением. Прежде чем они подходят к нам, я успеваю спросить: — А что я могу сделать для вас в ответ, Цунемори-сан? А она, в свою очередь, успевает ответить: — Я пока не знаю ваших возможностей, но вы не из тех, кто забывает свои долги, так что я могу не волноваться, правда, Урахара-сан? Что правда, то правда. Мы расходимся уже под утро — как это обычно говорят? — усталые, но довольные. Макисима дремлет на моем плече в электричке, а я пытаюсь придумать, что мне с ним делать. Наверное, он чувствует что-то такое, потому что всю дорогу от станции до моего дома и в прихожей молчит как-то определенно вопросительно. Но не спрашивает. Он мне нужен выспавшийся, бодрый и свежий, все-таки разговор предстоит долгий, поэтому я укладываю его спать. А потом смотрю на него и думаю — что за чертовщина с этой больницей, кого тут разыгрывают втемную, только меня или его тоже? И какую роль он играет во всем этом, и при чем тут Сайга-сан, который, как я с удивлением узнал, предупреждал его… о чем? И что я стану делать, если окажется, что за Макисимой стоит какая-нибудь чертова мафия, которая проворачивает там какие-то свои эксперименты и пытается втянуть в это еще и меня — и его задача именно в том, чтобы меня втянуть? Не убивать же его из-за такого. Или убивать? А я смог бы? Ну что за глупости, очевидно же, что да. Тем более, все равно я не смогу продолжать его любить, если окажется, что он замешан в этой мутной истории. Может быть, так было бы даже и лучше, думаю я, тогда просто выйду из чьей-то чертовой игры, пусть разбираются без меня. Если только в деле не участвует кто-то из наших, ха-ха. Мало ли психов в Обществе душ, от такой долгой жизни и спятить можно — я и сам бы спятил, если бы не нашел себе занятие на ближайшую вечность. Только это и помогает — то, что наука такое дело, которое никогда не бывает закончено, тут мне повезло. Ладно, к чему заранее расстраиваться? Скорее всего, мне все-таки будет куда отступать. Но надеюсь, что он все-таки ни при чем. Правда, очень надеюсь. Макисима просыпается так легко, что я бы не заметил этого, если бы был человеком. Мы пьем чай — белый, с лепестками хризантемы, такой же тихий и бледный, как первое утро нового года. И теперь, наверное, уже я молчу определенно вопросительно, потому что он отвечает вполголоса: — Да, я помню, я же обещал позавчера. Но, кажется, это еще более важно, чем мне казалось? — Мне же нужно понять, кто ты и что ты. И решить, что с тобой делать. Макисима хмурится — довольно зло хмурится, отмечаю я с некоторым недоумением. Понял, о чем я, наверное. А я и забыл, что он умеет так смотреть — так смотреть на меня. — Я ничего и никогда не скрывал, Урахара-сан, — говорит он очень резко. Прекрасный упрек — и даже по делу. Но совершенно неубедительный в устах преступника. — Но и не открывал, правда, Сёго? Макисима раздраженно поводит плечами, берет в руки чашку с чаем и отходит к окну. О чем он думает, мне неведомо — тем более я не вижу его лица, он смотрит на улицу. А когда поворачивается обратно и усаживается на подоконник спиной к стеклу, лицо его снова абсолютно безмятежно и нечитаемо — как тогда, в самый первый день. — Ладно, Урахара-сан, вы правы. Но тогда слушайте, хорошо? Тогда я слушаю. А он наконец-то рассказывает. ------------------------------------------------ * — для традиционного в Японии первого похода в храм в новом году действительно обычно выбирают синтоистский храм, так исторически сложилось ** — наряд Макисимы с шарфом и шляпой в самом деле похож на распиздяйский Харадзюку-стайл, а Когами в темном сдержанном кимоно и правда, скорее всего, напоминает обычного японского служащего на фейерверках или в гостинице с горячими источниками