***
С Когами мы подрались через неделю, и я, признаться, был удивлен, что он так долго продержался. К тому времени я успел закорешиться не только с Томой, но и с Кагари, который, судя по всему, несколько опасался меня, и я даже зауважал его за здравый смысл, и с Уробучи, который пришел в себя, радостно и непонятно объявил, что именно такого персонажа, как я, ему не хватало, и стал расспрашивать, что я читал из старой манги — ну в этой области я считал себя если не экспертом, то, как минимум, подкованным любителем, так что болтали мы полночи. Когами общался с соседями по палате довольно по-дружески, но непременно отчаливал на свой футон и уходил с головой в чтение, как только поблизости появлялся я. В этот раз я смутно подумал, что надо бы его как-то вытащить из скорлупы, но пока ничего в голову не приходило, поэтому от нечего делать я тоже углубился в книжку («Бытие и время» Хайдеггера, в пику Когами с его Адорно) и изредка поднимал голову, чтобы коротко и страстно зыркать на Гинозу, сидящего напротив. Последний, как я и ожидал, заметно смутился от этого и начал слегка краснеть скулами и ушами; Когами, почуяв неладное, стал тоже иногда поднимать голову и следить за мной, я же просто продолжал стрелять глазками, то есть ничего криминального не делал. С моей точки зрения, ничего, но, как оказалось, Когами полагал иначе — в принципе правильно полагал, но формально придраться было не к чему. Поэтому, когда несколькими минутами позже я вернулся из коридора, куда выходил проветриться и обдумать дальнейшую линию поведения, то практически на входе столкнулся с Когами, который очень расчетливо — и довольно болезненно — ткнул меня в ребра локтем. Он поднял голову, и я посмотрел ему в глаза — они оказались ясными, серыми и такими же холодными, как у меня самого. Итак, я посмотрел на него, а он посмотрел на меня, а я на него, а он на меня. Искра, буря, безумие. Нас разнимали все наши соседи, двое дежурных санитаров и двое врачей — Сайга-сенсей и какой-то, как я тогда подумал, молоденький слащавый пездюк, еще какие-то незнакомые больные толпились рядом, изображая группу поддержки, но, несмотря на их усилия, мы с Когами успели знатно развлечься. И оценить уровень подготовки друг друга, и я чувствовал, что он испытывал тот же восторг и эйфорию от драки с равным противником. Мы оба отделались ушибами, ссадинами, содранными костяшками пальцев и синяками, умудрившись ничего не сломать друг другу. У меня саднила щека, были разбиты нос и нижняя губа, да и на руках проступали кровоподтеки от захватов; Когами светил синяком на другой скуле (я хотел поставить полноценный подглазный фонарь, но он увернулся), тем же разбитым носом и верхней губой, а кровоподтеки появились на шее. Мы были так нездорово похожи внешне после драки, что я не мог не рассмеяться, и он улыбнулся мне — определенно мне. — Ты придурок ненормальный, — ласково сказал Когами. — А ты псих бешеный, — не менее ласково отозвался я. Даже сейчас, когда санитары и больные удерживали нас на безопасном расстоянии друг от друга, заломив нам руки, я все равно ощущал его воодушевление, точно такое же, какое испытывал сам. — Вас как, можно уже отпускать, вы не броситесь метелить друг друга? — поинтересовался Сайга. — О да, разумеется, Сайга-сенсей, — Когами широко улыбнулся. — На самом деле это я виноват. Я уставился на него в недоумении. Похоже, Сайга испытывал примерно те же чувства. — Вот как? Неужели? — переспросил он озадаченно. — Ага. Макисима давеча обмолвился, что он гаптофоб, и я нарочно толкнул его локтем, чтобы проверить, врет он или нет. Оказалось, что нет… От такого неожиданного объяснения я нервно заржал, поскольку мне ситуация виделась совсем иначе, и Когами тоже стал хохотать, как припадочный. И тогда нас наконец-то отпустили, но наши соседи смотрели с опаской. — Оба сумасшедшие, — буркнул Кагари, затыкая уши плеером и поворачиваясь, чтобы уйти в палату. — Сам тоже такой, слышь ты, — крикнул я ему вслед, и рыжий даже обернулся, чтобы показать мне большой палец — типа оценил мое искрометное остроумие, ага. Тем временем толпа разошлась, и Когами взял меня за плечо с коротким «пошли покурим», как ни странно, его прикосновение не вызвало у меня протеста, наверное, потому что я уже привык к нему. И еще он мне ужасно нравился, и я точно знал, что вот сейчас он очень открыт мне и можно делать всякую херню. Или не делать. Но делать-то всегда лучше. На нашем лестничном пролете никого не было, кто-то бубнил этажом выше и этажом ниже. Я разглядывал Когами открыто и не стесняясь: он был прекрасно сложен, но не в лучшей форме — в больнице все худеют, так что я задумчиво рассматривал его острые ключицы и косточки на запястьях, а еще он был все-таки очень красив какой-то отчаянной, обреченной красотой. Он разглядывал меня так же явно, однако бог весть, что происходило в его голове, мне было интересно, поэтому я спросил: — Ты правда подумал, что я наврал, чтобы просто лупить всех почем зря? — Ха, — Когами глубоко затянулся, довольно ухмыляясь, — честно говоря, нет, просто давно хотел тебе втащить. Потому и спровоцировал так грубо. Вот мудила, подумал я с некоторым возмущением. — Втащить-то за что? — Да бесишь ты меня просто, — он улыбнулся еще шире и подмигнул. — И потом, я же вижу, что ты Гинозе голову морочишь. А он парень неопытный и не понимает… — С чего ты взял, что я ему голову морочу? — А что, нет? Я как раз об этом хотел с тобой перетереть. Когами выкинул бычок в урну и сунул руки в карманы джинсов, нахмурившись довольно неодобрительно, ишь какой блюститель чужой нравственности. Однако я решил объясниться. — Ну смотри. Я здесь определенно надолго, поэтому, чтобы окончательно не сойти с ума, пытаюсь устроить себе подобие обычной жизни, поэтому пока просто стараюсь всем понравиться. С девочками проще, но увы, на нашем этаже их нет… — Ну заебись. И почему ты решил, что тебе непременно надо понравиться Гинозе? — Ну тебе-то я не нравлюсь, — я подошел к нему вплотную и упер ладонь в стену рядом с его головой. Когами очень мне нравился и очень раздражал — мы были очень разными, но при этом вели себя очень похоже, и мне казалось, что я нашел то ли лучшего друга, то ли худшего врага, то ли родственную душу, то ли любимую жертву, к тому же он был такой красивый, и я просто любовался им. Наверное, я пребывал в трансе, когда смотрел на его припухшую, темно-багровую верхнюю губу и влажно блестящую кровь на ней, и тем более — когда вжимал его в стену и целовал его окровавленный рот — господи, невероятно, но он отвечал мне, наверное, просто от растерянности. Пока Когами не осознал, что за херня произошла, я поспешно отстранился и тихо сказал «прости», собираясь, по закону жанра, по-быстрому слинять. Однако, видимо, движение оказалось слишком резким, потому что в глазах у меня потемнело, и я чуть пошатнулся — он машинально подхватил меня под поясницу, прижав к себе, пару раз крупно моргнул, растерянно глядя мне в лицо, и тут же отпустил. Ух ты, надо запомнить. — Да ничего, забей, — мрачно пробормотал Когами наконец, и я усмехнулся, отметив его покрасневшие щеки. — Но мне вообще нравятся только женщины, так что даже не надейся. Это раз. А с тобой у нас не могло бы быть никаких отношений, даже если бы я сменил ориентацию, это два. Отношений я ему пока что и не предлагал, но вот это уточнение прозвучало как-то очень предметно и интригующе. — Это отчего же, Когами-тян? — Оттого, Макисима-тян, что бесконечные выяснения, кто сверху и кто кого передоминирует — это не отношения, а бесплодное мозгоебство. — А чего выяснять? — я даже недоуменно пожал плечами. — Ясно же, что я сверху. — Вот видишь. Ничего у нас с тобой еще нет, а разногласия уже есть. Когами легко улыбнулся мне, еще раз утер кровь тыльной стороной ладони и начал подниматься по лестнице. Мне ничего не оставалось, кроме как последовать за ним. По дороге нам попался Танака-неко, который как-то особенно гнусно ухмыльнулся и посоветовал нам смыть кровяку. — Каким бы мерзким он ни был, тут он прав, — рассеянно произнес Когами. — А кстати, мне кажется, ты ему приглянулся. Почему бы тебе не замутить с ним? — Иди ты еще! — от возмущения я даже чуть было не пропустил поворот к ванной, и ему пришлось ловить меня за рукав. — Я красивых люблю. — Ну да, — Когами смерил меня взглядом — как-то совсем иначе, нежели на лестнице, и мне показалось, что его глаза немного потемнели. — Неудивительно. Поскольку прозвучало это довольно двусмысленно, я не стал переспрашивать, на всякий случай, чтобы не расстраиваться. А то я же всегда расстраиваюсь, когда не нравлюсь тому, кто понравился мне, хотя и влюбляться невзаимно я перестал вроде бы еще в глубокой молодости, но, похоже, и на старуху бывает проруха, думал я уныло, умывая лицо холодной водой. Когами как раз закрывал кран над соседней раковиной и задумчиво смотрел в большое зеркало над ними — оно оказалось покрыто мутными разводами, белесоватыми пятнами и местами пылью. Поэтому на всякий случай я спросил, не осталось ли у меня грязи или крови где-нибудь на лице, а Когами внимательно осмотрел меня и слегка нахмурился. — У тебя опять, — сказал он, подходя ближе, и очень осторожно коснулся моей разбитой губы, и я замер и зажмурился. Когда я открыл глаза, Когами задумчиво посмотрел на меня, а потом, о господи, потом он посмотрел на кончики своих пальцев и слизнул с них мою кровь. И я отчетливо ощутил, как краснеют мои щеки и вообще, наверное, что-то не то у меня стало с лицом, во всяком случае, Когами усмехнулся и вышел в коридор, а я остался, понятное дело, чтобы еще раз умыться, не хватало только, чтобы соседи по палате видели меня в таком смятении.***
Вечер перестал быть томным, когда в палату заявился Танака и сообщил, что завотделением желает видеть меня сей же час, это было очень интересно, поэтому я спросил жирдяя, что, по его мнению, ей от меня могло бы понадобиться в десятом часу вечера. Он сделал загадочное лицо — вернее, попытался сделать, потому что по факту получилась все та же блудливо лыбящаяся мордяха с бегающими глазками. — Ну, Макисима-кун, если ты действительно хочешь знать мое мнение, то, по-моему, тебе наконец-то назначили лечащего врача, ты видел его, когда вы с Когами-кун… повздорили. — Да? — я ненадолго задумался и припомнил, что, и в самом деле, некоторые лица из разнимавших нас людей были незнакомы мне. — А как он выглядит? — Молодой, стройный, — тут Танака плотоядно ухмыльнулся, — симпатичный… Ага, наверное, тот самый слащавый пездюк. — Что, симпатичнее меня? — фыркнул я, подходя к платяному шкафу с намерением выбрать что-нибудь более парадное, чем заляпанная кровью рваная рубашка. — Ну, как сказать, — протянул этот жиробас голосом истинного ценителя, и мне стало смешно, но и любопытно одновременно, поэтому я подавил ржач и уставился на него выжидательно. — У вас с ним совсем разный тип красоты. Ты выглядишь очень холодным, блестящим и злым, как бриллиантовое лезвие, но понимающий человек сразу поймет, какая страстная, огненная душа скрывается под этой ледяной маской! — на этом месте я услышал странный сдавленный звук со стороны Когами — так и есть, он уткнулся лицом в подушку, чтобы не загоготать во все горло. — А вот он, со своей внешностью сахарного, невинного ангелочка, выглядит таким юным, милым и неиспорченным… — Что сразу хочется его испортить, да? — я гнусно ухмыльнулся и подмигнул жирному. Тот согласно закивал, у него аж уши и щеки раскраснелись от собственного красноречия — а может, от созерцания моих голых плеч, черт его знает. — Но тебе, должно быть, неинтересны мои эстетические выкладки, — спохватился Танака. Ишь ты, «эстетические», какое слово знает. — Нет-нет, что ты, Танака-неко, очень интересны, — я как раз переоделся в черную рубашку и расчесывался, пора было идти, и такой невинный треп был всяко лучше сальных подкатов. — А скажи-ка, как ты считаешь, кто в нашей палате самый няшный? — Ну, само собой, это Гиноза-кун, — жирдяй расплылся в улыбке. И его взгляд в сторону моего депрессивного соседа по палате мне очень не понравился, что-то в нем было не то. Я рассеянно посмотрел на Гинозу, и вот он удивил меня еще сильнее — на его глазах выступили слезы, а еще в них читалась совершенно шикарная ненависть, совсем не такая, которую он вначале испытывал ко мне. Какая-то гораздо более предметная, решил я и взял на заметку потрясти потом Гинозу на эту тему. А пока, чтобы не причинять ему лишних страданий, счел за благо увести Танаку из палаты и по дороге продолжал слушать его «эстетические выкладки». — Гиноза-кун, так же как ты, выглядит холодным и отстраненным, особенно когда он в очках, однако если копнуть поглубже, то ясно, какое нежное мясцо скрывается в этой раковине, но самое печальное, что мальчик сам боится собственной чувственности и своих… реакций… и не может понять, что для него есть истинное благо… И поэтому его можно домогаться и хватать за жопу, он же «сам не понимает» и «боится», подумал я мрачно, глядя на Танаку, разливавшегося соловьем. — Могу тебе гарантировать, что во мне не скрывается нежное мясцо и я как никто другой знаю, что есть благо, а что — зло, — прервал я его, надеясь, что этот идиот поймет мое предупреждение правильно. — Как для меня, так и для всех окружающих, и для Гинозы-кун в том числе. Танака моргнул несколько недоуменно, но слегка испуганно — ага, видимо, снова вспомнил, кто я такой и почему я здесь. — Конечно, Макисима-кун, я не сомневаюсь. — Вот и славно, — кивнул я и постучал в дверь кабинета завотделением, пресекая дальнейшую дискуссию. Касеи поздоровалась со мной доброжелательно, но при этом брови ее были недовольно нахмурены — видимо, это был такой способ дать мне понять, что она не одобряет нашу с Когами драку, но не до такой степени, чтобы говорить об этом вслух. Как я и предполагал, моим первым психиатром оказался тот самый слащавый пездюк, и внешность его была именно такой, как описал Танака — большие наивные глазки чайного цвета, пухлые щечки и губки, жемчужные зубки, осветленные рыжеватые волосы лежали дивными локончиками. От всей этой сахарности у меня отчетливо заломило зубы, но в ответ на его приветствие я чуть прищурился и улыбнулся так сладко и нежно, как только мог. Парень явно знал обо мне все то, что говорили по телевизору и писали в интернетах, поскольку таращился с нескрываемым восторгом, как ребенок, которого привезли в Диснейленд. Вот придурок, подумал я и посмотрел на Касеи, подняв брови и демонстрируя недоумение. Старая стерва понимающе усмехнулась и выставила нас обоих из своего кабинета под тем предлогом, что она ужасно занята, а мы должны познакомиться и пообщаться друг с другом наедине как можно скорее. Осаму (интересно, в честь Тедзуки или в честь Дазая*?) Ханамидзу оказался ужасно заурядным фанатом серийных маньяков, и именно эта иррациональная симпатия побудила его пойти учиться на психиатра. Охуеть какая прекраснодушность, подумал я, хотя ладно, сначала я, разумеется, подумал «ебать ты лох, пацан». Однако ничто из этого озвучивать пока не стоило, поэтому я продолжал давить умильную лыбу — самое удивительное, что он, кажется, так и не заподозрил меня в неискренности. Потому что был поглощен увлекательным повествованием о себе, любимом, и маньяках, любимых, в числе которых теперь, к несчастью, оказался и я. — А что хорошего в маньяках, Ханамидзу-сан? Они же людей убивают. — Понимаете, Макисима-кун, мне всегда казалось, что все далеко не так просто, что их жестокость на самом деле есть следствие их глубоких внутренних страданий, что безусловно свидетельствует о тонкой душевной организации… О, ну да, поэтому пусть себе людей убивают, делов-то. На этом месте я на мгновение подумал, что он меня троллит, однако дальнейшая пафосная речь убедила меня в том, что он был таки чертовски серьезен и, видимо, решительно настроен обнаружить тонкость этой самой организации у меня. Ну-ну, попробуй, подумал я и сдержал порыв гнусно ухмыльнуться, отыграв лицом нечто среднее между благодарностью и смущением, Ханамидзу в ответ покраснел и разулыбался. Все время нашего разговора он не переставал разглядывать меня так жадно и восхищенно, что в какой-то момент я даже задумался, а потом перестал задумываться, это же он на меня запал, а не наоборот, вот и пусть пляшет на задних лапках. Мои результаты теста Хейра его определенно расстроили, особенно помрачнел его светлый лик по поводу моей распущенности и паразитического образа жизни, интересно, он-то что себе воображал. — Неужели вы спали с людьми за деньги, Макисима-кун? Что, блядь. — Что, простите? — Ну… — Ханамидзу покраснел, кажется, даже до самых кончиков своих рыжих волос, и я сжалился над ним. — Ханамидзу-сан, я просто получил наследство — достаточное, чтобы никогда в жизни не работать ради своего пропитания. Не спорю, некоторые люди значительно приумножили мое состояние, однако это было сугубо добровольное дело, я никогда не ставил таких условий и ничего не требовал за близость со мной. Даже специально подобрал почти бюрократические формулировки, чтоб его проняло, но вотще. — Они просто боялись потерять вас и пытались привязать к себе таким образом! Надеялись, что тогда вам будет достаточно хорошо с ними, чтобы остаться! И боялись, что кто-то другой даст вам больше и вы уйдете! — Надо же, Ханамидзу-сан, как хорошо вы понимаете этих несчастных. Тот снова покраснел, и я улыбнулся ему сладко и довольно многообещающе, поставив локти на стол и уложив подбородок на сложенные домиком ладони. — И да, Ханамидзу-сан, их было довольно много. Он помрачнел. — Почему вы так непостоянны? Потому что скучно мне было, идиот. — М? Наверное, потому что людей, которым я нравлюсь, довольно много. Не так чтобы я хотел осчастливить каждого, но разнообразие казалось приятным. Он помрачнел еще больше. — Разве вы не понимаете, что делали людям больно? А то. Особенно когда вскрывал их заживо, лол. — М? Я не обещал никому верности. — Вам говорил кто-нибудь, что вы очень жестокий человек? Охуеть какая патетика, подумал я и выдал шикарную голливудскую улыбку во все 32. — Конечно, говорили, например, те, кого я убивал, непосредственно в процессе, если вы понимаете, о чем я. А что? Я ожидал, что Ханамидзу либо снова помрачнеет, либо снова покраснеет, но он, напротив, побледнел, прямо в тон к своему халату. — Я хочу понять, есть ли в вас хотя бы что-то человеческое. Неплохой заход, но со мной не прокатит. — Все мое бренное тело, — вздохнул я, картинно проводя кончиками пальцев от ключиц вверх по шее, подбородку и щекам и затем снова вниз. — Оно стопроцентно человеческое. Он уставился на меня совершенно завороженно, и зрачки у него настолько расширились, что глаза казались черными, ха-ха, подумал я, еще немного, и кровь брызнет из носа фонтанчиком, однако обошлось, впрочем, когда он заговорил, голос его дрожал. — А как же… ваша душа? Я рассмеялся, надеясь, что это прозвучало достаточно кощунственно и зловеще. — Полагаю, я сам узнаю об этом, только когда синигами придет забрать ее. Если есть что забирать. Что ж, пищу для размышлений я ему дал, теперь оставалось дать время, решил я и вежливо откланялся, сославшись на усталость и позднее время. Ханамидзу только рассеянно кивнул, и когда я выходил из его кабинета, то еще долго продолжал ощущать спиной его липкий взгляд. ---------------------------------------- * Осаму Тедзука — известный японский мангака, Осаму Дазай — известный, почти классический японский писатель начала ХХ века, покончивший жизнь самоубийством