***
В сущности, я всегда был довольно бесполезным существом, поскольку не умел ничего общественно полезного, зато у меня были — и остаются — свои специфические умения, полезные для меня лично. Одно из них — умение легко отпускать людей, ну то есть как отпускать, не то чтобы я кого-то держал на привязи, нет, скорее, легко с ними мысленно прощаться. Был человек — нет человека, вода дала, вода взяла, а с Когами это умение не то чтобы не прокатило. Но сработало как-то странно, меня не расстроила его пространная речь о том, что я ему не подхожу и что он не хочет связывать со мной свою жизнь, ну не хочет и не хочет. Его дело, не настолько, значит, нравлюсь, черт с ним, даже на пресловутое «чудовище» я не был в обиде. Зато мне ужасно не хватало наших дискуссий об отвлеченных материях, обсуждения книжек, фильмов и аниме, ну и просто разговоров обо всем на свете. То есть, в общем, мне не хватало Когами как друга, новое для меня чувство, сначала я вовсе не понял, что, собственно, ощущаю. Это не было похоже на расставание с бывшими возлюбленными, коих у меня было до чертовой матери, расставался я всегда без сожаления и никакой грусти не испытывал — только легкую досаду на то, что очередной человек оказался более скучным и слабым, чем мне хотелось бы. А тут было совсем не такое, а потом осознание накрыло так резко и внезапно, что я таки пошел курить. И, видимо, какие-то высшие силы то ли сжалились надо мной, то ли даже наградили за смирение, потому что стоявший у окна Сайга-сенсей приветливо помахал мне и даже почти улыбнулся, удивительно. Что ж, после нескольких дежурных фраз о природе и погоде, я пожаловался ему, что скучаю по его пациенту — ведь если его выписали, значит, он никогда об этом не узнает. Так я рассуждал, но, оказалось, был не совсем прав. — Да что вы переживаете, Макисима-сан, — Сайга пожал плечами, — Когами-сан, скорее всего, вернется, должно быть, к зиме. — Вернется? — я был порядком удивлен. — Но разве он не вылечился? Врач посмотрел на меня как на слабоумного, это было даже немного обидно. — Макисима-сан, я понимаю, что вы довольно далеки от психиатрии и вообще специализируетесь больше по гуманитарным наукам, однако благодаря обширной эрудиции могли бы догадаться, что болезни моего пациента — и вашего друга, раз уж так сложилось — свойственны периоды обострений. Большинство больных благоразумно предпочитают проводить их в клинике, и Когами-сан — не исключение. Тут я припомнил то, что Гиноза и Уробучи из шестой палаты тоже на какое-то время выписывались, но затем возвращались. — Правда? — растерянно отозвался я. — И что, вся наша палата закреплена за подобными психами? «Наша», сказал я, даже не задумавшись, и Сайга отметил это тоже. — Ваша пока что закреплена за одним психом, то есть за вами, Макисима-сан. Раз уж вы тут, предположительно, надолго. А шестая не то чтобы закреплена, но да, все пациенты оттуда пока что неизменно возвращаются в больницу. Чтобы не подвергать их лишнему стрессу, мы стараемся не менять им ни палату, ни соседей. — Ну то есть мы с Когами-тян еще увидимся. — Скорее всего, — кивнул Сайга. — Кстати, если не секрет, Макисима-сан, что он сказал вам на прощание? Вспоминать было не очень приятно, но я понял, что спрашивает он не из праздного любопытства. — Что я чудовище и он меня ненавидит. Сайга досадливо поморщился. — Точно увидитесь. И, видимо, раньше, чем мне бы хотелось. Макисима-сан, могу я вас попросить о двух одолжениях? Я так растерялся, что не нашелся с остроумным ответом. — Два — это уже много, Сайга-сенсей. — Да, вы правы… тогда только одно, зато от него вы больше выиграете, чем потеряете. Одним словом, когда Когами-сан вернется, я попросил бы вас не морочить ему голову. Идет? На этом месте я, признаться, не то чтобы малость офонарел, но, пожалуй, даже вполне полноценно охуел. Слов у меня не было, одни выражения, так что с минуту я просто молчал — вид у меня был, наверное, очень глупый, но разразиться площадной бранью было бы еще глупее. Тем более что врач не торопил меня с ответом и терпеливо ждал, глядя с некоторым любопытством на мои попытки как-то собраться с мыслями и облечь их в слова, мне это, конечно, удалось, но не сразу. — Я вовсе не морочу голову Когами-тян, он мне нравится, естественно, я хотел бы жить с ним долго и счастливо, поэтому пытаюсь что-то для этого сделать… Что вы на меня так смотрите? — Макисима-сан, — вздохнул Сайга, — вы же помните, чем это обычно заканчивается. А Когами-сан гордый, он не станет потом за вами бегать. Вы окончательно рассоритесь, ему будет очень плохо и, скорее всего, состояние его тоже ухудшится. — Вы просто не хотите, чтобы это стало еще и вашей заботой, — буркнул я, начиная понимать, куда он клонит, и возражая скорее для проформы. — А мне-то до этого что? — Ну как — что? Потеряете хорошего друга. Сайга был совершенно прав и, кажется, видел меня насквозь — мне это очень не понравилось, однако пришлось смирить гордыню. И признать свое поражение, потому что я не мог потерять Когами и не хотел ссориться с его лечащим врачом. Не сейчас, по крайней мере, когда он как будто расположен ко мне. Как будто мы временные союзники. Впрочем, вот так легко и без условий сдаться тоже было нельзя, поэтому я капризно заявил: — Ничего не знаю про дружбу, у меня с этим плохо. Хочу большой и чистой любви! Врач посмотрел на меня очень внимательно, потом еле заметно оглянулся по сторонам. — Ну, так найдите кого-нибудь посильнее вас. — Я не собираюсь влюбляться в вас, Сайга-сенсей, момент уже упущен. — Господь с вами, Макисима-сан, — отмахнулся мой собеседник. — Я, конечно же, не о себе. Думаю, в вашем окружении еще появятся такие люди. Которые будут и сильнее, и жестче, чем вы. С которыми вы ничего не сможете сделать. И которые не будут связаны ни этикой, ни долгом, ни ответственностью. И тогда флаг вам в руки и поезд навстречу. О, вот оно. Прозвучало хотя и довольно зловеще, зато очень интересно. — Да? — тут же живо переспросил я. — Мне наконец-то назначат нового клёвого врача? Сайга улыбнулся очень доброжелательно — было похоже, что я что очень правильно сделал вид, будто неправильно его понял, и что очень удачно сменил тему, и что, возможно, мне намекнут еще на что-нибудь интересное. — Да, совсем скоро, Макисима-сан, вы всё правильно поняли. — Вот интересно! А почему это вы, Сайга-сенсей, меня не лечите? — Потому что у меня совсем другая специализация, — врач пожал плечами так, словно это были очевидные вещи, и добавил, понизив голос: — И потому, что у меня совсем другие задачи в этой больнице. А ваш случай интересует очень, очень многих. Вы пока и представить себе не можете. Поэтому не будьте так беспечны, Макисима-сан. Он стал подниматься по лестнице, а я остался стоять, пожалуй даже, что в растерянности и недоумении. Я даже не сразу сообразил поблагодарить его, но он отмахнулся, мол, пустое. — Кстати! А о каком втором одолжении вы хотели меня попросить, Сайга-сенсей? — М? — он остановился на мгновение, обернувшись, словно задумался. — А, ну да, я хотел попросить вас не изображать невинность и не делать вид, будто вы не понимаете, что именно я имею в виду, когда прошу не морочить голову Когами-сан. Черт. — А что, так можно было? — глупо спросил я. — Поздно, Макисима-сан, — сладко улыбнулся Сайга. — Но вы не переживайте, всё, что ни делается — к лучшему. Уделал меня Сайга-сенсей, нечего сказать.***
Итак, пару недель я провел исключительно приятным образом, а именно, размышлял о своей несчастной судьбе, читал книжки и зависал в кабинете у Караномори-сенсей, с которой мы гоняли чаи, строили друг другу глазки и болтали про всякое. Однако все хорошее когда-нибудь кончается — так я подумал, когда однажды вечером я нашел ее внимательно читающей параллельно мою медицинскую карточку (почти пустую) и что-то напоминающее личное дело из какой-нибудь полиции, и она слегка хмурилась. Налила мне чаю, почти не отрываясь от чтения, и попросила немного подождать, ну что ж. За следующие пять минут я совершил еще одно открытие — оказывается, я привык воспринимать Караномори тоже если не как друга, то как приятельницу, и мысль о том, что вот она сейчас прочитает про мои злодеяния, неприятно жгла где-то под ребрами. А может, еще и фотографии посмотрит, уныло подумал я, ну то есть, не то чтобы она не знала, кто я такой, но… — Извини, что тебе пришлось подождать, Макисима-кун, — прервала мои мысли Караномори. — Но, видишь ли, тебе назначили нового врача, а мне как-то неловко передавать ему твои документы, которые я до сих пор не читала… ты грустный какой-то, случилось что? Ну-ка держи вот шоколадку, сразу настроение поднимется. Я обалдело смотрел, как она невозмутимо разламывает на кусочки темную плитку. Кажется, я чего-то определенно не понимал. — Со мной все в порядке, не беспокойтесь, Караномори-сенсей. Какое-то время она молчала, улыбаясь чуть грустно, чуть насмешливо, мне показалось, что она хочет что-то сказать. Но как будто не уверена, стоит ли, поэтому я поглядел на нее нарочито вопросительно, даже голову чуть наклонил набок. — Хорошо, что ты все-таки не мой пациент, Макисима-кун, — сказала она наконец, и пока я пытался унять то самое неприятное горькое чувство, продолжила: — Мне обычно жалко моих больных, но ты-то такого не переносишь, мы бы поссорились, наверное. Я так охренел, что даже не стал пытаться это скрыть: — Жалеть, меня? А за что? Я-то, как мы с вами знаем, никого не пожалел. — Вот именно за это, — кивнула Караномори и улыбнулась, явно наслаждаясь моим ошарашенным видом. — За отсутствие выбора. Я могу тебя жалеть или не жалеть — а ты не можешь жалеть, не можешь бояться, не можешь… Тут она пожала плечами и неопределенно повела рукой, а мне так явно показалось, что там должно было быть что-то вроде «любить», что я перебил ее: — Спасибо, я понял, да. Неполноценных у нас принято жалеть. — Ой, перестань, всё с тобой нормально. И любить ты, конечно же, тоже можешь. Просто у тебя есть одна довольно скверная черта — ты все время ищешь легких путей и неизбежно реагируешь одинаково на одни и те же раздражители. Ты бы удивился, сколько всего разного и интересного можно делать со своими врагами и просто неприятными людьми. Но тебе легче всего показалось убить, просто в голову не пришло ничего другого. — Нет человека — нет проблемы, — огрызнулся я. — Да, — кивнула она снова и улыбнулась снова, — это так очевидно. Но… так грубо и некрасиво. С таким развитым вкусом, как у тебя, все-таки можно было придумать что-нибудь поинтереснее и повеселее. Но ты, видимо, ужасно ленивый человек, Макисима-кун. Ленивый, избалованный и небрежный. Прозвучало просто здорово, прямо из детства — кто-то из учителей выговаривал что-то такое моим родителям. «Макисима-кун очень умный ребенок, но ленивый и небрежный, должно быть, вы чрезмерно избаловали его». Поэтому я посмотрел на нее очень мрачно. — Я вам что, восьмилетний школьник? — Почти! — обрадовалась Караномори. — Знаешь, Макисима-кун, я почти убеждена, что твои психические проблемы можно если не решить, то по крайней мере как-то удержать в узде. Ты, скорее всего, на самом деле способен себя неплохо контролировать — как-то же ты делаешь это свое специальное нейтральное лицо, по которому не видно твоих эмоций. У тебя просто реакция на всё мгновенная. А если все-таки увеличить зазор между намерением и его исполнением, сразу станет лучше. А если еще найти тебе хорошую причину, скажем так, отменить исполнение — ты станешь совершенно приемлем для общества. Все, что она говорила, звучало немного обидно, потому что как же это я сам до всего этого не додумался? А с другой стороны, конечно, я был почти возмущен, легко сказать «найди хорошую причину». — Да где же я ее найду? — Не знаю! — и она весело рассмеялась, пожимая плечами. — Тут уж я тебе ничем не помогу. Потому и не меня назначили твоим новым врачом, логично? Трудно было с этим поспорить.***
Не прошло и недели после этого достопамятного (господи, откуда я знаю такое ебучее слово?) разговора, как меня вызвали к завотделением. Косяков за мной не было, драться стало не с кем, так что я пошел с легким сердцем и почему-то дурным предчувствием. Которое, конечно же, оправдалось — да практически сразу же, как я толкнул массивную дверь кабинета. И даже до того, как зашел внутрь, потому что Касеи-сенсей сидела за своим рабочим столом, который стоял ровно напротив двери, и не просто сидела, а сидела и препаскудно улыбалась. Как ей удается сложить свое, казалось бы, благообразное лицо почтенной пожилой дамы в такую гнусную ухмылку — ума не приложу. Я понял, что обречен, и понятливо и обреченно улыбнулся в ответ. Заходя в кабинет, я постарался принять самое безобидное и, не побоюсь этого слова, дружелюбное выражение лица, это оказалось правильным решением. В кресле с другой стороны стола сидела женщина средних лет — за сорок или даже уже к пятидесяти — с тонким, нервным, но определенно добродушным круглым лицом. Морщинки в уголках глаз делали ее живее и, пожалуй, красивее, но впечатление портил подбородок — он оказался маленьким и вялым, как обычно бывает у людей, которые часто испуганно поджимают губы. Довершали картину приподнятые, чуть выставленные вперед плечи и характерно искривленные верх спины и шея, типичные признаки остеохондроза. Женщина смотрела на меня, слава богу, без страха и без отвращения, зато с легкой тревогой и участием. И еще с чем-то здорово напоминающим ту самую профессиональную жалость, о которой мы с Караномори-сенсей говорили тогда, так что мне стоило некоторых усилий не нахмуриться и вообще не выдать своего напряжения. Как, блядь, я буду с ней разговаривать, если она станет меня жалеть, да она, должно быть, сумасшедшая, жалеть психованного убийцу, думал я, пока Касеи представляла меня моему новому лечащему врачу и затем наоборот. Кёко Мицуи — так звали врача. Она сердечно разулыбалась — морщинки в уголках глаз собрались в симпатичные «гусиные лапки», ни дать ни взять, добрая учительница географии или библиотекарша — уверила меня, что очень рада знакомству и очень надеется на плодотворное сотрудничество и попросила зайти к ней в рабочий кабинет после ужина. Я посмотрел на настенные часы выученным рассеянным взглядом — словно был настолько задумчив и витал в таких дальних облаках, что потерял ход времени. Краем глаза отметил умиленное выражение лица Мицуи-сенсей и совсем приуныл. Совсем без надежды перевел взгляд на завотделением — старая карга ехидно улыбалась. Вот сука, подумал я вяло, опять какие-то гребаные игры и эксперименты, как же всё это уже заебало, может, зря Цунемори-сан старалась, может, лучше вышка и многоэтажный японский ад? Терпи, сказал я сам себе мысленно, терпи. Иисус терпел и нам велел, вот уж что-что, а покончить с собой ты успеешь всегда. Несмотря на охватившее меня уныние, я все-таки после ужина дисциплинированно прибыл в кабинет врача, дверь была открыта, внутри было пусто, но я решил, что нет никакого смысла ждать ее снаружи. И сел на стул для пациентов около стола (надо сказать, чертовски неудобный), и сложил руки на столе, и голову на них уложил. И даже почти задремал, когда не столько услышал, сколько почувствовал чужое присутствие в коридоре. Но почему-то, вместо того чтобы выпрямиться и принять нейтрально-доброжелательное выражение лица, я решил не менять позу и даже глаз не открыл — устал, говорю же. Обычно я так себя не веду с незнакомыми людьми, но Мицуи казалась какой-то совершенно безопасной. Если только она не пытается усыпить мою бдительность, подумал я без особого энтузиазма, припоминая туманные намеки Сайги. Однако Мицуи-сенсей полностью оправдала мои ожидания — даже начала она с того, что едва ощутимо погладила меня по волосам и пробормотала что-то вроде «бедный ребенок устал», а затем села за стол и принялась разбирать какие-то бумаги. Судя по всему, она была совершенно не против того, чтобы я спал в ее кабинете, вот так, сидя за ее же столом. Какой-то дьявольский внутренний голос — тот самый, который всегда подбивал меня на всякие авантюры и просто дурацкие поступки — на этот раз советовал так и остаться дремать до упора. Чтобы посмотреть, когда терпение врача иссякнет, но я подозревал, что могу остаться тут таким образом до отбоя, а мне еще хотелось чего-нибудь почитать вечером, отвлечься. Так что я поднял голову, смутился, извинился («ничего страшного, Макисима-кун, я же понимаю, как важен сон для тебя!» — интересно, откуда она это понимает, подумал я), сел прямо и улыбнулся скорее жалобно, чем доброжелательно. Мицуи-сенсей разулыбалась и стала расспрашивать, как мне тут, в больнице, живется, нет ли у меня каких-нибудь проблем, какие у меня отношения с другими больными, комфортно ли я себя чувствую и все такое, я тогда даже был тронут таким внезапным вниманием. Естественно, говорить о себе слишком долго мне было неловко — а я воспринимал наш разговор именно что как светскую беседу — и я стал, в свою очередь, расспрашивать уже ее. Ну, мною руководили вежливость, необходимость сохранять тот няшный имидж, который мы с моим адвокатом так тщательно мне создавали, а еще все-таки любопытство. Вдруг Мицуи все-таки замешана в какие-то мутные схемы и планы вокруг меня? В их наличии я давно перестал сомневаться, а вот вычислить действующих лиц пока не мог. Мицуи производила впечатление абсолютно безопасного и безобидного человека — но тем она опаснее, если это впечатление ошибочно и, тем не менее, создано так достоверно. Разумеется, я не думал обо всем этом так подробно во время беседы, иначе я бы не мог сосредоточиться на ней, но, видимо, все-таки эти мысли несколько отвлекали меня и уводили в сторону от реальности. Потому что я ничего не заподозрил за все это время и наконец собрался отчаливать, сославшись на усталость и стал прощаться. Мицуи-сенсей поддержала мое желание лечь пораньше и наказала выспаться основательно, ведь она уже составила целый план моей терапии и к завтрашнему дню намеревалась окончательно его доработать, ей только нужно было мое содействие. Вот на этом моменте у меня проклюнулись первые смутные предчувствия. А потом она подтвердила их: — Видишь ли, Макисима-кун, мне нужно, чтобы ты как можно более подробно вспомнил свое детство и юность, свои отношения с родителями и сверстниками. Ведь именно там заложены основы твоей личности. Нам нужно просто понять, что же пошло не так и какая такая ужасная травма подкосила тебя так, что ты… Блядь, господи, за что мне это всё. …Полночи я читал рассказы Шекли — просто все подряд в сборнике, а потом еще лежал и ворочался, пока не рассвело. Вставать рано не хотелось. Вспоминать про детство не хотелось. На слове «травма» я замер и на всякий случай перестал слушать, чтобы не заржать и не испортить образ, но Мицуи заметила, как меня перекосило, жалостливо нахмурилась (ну вот, а Караномори говорила, что я умею делать нейтральное лицо) и, слава богу, отпустила меня без экскурса в современную популярную психологию, полную непережеванной отрыжки из Фрейда. Я-то его хотя бы читал, подумал я мрачно, а вот она? Больше всего на свете мне хотелось бы пойти в курилку и библиотеку, встретить там Когами и обсудить с ним и Мицуи, и психологию, и Фрейда, да и Юнга заодно, раз пошла такая пьянка, кажется, об этом мы еще не говорили. Но он был на воле, а я был в больнице. Нет, даже, пожалуй, в заточении. … Так мне, впрочем, и надо. ------------------------------------ Three of a perfect pair — название 10-го альбома группы King Crimson, который вышел в 1984 году.